Полый человек (гет)

Сентябрь, 2001

Драко швырнул папку на стол и, устало выдохнув, упал на мягкую спинку кресла. Поттер придет за отчетом через полчаса, а он так и не дочитал последние несколько документов. Да плевать на скуку, черт подери, ему хотя бы не приходится возиться с пыльными просьбами и магглами. Или убивать время в особняке. Драко так и представлял себе: высокий, поседевший мужчина изощренно, медленно убивает время. Минуту за минутой. И они падают, обезглавленные, на бежевый ковер, еще хранящий запах крови жертв Темного Лорда. А может, это был совершенно другой ковер — не имеет значения, когда от собственного отца пахнет кровью прошлого. И не простить. Никогда.

Драко запрокинул голову и провел рукой по лицу, устало дыша. Сейчас придет Поттер, золотой мальчик с усталыми глазами и начнет расспрашивать про документы. И не надоедает же ему, каждый день одно и то же. Идиоты у него на четвертом уровне, когда они выучат законы международного права? Грейнджер, разумеется, некогда воспитывать четвертый уровень: ее беготня между лекциями в Хогвартсе и Министерством напоминала перебежки лукотруса. Грабли-Дерг бы понравилось, ей всегда нравилось, как бегали лукотрусы.

Драко вспомнил, как Крэбб упрямо называл их луко-трусы.

— У тебя истерика? — Поттер лениво прикрыл дверь и взял со стола раскрытую папку. Плечи Малфоя мелко тряслись от неестественного смеха. — А?

— Луко-трусы, — Драко давился от смеха, но светло-серые глаза не смеялись, смотря перед собой. — Понимаешь, Поттер? Луко-трусы.

Гарри спокойно поправил очки, в очередной раз за утро сползшие на кончик носа, и взглянул на Малфоя поверх документов.

— Смутно. Поделишься? — участливо поинтересовался он и вытащил самый нижний договор. — Гермиона…

— К чертовой матери ее, — жизнерадостно отозвался Драко, перестав смеяться и успокаивая дыхание. — И шепни Кингсли, что новые законы о международных фирмах плохо отразятся на экономике Британии. Он настоящий идиот, если не видит этого сам. Такой же безмозглый тупица, как и ты.

— Заткнись! — Гарри ударил папкой по столу, нисколько не жалея, что пригласил Малфоя на работу. Все вокруг лгали. Все вокруг были отвратительно счастливы. — Твое дело — дипломатия, а не экономика. Дипломатия, Малфой. Усвоил?

Драко поднялся с кресла, стащил с носа Поттера очки с покосившейся дужкой, бросил их на пол и с наслаждением наступил на них всем весом.

— Пошел ты, герой. И я бы на твоем месте уволил Томаса, ни черта он не разбирается в заключении сделок с иностранными фирмами. Уже третий договор в стиле поздравления мамы от первокурсника.

Гарри взял папку со стола и вприщур вгляделся в ставшие размытыми буквы. Весь мир сразу стал размытым, лишенным очертаний, потерянным, опасным.

— Вот так я и вижу действительность, — заметил Драко, пристально наблюдая за растерянным выражением героического лица. — Удачного дня, Поттер.

По дороге к лифту его остановила Грейнджер. Теперь ее зализанные волосы жирно блестели, педантично собранные в низкий пучок. На строгом коричнево-красном костюме мелкую полоску, сидела зеленая нитка, как измученная голодом гусеница. Зеленый везде. Зеленый, зеленый, цвет жизни, а не глаз Поттера или Авада Кедавра, не факультета Слизерин, а только жизни.

— У тебя ко мне претензии? — карие глаза смотрели с презрением и настороженностью. — Если да, можешь высказать мне в лицо, а не сплетничать с Гарри.

Драко зевнул, не прикрывая рот ладонью.

— У тебя в отделе одни идиоты. Они с объемом работ не справляются, Грейнджер. Они не охраняют магический порядок, а запутывают все нормы. Какого черта вам правила полета на метле?

— Уизли. — Гермиона зло потерла обручальное кольцо. — Уизли. Надо же чем-то заниматься. И где я тебе найду нормальных…

— Мне плевать, — Драко повел плечом, впервые в жизни справедливо чувствуя себя лучше, чище, благороднее и нужнее Грейнджер. — Твоя забота, Уизли.

