Дом под номером 14 (гет)

П/А:

Ну, что говорят в таких ситуациях? Сама в шоке.

К тому же еще и не бечено.

Прошел год.

Длинная череда похожих дней, в каждом из которых может было найти что-то удивительное, необычное, но всё же недостойное отдельного описания.

Никому не интересна спокойная, счастливая жизнь.

Драко жил с Гермионой. На это указывало все: их совместные завтраки, обеды и ужины; посиделки в гостиной, на кухне или во дворе; выходы на улицу и уединения в спальне.

Они проводили время вместе как влюбленная пара, как муж и жена, давно сжившиеся друг с другом, как увлеченные подростки, как малые дети, задирающие друг друга по мелочам, как компаньоны или товарищи. Или друзья.

Можно скажу? Теперь они точно были друзьями.

Кота, который пребывал в самом расцвете сил, кажется, не особо заботило присутствие третьего в доме. Он привык и даже привязался к Малфою. Правда, изредка продолжал сбегать хотя бы во двор. Винсент иногда заливался громкий, безудержным лаем, завидев проблески рыжей шерсти в траве, но я, конечно же, и близко его не подпускала.

Иногда я почти сталкивалась с Драко или Гермионой. Я видела их во дворе, когда возвращалась из дома, и даже встречалась на улице, чуть ли не лоб в лоб, когда мы шли друг другу навстречу. Она пару раз улыбнулась, а он единожды кивнул, когда наши взгляды встретились. Я тогда сделала вид, что сильно замечталась.

Время шло.

На самом деле, если говорить совсем уж откровенно, четырнадцатый дом остался единственной вещью, связывающей меня с детством. В остальном жизнь круто изменилась: выпуск замаячил на горизонте, уроки и задания стали ощутимо сложнее, а отношения с окружающими гораздо волнительнее и одновременно холоднее. Но каждый взгляд на четырнадцатый, каждая мысль о двух — даже трех! — нестандартных, но почти родных его жителях, и я чувствовала необъяснимое спокойствие.

В какой-то момент в конце года я даже представила, как спустя много лет я вижу, как Гермиона выходит из дома с коляской и медленно идет вниз по улице или Драко вместе с сыном — блондинистым курносым мальчонкой — строит дом на дереве. И даже рыжее чудовище в моих фантазиях обязательно обзаводилось потомством.

Но нужно ли говорить, что всегда существует «но»?

* * *

Мне было семнадцать, когда я увидела их.

Нет, не впервые, конечно же, нет.

Но на секундное и вместе с тем невозможно длинное мгновение мне показалось именно так.

Они вышли из дома рука об руку и неторопливо пересекли двор. Привлекательный, статный блондин и миниатюрная брюнетка, резко контрастирующие друг с другом, но похожие движениями рук, поворотом головы, взглядами, направленными друг на друга. В его рукаве мелькнул кончик ветки, которую он повсюду таскал с собой вот уже шесть лет, а у нее на руке болталась маленькая красная сумка.

Она любила красный цвет, а он — зеленый. И еще, кажется, они любили друг друга.

Как только за ними мягко закрылась калитка, Гермиона сощурилась от яркого солнца и принялась рыться в своей сумочке. Почему-то создалось ощущение, что сумка намного глубже, чем могло показаться, но, скорее всего, такой эффект получился из-за освещения или чего-то вроде того. В самом деле, не могла же она засунуть руку по локоть в клатч. Спустя секунду она достала простенькие солнцезащитные очки и водрузила их себе на переносицу.

Драко непонимающе нахмурился и что-то спросил.

Гермиона пожала плечами и уже было повернулась, чтобы двинуться по улице, но Малфой придержал ее за плечи, развернув к себе. Они стояли вполоборота, так что мне было чуть больше спины Гермионы, чем хотелось, но все-таки обзор был отличный. Драко протянул руки и приподнял очки за дужки, внимательно вглядываясь в глаза Гермионы, потом снова надел, но не отвел взгляд. Недоумение оставило след на его лице, смешавшись с вежливым, не слишком фанатичным изумлением. Он еще несколько раз сравнил вид в очках и без, и мне стало интересно, может, у Гермионы были отражающие стекла и Драко просто дурачился?

Однако его серьезное выражение лица мешало так думать. Он нахмурился чуть сильнее, и я заметила, что Гермиона старательно сдерживала смех — впрочем, я тоже.

