Провинциальное фэнтази (джен)

Больше всего на свете Мария Розен хотела — жить.

Растить какие-нибудь кабачки. Вышивать подушки. Плести из бисера дурацкие фенечки.

Рожать детей и смотреть, как те становятся старше и интереснее.

Но Розенам не положено просто жить, они должны слу-жить.

Служить семье, Предку, идее, бесконечно принося себя на алтарь непонятно чего непонятно зачем.

Не поймите её неправильно!

Мария Розен несказанно гордилась тем, кто она и от кого произошла.

Ещё в пятом классе в качестве проекта по Технологии она вышила родословное древо, где аккуратным тамбурным шовчиком обвела своё, отцово и бабушкины имена золотой ниткой.

Маму обводить не стала — та была из лаиков, а значит, не имела значения.

Ей тогда влетело как следует: учительница растрепала всем знакомым, что дескать Розен своей семье нарисовала сумасшедший инцест. Она, конечно, думала, Мария ошиблась, не разобралась, как нужно рисовать семейные связи. Но дядя Соломон был перестраховщик и на всякий случай достал ремень.

Ещё Марии Розен страшно хотелось не быть Марией, а быть просто Машей.

Можно даже — Машкой.

Но хотя Клаус Розен и сменил имя на "Николай", чтобы меньше выделяться, дочери он подобных вольностей не позволял. «Ты должна искупить мою ошибку, — говорил он. — Должна быть тем, кем я по слабости моей стать так и не смог.»

Поэтому — вставать в ещё темно утра, не вылезать из тира, бегать, плавать, зубрить "Гоэтию" до головной боли и отрабатывать святые знаки, пока не заболит рука. И отчаянно завидовать кузине Кларе, которой можно иногда тусить с друзьями и ходить в МакДональдс есть картошку, и которая однажды станет невестой Предка, а не женой собственного сопливого братишки.

Сопливый братишка умер, когда Марии было четырнадцать. Споткнулся и сломал шею. Родители отчаянно надеялись, что виноваты охотники, но правда в том, что мелкий негодник вечно налетал на все углы и запинался на ровном месте.

Просто однажды ему не повезло.

Марии тоже — ей подыскали другого мужа на смену брату, дядю Рональда, как раз похоронившего третью жену. И как только не жало дяде Соломону и остальным расходовать ресурс — ведь женщин Розен не так уж много, а без них не будет чистокровных детей.

Хотя Мария и сама не чистокровная.

Наверное, таких не жалко.

Она изо всех сил пыталась смириться.

Радовалась, что в виде извинения отец позволил ей учиться в школе, а не экстерном сдавать экзамены. Что можно сидеть за партой с Кларой и писать ей глупые, смешные записульки прямо во время уроков. Что тренировок стало меньше. Что взяли в ягд-бригаду, признав её таланты.

По-прежнему, конечно, завидовала кузине, настоящей Невесте, но всё меньше и меньше: она-то уедет в США, а дядя Рональд не вечен и уже старик, а Клара... Клара будет жить где-то неясно где в лесу, где тайный замок Предка, и видеть только охрану да служителей, и то по праздникам.

Лучше лежать под дядей, чем сидеть под замком — такое её мнение.

Конечно, не исключено, что придётся совмещать... но об этом Мария не думала, потому что очень не хотела думать.

Она ведь смириться пыталась, а не довести себя до отчаяния.

* * *

Ягд-бригаду созывали нечасто. Обычно — когда в окрестностях Тайного Замка начинали совсем уж буйствовать местные криптиды, приползшие на запах силы Предка. Работёнка не очень приятная, но в целом простая: стреляешь, стаскиваешь отстрелянное в кучу, сжигаешь, повторяешь процесс.

Но в тот день ей дали совсем другое задание.

— Садитесь на самолёт, летите в Екатеринбург, — сказал егермейстер, Теодор-Кристиан. — Там вам выдадут всё нужное. Будем устранять предателя.

— Предателя? — Мария ещё не научилась молча принимать любой приказ, ещё хотела узнать, что и зачем.

— Отступник Бертольд Розен вышел на Перекресток и предложил им координаты Тайного Замка, — ответил егермейстер. — Это непростительно.

Бертольд, значит.