Гермиона не смогла ему возразить. Не было ни желания, ни права. Проклятое чувство сострадания. Жалость — хуже, чем яд. Отравляет медленнее. Разве она может бросить Рона? Никогда. Блевотные батончики, Джордж, память о Фреде, долг. У нее нет смелости вырваться из этого круга.

В лифте оказалось непривычно тесно: обычно по субботним вечерам, к пяти, все сотрудники уже расходились. Прижатый к внушительных размеров сотруднице второго уровня, Драко с неприязнью подумал, что в глубине души сочувствует Поттеру. Проигравшим быть несравненно удобнее: многое позволено из жалости, много списано на униженность, озлобленность и подавленность. Тяжелее всегда быть на высоте. Особенно когда твою жену называют лучшим ловцом за последнее столетие. Даже если это всего лишь ничтожные «Холихедские гарпии». Драко вдохнул спертый воздух, ощущая привкус пота и дешевого парфюма, присущий второму уровню, и с презрением взглянул на неровно подстриженные маслянистые волосы женщины, прижавшей его к зеркальной стене лифта. И все Министерство — это толстая женщина с масляными, жирными волосами и лоснящимся от блеска лицом, упорно делающая вид, что ее работа улучшает жизнь людей, обеспечивает безопасность, регулирует торговлю, следит за соблюдением норм.

— Ни черта, — выдохнул он зло, выталкивая сотрудницу из лифта.

— Как вы себя ведете! — возмущение в ее глазах немедленно сменилось насмешкой. — А, Малфой. Теперь понятно, откуда сладкий запах предательства.

Драко сморщился и прошел мимо нее к выходу.

Подобные фразы уже давно перестали ранить.

Порыжевший клен, раскинувший ветви напротив входа в Министерство, тихо шелестел еще крепко держащимися листьями. Осень не имела ничего общего с прошлой: к неудовольствию Драко погода стояла солнечная, иногда солнце рвалось сквозь дымку облаков, и тогда город казался окутанным плотным коконом паутины.

Вечерело медленно, словно день не хотел уступать место ночи, борясь за каждую минуту; на улицах постепенно вспыхивали вывески, свет начинал бегать по заданному маршруту, выводя замысловатые и совсем простые названия кафе, ресторанов, клубов, пабов, магазинов, отелей. Лондон был вечен. Как четвертый Рим. Про второй и третий Драко ничего не знал, но число четыре ему не нравилось. Что-то вроде «выше ожидаемого».

Он свернул на Чаринг-Кросс-роуд и бросил незаинтересованный взгляд на окно «Дырявого Котла».

Ее короткие, прямые, осязаемо жесткие волосы скрывали выражение лица. Сквозь отражение разноцветной толпы в помутневшем окне он с трудом разглядел черное платье до колена, выпрямленную спину — неестественно, бокал с каким-то непонятным напитком, то ли красноватого, то ли коричневого цвета. Не отдавая себе отчет, Драко поднял руку и прижал ладонь к мутному стеклу. Дырявый Котел никогда не отличался чистотой. В конце концов, содержимое должно оправдывать название.

Пэнси даже не подняла голову на отчаянный стук его пальцев. В голове мелькнула безумная мысль, что это вовсе не она, а всего лишь новый манекен.

Оглядевшись по сторонам, Драко тяжело выдохнул и толкнул дверь паба.

— Привет, Пэнси.

Она не вздрогнула, не шевельнулась, только медленно подняла на него глаза.

Драко видел много женских глаз, на него смотрели многие и по-разному. Но ее зелено-карие глаза прожгли его насквозь. Тяжелый, усталый, решительный, не сломленный взгляд, в котором читалась только неприязнь и отчуждение, вдавил его в жесткий стул. В ее лице не было ни отчаяния, ни радости, ни ненависти, только желания выжить, желание быть.

Пэнси приподняла подбородок, и ее губы слабо вздрогнули.

— Малфой.

Он опустил глаза на ее пальцы с непривычно короткими ногтями.

— Давно тебя не видел. Что пьешь?

Пэнси покачала бокал в руке, взбалтывая мутный красновато-брусничный напиток.

