Между двумя ударами колокола (гет)

«В вестибюле они натолкнулись на Гермиону, которая прощалась с Крамом и желала ему спокойной ночи. Она холодно взглянула на Рона и молча пронеслась мимо них вверх по мраморной лестнице...

Снегопад прекратился, ветер разогнал тяжелые тучи, и над шпилями мирно уснувшего Хогвартса раскинулась бархатная мантия ночи, щедро расшитая золотой звездной нитью. На одной из галерей, опоясывающих замок на уровне третьего этажа, на скамейке сидели двое: укутанная в теплый плащ девушка и юноша в красном мундире. Рядом с девушкой лежала изящная бальная сумочка, рядом с юношей — плоская стеклянная фляга с остатками бледно-янтарного напитка. Еще четверть часа назад они о чем-то разговаривали, спорили, удивлялись, что-то доказывали друг другу, смеялись и ужасались услышанному. Но в эту минуту они сидели бок-о-бок, держались за руки и умиротворенно молчали.

По затихшему коридору старого замка тихо, словно призрак, плыла легкая женская фигурка в мантии-невидимке. Она не опасалась, что ее кто-нибудь остановит: лучшая ученица Шармбатона при желании умела оставаться незаметной для окружающих. И дело вовсе не в модифицированной мантии-невидимке, которую признанные школьные ловеласы, скрепя сердце, одолжили однокурснице на один-единственный вечер. И не в усовершенствованном заклинании левитации, позволяющем беззвучно скользить над землей, не потревожив и пушинки на отцветающем одуванчике. И даже не в воздушном коконе, скрывающем нежный аромат лунных фиалок. Просто вейлы умеют растворяться в окружающем их мире: в солнечном свете, в океанском приливе, в рассветных полутенях, в толпе чужих людей и даже в одном-единственном человеке. Причем, последнее умение считается чуть ли не самым главным для вейлы.

Правда, мужчины, достойные того, чтобы самое совершенное творение природы растворилось в них целиком и без остатка, в последнее время попадаются очень редко. Как говорит бабушка, даже реже, чем вейлы-брюнетки. Но если раньше Флер сомневалась, что сумеет найти такого среди миллионов мужчин, то сейчас она была уверена, что обязательно его отыщет, и не обманется в нем. Сегодняшний вечер уверил вейлу в том, что она сумеет обезопасить себя от сомнений и неуверенности.

Будущее рисовалось Флер в самых радужных красках. Но почему-то после бала она не смогла уйти к себе в комнату, зарыться в мягкие подушки и уплыть в страну романтических грез. Что-то ей мешало. Словно камешек в любимой туфле, или крошки от пирожного на простыне. Именно это «что-то» и вернуло ее с полдороги до шармбатонской кареты, именно оно и заставило тайком улизнуть от потерявшей бдительность мадам Максим. И сейчас обострившееся в ночи чутье вейлы вело Флер по опустевшим коридорам и уставшим от множества гостей лестницам туда, где в одной из галерей третьего этажа робко звенели хрустальные колокольчики первой, чистой и трепетной влюбленности, неслышимые ни человеческому, ни звериному уху.

Зачем Флер стремилась туда — она и сама не могла сказать. Объясниться? Извиниться? Покаяться?

Флер даже беззвучно фыркнула, осознав, какое странное понятие пришло ей на ум. Раскаяние — это последнее, чего от нее можно ожидать. Даже знай она, что через полгода ее оскорбленный ныне соперник, подчинившись действию чужого заклинания, от всей своей злопамятной дурмстранговской души влепит ей в спину щедрую порцию непростительного, все равно ни на миг не пожалела бы о сегодняшней проделке. Ведь игра стоила свеч: приключение было, действительно, незабываемым, а полученный опыт, вне всякого сомнения, бесценен.

Настоящие вейлы — это Флер твердо усвоила с самого рождения — никогда не раскаиваются в содеянном, они просто извлекают из него жизненные уроки. И только изредка, в особых случаях, они могут компенсировать причиненный ими ущерб — как ту же дюжину пирожных, утащенных из холодильника мадам Максим.

Вот оно! Флер даже на миг остановилась. Ущерб! Конечно же! Вот что не дает ей спокойно наслаждаться итогами сегодняшнего вечера: осознание того, что ее действиями жертвам розыгрыша был нанесен определенный ущерб. Не моральный, конечно же, — человеку на то и дана голова, чтобы думать, а Виктор и вовсе не желторотый первокурсник, чтобы верить всему, что ему говорят и показывают, так что на извинения пусть не рассчитывает. Но компенсировать материальные затраты она просто обязана: некоторые эликсиры и амулеты, противодействующие силе вейл, могут пробить серьезную брешь даже в кармане любимого дядюшки, не то, что какого-то чемпиона Европы по квиддичу.

