Байки у костра (джен)

Мне байка понравилась, хоть он половину и наврал. Подозреваю, что информацию он взял не из заколдованного диктофона, а более прозаичным способом: поймали с друганом кого-нибудь и клещами душу вынули. Небось отпустить живым обещали… Я немножко в курсе, как оно делается, наслушалась. Люблю страшилки, лишь бы самой в них не участвовать.

Ночной утренник продолжался. Подвыпившие барды кинулись уверять мужика, что ему показалось и маг, разумеется, говорил в его присутствии, а не молчал как рыба, но затейница потребовала к себе внимания, выудила из кепки бумажку и торжественно её развернула, приговаривая:

— А следующим участником конкурса будет наш многоуважаемый и всеми любимый… или многоуважаемая и всеми любимая… Ой, моя очередь. Что бы такого рассказать? — она помолчала. — Знаете, друзья, в моей жизни странных случаев не было, я обычный, простой человек, всю жизнь посвятивший здоровью людей. Поскольку моя область медицины — психиатрия, мне прекрасно известно, откуда берут начало всякие полтергейсты и другие потусторонние явления. Но не будем о грустном.

Большую часть жизни я проработала психологом, но изначально выучилась на психиатра. Карьеру начинала в одной провинциальной лечебнице, и там произошёл случай, который можно было бы назвать странным. Ко мне приписали пациента с амнезией, который вбил себе в голову, что он из прошлого.

Его взяли прямо с улицы, где он пытался расплатиться с уличной торговкой довоенными рублями. Не буду называть диагноз, скажу лишь, что подобные отклонения не редкость и давно классифицированы. Ничего оригинального в этом больном не было, за исключением его внешнего вида: он носил коверкотовую серую гимнастёрку и парусиновые штаны, мешковатые и некрасивые. Так не одеваются уже лет семьдесят. Вот признайтесь честно, когда вы последний раз слышали слово «коверкот»?

Санитары у него отобрали старинный плёночный фотоаппарат — не то «Лейка», не то «ФЭД» — что-то очень древнее. Наверно, семейная реликвия. Там и плёнка была, но мы её вытащили и засветили. Больной вообще оказался любителем древностей: кроме антикварного фотоаппарата хранил перьевую ручку и старинный паспорт своего деда, советский, довоенного образца. Почему я думаю, что именно деда? Лицо на фотографии было в точности как у него, значит, имело место родство, а год рождения был записан 1912. То есть, паспорт принадлежал либо деду, либо прадеду. К чести нашего пациента надо сказать, что он был аккуратным человеком — и ручка, и документ прекрасно сохранились, даже бумага не пожелтела.

Ещё у него изъяли на первичном осмотре бутылку французского коньяка 1933 года. Уж не знаю, где он раздобыл такую редкость, это же бешеных денег стоит! Очень странный пациент. Все его привычки говорили о крайней бедности: в столовой боялся уронить крошку хлеба, кашу съедал до последней крупинки, даже воду пытался экономить. И такой дорогой коньяк в кармане.

Собственно, из-за бутылки я и считаю эту историю странной. Ну вот скажите, откуда у нищего больного коллекционный алкоголь, да ещё и в такой идеальной сохранности, с новенькой этикеткой? В конце рабочего дня главный врач пригласил в кабинет меня и ещё одного доктора, чтобы обсудить ход лечения. Мне повезло: я успела поработать под началом у знаменитого профессора А., прежде чем он ушёл на пенсию. Считаю его гением старой школы, сейчас таких специалистов, к сожалению, почти не осталось. Мы сошлись во мнении, что бутылку больной украл, и добавили в его карточку запись «клептомания». Помню, как я волновалась, ведь я впервые сама вела больного, но главный одобрил мои назначения. Бутылку он, кстати, открыл. Отхлебнул прямо из горла и ностальгически закатил глаза: «Узнаю этот вкус!»