— Морс. Меня оставили в Мунго на три месяца. Боялись, что я покончу с собой.

— Я не стою такого, Паркинсон.

— Они не знали об этом. — Пэнси отодвинула бокал на край стола. — Потом я каждый день сидела с Гойлом, он…

— Пэнси.

— Зачем ты здесь? — она толкнула бокал локтем. Морс брусничной лужицей расползся по темным половицам. — Ты ведь не чувствуешь себя виноватым, тебе плевать. Как всегда. Я только пытаюсь стать прежней собой. Уходи.

Он отрицательно покачал головой. На улице было холодно, и дома его никто не ждал.

— Мне уже не больно, Драко. Все в прошлом: школа, ты, Блейз, Поттер, твоя Гринграсс.

— Не моя.

Она взглянула на него снисходительно.

— Жалеешь? Хотя ты не умеешь жалеть. Тебе плевать. Я ошибалась в тебе.

Драко взглянул на осколки бокала в брусничной лужице морса. Поморщился. Он всегда морщился, когда говорил нежеланную правду.

— Жалею.

Пэнси недоверчиво приподняла брови. Драко думал, что на ее красноватых пухлых губах еще долго не появится улыбка. Он забыл звучание ее смеха. Последний раз она смеялась так давно, в их прошлой жизни, там, за стеной действительности, в темном, мрачном, страшном прошлом, где почему-то находилось место смеху.

— Я уезжаю, — Пэнси перевела взгляд на улицу. Одинокий листок бумаги кружился на ветру. — Гойлу нужно сменить обстановку.

— С каких пор вы вместе?

— Мы не вместе, — спокойно возразила она, не глядя на него. — Я проводила с ним часы. Я видела, как он мечется по палате, крича, что горит, что ты должен спасти Крэбба. И после этих часов я не могу его оставить. Никогда. У него ведь никого нет кроме меня, а он привык ко мне, иногда даже узнает. И в том, что случилось с ним, виновата и я. Я играла в твою игру, натравливала его на Поттера.

Уголок губ Драко дернулся.

— Гойл — тупоголовый урод, который убил бы свою собственную мать, если бы увидел в этом выгоду.

— Ты точно такой же тупоголовый урод, Малфой.

— Ты потратишь жизнь впустую.

— Это моя не-жизнь.

— Он этого не стоит.

— Я счастлива, что я нужна хоть кому-то, пускай даже ему, — Пэнси вскинула голову и решительно взглянула ему в глаза. — Кроме того, целитель сказал, что ему не так уж много осталось. Несколько лет.

Драко приподнял плечи, не отводя взгляда от ее зелено-карих глаз.

— Каждый имеет право рушить свою жизнь.

— Именно. Уходи разрушать себя за другой столик. Или в другое кафе. А лучше — домой, где тебя оближет твоя жалостливая мама. И погладит по головке отец. Нечего кривиться. Радуйся, такая роскошь есть не у всех.

— Куда ты уезжаешь? — он протянул руку и коснулся ее пальцев.

— Туда, где тепло и нет тебя, Лондона, дождей и призраков, а «Пророк» приходится ждать неделями. — Пэнси не отдернула руку, рассматривая его непривычно спутанные волосы. — Это наша последняя встреча, Драко.

Он согласно кивнул и некоторое время сидел застыв, задумчиво поглаживая ее пухлые пальцы с неровно подстриженными ногтями. Потом спрятал руки в карманы и откинулся на жесткую спинку деревянного кресла.

— Сколько ты должна?

— Двадцать.

Он кинул пригоршню сиклей на стол и поднялся.

— Знаешь, где Блейз? — спросила вдруг она, заставив его остановиться.

— Давно не пишет.

— А, к черту вас всех, — Пэнси отвернулась к окну и оперлась щекой о ладонь. — К чертовой матери вас всех.

Драко вышел из паба и пошел в противоположную сторону от окна, за которым она сидела.

Не моя.

Он не часто вспоминал об Астории прошедшие месяцы: может, потому, что считал ее отрезанным прошлым, может, потому, что хотел насладиться, упиться своим одиночеством. Постараться сблизиться с родителями, понять, кто же они, кто он. Только ничего не вышло, потому что они не желали внезапно становиться для него кем-то. А Астория так и оставалась не его.