Наконец, Малфой вернул очки обратно, и тогда я осознала, что они стояли друг к другу намного ближе, чем допускается обычно. Личное пространство, держитесь на расстоянии вытянутой руки и прочее и прочее. В случае с Гермионой и Драко она даже пнуть его локтем не смогла бы — слишком уж маленькое расстояние. Но их это, конечно же, не смущало. Тем более для поцелуя как раз и нужно маленькое расстояние — а именно этим и занялся Малфой, как только освободил руки от очков.

Он наклонился над Гермионой и поцеловал ее медленно, очень осторожно и чувственно, приобняв за плечи. И даже то, как он слегка стукнулся об очки, не смогло отвлечь меня.

Поцелуй длился прилично мало — ровно столько, чтобы никто из случайных свидетелей не успел бы смутиться, но все-таки чуть дольше, чем могло бы быть.

Словно они не могли оторваться друг от друга.

* * *

Гермиона сидела под каштаном, подогнув под себя ноги и прислонившись спиной к стволу, и водила глазами по строчкам газеты. Издание было незнакомое: отец такого не читал, так что в доме я никогда не видела подобной, да и в магазинах не встречались похожие газеты.

Несмотря на вечернюю прохладу, Гермиона, кажется, чувствовала себя вполне комфортно и продолжала листать станицы, внимательно вчитываясь в статьи. Иногда она едва заметно хмурилась и что-то шептала себе под нос, качая головой. Ветер трепал уголок страницы и легко играл с волосами Грейнджер.

И было в этом что-то спокойное и одухотворенное: красивая девушка под постепенно желтеющим деревом, увлеченная своим чтением. Однако, картинка испортилась, когда выражение лица Гермионы стало намного мрачнее. Она схватилась за газету двумя руками и несколько раз перечитала одни и те же строчки, будто не в силах понять смысл прочитанного до конца. Когда же до нее наконец дошло, она резко побледнела и подняла взгляд, устремляя его в пустоту. Она глубоко вздохнула, немного тревожно и даже испуганно, и начала вставать.

В этот момент из дома вышел Драко.

Завидев его, Гермиона быстро встала и кинулась к нему, на ходу сотрясая газетой сжатой в руке. Она говорила что-то, то ли объясняя, то ли требуя, а Драко на секунду замер, непонимающе слушая ее, а затем… рассмеялся.

Ладно, буду честно, вышло немного нервно, но смех, кажется, был искренним.

Гермиона нахмурилась и сунула ему под нос ту самую статью, заставляя обратить внимание. Драко смирился и быстро, не особо внимательно, пробежал глазами по строчкам и снова посмотрел на Грейнджер, насмешливо усмехаясь.

«Ерунда, — говорили его глаза. — Глупости какие-то».

Гермиона упрямо вздернула подбородок, когда он бросил что-то самодовольное, и опустила руки на талию, что означало одно — Драко ждет выговор.

Но Малфой разбирался в знаках ее тела чуть ли не лучше меня. Он выхватил газету из ее рук с поразительной ловкостью и отбросил в сторону, а когда Гермиона метнулась следом, стараясь заполучить своё обратно, он — хитрый обманщик! — перехватил ее поперек талии, пригнулся, и я не успела моргнуть, как она оказалась опрокинута животом ему на плечо, а ее ноги болтались на уровне его бедер.

Она кричала и вырывалась, как дикое животное, попавшее в капкан, и я понимала, что подобное вряд ли сойдет Драко с рук, но он упорно игнорировал ее попытки, похлопывая по пояснице и… ну, да, именно.

Когда они скрылись в доме, ветер все еще продолжал перебирать страницы смятой газеты, оставшейся одиноко лежать посреди двора.

Тем же вечером она исчезла.

* * *

Первый желто-красный лист сорвался с дерева и медленно, словно кто-то или что-то удерживало его в воздухе, направился к земле. Он качался, как на воде, и планировал, закручиваясь в крохотной воронке воздуха. Когда лист наконец-то коснулся земли, я услышала крик.

Гермиона. Четырнадцатый. Драко.

Они были в гостиной и, кажется, до последнего старались говорить спокойно и уравновешенно, как взрослые люди, но Гермиона не выдержала. Ее голос сорвался, и она вскочила с дивана, принимаясь что-то громко и сердито втолковывать Малфою.

Я видела в окне ее силуэт, расплывшийся из-за света, и быстрые, мельтешащие движения рук. Драко стоял напротив, сложив руки на груди и, как мне казалось, обязательно крепко сжав зубы, чтобы не начать кричать на нее в ответ. Он застыл в одной позе, слушая и принимая ее вопли, но я видела, как двигалась его грудь, будто он вдыхал и выдыхал резко и раздраженно.

