Виноваты звёзды (джен)

Крошечные закупоренные пузырьки, переливающиеся золотом, словно кусочки расплавленного слитка. Феликс Фелицис. Целых тринадцать порций. Каждой из них должно хватить на плюс-минус двенадцать часов — конечно, если он всё сделал правильно. Регулус попытался представить себе сто пятьдесят шесть часов удачи. Подумать только! Но, естественно, пить всё враз было бы самоубийством.

Кстати, о самоубийстве. Он вспомнил, как хотел заказать по порции Феликса для себя и брата перед тем, как они отправились уничтожать крестраж в медальоне Салазара, в тот самый день, когда погибли Поттеры. Смогли бы они спасти их, будь у них чуть больше удачи?

Регулус потряс головой: он не любил сослагательное наклонение в таких вопросах.

Итак, Феликс Фелицис. Свидетельство о том, что полгода назад он вышел на финишную прямую, обучаясь у Гампа. Скоро приедет комиссия из Мировой Ассоциации Ученых — друзья и коллеги доктора Гампа со всех уголков света. Они и будут руководить финальными тестированиями и дадут окончательный вердикт по поводу того, на что Блэк годен в этой жизни. Хорошо бы послушать умных людей, потому что Регулус ни сном ни духом не подозревал, куда ему после этой катавасии податься.

Он по-настоящему сросся с лабораторией Гампа. Здесь можно было найти такие материалы, о которых библиотека Блэков могла только мечтать, но даже это преимущество мало чем ему помогло. Прогресса в крестражном деле не было, и с переводом книги он не продвинулся ни на йоту. Принимать такие обстоятельства было весьма болезненно, особенно для такого «гения», как его нарекли — быть может, он и не гений вовсе, а просто переоцененная посредственность?

После смерти отца и исчезновения Лорда Регулус поумерил свой пыл, пообещав себе заниматься всеми вопросами, не доводя самого себя и окружающих до белой горячки, без беготни, метания и крайностей, с чувством и расстановкой. После очередной неудачи он говорил себе: «Ничего, время есть. Значит, не то. Значит, надо искать дальше». После сотни приободряющих фраз самому себе и ещё десятков сотен — теперь уже от всех Блэков поголовно, за исключением Поллукса, — спокойствие начало сходить на нет, преобразуясь в случающиеся время от времени вспышки агрессии.

Дед Поллукс действовал на него одновременно и лучше, и хуже остальных, вместе взятых. Благоприятно сказывалось отсутствие претящих деду успокоительных речей, от которых Регулус чувствовал себя ребенком, проигравшим школьный матч. Но катастрофическими для состояния внука были его жесткие, как падение с высоты, приказы «как-то поторопиться уже» — не только в крестражном деле, но с переводом той рухляди, книги.

Полгода назад, методом лотереи получив задание сварить Феликс Фелицис, Регулус подумал, что пора самостоятельно творить своё счастье, и не стал мелочиться на тираж. Варил со всем усердием и энтузиазмом, какие смог в себе отыскать.

Решение испробовать зелье для продвижения в незаконченных, давящих мертвым грузом, делах стало для Регулуса в то же время и личным поражением. Переломный момент, когда он бесповоротно осознал, что не способен распутать эту головоломку в одиночку.

«Может, написать Сириусу? Нет, не дождется».

Настаивать зелье полгода было особенно мучительно. За это время Блэк успел как никогда пасть духом. Сейчас же, когда Феликс готов, отыскать прежнего рвения в себе не получилось, и план уже не казался Регулусу удачным.

В том и фокус с зельями долгой настойки: по прошествии времени уверенность в том, что все шаги были выполнены с предельной точностью, рассеивается как пыль, поэтому компонент веры в собственное мастерство является здесь немаловажным ингредиентом, наравне с порошком руты обыкновенной. Особенно, если готовишь зелье такой сложности впервые в жизни.

По одному флакону для Вальбурги, Поллукса, Арктуруса, Мелании, Кассиопеи, Сигнуса, Друэллы, Лукреции и Нарциссы. Два — для Сириуса и два для него самого.

Он уже не помнит, от какого окрыления решил одарить брата двумя склянками Феликса. С чего это он был тогда в таком хорошем настроении?

Без всяких сомнений первый — возможно, смертоносный, — глоток зелья будет принадлежать самому Регулусу. Противоядия, разложенные перед ним в ряд, вовсе не являлись абсолютной панацеей, но всё таки немного успокаивали. Если он останется жив и здоров, все остальные тоже получат свои пузырьки. Он собирался только отправить старикам Феликс — только им решать, как его использовать и использовать ли вообще.

Добавить немного настойки чабреца и медленно перемешать.

Размолоть яичную скорлупу Оккамия и добавить в смесь.