Хотелось женщины. Никто не раздвигал перед ним ноги больше, чем полгода, и это не угнетало. Желание спало внутри, подогреваемое отвращением к близости. Когда начал, трудно остановиться. А начал он слишком рано. Хотя, пожалуй, дело в любви. Если жизни на тебя плевать — то начинай хоть в десять, хоть в пятьдесят — останешься листком на ветру. А может, нелюбовь жизни — это не наказание и не проклятие. А дар.

Желание, жгучее, острое, болезненное, тошнотворное, с каждым шагом только росло.

Он вспомнил благословленный Париж. Один только взгляд — и ты получаешь все. Легко быть французом. Англичане с детства учатся, как бы сохранить маску невинности, опошляя себя и всех вокруг.

Желание — это мужское проклятие.

Драко вдохнул сухой сентябрьский воздух.

Черт подери эту послевоенную жизнь. У всех была одна цель, а теперь приходилось строить свои личные. Одно раскололось на несколько тысяч осколков, более значимых, чем это одно. Или менее? Поттер хотел семью и счастье — и торчит на работе, Паркинсон хотела в собственность его — и уехала черт знает куда с сумасшедшим, Грейнджер мечтала о карьере — а получила впридачу бесполый заменить близнеца Уизли, Дафна жаждала свободы — и попала в плен банального треугольника, Макмиллан так хотел получить место на третьем уровне — а его отправили сдавать ЖАБА, бывшая подружка Поттера вообще скрылась на свой родине клонированных узкоглазых существ; Лавгуд считала себя сумасшедшей, но дивный мир все-таки доказал ей, что она вполне вменяема; повезло только Диггори и Блейзу: Диггори умер раньше всей этой антиутопии, а Блейзу было глубоко плевать на Золотого мальчика впридачу с Кингсли, Блейз жил по своим правилам, и за счастьем к нему можно было приезжать с хагридовской лопатой.

Ни-че-го. Только сухой воздух. Как всегда, без дождя. Каменно все. Тишина.

Куда идти? Что начинать? Плыть ли со всеми по течению грязной реки, не омывающей берега дивного мира, или бороться за себя? Ведь он так и не узнал, о чем мечтает…

К черту.

Искать ли женщину? Проверить, правду ли говорят о близнецах Патил, которые оказывают услуги в трех кварталах отсюда? Ведь не врут: на них тоже всем плевать.

У каждого своя разбитая жизнь. Свои осколки мечты — постоянно режешься.

Драко медленно развернулся и поплелся домой, сунув руки в карманы пыльных брюк.

И в эту минуту он знал, что грянет гром.

Каждый оставляет след в твоей жизни. Кто-то кровавый, кто-то — голубоватый, кто-то — тяжелый, прощальный, желтый.

Но никто не бывает бесмысленнен.

* * *

В тишине прихожей он с раздражением снял пальто и не глядя швырнул в кресло.

— Драко, ты?

— Нет, — он взглянул на остановившуюся в дверях гостиной мать. Не заметно было, что она стремилась его облизать и жалеть. — Обедали?

Нарцисса кивнула, рассматривая сына с недоумением: он не выглядел двадцатилетним, он казался намного старше своих лет, и она не знала, как это исправить.

— Задержался в Министерстве?

— Нет. Заходил в «Дырявый котел», — Драко прошел мимо нее в гостиную. — Случайно встретился с Пэнси. Вышло как-то безрадостно.

Нарцисса провела рукой по его волосам.

— Выглядишь усталым, Драко.

Он отступил на шаг назад, едва сдержавшись, чтобы не поморщиться. Она ведь не верит в него, не ждет от него ничего, но все так же продолжает жалеть и лицемерить.

— Много дел, — он пожал плечами, — Поттер не может найти нормальных специалистов на четвертом уровне, поэтому все договоры на мне, ты же знаешь.

Нарцисса приподняла подбородок, словно давая понять, что разбирается в жизни сына. Последнее время она выглядела уставшей и равнодушной ко всему. Драко вспомнил, как она отчаянно боролась за место в его сердце, за его любовь, хотя он и так любил ее больше всех, больше отца, больше Хогвартса, больше Снейпа. Он еще помнил, как она кричала и прижимала руки к ушам, когда Темный Лорд вызывал его к себе. Потом у нее несколько дней не проходила мигрень, и Беллатриса снисходительно фыркала над ее причитаниями.