Гермиона по-видимому пыталась в чем-то убедить его.

Он не слушал. Слышал и впитывал каждое ее слово, но явно боролся с желанием заткнуть себе уши или ей рот. Его руки немного подрагивали, а когда Гермиона подступила ближе и проговорила что-то особенно яростно, терпение Драко лопнуло.

Он развернулся и вышел из дома, посильнее хлопнув дверью. Не потому, что не рассчитал силы, нет. Скорее наоборот — он был так зол, что хотел отомстить Грейнджер хотя бы таким способом.

Все ведь так иногда делают, правда?

* * *

Свой день рождения Гермиона провела слишком тихо и умиротворенно, будто и не праздник вовсе. Она почти весь день сидела дома, нервно выглядывая в окно, и несколько раз в течение дня комнату озаряло голубоватое свечение голограмм, которые я не видела очень давно.

Разные звери появлялись один за другим прямо перед Гермионой, и она одаривала вниманием каждого, однако, появление Драко — человека, не животного — будто бы разочаровало ее. Она улыбнулась тепло, когда он вошел в гостиную, но не слишком-то радостно и приняла подарок из его рук, не торопясь разрывать обертку.

Они стояли, глядя друг на друга, но не говорили, не дотрагивались, не двигались с места.

Молчали. Как будто им было нечего сказать.

Когда молчание стало настолько невыносимым и болезненным, что не выдерживали стекла, дрожащие как от напряжения, Гермиона усадила Малфоя на диван подле себя, и они все-таки вытолкнули все свои слова наружу.

Они говорили о чем-то бесконечно долго и пугающе спокойно. Даже выражения их лиц не сильно менялись, кроме той жутковатой кривой усмешки, появившейся на губах Драко, и печального, пронзительного взгляда Гермионы, когда она переводила глаза со своих скрещенных рук на лицо Малфоя.

В тот вечер он ушел. Не остался с ней.

На прощание Драко трепетно обнял Гермиону и поцеловал в лоб, но, когда она дернулась ему вслед, схватив за левое предплечье, он вздрогнул, вырвался и все равно ушел.

* * *

Теплый осенний вечер — прекрасное время для румяного, пышного пирога с ревенем и яблоками. Я бы даже сказала, самое время, и мама согласилась со мной, однако было одно «но».

Разложив все продукты, приготовив всю посуду и подключив духовку, мама обнаружила, что кое-чего не хватало. Конечно, это один из подпунктов всем известного закона подлости, но кто знал, что это может обернуться удачей? По крайней мере, для меня.

Мама отправила меня за сахаром.

Наши ближайшие соседи, Дженсены, с которыми мы поддерживали по-соседски приятельские отношения, уехали, потому как их младший сын выпустился в прошлом году, и у них наконец-то появился шанс отправиться в то путешествие, о котором они всегда мечтали. Хотя, конечно, это долгая история, которую можно было рассказать, если бы речь шла о доме под номером девять, а не четырнадцать.

В общем, обстоятельства сложились так, что мама предложила зайти в любой дом. Вряд ли, сказала она, мне откажут в небольшой миске сахара, и наказала передать, что мы потом обязательно угостим их пирогом.

Это был мой шанс.

Конечно, мама не так уж редко забывала купить сахара (или соли, или муки, или разрыхлителя — ох, уж эти хозяйки!), а Дженсены часто бывали в разъездах и с сыном-школьником, и без, но то, что эти события совпали, повлияло на меня положительно, и мне подумалось, что, возможно, больше никогда не представится возможности даже украдкой взглянуть на то, что на самом деле происходило в четырнадцатом доме.

В тот момент все происходило так быстро, что я не успевала анализировать собственные мысли. Вот мама объясняет мне, сколько нужно сахара, вот я хватаю миску, а затем уже бегу по двору, хлопаю калиткой и все-таки заставляю себя замедлиться, подходя к четырнадцатому.

Ничего особенного не произошло.

Гермиона была еще милее, чем я помнила, а Драко так и не спустился. Я слышала его шаги где-то наверху, но, конечно же, не осмелилась задать ни единого вопроса Гермионе, касающегося его. Хотя, если говорить совсем откровенно, я вообще не задавала ей вопросов. Впрочем, и она мне.