Он ещё раз мысленно перечислил все шаги и, не имея больше терпения, превозмогая медленно зарождающийся в нем страх, откупорил одну из склянок и отмерил четверть её содержимого.

Замерев, Регулус ждал какого-то эффекта, отклика. Подступило головокружение.

«Надеюсь это то самое, стандартное головокружение от Феликса, а не предсмертная раскоординация», — думал он, нервно сжимая пузырёк.

Назойливо, подобно мелкому насекомому, в нем зарождалось неведомое чувство, толкающее на безумный поступок — Регулуса подмывало написать брату прямо сейчас! Хоть пожар, хоть потоп, написать Сириусу, срочно!

Он пытался оказать сопротивление, защищаясь здесь логикой: с чего бы ему писать Сириусу? За эти пять лет они и десяти слов друг другу не сказали. Всему причина тот разговор, когда Сириус обозвал его «учеником года с лаврами, торчащими из задницы», или как-то так.

Не будет он ему писать.

Но нужно. Нужно, нужно, нужно!

Регулус ринулся за одной из коробок, в которую обычно паковали пузырьки с зельями на заказ — варил их, конечно, для клиентов не по уши занятой доктор Гамп, а его ученики, — аккуратно сгрузил туда два бутылька Жидкой Удачи и перевязал.

Снабдив всё посланием: «Кажется, работает», он отправился на крышу Академии Гампов, чтобы вручить посылку одной из сов.

Регулус мало задумывался о том, в каком шоке будет Сириус, получив от него что-то после нескольких лет обоюдного радиомолчания, поглощающего, словно Черная дыра, все порывы послать сигнал.

«Мои три часа удачи начались сейчас».

* * *

Это была суббота. Дома находиться категорически не хотелось. Регулус притаскивался в Академию на выходных чаще всех. Это не воспрещалось, но в таком случае доктору Гампу требовался отчет о том, чем он здесь занимается — у Регулуса ещё не истощилась фантазия придумывать.

Ученический офис, уставленный мелкими бюро, был тих. В воздухе висел только звук отбивающих секунды часов, словно предупреждая Регулуса, что очередное мгновение его везения кануло в лету.

Ряды рабочих столов старших учеников отделялись друг от друга тонкими деревянными перегородками, устланными чертежами, схемами и теориями, но заколдованными так, что все, кроме владельца, видели что-то другое на их месте. Плакаты рок-групп, колдографии всем известных ученых или списки литературы на семестр. Доктор Гамп учил их уважать чужой интеллектуальный труд, ученики согласно на это кивали. Но перегородки между их столами всё равно были заколдованы — чтобы никого не искушать.

Беспрестанное тиканье часов в ученическом офисе сегодня действовало на Регулуса иначе. Обычно — выводя его из себя, сдавливая внутренности. Ведь секунды бездействия сыпались одна за другой, превращаясь в минуты, часы, дни. В пять лет. Каждый из ударов, стоило Блэку вслушаться и снова податься в философские размышления, становился болезненным. Будто кто-то бил его лопатой по голове, дотошно ведя при этом счет. Всё заканчивалось тем, что замученный головной болью Регулус заставлял часы остановиться, замолчать. «Теперь-то работа точно пойдет на лад». Но этого не происходило, потому что часы ни в чем не были виноваты.

Сегодня тиканье, сливаясь в какую-то красивую мелодию, было где-то рядом с ним и в то же время далеко. Он одновременно и слышал его, и удивлялся, что это не приносит ему былого раздражения. Сегодня время будто несло его вперед на своей волне, стало его союзником, а не врагом.

Шел второй час действия Феликса. Регулус продолжал терять мало-помалу остатки своего врожденного скептицизма. Та недоверчивая часть его сознания, несущая в данный момент огромные потери, не унимаясь, спрашивала его: «Как, кентавр подери, это работает?» Вопрос был действительно здравый, но в данный момент оставался где-то на почетном десятом месте в списке задач Регулуса, кропотливо трудящегося над переводом.

Поэтому, быть может, нам с вами лучше обсудить с глазу на глаз этот вопрос, чтобы не отвлекать нашего героя.

Почему же Регулус так недоумевал? Дело в том, что репутация зелья Феликс Фелицис — это отдельный, покрытый мраком вопрос. Помимо титула «самого удачного зелья» оно так же претендует на имя «самого неоднозначного». Не хочется пенять на его токсичность, способную здорово усугубить существующие у некоторых болячки — это тема обыденная, а Регулусу не дает покоя совсем другой вопрос.

«Каким образом я, с теми же руками и ногами, с тем же мозгом, картиной мира, менталитетом сейчас способен разобрать в этом треклятом талмуде что-то, а вчера категорически не мог?» — спрашивал он себя.

