Рассвет Империи. Часть II: Evil Inside (джен)

— Чудовищное происшествие никого не оставит равнодушным, — негромкий, доверительный голос новостного диктора Тана Леви пробирал до костей. — Особенно тех, кому покойная оказала услуги, воистину неоценимые. Десятки, сотни, тысячи людей во всех концах Галактики сейчас не могут сдержать слёз, думая о том, что их благодетельницы больше нет. Давайте же вспомним ту, чей девиз — как в благословенные дни мира, так и в горькие дни войны — был неизменен: «Спешите делать добро»...

И фото — отлично подобранное, она на нём как живая. Словно замерла на краткий миг, готовая тут же спешить, бежать, действовать. Минута молчания по той, что никогда не умолкала, молитвы о вечном покое для той, что была всегда в движении...

* * *

«Чудовищное происшествие». Очаровательный эвфемизм для теракта — впрочем, последние три года на очаровательные эвфемизмы вообще были непростительно богаты. Ещё очаровательнее он становился, если подумать, что даже в своей смерти мастер Галлия осталась верна себе и совершила последний подвиг, который (как, впрочем, и большинство других), остался незамеченным. Когда одурманенный мальчик со светаком ворвался в кореллианский храм и нажал кнопку, мастер успела вырвать бомбу у него из рук и погасить энергию взрыва в себя, чем спасла всех, бывших рядом. Включая того самого мальчика — Валина Альциона — который теперь сидел напротив Навары и, отревевшись, собирался давать показания.

— Я просто ходил по Ордену, и вдруг, знаете, услышал голос... а, нет, вы не знаете. Это голос Силы, его ни с чем не спутаешь. И он сказал мне, что папы больше нет. Вы же знаете, он был в числе Полетевших...

Навара кивнул. "Сверхдальний полёт" был маразматической идеей Йоды, которую неожиданно для всех поддержал канцлер: посреди войны с десяток весьма нелишних на фронте джедаев посадили в ча-клиппер и отправили искать пути в соседнюю Галактику, а заодно доложить обстановку в Рубежных Регионах. Последний доклад пришёл несколько недель назад и был засекречен так быстро, что (по слухам) даже до Совета не успел дойти — а следом за ним был только короткий сигнал бедствия и тишина в ответ на запросы центра. Учитывая, что, по слухам, отобранные джедаи были просто небоеспособными инвалидами...

— Ты поэтому пошёл в храм?

— Не совсем. Вы же знаете, следование... традиционным локальным культам среди юнлингов не поощряется, а я теперь по местным правилам живу, — неловко дёрнул губой Валин. — Тем более, что храм довольно далеко от общежития, а по папе наверняка устроили бы подобающее джедайское бдение. Я думал, просто помолюсь где-нибудь потихоньку.

— Однако ты ведь как-то оказался в храме?

— Да, советник Вен. И сейчас я думаю, как. Мне кажется, меня кто-то проводил.

— Почему?

— Я не знаю дороги. То есть примерно представляю, но если меня выпустить из Академии и сказать: давай, иди в храм, я бы заблудился. Мы там были с папой, но всего пару раз, зимой и весной в том году. Обычно на праздники он увозил меня домой, на Кореллию...

Альционы. Последние потомки какой-то там древней кореллианской династии чего-то, поэтому живут как люди, в своём доме, в Ордене бывают наездами, обучают друг друга в частном порядке и вообще женятся и всячески размножаются. У Нейи, вон, было три сестры, и все — одарённые. И всех забрала эта клятая война. А Галлиев было только двое: брат и сестра, Арис и Ади. И они четверть века не знали о существовании друг друга...

Навара тяжело вздохнул, взял себя в руки и продолжил допрос:

— Ты уверен, что не мог проложить себе путь Силой? Ведь ты джедай.

— Уверен. Я неплохо ищу людей, но не место. И я не вру, это даже в табеле записано!

В табеле, действительно, значилось, что Валин Альцион практически провалил задание на поиск места и вывернулся только хитростью: выведав у экзаменатора, кто будет находиться в указанной ему точке. Что наводило на мысль.