Гермиона казалась задумчивой, рассеянной и немного расстроенной, пока рылась в шкафу, и только на прощание попыталась выдавить улыбку.

Обстановка в четырнадцатом была ровно такой, как я видела из окна и додумывала сама. Этакое уютное гнездышко с небольшой щепоткой странностей. А главное, все предметы навевали на меня определенные воспоминания: плита и кухонный стол, раковина и тот самый зеркальный шкаф, цветок на окне, переехавший из гостиной, а также краешек дивана, который я углядела, выходя из дома. Даже кот выскочил мне навстречу, будто желая дополнить картинку, но не особо вспомнил наше знакомство, как мне показалось, однако, милостиво разрешил себя погладить.

В общей сложности я пробыла там не больше трех минут, как мне показалось, правда, часы показывали гораздо больше, но я решила, что просто неправильно запомнила время, когда выскакивала из дома. Тем более что мне было совсем не до этого.

Все прошло ровно, спокойно и без неожиданностей, даже самых маленьких, и сахар был получен в обмен на обещание поделиться пирогом (что, однако, не особо расшевелило встревоженную Гермиону), поэтому я возвращалась домой.

Но эта встреча произвела на меня такое неизгладимое впечатление, что той же ночью и следующей, и даже после, с завидной периодичностью, мне снился один и тот же сон.

Я толкаю калитку четырнадцатого дома, которая с легкостью поддается, и пересекаю двор. Крыльцо немного скрипит первой и третьей ступеньками, но все-таки недостаточно громко. Я поднимаюсь и только заношу руку, чтобы постучать, как передо мной сама собой распахивается дверь.

Четырнадцатый приглашает меня.

Я не ощущаю ни малейшего намека на стыд или страх, когда ступаю в коридор, не дождавшись приглашения хозяев. В моей голове картинка собирается до конца — пазл достраивается из тех кусочков, которые были вне зоны досягаемости эти шесть лет. Справа от меня — вход в кухню, светлую и чистую; слева — прикрытая дверь, за которой — уж я-то знаю — находится гостиная.

Оттуда слышатся голоса.

Мое дыхание обрывается, и вместо того, чтобы вежливо дать знать о себе, я стараюсь двигаться тихо и незаметно, подступая к двери. Тонкая, едва заметная полоска света дает понять, что дверь закрыта не до конца — я приникаю к щелке, стараясь одновременно слышать и видеть происходящее.

Внутри светло и немного пыльно, к тому же пахнет старыми книгами, котом и чернилами. Из окна падает красноватый свет заходящего солнца, который проходит сквозь разноцветные листья на дереве у дома, приобретая множество разнообразных оттенков. Сама комната выглядит знакомо: ближе к центру находится диван, правда, одна подушка валяется на полу, а у всех стен — даже больше, чем я видела и представляла себе — стоят шкафы.

Но, конечно же, совсем не это первым делом привлекает мое внимание.

Посреди комнаты полубоком к двери — и ко мне — стоят они. Мне хватает одного взгляда на их позы и выражения лиц, чтобы понять — я стала свидетелем отнюдь не мирной беседы. Они молчат и грозно взирают друг на друга, оба прерывисто дышат и явно борются с собой. Гермиона стоит левее, у окна, и я вижу, как нервно сжимает она кулаки; Драко — правее и чуть ближе ко мне. Его губы немного дрожат, а руки приподняты: он возится с пуговицами на манжете левого рукава, видимо, стараясь расстегнуть их.

На все мои наблюдения уходит от силы десяток секунд, и тут картинка оживает, словно в четырнадцатом только и ждали меня.

Раздается голос Малфоя, глухой и надтреснутый:

— Ничего не изменилось, Грейнджер, на моей руке всё тот же рисунок, после имени та же фамилия, а я сам — предатель, — горячо проговаривает он и одновременно со своими словами дергает вверх наконец-то поддавшийся рукав, обнажая кожу левого предплечья и показывая миру (мне и Гермионе) ту самую малопривлекательную татуировку.

В свете последних лучей солнца она выглядит еще хуже, чем когда я впервые увидела ее. Иссиня-черный отпечаток на бледной коже, представляющий собой неприятный рисунок. Создается ощущение, что змея покачивает головой, но я не успеваю все как следует рассмотреть, потому что Драко опускает руку.

— Весь прошлый год ты не думал так, Драко, — замечает Гермиона, и, взглянув на нее, я понимаю, что она тоже не отводила глаза от татуировки, пока это было возможно.