Ещё один дядя. Бунтарь, который ещё в семидесятых сбежал в Россию, на Урал, женился на местной женщине и отказался от семейной чести. Дядя Соломон его любил, поэтому позволил и бунт, и даже отступничество. Но даже братской любви положен предел. Нельзя предавать Предка его врагам.

Всё это Мария понимала. Умом. Но сердце стучало, как сумасшедшее, и ноги были как ватные. Она ведь ни разу не ходила на человека. Она ведь должна будет убить родного дядю. Пусть предателя, отступника, пусть она его не видела никогда в жизни, но всё равно — родного.

— Это опасный враг, лейтенант. Вам надо подготовиться как следует, — командующий словно не замечал её испуга, или просто неверно его понял. — Как и вы, он служил ягд-лейтенантом.

«Как и я...»

Интересно, отправляли ли его убивать родичей-отступников?

Интересно, послушался ли он?

И поговорить об этом было не с кем, Клара уже отправилась в свою тюрь... нет, даже мысленно не так — в свой Тайный Замок.

Егерям не положено общаться с Невестой, они могут осквернить её пролитой ими кровью.

* * *

«Розанов Борис Михайлович» жил на Уралмаше, близ храма Рождества Христова.

Теодор-Кристиан сказал — сначала надо установить наблюдение. Узнать, когда он выходит из дома, куда, зачем. Отметить все маршруты на карте, выделить места, пригодные для нападения. Выбрать оружие подстать локации — для парка лучше подходит огнестрел, для дома или узких проулков — что-то холодное ближнего боя.

И, конечно, надо было заговорить все пули и клинки, нанести на тело знаки, ускоряющие реакцию и делающие сильнее. Это Невеста может заморозить прикосновением и подчинить словами, простые потомки Предка вынуждены исхитряться по-своему.

И — не думать, перестать уже думать. Перестать сомневаться.

Как с браком: просто потерпи и сделай, как говорят, и всё пройдёт.

Однажды. Как-нибудь. Наверное.

Бертольд её заметил на третий день.

Позорище, конечно, но Марию не особо учили скрытной слежке, больше напирали на ближний бой и стрельбу, так что она не очень себя ругала. Ну да, он вдруг сел на скамейку и подозвал её — так и что? Можно будет воткнуть нож под ребро, вот что.

— Хорошее место для нападения ты выбрала, хвалю, — сказал он, хмыкнув. — При возможности завести туда цель, лесопарк всегда стоит ставить первым вариантом, не промахнёшься.

Глаза у него были такие же синие, как у отца и деда Соломона, а похож он был больше на тётю Ирму.

И что ему сказать? «Hande hoch, gib du auf, du bist verurteilt»? Мысль заставила её поморщиться — уж больно паршиво в Парке Победы прозвучали бы эти слова. Как будто издёвка какая-то. Хотя Предок, вроде, не так уж и осуждал Гитлера. Разве что за недостаток решительности и слишком узкую выборку назначенных на истребление.

— Ты садись, в ногах правды нет, — сказал Бертольд. — Первый раз на охоте, что ли?

Она кивнула.

— Да, это непросто, живого человека убивать. И что ты сейчас планируешь? Хм, я бы использовал, пожалуй, нож. У тебя есть нож?

— Есть, — ответила она.

— Ну вот, уже неплохо. Как тебя зовут, охотница?

— Мария, — ответила она. Прибавила: — Розен.

— О как. Не пожалели на меня одну из вас, да? И чья же ты Розен?

— Клауса, — она назвала старое отцово имя, сама не зная, почему. — Мать чужачка, она не в счёт.

— Не в счёт? Она тебя, Маруся, родила, — строго ответил Бертольд.

— Но она не Розен.

— Весь этот город не Розены. Все полтора миллиона, минус я грешный. И что — все тоже не в счёт?

— Вы меня забалтываете. Отвлекаете внимание от миссии.

— Я просто беседую, Маруся. Имею я право побеседовать с племянницей, которую впервые вижу?

— Я пришла вас убивать.

— И что это меняет?

— Нельзя общаться с целью, — заученно сказала она. — Это может привести к провалу миссии.

— Может, — согласился Бертольд. — А ты хочешь успеха?

— Все хотят.

— Всех очень много, давай лучше про тебя. Чего ты хочешь?