Разобравшись с мотивами своего неожиданного поступка, Флер победно улыбнулась, вспорхнула по ступеням очередной лестницы и уверенно направилась в сторону галереи, куда вела слышимая только ей нежная хрустальная мелодия.

В коридоре не было ни души, только на одном из подоконников мирно дремала пушистая любимица местного хранителя метел и швабр. Подавив недостойное для мага желание обойти кошку по широкой дуге, Флер поспешно пролетела мимо окна, свернула в широкую арку, венчающую выход на галерею, и вдруг замерла, наткнувшись всем телом на чей-то пронзительный взгляд.

В нескольких шагах от нее, в тени широкой каменной колонны, сидел огромный рыжий кот.

Вот только этого ей сейчас и не доставало!

Как всякая вейла, Флер испытывала инстинктивную неприязнь к представителям семейства кошачьих. Разумом она прекрасно понимала, что крылья и клюв не делают из вейлы воробья или курицу, и что нормальной кошке просто в голову не придет нападать на человека с птичьей головой — разве что тигру или ягуару, и то только в том случае, когда в округе переведутся антилопы с бизонами. А Флер, как четвертьвейле, вообще не суждено было когда-нибудь обрасти перьями. Но в подсознании любой представительницы их расы крепко сидело: «Кошка — враг!». И не важно, какого размера была эта кошка: маленький пушистый комочек с круглыми очаровательными глазками или, как сейчас, огромный книззл, приготовившийся к прыжку.

Ярко-оранжевые глаза, кажущиеся на фоне клубящейся по углам темноты необычайно большими и яркими, предупреждающе сверкнули, но Флер уже отступала назад, поспешно демонстрируя противнику открытые ладони. Было ясно, как день, что, потянись она сейчас за палочкой, и пикнуть не успеет, как на ее нежно лелеемой коже вспухнут кровавые борозды от остро отточенных когтей. А книззл — это вам не диванная кошечка, и за те несколько часов, что остались до завтрака, залечить исполосованные руки и оцарапанное лицо не успеет ни прославленная вейловская регенерация, ни фамильный прабабушкин бальзам. Хорошо еще, если глаза целы останутся, и горло не перегрызенным.

И тогда объясняться придется не только с сидящей где-то на галерее юной парочкой, но и с разбуженной спозаранку мадам Максим. А испортить мадам Максим рождественское утро… Нет, на такие подвиги Флер Деляакур была не способна, даже при всей ее склонности к рискованным авантюрам.

«Ну вот ты и доигралась, дорогая… — промелькнула в голове первая за вечер разумная мысль, стекая между лопатками тоненькой ледяной струйкой. — Допрыгалась... Тебе на ночь глядя с долгами рассчитаться захотелось? Не могла дотерпеть до утра? Вот сейчас и расплатишься, причем, с огромными процентами…»

Затаившийся в тени колонны книззл исподлобья наблюдал за непрошенной гостьей. Та, в свою очередь, тоже не сводила с него напряженного взгляда, лихорадочно рассуждая: «Прыгнет или не прыгнет?»

А если отскочить в сторону, перекатиться и попытаться вытащить палочку?

Нет, не успеть: палочка в сумочке, сумочка на застежке, а когти — вот они, в трех ярдах перед тобой, и уже готовы к атаке. Хорошо кошкам живется: никаких тебе сумочек, рюшечек, застежек, одно движение — и ты вооружен. Впрочем, и чистокровным вейлам живется не хуже: будь на месте Флер ее любимая бабушка, от этого книззла сейчас бы только шерсть во все стороны полетела: куда там кошачьим когтям против бабушкиного стального маникюра...

Флер мысленно застонала. Ну вот почему ей от бабушки достался всего лишь дар обольщения? Толку сейчас от него, как от жмыра молока. Что этому полуразумному животному ее неземное очарование? Кусок копченого окорока и тот бы больше пригодился: если не отвлечь противника, так хотя бы лицо от когтей прикрыть.

Видели бы ее сейчас однокурсники... Чемпионка Шармбатона с поднятыми руками стоит перед каким-то клубком шерсти... Дракона не испугалась, а перед котом-переростком спасовала. Стыд-то какой... И, как назло, ни одной подходящей идеи в голову не приходит. Мрак бы побрал этих книззлов, умеющих видеть сквозь зачарованную мантию...

Кот медленно наклонил голову, оценивая расстояние до зависшей в футе от пола вейлы, и нагло оскалился.

Флер, казалось, забыла, как дышать. Второй раз за сегодняшний вечер она почувствовала себя серой мышкой, причем, на этот раз — в прямом смысле. И если под взглядом Виктора Крама это было всего лишь оскорбительно, то под взглядом огромного зубастого хищника...