Малфой, кажется, тоже обратил на это внимание. Он печально усмехается.

— Ты знаешь, что Азкабан больше не тюрьма, без дементоров во всяком случае, а Поттер со всей горсткой дамблдоровских ребят из ордена был слишком милосерден, чтобы предположить худшее, что теперь и происходит.

— Я тоже из той команды, Малфой, — жестко заявляет Гермиона и насмешливо прибавляет: — И ты, как я полагала, с некоторых пор, по крайней мере.

Но ухмылка быстро сходит с ее лица — Гермиона не способна на подобное, и я знаю, что собственные слова задели ее даже сильнее, чем Драко. Хотя и он в некотором смысле ранен.

— Мы в опасности, Гермиона, — он сокрушенно качает головой, тон его голоса меняется, и уголки губ дергаются, как будто Драко пытается не дать им опуститься вниз.

Ее лицо мрачнеет. Гермиона прищуривается и сжимает губы, а потом, склонив голову, горько спрашивает:

— Мы? — она тоскливо, жалобно вздыхает. — Так тебя волнуем мы? А может, дело в тебе, Малфой? Ты в опасности! — неожиданно сурово и яростно восклицает Гермиона, и на ее лице разгорается болезненный румянец. — Ты игнорируешь неприятности, а потом пытаешься сбежать, как только появляется реальная угроза. Да ты просто трусишь, Драко! — презрительно выплевывает она.

Теперь она не жалеет о своих словах. Не знаю, как так выходит, но в этот раз все написано на ее лице, поэтому-то я все и понимаю: больше жалости и милосердия по отношению к обездоленным Гермиону олицетворяет ненависть к трусости и подлости. Но какая-то часть меня не верит, что речь идет о том Драко, что я знаю. Он определенно не самый лучший человек из всех, но он не так плох, нет, точно нет.

Так некстати вспоминается его дурацкая татуировка, которая и сейчас видна под болтающимся рукавом.

Я знаю, понимаю и чувствую, что в их словах гораздо больше, чем может показаться. Они оба уже не те, но еще не другие, будто застряли на стыке двух миров, двух веков или двух истин — и не знают, что выбрать.

— Они убьют нас, Грейнджер, — глухо стонет Драко, на миг прикладывая ладони к лицу. — Они убьют нас всех.

Две тонкие дорожки оказываются прочерчены на его худом, истощенном лице — Драко умеет плакать и делает это хорошо, будто далеко не впервой.

Мое сердце разрывается, однако Гермиона почти не реагирует.

Она отходит к окну, закрывая лицо руками, и молчит. Убийственно, холодно, словно посылая в Драко и почему-то в меня невидимые отравленные стрелы с ядом, разъедающим изнутри. Малфой издает странный, булькающий звук, как будто подавляет всхлип, и отводит волосы с лица, провожая Гермиону взглядом. Мне хорошо видно, что его глаза на мокром месте, будто он все-таки пытается сдержать слезы, а затем порывается что-то сказать.

В этот самый момент я смотрю на Грейнджер и неловко передвигаюсь, чтобы разглядеть ее получше.

И да — спотыкаюсь.

Дверь как будто слетает с петель, распахиваясь резко и стремительно, отчего я практически вваливаюсь в гостиную и, кажется, встречаюсь взглядом одновременно и с Гермионой, и с Драко, и даже с котом, который обнаруживается в углу.

Шок и изумление разливаются по комнате, встречаясь с моим бешеным испугом и стыдом, когда я чувствую, что наконец-то могу ровно стоять на ногах, и обвожу взглядом комнату.

Все дальнейшее происходит в считанные секунды.

Драко оттаивает первым. На его лице появляется злое, ожесточенное выражение и вместе с тем бледность насмерть перепуганного человека, и я не знаю, какая из множества эмоций руководит им, когда он вскидывает прутик, который повсюду таскает с собой, и дрожащей рукой направляет на меня.

Гермиона видит все. Видит и меняется в лице, бросается вперед, что-то крича, но Малфой успевает до того, как она достигает его, намереваясь схватить за запястье и опустить вскинутую руку.

Он выпаливает пугающе спокойным, но вибрирующим голосом одно слово.

— Обливейт.

В этом месте сон всегда заканчивался.

* * *

Я не знала, что значило «Обливейт» и даже не была уверена, что правильно запомнила это слово. Да и другие слова тоже.

