Осколки здравомыслия (джен)

Ухо уловило какое-то бульканье. Потом резкий звон. Негромкий, но неприятный голос. Ханс нахмурился, пытаясь собрать все звуки в единый образ. Точно. Голос принадлежал доктору Штайну, а значит, звенит и булькает… Неохотно открыв глаза, Ханс тут же нахмурился: потолок, тёмный и низкий, он не узнавал. Как он оказался в помещении, он тоже не помнил. Кажется, посреди той полной отчаяния тирады он бесславно свалился в обморок. Дышать всё ещё было трудно, в глотке першило, но наружу кашель пока не рвался. Ханс перевернулся на бок и огляделся. Сам он лежал на кровати — довольно жёсткой, надо сказать, кровати, — напротив неё, частично спрятанный небольшой ширмой-занавеской, стоял письменный стол с ящиками. За ним, рассевшись на колченогом стуле, устроился доктор Штайн. Он увлечённо рылся в разложенном на столе чемодане, из него бульканье и звон и раздавались. Наверняка опять притащил свои гадкие микстуры и страшные инструменты. Вздрогнув, Ханс поспешил перевести взгляд выше. Над столом неярким прямоугольником проступало окно. Больше смотреть было не на что. Безрадостно, однако. Ханс уже собирался снова задремать, как вдруг осознал, что в изножье постели кто-то сидит. Людвиг, вот дела! Так это что, его квартира? Сон как рукой сняло. Скуку сменил самый настоящий восторг. Наконец-то он попал в святая святых!

Людвиг, то и дело посматривая на Ханса, о чём-то говорил с доктором Штайном. Выглядел он… на удивление нормально. Левое ухо — Хансу его сейчас было ясно видно — больше не было красным. Доктор Штайн Людвигу отвечал негромко и ровно, значит, глухота тоже прошла. Похоже, шапку он всё-таки надел. Чрезвычайно гордый собой, Ханс переборол отвращение ко всяким медицинским штукам и попытался вслушаться в разговор.

— Что с ним, по-вашему? — спросил Людвиг.

Доктор Штайн хмыкнул и вежливо, но очень уж недобро улыбнулся.

— Бронхит. Неоправданно долго остававшийся без должного лечения.

Людвиг посмотрел на Ханса с сомнением и лёгким неодобрением. Ханс только виновато развёл руками.

— Насколько всё плохо?

— Не слишком, я бы сказал. Если, конечно, он вернётся к соблюдению врачебных предписаний.

На этот раз к Хансу повернулся не только Людвиг, но и доктор Штайн. Под двумя строгими взглядами он почувствовал себя совсем неуютно. Ну вот, спелись. Надо сказать, так осуждающе на него никогда не смотрела даже бабушка. Они бы ещё чаю принесли и одеяло подоткнули, ну ей-богу!

К счастью, доктор скоро снова вернул внимание к своему чемодану. Отобрав несколько склянок — Ханс был готов поклясться, что в одной из них была унгарнская микстура, — он уложил остальные обратно. Задумавшись, вытащил из чемодана ещё и какой-то круглый пузырёк. Теперь под удар попал Людвиг.

— А вы, господин Шедлинг? Мне жаловались на голоса в вашей голове.

Ханс еле сдержал раздосадованный возглас. Сразу ведь ясно, кто именно жаловался. Сейчас его и выставят, а он ещё не всё рассмотрел… Людвиг удивлённо вскинул брови. Он долго молчал, будто бы тщательно подбирая слова, и наконец осторожно сказал:

— Голоса меня… не беспокоят, доктор. Ничего не беспокоит, пожалуй.

Доктор Штайн кивнул и, так и не убрав пузырёк обратно, со зловещим лязгом захлопнул чемодан. Ханс от звука чуть дёрнулся и не сразу заметил, что не он один.

— И всё же?.. — От доктора поведение Людвига тоже не укрылось. Пальцы предвкушающе забарабанили по крышке чемодана.

Людвиг только головой покачал.

— Нет, ничего. Просто наконец понял, куда один слепой идиот задевал деталь от часов бургомистра.

— Что ж, это действительно не симптом болезни, я бы сказал. — Доктор Штайн улыбнулся и поставил пузырёк рядом с другими склянками. — Капли в оба уха по вечерам в течение недели.