Как ваш покорный слуга, позволю себе вставить тут свою никого не интересующую ремарку: Блэки во многих вопросах настоящие староверы и лицемеры. Члены этой древней чистокровной семьи выставляют себя хранителями магии и чтут её баланс и естественность, но при этом искусственно, абсолютно ненатурально отгораживаются от магглорожденных волшебников, появление которых в каком-то смысле тоже является проявлением магии, которую они «защищают» стуча кулаками в грудь.

Только представители последних четырех поколений отважились приподнять железный занавес предрассудков, чтобы взглянуть, на то, что находится за барьером, схватить, подержать в руках то, о чем до этого только отдаленно слышали их открещивавшиеся от новшеств предки. В их видении всё, что появилось после их пришествия в этот мир — вмешательство извне, захват власти. Явления, которые Блэки не могут себе сиюминутно объяснить, становятся для них табу. Легче отгородиться, чем понимать.

Вы можете подумать, что мнение такого старого маразматика, как я, точно не имеет и крупицы правды, но взгляните на обособленность Блэков, на их скрытность и не-публичность: после каждого скачка в развитии, нового открытия купол, накрывающий их, всё сужался и сужался, в конечном итоге заперев эту семью наедине с их предрассудками.

Предубеждения имеют разную силу. Самый могущественный и древний титан — Чистокровность, а дальше по убывающей. Почти все пункты просвещают о том, как жить, вести себя и воспитывать детей. Предсмертное прозрение Ориона Блэка было реальным, как и его разговор с перепуганными и разочарованными предками. Для меня секрет, каким образом они смогли скинуть с себя груз предрассудков, но могу объяснить это тем, что «со стороны виднее». Быть может, когда я сам умру, тоже буду, как и они, наблюдать за всем, что происходит после, присоединившись к их группе поддержки, а некоторые мои грехи так же не оставят меня в покое, будут мучить, пока снова не случится какой-то Большой взрыв, пока Вселенная снова не начнется сначала. Почившим членам семьи Блэк остается только рвать на себе волосы, наблюдая за тем, во что превратился снежный ком, который они заладили катать. По ту сторону они, избавившиеся от оков, пелены осуждения, смотрят кино с участием маленьких копий самих себя при жизни — может показаться, что это достойное наказание для них.

Что до иерархии предрассудков, зелье Феликс Фелицис было вписано туда тоже. С любовью к магическому равновесию, Регулус перенял от предков их неприязнь необъяснимых вещей — отличие в том, что он пытался бороться с подобными прецедентами иначе. Понимая, а не отгораживаясь. Сейчас, когда зелье действовало, он не мог понять, почему всё внутри будто встрепенулось против этого, почему он в какой-то мере ощущает, что не должен был это делать. Забегая вперед, скажу — Регулус не знал, что Феликс у Блэков в немилости и соседствует с пунктом неприятия маггловской одежды. Но я не страшусь момента, когда молодой Блэк об этом узнает. Всё-таки он — один из самых бесстрашных путешественников за железный занавес, возведенный его собственной семьей, и принимать на веру всё, потому что так сказали взрослые, давно отучился.

Озарение не снизошло на Регулуса «вдруг» и «однажды». Никакого озарения вообще не было — Регулус всё так же не мог похвастаться тем, что ему всё понятно, однако при этом ему без всяких на то оснований казалось, что он где-то рядом с истиной, и обязательно её найдет. Он ощутил, будто что-то несет его вперед, против ветра, против придуманных им после стольких неудач отговорок, против убеждения, что у него ничего не получится. Это чувство можно с натяжкой назвать вдохновением или приливом сил, но не нахлынувшей удачей.

Если вы только вообразите, сколько непродуктивных часов младший Блэк просидел, корпя над средневековой рукописью, не желающей явить ему свои секреты, вы поймете, что только немыслимо сильный приступ вдохновения мог заставить Регулуса снова взять в руки эту книжонку.

Затертые до состояния праха древнего мастодонта страницы могли не пережить очередного мозгового штурма. Однажды фолиант даже пострадал от посягательств Драко, что стало серьезным ударом для реликвии.

Дед Поллукс всё напирал со своими советами. Одному Салазару известно, почему он сам не взялся расшифровать бессмыслицу раз такой умный. В решительности дед напоминал Регулусу Лорда. Тот тоже весьма нетерпеливо тряс с Регулуса перевод: одной главы и заключения.

В итоге переводу поддалось только заключение, написанное на какой-то смеси древнеанглийского, среднеанглийского и каких-то до кучи заимствованных слов. Блэк успел передать Лорду только свою интерпретацию заключения — язык не повернется назвать словом «перевод». Это было нечто похожее на мораль басни, разжеванную для тех, до кого до конца не дошло. То ли молитва, то ли заклинание для жертвоприношения, но Лорд почему-то остался доволен. Как будто это было именно тем, чего он ждал.