Некоторые из них напоминали те, что я когда-либо уже слышала от Драко и Гермионы, но другие были совершенно незнакомы мне, и я понятия не имела, откуда они могли возникнуть в моем подсознании, однако весь сон напоминал хорошо поставленное театральное представление с прописанным сценарием, отменными декорациями, осмысленным и связным сюжетом, который я просто не могла до конца понять, и профессиональными актерами, которые идеально перевоплотились в Малфоя с Грейнджер, научившись подражать их замашкам, двигаться и говорить совсем как они.

И все это разворачивалось в моей голове, но лицо режиссера было прикрыто сине-зеленой дымкой.

* * *

Не знаю, можно ли это связать, но с тех пор, как мне начал сниться тот сон, Малфой больше никогда не поднимал взгляда, когда шел навстречу по улице.

* * *

Я думала, что страшно было — когда Гермиона кричала.

Но потом она заплакала.

Заплакала не от дикой, снедающей усталости, не из-за очередного своего дела, или задания, или операции, не потому, что не могла вынести все, что окружало ее.

А из-за Драко.

Она прижала ладони к лицу, попятившись, практически упала на диван и зарыдала, сотрясаясь всем телом и согнувшись так, что от знакомой мне сильной и независимой женщины остался лишь сухой, сгорбленный силуэт.

Когда Малфой сделал коротенький шаг вперед, она почти в панике замотала головой, явно запрещая ему приближаться и сокращать расстояние между ними, но он, воспользовавшись ее рыданиями, сделал вид, что не разобрал слов, и подошел, опускаясь рядом на диван и придвигаясь к Грейнджер как можно ближе, прижимаясь плечом к ее плечу, бедром — к ее бедру.

Тогда-то она и оттолкнула его.

* * *

На Хэллоуин в том году Гермиона не раздавала конфет.

А на Гая Фокса стреляли все дома, кроме четырнадцатого.

* * *

Она сидела в кресле, книга — в руках, кот — на подлокотнике.

Драко появился незаметно: осторожно вошел в комнату и прикрыл за собой поскрипывающую дверь. Гермиона заметила его и подняла глаза от книги, только когда он был на середине комнаты.

Не уверена, но думаю, что она ничего не сказала. Только смотрела широко раскрытыми от удивления глазами, как Драко опускается перед ней на колени и по-детски обнимает за ноги, прижимаясь лбом к бедру.

Это был так трогательно, сокровенно, но вместе с тем абсолютно жутко.

Она замерла и вся обледенела, механическим движением отложив в сторону книгу. Ее взгляд — взгляд, который упал на голову Драко, склоненную к ее ногам, — выражал так много всего, что мне не удалось понять и разобраться. Глаза были как будто единственным живым и реальным в ее теле, во всем ее организме.

Она молчала долго и напряженно.

Длинное, худое тело Малфоя содрогнулось, когда спустя вечность Гермиона опустила руку ему на макушку и медленно погладила по голове, перебирая пальцами пряди. Драко напрягся, но очень быстро расслабился под ее движениями, усиливая объятие. Гермиона что-то прошептала, склонив голову, как будто хотела, чтобы услышал только он — не кот, не окружающая мебель, не стены, а только Малфой.

Он молча поднял на нее свое бескровное, грустное лицо и ничего не ответил, но Гермиона почему-то улыбнулась.

* * *

Когда мама сказала, что к нам заглядывала соседка, я далеко не сразу поняла, кого именно она имела в виду. Впрочем, как только до меня дошло, я не удержалась и, усадив маму за стол, тщательно допросила ее, не раздумывая о том, насколько странно и подозрительно выгляжу.

Мама удивлялась, но покладисто отвечала на мои вопросы.

Она слышала, как тихонько заскрипел снег под легкими, неспешными шагами, когда кто-то приоткрыл нашу калитку и двинулся по двору к дому.

Это была Грейнджер.

Нет, мама сначала описала ее, потому как не думала, что я знаю имя незнакомки из четырнадцатого. Ох, мама, мама.

По ее словам это была симпатичная молодая женщина, но только вот отчего-то очень встревоженная и растерянная. Она неловко замялась на пороге, когда мама открыла перед ней дверь, и спросила про меня.

Мой подбородок глухо ударился о пол, когда нижняя челюсть хлопнулась вниз при этих словах.

Гермиона интересовалась мной. Она пришла, чтобы проявить вежливость и соседскую участливость.

«Мне показалось, что она была нездорова, — робко поделилась она, сразу же заручаясь поддержкой и даже некой любовью со стороны моей матери от таких слов. — Я просто хотела поинтересоваться ее самочувствием».