Ну вот почему у нее нет ни малейших способностей к анимагии? Обратилась бы какой-нибудь волчицей или тигрицей, а лучше — драконицей. Порвала бы сейчас этот нечесанный комок на мелкие лоскутки и, перемахнув через перила, развеяла бы их над озером.

Кстати, о перилах... Флер осторожно скосила глаза. А если рискнуть проскочить мимо книззла к перилам, а там уже, ухватившись за плющ, попробовать взобраться на четвертый этаж... Или спуститься вниз... Не полезет же он следом за ней, в самом-то деле?

Флер шевельнула пальцами правой руки, проводя обманный маневр, а сама незаметно, как ей казалось, качнулась влево, но бдительный книззл тут же оскалил зубы и тихо рыкнул. В его сузившихся глазах ясно светилось предупреждение.

«Да что же это такое!» — снова мысленно простонала Флер, замирая на месте. Ситуация вырисовывалась явно патовая: вперед она пройти не могла, а отступить назад не позволяла гордость, смешанная с разумной долей опаски — мало ли что на уме у этого книззла? Магическое животное, как-никак, выведенное в результате многочисленных манипуляций. А вдруг в его родословной какие-нибудь собакообразные затесались? Вон какая морда квадратная, на бабушкиного пекинеса скорее смахивает, чем на порядочного кота. А как реагируют собаки на бегущего человека, даже ребенок знает, так что лучше не рисковать.

Будь на ее месте Констанс, та бы ни минуты не сомневалась и, наплевав на достоинство, орала бы драматическим шепотом на всю галерею, призывая девчонку убрать своего фамильяра. Но Констанс — это Констанс, она может себе позволить маленькие слабости, а Флер после такого позора оставалось бы только или тихо утопиться в Черном озере, или скоренько собрать чемоданы и исчезнуть с магического горизонта, уединившись в дальнем поместье, пока не улягутся досужие разговоры. Лет на двести, не меньше, а то и на триста: жизнь у магов длинная, а память на всякие скандальные происшествия — еще длиннее...

Будь Флер чуть опытнее, она могла бы попытаться свечой взмыть к потолку, а там уже достать палочку и загнать эту хвостатую скотину туда, куда даже болотные фонарники нос не суют. Но, как назло, вертикальное левитирование она пока не освоила, предпочитая сначала довести до совершенства горизонтальное. И ведь довела, Крам и Грейнджер тому свидетели. Только проку сейчас от ее совершенства, как той сказочной лисе от ее трех мешков хитростей.

И надо же ей было настолько опростоволоситься! Провернуть такую изящную комбинацию, обвести вокруг пальца чемпиона Дурмстранга, заморочить одну из самых трезвомыслящих учениц Хогвартса, и что в итоге? Стоит перед каким-то драным котом, словно лиса, схваченная за пушистый хвост острыми собачьими зубами. Одно неверное движение — и прощай, красота, прощай, достоинство, прощай, репутация...

Вот тебе и гордость Шармбатонской академии... Расслабилась, утратила бдительность, даже палочку не подумала из сумочки вытащить. А Констанс ведь предупреждала: мол, погубит тебя когда-нибудь твоя самонадеянность. А ты только презрительно фыркала ей в ответ. Вот и дофыркалась...

И грош цена твоей змеиной гибкости и ловкости, выеденного яйца не стоят твердые «Превосходно» по всем без исключения учебным предметам, а о хваленой реакции и отменной сообразительности и говорить не стоит — они при виде книззла вообще куда-то испарились.

И, как оказалось, если у тебя в руках нет волшебной палочки — ты, дорогая, не почти дипломированная ведьма, а обычный круглый ноль. Ноль без палочки...

Книззл вдруг перестал скалиться и... Флер не поверила своим глазам: на его рыжей пушистой морде появилось донельзя ехидное выражение. Огромный котяра самым издевательским образом сощурил уголки глаз и насмешливо фыркнул, подтверждая всей своей нетипичной для животных мимикой полное согласие с ее самоуничижительными мыслями.

Флер замерла от неожиданной мысли: неужели, ко всему прочему, это создание еще и мысли умеет читать?

Книззл расплылся в клыкастой улыбке и ме-едленно, подчеркнуто медленно кивнул, подтверждая ее невероятную догадку.

Флер только судорожно вздохнула. Коварная память тут же выдала на поверхность некоторые особо яркие моменты прошедшего вечера. Книззл, не спускавший с девушки внимательного взгляда, совсем по-человечески нахмурился и Флер обреченно зажмурилась. Будь она фамильяром, умеющим читать мысли, — никогда бы не выпустила из своих цепких лапок человека, сотворившего такое с ее хозяйкой. И этот, похоже, выпускать не собирается.