Доктор отошёл от стола, ширма его закрыла, и больше Ханс его не видел. Судя по тому, что и Людвиг тут же вскочил и скрылся в том же направлении, доктор собрался уходить. Обрадованный, Ханс уже открыто огляделся по сторонам. Помимо кровати и стола, в комнате также обнаружилась полка, заставленная какими-то жестяными банками. За ними, кажется, пряталось что-то ещё. Ханс решительно поднялся с постели и подошёл к полке. Кроме банок, на ней стояли небольшие простые часы. Рядом лежала перевязанная бечёвкой стопка конвертов. Любопытство требовало осмотреть что-нибудь ещё. Со своего нового места Ханс уже видел, что то, что он поначалу принял за комнату, было, скорее, небольшим закутком, отгороженным ещё одной занавеской от остальной квартиры, вряд ли просторной. Голоса звучали совсем рядом. К слову о голосах. Интересно, что за пузырёк доктор Штайн оставил Людвигу? Не желая приближаться к столу, на котором его поджидала унгарнская микстура, Ханс прищурился, пытаясь разобрать, что написано на этикетке, благо буквы были чёткие и крупные. «Лунный свет». Ханс уже сам не понял, засмеялся он или закашлялся. Чем бы это ни было, оно уже сменилось икотой, а остановиться всё не получалось. В таком виде Людвиг его и застал.

— Что-то не так?

Ханс поднял руку. Надо было продышаться. Людвиг терпеливо ждал.

— Он прописал тебе «Лунный свет», — наконец просипел Ханс. — Лунный свет! А я за ним столько времени гонялся! Ты на себя похож не был. Тогда, с вареньем. Говорил с кем-то третьим. Я решил, ты спятил. Доктор ничего внятного не сказал, а там этот юродивый. Наплёл что-то про осколки, меняющие людей, и что от них помогает избавиться только лунный свет. И из него что-то не то соткать, не то связать надо. — Тут пришлось прерваться и снова прокашляться. Людвиг молчал. — Я сначала ему не поверил, а потом и вариантов-то не осталось. Нити эти лунные на озере искал. Ну, свет же во льду отражается. Вот в отражении и искал. А это ряска оказалась, понимаешь? У неё стебельки на нитки похожи. В шапку её вплёл. Вроде помогло. Помогло ведь, да?

Впрочем, что Людвиг мог ему ответить? Ханс бы сам себя не понял: такое кому расскажешь — не поверят. Не история, а горячечный бред.

Людвиг тяжело вздохнул и медленно заговорил:

— Может быть… Я даже спрашивать не буду, каким извилистым путём шла твоя мысль, но… Спасибо. — Он кривовато улыбнулся. — Раз уж ты и так знаешь про голос, поясню: с начала месяца он непонятно откуда взялся у меня в ухе и всё это время донимал меня своим особо ценным мнением. Представлялся дьяволом.

Здесь он прервался, будто что-то вспомнил, и спешно вышел из комнаты — то есть исчез за занавеской. Ханс проводил его ошарашенным взглядом. Дьяволом? Ему снова вспомнились и дочери лесного царя, и юродивый, похожий то ли на ангела, то ли на стеклянного человечка. А знамение? А лёд, провалившийся именно в том месте, где распласталось лунное отражение? А налипшая на одежду ряска? Этот декабрь будто весь состоял из чудесных совпадений, или вернее будет назвать это чертовщиной? Христианство и язычество сплелись воедино. Пожалуй, придётся пересмотреть своё отношение к вере. Нет, конечно, концепция единого для всех Рая, как и многие другие, Ханса всё ещё не устраивала, и уподобляться прихожанам айнештадтской кирхи он не собирался, но после всего случившегося… Может, создать собственную религию? Религию души, как говорил Шиллер?

Пока он предавался размышлениям, вернулся Людвиг. В руке он держал старый чайник.

— Выглядишь… одухотворённо. Как самочувствие?

— Одухотворённо? Наверное. А чувствую себя… паршиво, на самом деле, но в обморок падать пока не собираюсь. Прости за это всё.

Людвиг несколько удивлённо хмыкнул, поставил чайник на стол. Кивнув в сторону кровати, он подошёл к полке и взял одну из банок. Высыпал часть содержимого в чайник. Так вот что у него там хранится! Заварка! Получив ответ на ещё один важный вопрос, Ханс безропотно присел на край кровати.

— Не стоит. Я весьма признателен тебе за… — Людвиг замялся, рассматривая стол. — И за шапку тоже. — Запустив руку куда-то за бесконечные склянки доктора Штайна, он поднял со стола слишком хорошо знакомую Хансу шапку. — То «нет» относилось не к ней.

— Значит, всё-таки понравилась? Жаль, что я тебя в ней так и не увидел. Так она прогнала этот голос, говоришь?

Людвиг сдержанно, но искренне рассмеялся и всё-таки надел шапку.

— Скажем так, она сыграла не последнюю роль.

Расспрашивать дальше почему-то не хотелось, хоть Ханс и чувствовал, что за этим «скажем так» наверняка скрывается интересная история. Он всё рассматривал Людвига в шапке. Да уж, бабушка, увидев, что он связал, наверняка пришла бы в ужас. Но Ханс чувствовал за своё творение лишь невероятную гордость.