Мама.

Сейчас ее волосы всегда были забраны наверх, обнажая постаревшую шею.

— Отец у себя? — спросил он и заглянул в дверь кабинета, забыв постучаться.

Люциус расположился в кресле у камина, с интересом изучая вечерний выпуск «Пророка». В отличие от матери, он совсем не изменился за прошедший год; Драко казалось, что он выглядел намного лучше, чем два года назад. Тогда он производил впечатление человека, который выпивал, а теперь снова превратился в лиса, довольного жизнью. Тем более что все косые взгляды, презрение и насмешки обрушивались на Драко.

— Где ты был?

— Зашел в «Дырявый котел», — Драко оперся локтем о каминную полку. — Случайно встретил Паркинсон.

Люциус внимательно взглянул на сына поверх газеты.

— Собираешься вернуться к ней?

— Чушь.

— Правильно, — Люциус довольно кивнул, вернувшись к статье, — не твоего уровня девчонка. Никогда не понимал, зачем ты позволяешь ей бегать за собой.

Драко повел плечом. От камина пахло горящей сосной и смолой. Если бы на душе не было так паршиво, он мог бы чувствовать уют и тепло. Но паршивость перебивала все, как запах тухлой рыбы на набережной перебивает аромат лилий из оранжерей рядом с Вестминстером.

— Скажи матери, что можно подавать на стол, — Люциус поймал недоуменный взгляд сына и охотно пояснил: — Я был на собрании совета. Что нового в отделе?

Он сохранил свое место в попечительском совете Хогвартса только потому, что не у всех хватало средств поддерживать разрушенную школу после войны. Хотя, разумеется, никто не был рад слышать фамилию «Малфой», но МакГонагалл все так же лицемерила, принимая деньги.

— Поттер понятия не имеет, что Кингсли его использует, — Драко тоскливо взглянул на красноватую ладонь, нагретую огнем. Отец, не имея возможности работать, выспрашивал у него все до мельчайших деталей: кто как выглядит, с кем не ладит, что говорит, как смотрят — до последнего слова, до фонем и междометий. –Утром он принес мне кучу бумаг с французскими договорами, потому что Грейнджер некогда их разбирать. Да еще притащил с собой этого ребенка.

Люциус хмыкнул и отложил «Пророк» на широкую ручку кресла.

— Стоило сразу ответить Лорду, что тебе не придется его нянчить.

Драко вспомнил мальчика с ярко-розовыми волосами и до сумасшествия любопытным взглядом и вздохнул.

— Надеюсь, он достает Поттера. Финниган вообще с ума сошел: разрабатывает модель метлы, а я должен отправлять во французское министерство запрос на использование на использование названия на французском.

— Что, ничего дельного?

— Нет, один любопытный случай все-таки попался, — Драко устало мотнул головой, поправляя лезущую в глаза челку. Пора бы подстричься. — Задержали ворюгу на австрийской границе, нелегально продавал украденные палочки, ищет убежища в посольстве. Даже имя знакомое.

Люциус с интересом приподнял брови: Драко давно не рассказывал о работе с такой готовностью.

— Наземникус?

— Именно, — Драко довольно скривил губы, словно ухмыляясь кому-то невидимому. — Правда, Поттер прервал меня на середине запроса на арест, так что понятия не имею, чем там дело закончилось. К черту, без меня не обойдутся.

Он смотрел на отца несколько долгих мгновений.

— Как Хогвартс?

— Грабли-Дерг уволили, — Люциус зевнул, прикрывая рот узкой ладонью, — потому что Хагрид теперь герой, а герои, по закону жанра, не терпят соперничества. Так что никто не мешает ему разводить соплохвостов, гиппогрифов, драконов и калечить младшекурсников.