Ну… Чтобы рассказ был полным, добавлю ещё несколько слов о больном. Он ничего не знал о современной жизни, не знал, что такое радиация, шарахался от приборов, но при этом казался неглупым человеком — знал немецкий язык, обладал каллиграфическим почерком, безупречно проходил тесты на внимательность и логику. Был довольно начитан, но в образовании имел огромный пробел. Всё, что относилось к периоду с тридцать пятого года по девяносто восьмой, для него словно не существовало. Он не знал даже о второй мировой войне.

Это был конец девяностых, кризис, дефицит во всём. Мы лечили его аминазином и другими доступными препаратами, но память к нему не возвращалась. Он по-прежнему утверждал, что попал к нам из 1935 года через временной портал, и своим местом жительства называл несуществующий дом на несуществующей улице. У него было слово-паразит «портал». Рассказывал, что порталы бывают не только временные, но и пространственные. Через пространственные он якобы попадал в буржуазные страны. На редкость креативный бред! Тогда беседы с больными записывались на кассеты — наверно, эти плёнки и сейчас лежат где-то в архиве. Можно найти и послушать.

Мы дали объявление в розыск, но за три года, что он ещё прожил, никто за ним не приехал. На вопрос: «Кто вы?» он неизменно повторял данные того старого паспорта, который давно сгорел в мусорной печи вместе с перьевой ручкой и прочим барахлом, и просил отпустить его на северную окраину города, где, как он уверял, находится портал. Больной утверждал, что оставил в далёком тридцать пятом году семью и работу, и пытался убедить нас, что работает геологом, хотя понятия не имел, что такое БАМ. Типичный случай бредового состояния.

К счастью, он не был агрессивным и не пытался сбежать, поэтому к нему не применяли вязки. В то время прошла целая череда пациентов, считающих себя богами — вот это был кошмар. Так и говорили: «Я бог!» Кто — Христос, кто — Кришна, кто — Верховный Господь. Всем модитен депо кололи… Это был какой-то наплыв богов, сейчас их меньше стало. По сравнению с этими богами путешественник во времени выглядел тихим и безобидным: всего-то навсего бормотал о тридцатых годах и просился на улицу.

Разумеется, мы не могли отпустить его на прогулку в таком состоянии. Может, он прожил бы и дольше, но я ушла в декрет, и пациента передали в ведение другому врачу. Мой коллега решил во что бы то ни стало вылечить «путешественника» и назначал то инсулиновую терапию, то ЭСТ, то пролонг. И его усилия не пропали даром! Не обошлось, конечно, без побочек, зато наконец-то появился положительный результат: больной перестал бредить о порталах и признал, что является современным человеком. Я его навестила буквально за день до смерти — не узнал. А когда-то ведь так хорошо со мной беседовал, такой вежливый был — золото, а не пациент. С праздниками меня поздравлял.

Умер-то он от гриппа. У нас хоть и объявили карантин, всё равно все переболели, и больные, и врачи. Грипп обычный был, другие легко перенесли, а он свалился. А казалось бы, такой здоровяк, сильный, молодой — тридцати не исполнилось. И похоронить никто не приехал, увезли на общий погост и с бомжами зарыли. Никому не нужен, видать, был.

Говорят, что врачи должны быть равнодушными к смерти, но я с этим не согласна. Да, со временем чувства притупляются, но всех, кого мы не смогли спасти, я вспоминаю с грустью. Поэтому и ушла из практики, получив вторую специальность — мне тяжело смотреть, как мои пациенты умирают. Всегда была атеисткой, но чем старше становлюсь, тем чаще возникает мысль обратиться к Богу. Не к тому, который сидит в палате, а к настоящему. Для меня было бы утешением знать, что тот «путешественник» счастлив на небесах и обрёл покой.

Прошу прощения, если моя история получилась грустной. Я редко её рассказываю, но сегодня сложилась такая дружеская атмосфера, что мне захотелось с вами поделиться. Сколько осталось участников? Четыре? Вот сейчас и узнаем, кто следующий…