— А если бы тебе сказали, что магистр Галлия находится в храме и велели её сыскать и что-нибудь ей передать? Тогда ты бы нашёл дорогу?

— Наверное, да. Нет, точно да. Но туда добираться около часа, даже если очень быстро...

— А сколько идёт обычная заупокойная служба?

— Около двадцати минут, иногда полчаса. Но её проводят после обыденной, которую тоже положено посещать, — быстро ответил мальчик. — Если магистр была религиозна, а не просто так ритуальные услуги отправляла, то...

— Она была религиозна, — кивнул Навара. — А обыденная служба длится, если мне не изменяет память, около двух часов.

— Даже дольше. Когда потом кого-нибудь провожают, особенно когда военных, то служат длинную версию, трёхчасовую. И она вся вроде как заупокойная. Полчаса — это только церемония прощания.

Навара побарабанил пальцами по тонкому пластику столешницы. Всё складывалось одно к одному.

— Постарайся вспомнить: вот ты услышал о смерти отца. Что дальше?

— Я пошёл на урок начертательной стереометрии, вместе с группой. Это первый урок. Потом тренировка, потом должно быть владение словом, но я на него не хожу из принципа. Мне не нравится, как пишет наш преподаватель, не хочу невольно начать ему подражать.

— И тебя за это не наказывают?

— Почему, наказывают. Всякий раз как урок закончится, ведут к какому-нибудь магистру и дальше в карцер до завтрашнего утра. Так и живём...

Валин осёкся и встряхнул нестриженой головой. Навара довольно выплел лекками сложный узор.

В то утро в Академии было несколько магистров, но только один из них мог оказаться в непосредственном доступе разгневанного Вайтвора, потому что его кабинет был совсем рядом с учебным корпусом.

Кажется, Валин тоже что-то понял, потому что убитым голосом прошептал:

— Я хорошо помню: мастер Вайтвор как всегда вытаскивает меня за ухо из малой библиотеки, ведёт по коридору, дальше по галерее... и всё, только дверь кабинета и уже храм. Но, советник Вен, ведь это значит...

Советник Вен задумчиво покачал лекками и аккуратно нажал одну из многих псевдокнопок на панели. Стол и два прикреплённых к нему стула довольно быстро провалились под пол и продолжили скользить куда-то вниз.

— Это значит, юнлинг Альцион, что наша единственная надежда состоит в том, что о небольших секретах моего рабочего места была в курсе только покойная магистр. А ещё — что мы всё-таки не сгинем на нижних уровнях и сумеем добраться куда надо. А ещё — что нас не сразу объявят в розыск и тем более не сразу найдут. В розыск-то объявят непременно...

Теперь-то советник Вен понимал, почему подробности последнего подвига магистра Галлии так и не попали в новости. Что там, если бы он не упал коршуном на мальчишку, может быть, СБшники по-тихому объявили бы того покойным и допросили уже в полной безопасности. Но — история не знает никаких "может быть". Она имеет дело с реальностью. Иногда — очень печальной.

* * *

Выгодным отличием ситского кодекса от джедайского было то, что ситский кодекс писал поэт, и строки его ложились в память не тяжёлыми занудными гирьками, но чеканными стальными перьями, лёгкими и смертоносными:

Тьма гасит свечи. Любовь — зажигает звезды. И все же, звезда, умирая, оставит все ту же Тьму — вечную и неизменную.

Потому Тьма — начало, и конец, и смысл всякого делания. Потому Вселенная — есть Тьма, и Тьма есть Вселенная, и выбора нет.

Тьма дарит покой, ибо Тьма есть ночь и сон этого мира.

Тьма дарит покой, ибо Тьма есть забвение, скрывающее боль.

Тьма дарит покой, ибо Тьма есть совершенный покой, и во всем совершенство.

Тьма порождает Мир, и во Тьму он возвращается, как дитя в утробу матери своей.

Поэтому во Тьме покойно, как под сердцем матери покойно младенцу.

И в муках рождения покидаем мы Тьму, нашу совершенную мать.

Беспокойство — смерть Тьмы, ибо она — покой.

Во Тьме нет беспокойства, нет сомнения, нет ошибки. Есть лишь вечность, и даже ее нет, ибо есть лишь Тьма.