Тем временем Людвиг уже разливал чай по чашкам. Они что, тоже всё это время стояли на столе? Ханс вытянул шею в попытке разглядеть, что ещё спряталось за микстурами доктора Штайна. Книга! Там определённо была какая-то книга. И что, интересно, Людвиг любит читать?

— А что у тебя там за книга?

Людвиг ухмыльнулся — сегодня его лицо вообще было на редкость подвижно. Прокашлялся.

— И, наконец, так чётко и так ясно врезалась в сумрак полная луна, и мысль была легко, свободно, властно с прошедшим и с грядущим сплетена.

— В полночный час. Ты уж договаривай, часовых дел мастер. А то всё луна, луна… Чёрт возьми, Людвиг! Ты любишь Гёте.

— Почему, собственно, нет? — Людвиг пожал плечами и протянул Хансу чашку. — Не сказал бы, что действительно люблю, но он мне интересен. Здесь, под чердаком, слишком сыро, чтобы хранить книги, поэтому я прошу родителей присылать их по одной и по прочтении отправляю обратно. Открытки я им, кстати, пошлю. — Он указал на лежащие на всё том же столе открытки. Ханс сам бы их даже не заметил. С кровати их было плохо видно, так что он встал и снова подошёл к столу. На открытках были изображены очаровательные пушистые ёлочки. — Под Рождество посылки часто теряются, так что надёжнее отправлять парой дней позже.

Хансу вдруг стало стыдно — за то, что думал, что Людвиг узколобый, и что удивился, увидев у него томик Гёте, и что вообще за столько лет знакомства так и не потрудился узнать, как он проводит свободное время, и что упрекал его, что он никак не позовёт родителей. Тут и кровать-то всего одна. А Ханс ещё кричал, что старается его понять, ха! Людвиг небось о нём знал сильно больше. Снова захотелось кашлять. Надеясь заглушить зуд в горле, Ханс отхлебнул чаю.

У чая был привкус… пыли. Бабушка такой бы и пить не стала. Ханс тут же подумал, что лучше закашляется до смерти, чем скажет об этом Людвигу. Да и не так уж плох был этот чай. И согревал отлично.

Некоторое время они так и простояли, молча потягивая чай. Неожиданно Людвиг вновь заговорил:

— Помнишь, ты спрашивал, как я собираюсь провести Рождество?

— Ты, кажется, ответил, что хочешь привести квартиру в порядок. — Намёк был ясен: Ханс вряд ли вписывался в представления Людвига о порядке. Ну что ж, пора и честь знать. — Прости, не хотел мешать. Спасибо за всё. Счастливого Рождества!

Залпом допив чай, Ханс осторожно поставил чашку на стол и направился к выходу.

— Куда? — резко и будто бы недовольно окликнул его Людвиг. Странно. — В твоём состоянии только по улице шататься не хватало. В окно посмотри!

Ханс повернулся к окну. Темень стояла — хоть глаз выколи, и мело прямо как тогда, когда он пытался проникнуть к Людвигу с вареньем.

— Так мне остаться? Я уже ничего не понимаю.

Людвиг тяжело вздохнул.

— Вот, значит, как ты до своих нитей додумался… — На Ханса он смотрел хмуро, но выглядел при этом так, словно изо всех сил пытался сдержать смех. — Я собирался сказать, что, раз уж ты здесь, а я собирался навести порядок, то мы могли бы разобрать митбургскую хронику от моей матушки. Ты, помнится, хотел её в подарок?

Ханс так резко закивал, что аж закашлялся.

— Что, неужели правда подаришь?!

— Правда, только от писем отделю. — Он снял с полки стопку конвертов. Ханс всё кашлял. — У тебя есть пара минут на твои лекарства, пока я ищу ножницы. Про необходимость сна, так и быть, не напоминаю.

— Вот и не напоминал бы.

Людвиг выдвинул ящик стола: видимо, ножницы он хранил там. Пить гадкие микстуры не хотелось, но Ханс рассудил, что, продолжи он кашлять, Людвиг может и передумать: с него станется отшутиться в духе «А может, всякие хроники и слишком пыльные для твоих бронхов» или сказать ещё что похуже. Чувство юмора у него было забавное, но своеобразное. Рисковать такой удачей Ханс был не готов. С тяжёлым вздохом он стал изучать лекарства. К счастью, доктор Штайн оставил рядом с ними инструкцию.

Когда нужная микстура была опознана и выпита, а ножницы — найдены, Людвиг с Хансом поделили конверты на две стопки и принялись их разбирать. Людвиг на правах хозяина занял единственный стул, так что Хансу со своей стопкой пришлось возвращаться в кровать. Немного подумав, он укутался в одеяло. Так было теплее.

Рождество приближалось, и, кажется, Ханс собирался встретить его в хорошей компании.

За окном завывал ветер.