Кот согласно зевнул, демонстрируя внушительные клыки, и потянулся. До блеска отполированные когти противно скрежетнули по камням, из под мохнатых лап брызнули искры, и у Флер вдруг заныли пальцы, сдавленные тесными бальными туфельками.

Да будь они неладны, эти авантюры, если за них придется платить такой ценой! Святая Мелюзина! Только бы уйти отсюда живой и не сильно оцарапанной!

«И больше никогда!» — проникновенно пообещала самой себе и стоящему напротив нее книззлу Флер. — «Никогда больше!»

«Обещаешь?» — вопросительно прищурился книззл, склонив голову набок.

«Слово вейлы!» — Флер выдернула из выбившегося локона тонкий волосок, положила его на раскрытую ладонь и дунула в сторону книззла.

Никогда еще планирующий в воздухе волосок вейлы не удостаивался такого пристального внимания. Через несколько казавшихся бесконечными секунд огромный кот удовлетворенно моргнул и кивнул в сторону выхода.

Флер наконец-то смогла выдохнуть. С трудом подавив инстинктивное желание подхватить юбки и убежать со всех ног, она чинно присела в легком книксене, причем подгибающиеся колени так и грозились изобразить перед котом полный придворный реверанс, и через несколько мгновений растворилась в причудливых тенях ночного Хогвартса.

Сидящая на низком подоконнике миссис Норрис проводила пролетевшую мимо нее вейлу неодобрительным взглядом. Нет, то, что рыжий красавчик вступился за свою загулявшую хозяйку, она понять может: хозяин — это святое, и каждый уважающий себя представитель кошачьего племени сделает все, чтобы уберечь своего хозяина от неприятностей. Но почему мистер Косолапсус помешал ей поднять тревогу при виде этой пернатой вертихвостки? Не иначе, как снова по самые кончики ушей увяз в какой-то политической интриге, не зря ведь с самого начала праздничного вечера он незримой тенью следует за хозяйкой, оставив без внимания мать своих четырех детей. Но миссис Норрис не опустится до жадных расспросов, потому как прекрасно знает, что бывает с любопытными кошками. Поэтому она терпеливо подождет, пока мистер Косолапсус управится со своими делами, и только тогда потребует объяснений. Вежливо, мягко и ненавязчиво, как и подобает приличной кошке. И пусть он попробует утаить от нее хоть малюсенькую крошечку информации...

Миссис Норрис мягко спрыгнула с подоконника на пол и, выгнув спинку, изящно потянулась. Дождавшись, пока у выхода на галерею заинтересованно блеснут два ярко-оранжевых огонька, она распушила хвост и неторопливо направилась вслед за призрачной фигурой, грациозно переставляя лапки так, как ее учила матушка — след в след, заднюю лапку в отпечаток передней, не раскачиваясь и не вихляя тем местом, откуда хвост растет. Она же достойная мать семейства, а не какая-нибудь мартовская анимагичка...

К сожалению, мистер Косолапсус сейчас не может оставить свой пост без присмотра. А кошке, отвечающей за ночной порядок в Хогвартсе, все равно требуется прогуляться, так почему бы не совместить приятное с полезным и не проследить за непрошеной гостьей? Мистер Филч считал, и миссис Норрис была с ним в этом вопросе абсолютно согласна, что гостям, подобным этой самонадеянной пигалице, следует оказывать особый почет, и, когда они соберутся уходить, их следует проводить не только до входной двери, но и до самого экипажа. Чтобы уж наверняка убедиться, что дорогие гости благополучно отбыли и сегодня уже обратно не явятся...

* * *

Виктор и Гермиона даже не подозревали ни о невидимой нарушительнице их безмолвного уединения, ни о пушистых стражах их зарождающегося чувства. Они просто сидели рядом, смотрели на звезды и молчали. В этот вечер ими и так было сказано слишком много, поэтому наступившая тишина стала для обоих просто благословенным подарком. Им требовалось о многом подумать, многое осознать и осмыслить. И делать это следовало не в тишине собственных комнат, не под закрытым душным пологом, и не под тяжелые всплески озерных волн, а именно здесь, на уютном пятачке посреди открытой всем ветрам галереи, чувствуя надежное плечо, легкое дыхание и неровный стук сердца — то пускающегося вскачь, то замирающего в робкой надежде.

На Астрономической башне снова укоризненно вздохнул колокол, но Виктор и Гермиона и в этот раз остались глухи к его намекам на неподобающе поздний для свиданий час. Им не было дела ни до окружающего мира, ни до ярких разноцветных коробочек, сложенных под елкой, ни до сказочных грез и сновидений. Этой волшебной ночью они получили в дар более важные вещи — далекое мерцание звезд, легкий шорох снежинок и доверчивое тепло переплетенных пальцев. И, конечно же, те самые бесконечные, сумасшедшие, невероятные три тысячи шестьсот секунд.

Между двумя ударами колокола.