Красота — смерть Тьмы, ибо она — покой.

Во Тьме нет красоты, и нет уродства, и нет любого иного неравенства, но есть лишь Тьма.

Добро и Зло — смерть Тьмы, ибо она — покой.

Во Тьме нет добра, и нет зла, и нет противоречия, ибо есть лишь Тьма.

Мир сущий — смерть Тьмы. Тьма — смерть мира сущего.

Так суждено, и так написано, и так есть.

Палпатин, Дарт Сидиус, ненавидел эту поэзию с тою же страстью, с которой его учитель её любил.

Его деятельной душе были равно противны как идеал мрачного стазиса, нарисованный этими стихами в прозе, так и учительские попытки его воплотить, создав мир вечной войны, вечной гибели, вечного хаоса, в котором стираются границы жизни и смерти, стираются все чувства, стирается самое понятие человечности, уступая место равнодушному, бездумному и безумному принятию неизбежности.

«В стране кошмаров, — говорил учитель, — нет места страху».

И страной кошмаров должна была стать империя его мечты — империя мечущихся марионеток, направляемых из сумрака всесильными руками познавших Тьму. Он бы несомненно построил её — это ведь не так сложно, как кажется. Вот только родной ученик никак не желал оценить красоту картины и всеми силами цеплялся за привычный, возмутительно логичный, омерзительно разумный и упорядоченный мир.

Тогда, тринадцать лет назад, когда учителя удалось вывести из строя — и три года тому назад, когда его удалось наконец добить — казалось, что порядок победил. Что сепаратисты, лишённые направляющей их воли, как-нибудь сами развалятся после первых внятных ударов. Что, тем не менее, под шумок оружейных залпов реогранизация в Империю пройдёт легонько-гладенько.

«Ох ты ж люмпампуся моя, до чего ж я был наивен», — мысленно вздохнул Палпатин, закрывая небольшой голокрон, на котором тогда, ещё при жизни учителя, записывал добытые сведения о нём и планы по его устранению.

Три года назад хотелось его выкинуть к хаттской прабабушке и забыть, как страшный сон: как же, ведь угроза миновала, сведения мгновеннно утратили ценность и вообще... и вообще, хорошо, что не выкинул. Как чуял, что пригодится. Впрочем, говоря об одарённых, "как" в данной конструкции использовать не следует.

«В стране кошмаров нет места страху»... неприятно признавать, но старый мерзавец был прав: за прошедшие с Золотой Арены три с половиной месяца взрывы в столице гремели уже семь раз, и уже после третьего местные жители торжественно изменили новостным и аналитическим программам ради эпического, Палпатином же раскрученного, скандала в благородных семействах. Айсан сказала тогда — они просто привыкли, внесли угрозу теракта в список повседневных проблем между отключением горячей воды, аварией в электросети и автокатастрофой. А повседневные проблемы никого не волнуют.

«Не этого ли эффекта привычки к чудовищному желал добиться учитель? А следовательно — не он ли стоит за происходящим?».

Даже думать такую мысль было жутко, но — акк подери, страх уже привёл его по назначению, следовательно, надо его принять и использовать, а не пытаться подавить.

— Значит, Санни, есть уцелевший в теракте, и он пропал вместе с советником Веном? Причём пропал так капитально, что ребяточки твоего папы, внезапно решившие навестить офис скромного адвоката, ушли несолоно хлебавши и теперь роют носом землю?

— Вкратце, именно так, — кивнула та. — У папы есть любопытный исходящий вызов в сторону Академии. Ничего конкретного, обычный стационарный комлинк где-то в малой библиотеке, но сам факт мне уже нравится.

— И сколько времени прошло с исходящего до визита СБ к советнику Вен?

— Около пятнадцати минут. Из них десять ушло на то, чтобы выяснить о существовании выжившего и о том, кто именно и куда его дел.

— А откуда о выжившем узнал Вен?

— От Ариса. Вен что-то вроде друга семьи, Ади выкупила его из рабства, оплатила обучение и нашла ему работу.

— Арис?

— Во второй приёмной. Жаждет мести.

— Ну... наш долг предоставить ему шанс, не так ли?