— Выполнить свою миссию, — неискренне ответила она.

— А на деле?

Она мотнула головой:

— Какая разница, чего я вообще хочу? Я Розен, я должна служить.

— Ты человек. Знаешь, как у Короленко — «создана для счастья, как птица для полёта».

— Я не читала Короленко.

— Конечно. Ты и Пушкина, небось, не читала, — хмыкнул Бертольд. — Зато все три тома изречений Предка — от корки и до корки, верно?

— Иначе не взяли бы в егеря.

— По-моему, лучше стремиться в хороший вуз. Но я всегда был недостаточно духовен для понимания высоких материй.

— Вы так говорите потому, что сами без высшего образования. Работали на Уралмаше, вышли на пенсию по инвалидности.

— Ну, это я и сам знаю, Марусь, кем я работал и куда вышел. А куда ты хотела бы поступить?

— У нас только Педулище и ЮрМедИс, — мрачно ответила она.

— Педулище и ЮрМедИс?

— Педагогическое училище. И Медико-Юридическая Академия Искусств, — мрачно ответила Мария. — Её все называют ЮрМедИс. Ну, или Педико-Юридическим, но по уму педики должны учиться в Педулище, верно?

— По уму так, — согласился Бертольд. — Но ведь можно уехать куда-нибудь? В Хабаровск, во Владивосток?

— Я ж егерь. Мне нельзя от Предка отлучаться.

— В семнадцатом наши предки так не считали. Уехали в Америку и усом не повели.

— Они спасали кровь...

— Шкуру свою они спасали, Марусь. И богатство, конечно. Я их не осуждаю, ты не подумай — мало кто захочет нищать и помирать. Но Предок и кровь тут не причём.

«Зачем я с ним говорю?»

Чем дальше, тем сложнее становилось заставить себя достать нож и нанести удар. Что хуже, с каждым словом всё больше шло трещинами её "нормально", её "сойдёт", её "не думать".

— Я замуж хочу, — сказала она вдруг. — В ЮрМеде учится один такой... он не особо красавец, и не сказать, чтоб умный... но с ним уютно. Он как мишка плюшевый. И сам немного на медведя похож, — она смутилась, умолкла.

— А почему не выйдешь, если хочешь?

— Меня за дядю Рональда просватали.

— За венерического-то? За что тебе такие кары?

— Отец сказал, мы искупаем грязную кровь.

— Кровь не бывает грязной. Поверь мне, Маруся, я довольно её видал.

— Вы отступник просто, вам не понять.

— Отступник, да. Вот только я работал, где мне по сердцу было работать, женился на женщине, которая мне нравилась и которой нравлюсь я, а моих детей никто не будет заставлять ни убивать, ни трахаться во славу старика с маразмом. Так ли уж плохо быть отступником?

— Всё это только потому, что дядя Соломон вас любит. Так-то отступников убивают.

— И ты боишься, что за тобой придут?

— Не боюсь я ничего, я просто нормальная дочь Розенов! — она аж голос повысила.

На кого она кричала — на него? Или всё-таки на себя?

— Пойдём-ка ко мне, Марусь, а то скоро совсем замёрзнем. А там моя Катюха поставит чайник, небось и поесть чего-нибудь найдётся, — он по-стариковски тяжело поднялся на ноги, опёрся на палочку.

Как завороженная, она кивнула и пошла за ним.

* * *

Она знала, что этот день придёт. Не знала только, когда.

Белый микроавтобус остановился напротив неё, фары светили прямо в лицо, сбивая ориентацию. На руке висел Сашура, напуганный и шмыгающий носом.

«Смерть, Маруся, всегда приходит. Но сначала мы поживём. А когда придёт — поборемся.»

Она схватила сына на руки и побежала. Знаки скорости на туфлях не подведут, позволят бежать быстрее микроавтобуса, быстрее любой машины, быстрее ветра.

Маша Синявская всегда отлично бегала, все нормативы сдавала лучше всех, а уж со знаками...

Она бежала вперёд, на Ленина, где люди и много машин, где эти не посмеют на них напасть.

Вот уже почти. Уже десятый дом остался позади.

Ещё немного.

Туфли не подвели.

Они несли её быстрее микроавтобуса, быстрее ветра.

Пока не подломился каблук.