— Лучше бы они уволил эту безмозглую Трелони, — раздраженно выдавил Драко, с неприязнью вспоминая гадания на чаинках. — Какой смысл от преподавателя, которому нужно только умело соврать — и получишь «превосходно»? Скука. Другое дело Снейп: вот уж у кого невозможно было соскучиться. Слизнорт наверняка размазыва…

В голове вдруг возникла неясная, размытая картинка: полутемная гостиная Слизерина и девушка в кресле у камина, длинные каштановые волосы забраны в узел, ноги поджаты, и на лице — умиротворение.

Не моя.

Люциус вдруг тихо рассмеялся, запрокинув голову.

— Туалет Миртл собираются ремонтировать, вопли слышны на всю школу.

Драко нахмурился: он питал к Миртл теплые чувства, потому что только она видела его слезы и страдания, она слушала его внимательно, зависнув над раковиной, она успокаивала его, пытаясь погладить по спутанным волосам призрачной рукой.

И это от нее возвращался, когда в кресле у камина сидела девушка, поджав под себя ноги.

Не моя.

— Зря.

— Мне никогда не нравилось, как на тебя влияет эта Паркинсон, — заметил отец. Драко перевел на него взгляд.

Тебя оближет твоя жалостливая мама. И погладит по головке отец.

Не моя.

— Вернусь поздно, — Драко впервые в жизни поддался порыву, развернулся и торопливо вышел в холл. Пальто бесформенной, ждущей кучей обмякло в кресле. Наспех застегнув пуговицы — через одну, Драко приподнял воротник и рванул на себя дверную ручку. Он никогда не делал ничего сгоряча потому, что оставался холоден и мертв. И настал день, когда он захотел стать живым.

Не потому что Паркинсон оказалась права, а потому, что он устал бороться с собой. Внутри него что-то становилось тяжелым, болело, тянуло вниз, словно он не был полым и пустым внутри. Что-то в левой груди тянуло его туда, к ее дому. Если бы оно могло, оно бы выпрыгнуло из груди и тянуло бы вперед на веревке.

Дать себе шанс. Сделать выбор. Хотя бы раз. Поддаться.

И когда он сбежал с крыльца, воспоминания вдруг хлынули, затопляя душу, ливневым потоком: она, она, она — в библиотеке, в гостиной, в Большом зале, в совятне, на трибунах, на платформе — всегда возле него, в стороне. Девушка с каштановыми волосами и глазами — какие могли бы быть у его матери, если бы художник достал темно-синюю краску и щедро капнул в ее бледно-голубые водянистые блюдца. Всегда, незаметно, незаменимо, как тень, как его собственное отражение, для него, за него, его.

И он отрекся от нее. Отрезал, как отрезают кусок от целого тыквенного пирога. Оставил ее одну. В холодных ноябрьских сумерках, под падающим колючим снегом. Осквернив ее душу, обесчестив. Вот так просто, словно она была его домовым эльфом.

А она позволила — о, как он презирал ее за это еще недавно, думая, что она отдалась ему, а потом так просто отпустила… Он был пуст, слеп, глух. Она просто не вынесла его метаний и льда, потому что слишком любила. Любила. Не жалостливо, не снисходительно, не по привычке — она просто любила его потому, что он существовал. Она чувствовала его, понимала его. Она всего лишь не хотела быть вещью. А он продолжал жить для себя.

Он вынул и кармана потрепанный блокнот и быстро набросал черты ее лица. Линии выходили мягко, плавно, и одновременно четко. Ее лицо. Настоящее. Под его пальцами.

Увидеть ее. Прикоснуться. Узнать, что она хочет. Чем живет.

Ее худое лицо со странно живыми глазами смотрело сквозь него.

Она отдалась ему. Он вдруг осознал, насколько она должна была ему верить. Чтобы отдаться. Она.

А он топтал, топтал ее — весенний цветок среди полых каменных статуй. Он сворачивал ей шею — черному лебедю, с отчаянием бившему крыльями среди своих одинаковых, бездушных белоснежных собратьев.

А она оставалась верна ему. До конца. До холодного сада, до крика его имени, до снега, до одиночества. Для него.

Почему он?

Липы, еще не облетевшие, согласно шелестели листвой где-то наверху, у неба. И ядреный, ароматный предоктябрьский воздух раздражал легкие, заставляя дышать полной грудью. Когда понимаешь, что потерял все, ради чего стоит существовать, задыхаешься.

И Драко задыхался.