Мама была покорена. Конечно, она сама этого не сказала мне, но это было и так видно. Чужая женщина приходит к вам в дом и проявляет искреннюю — так уж показалось маме — заботу о вашем единственном ребенке. Кого такое не зацепит? Мама сказала, что заверила ее, что со мной все хорошо, и пригласила заходить к нам в любое время на чашечку чая или поболтать о том о сем. Это было обезоруживающе простое заявление, но по-соседски доброе, однако, мне оставалось только гадать, какой была реакция Гермионы. Особенно когда мама упомянула Драко.

Она так и пересказала мне: «В следующий раз захватите своего симпатичного молодого человека, будем рады вас видеть», — моя удивительная, оказавшаяся такой наблюдательной мама наверняка и подмигнула Гермионе напоследок.

Все это вызывало улыбку и смех.

Конечно, любопытство полностью захватило меня, и я потребовала, чтобы мама закончила рассказ.

Оказалось, Гермиона застенчиво улыбнулась на прощание, но, как отметила мама, улыбка вышла слегка натянутой, будто бы «девочка очень и очень устала».

Бедное дитя — со слов моей мамы, конечно же.

В принципе, я была удовлетворена подобным, но кое-что не давало мне покоя. Не думаю, что когда-нибудь Гермиона примет приглашение моей мамы.

* * *

За несколько дней до Рождества на улице было белым-бело, насколько хватало взгляду ровные домики, кажущиеся блеклыми и бесцветными, торчали из ослепительно-белого снега. Ни одного яркого пятна.

Гермиона стояла у окна.

Ее тонкая, хрупкая фигурка удивительно объединялась с окружающей обстановкой, складываясь в общую картинку.

Картинку, отложившуюся в моей памяти навсегда.

Она стояла, замотавшись в простыню, будто в снежную перину, и ее глаза — два пятна на бледно лице, окруженном пушистыми взлохмаченными волосами, — остановились чуть правее моего окна. Немного нахмурившись, она смотрела и не отводила глаз, даже не моргала.

Драко появился откуда-то сзади, из глубины комнаты. Не то чтобы я приглядывалась, но он, кажется, был обнажен, если не считать еще одну простынь, небрежно обмотанную вокруг бедер. Он медленно подошел к Гермионе и положил руки ей на плечи, устремляя взгляд вперед, почти туда же, куда смотрела и она.

У меня перехватило дыхание. Они вдвоем выглядели именно в тот момент, в ту самую секунду настолько правильно, что я поняла — даже если когда-нибудь у меня было или появится в будущем право слова, мне будет нечего сказать.

Словно на протяжении всей своей жизни я смотрела фильм, в который не имела права вмешиваться: местами невероятно увлекательный, местами скучноватый, нудный, иногда пугающий, злящий или веселящий и дарующий надежду. Но фильм подходил к концу, а режиссер был вне зоны досягаемости и, что пугало меня больше всего, возможно, не успел отснять концовку.

Или успел, но она каким-то образом разочарует меня.

Малфой наклонился вперед, все еще мягко удерживая Гермиону, и поцеловал ее в шею. Раз, два, просто коснулся губами, задержался и двинулся выше, к изгибу челюсти и мочке уха.

Я отступила, когда их ладони одновременно дотронулись до занавесок и потянули с разных сторон, и на миг крепко зажмурила глаза.

Открыв их, я не увидела даже тонкой щелочки — лишь белоснежные занавески, словно снег завалил четырнадцатый до конца.

* * *

Во время рождественской вечеринки Энди снова сделал это — он отвлек меня.

Конечно, подействовало все и сразу: вкусный ужин; шумный обмен подарками, который мы устроили с друзьями; гул и крики толпы собравшихся и бесконечные объятия, рукопожатия и столкновения в тесном пространстве, а также капля рождественского глинтвейна, которая оказалась в моем стакане благодаря совершеннолетним гостям. Было весело. Так весело, насколько вообще может быть веселой рождественская вечеринка с кучей друзей и обходительным молодым человеком, влюбленным в тебя с ранних лет.

Да.

Энди впервые поцеловал меня.

Не скажу, что не ожидала этого, но в любом случае это стало приятным сюрпризом и отличным дополнением к вечеру. Я любила его. Не потому, что он был таким красивым, добрым, умным и просто замечательным — хотя на это тоже чуть-чуть приходилось — но за то, что он был рядом. Постоянно. Беспрестанно. Но не нагло.

Мне не надоедало с Энди, когда я чувствовала грусть, когда мне было весело, когда мы играли в детстве, гонялись друг за другом, играли с моим псом (подаренным им, да, вы же помните), и много позже, когда наконец выросли: вместе делали уроки, занимались проектами, гуляли, разговаривали, читали (да, кого-то мне это определенно напоминало). К тому же все это было похоже на романтическую комедию, но очень хорошо продуманную и очень достоверную: кому еще могло потребоваться столько лет, чтобы сделать хотя бы один маленький шажок?

Впрочем, я всегда знала ответ.

Когда почти под утро я вернулась домой и привычным взглядом окинула четырнадцатый, я почти сразу почувствовала, как и много лет назад, — что-то было не так.

Моего замутненному сознанию потребовалось некоторое время, чтобы понять, но с рассветом пришло озарение.

Дом опустел, Драко и Гермионы не было внутри, и даже кот, казалось, исчез.

Это звучит странно, пожалуй, как и все, что я рассказывала до этого, но…

В этот раз все было по-другому. Драко и Гермиона — особенно Гермиона — часто пропадали, исчезали с глаз моих, но всегда возвращались. Но внезапно я поняла, что даже в те моменты, когда я переставала ждать и надеяться, когда я почти физически чувствовала страх из-за нашего расставания — даже тогда я знала, что они вернутся.

Позже, много дней спустя, я не выдержала и пробралась на задний двор в надежде увидеть хоть какие-то признаки жизни. Я была там впервые, и все совсем не соответствовало моим ожиданиям. Двор был простой, заваленный снегом и уютный, но никак не обставленный, пустой и безжизненный. Хотя, мелькнула мысль в моей голове, возможно, так не было до их исчезновения.

Может быть, четырнадцатый просто не выдерживал расставания, так же как и я сама. В ту секунду осознания впервые на моих глазах навернулись слезы, потому что я представила все — все, происходящее в четырнадцатом, намного четче и яснее, словно полностью погрузилась в мир Драко Малфоя и Гермионы Грейнджер.

* * *

Внутри меня что-то оборвалось, когда на мой день рождения пришлось признать — Драко и Гермиона больше не появятся.

Я боролась со своими мыслями, ощущениями и догадками, как могла, но теперь это все это перестало быть детскими фантазиями. Мне пришлось смириться и отпустить.

Возможно, в один день они вновь появятся на нашей улице, а я выгляну в окно из своей комнаты, усядусь на подоконнике и буду долго — бесконечно долго — наблюдать за их жизнью, но сейчас пришло время избавиться от всего, что связывало меня с ними.

С глаз долой из сердца вон, говорила я себе, собирая все то, чем я успела разжиться за последние шесть лет, в картонную коробку.

Под покровом ночи я отнесла коробку в гараж, решив запрятать ее поглубже, чтобы избавиться от соблазна время от времени заглядывать туда, предаваясь воспоминаниям. Дверь тихо скрипнула, и в геометрически ровном круге света от фонаря показался серый пыльный пол и ряды полок.

Я поставила коробку на пол и присела подле нее на колени, зажав фонарь подбородком и протянув руки, чтобы приподнять картонную крышку. Еще раз — теперь последний — я окинула взглядом содержимое: не особо удачный портрет Драко; подзорная труба; клочки бумаги, исписанные детским почерком, с набором непонятных — да, до сих пор непонятных — слов; календарик, на котором были обведены девятнадцатое сентября и пятое июня; засушенный лист маминой валерианы; газетная вырезка о падении Миллениума; цветные полоски из красной, зеленой, оранжевой и серой ниток, сделанные на память и несколько других безделиц, которые я будто оторвала от себя вместе с кое-чем очень важным.

Выходя из гаража, я посмотрела в маленькое оконце, выходящее на улицу. Идеально круглая белая луна озаряла дома сияющим светом, однако, над четырнадцатым он приобретал какой-то призрачный, зеленоватый оттенок. Я разрешила себе остановиться всего на секунду, потому что просто была не в силах спорить с самой собой, и моему затуманенному разуму показалось, что наверху, прямо над крышей, облака или дым образовывали какой-то причудливый силуэт, отдаленно напоминающий рисунок на руке Малфоя.

В тот день — день своего восемнадцатилетия — я окончательно распрощалась не только со своим детством.

Я сказала свое «прощай» Драко и Гермионе, которые наверняка даже и не нуждались в нем.