После на очереди была та самая глава, которую Блэк крутил и так, и эдак. Стоило отметить, что вообще без исключения каждая глава была написана разными символами, словно на разных языках, что тоже угнетало и вводило Блэка в состояние фрустрации. Регулус искал символы во всех словарях, какие мог найти в природе, и даже аккуратно обратился к доктору Гампу. Ученый только почесал затылок и вопросительно изогнул брови, после чего его дражайший ученик поспешил заговорить старика и увлечь его мысли подальше от нелепого объекта, опасаясь попасть под обстрел его вопросов.

Все поиски были безрезультатны. Ничего подобного не существовало. Это не язык дементоров или русалок, гоблинов или великанов. Совершенно точно не язык кентавров. Это даже не китайский.

Будто бы… будто бы кто-то хотел специально запутать читателя.

Будто бы это вообще было не для прочтения.

В копилку неприятностей так же попало обстоятельство того, что этот экземпляр рукописи, державшейся на честном слове, был явно не первым и не исходным. Она переписывалась, что можно было сказать, изучив чернила и пергамент. Регулус удостоверился в этом, сравнив фолиант с другими, хранящимися в библиотеке Академии Гампов древними трудами, которые уж точно были оригинальными и никем не переписанными с момента их сотворения. Поэтому и лежали под зачарованным стеклом в библиотеке. Взламывая сигнальные чары, Регулус успокаивал себя: «Всё во славу науки. Да простит меня доктор Гамп».

Нет, это был не оригинал. Кто знает, сколько раз эти дряхлые, обгрызанные корнуэльскими пикси листы, сложенные воедино и называемые «книгой», были переписаны? Одному Салазару известно.

А сколько подлинной информации было упущено в процессе такого переливания и сколько было добавлено писцом? Не известно никому.

И, конечно, проклятый человеческих фактор — вот здесь вот, в середине, нагло отсутствовало девять страниц.

Вместе с тем свои наработки по заключению Регулус от Темного Лорда обратно, конечно же, не получил. Восстановить их было задачей не трудной, но воистину бестолковой, ведь язык для каждой структурной составляющей книги — даже для каждой из глав, — был разным. Чем-то напоминающим человеческий английский язык могло, увы, похвастаться только заключение. «Как», «зачем» и «почему так», Регулус ответить не мог.

Да и ко всему, какая Регулусу мотивация заниматься нелепой книжкой, напоминающей сказки барда Бидля и чей-то плохой розыгрыш, если надо искать крестражи? Вот уж сложный выбор, действительно.

Из придавленных грузом отчаяния результатов можно было выделить успех с пониманием структуры книги. До заключения находилась та самая огромная глава, получить которую Волдеморт желал так нетерпеливо, что едва не тряс Блэка вверх тормашками, дабы вытрясти желаемое. Хотелось бы знать, каким вундеркиндом Белла его нарисовала Лорду, если он допускал, что Регулус, возможно, специально затягивает с переводом.

Так вот, что интересно в этой главе: во-первых, она была самая объемная; во-вторых, там встречались всякие символы из всех предыдущих глав. Это натолкнуло Регулуса на мысль, что все предшествующие главы, вероятно, между собой и не связаны, а какой-то всеобъемлющий смысл как раз находится в этой гигантской главе.

Слава Мерлину, он столько раз перелистывал обещающие раствориться в воздухе от ветхости страницы, что выучил наизусть без преувеличения каждую закорючку.

Он в тысячный раз, как мог, скопировал четыре вступительных страницы главы — перца добавляло то обстоятельство, что заклинанием, какого-то кентавра, это сделать было нельзя, — и начал выискивать похожие или одинаковые «слова», обращая внимание на их позицию внутри предложения. В конце концов, грамматику никто не отменял. Быть может, здесь её существование помогло бы Регулусу разобраться.

Он достал свой допотопный, пословный и плоский перевод заключения и сопоставил с главой, разложив всё на столе. Блэк долго переводил взгляд с инопланетной бессмыслицы на относительно понятное для восприятия письмо, отчего-то не переставая искать в этих разных как день и ночь посланиях что-то общее.

Есть ли шанс, что каракули и среднеанглийский с вкраплениями заимствований — это один и тот же язык?

Есть ли вероятность, что это просто всего лишь шифр?

Способный здорово запутать и для этого созданный, громоздкий, замысловатый, заставляющий рвать волосы на голове шифр?

Регулус от нетерпения барабанил пальцами по столу и пытался усидеть на месте. Мысли бегали как тараканы.

Он ещё раз обследовал самые употребляемые слова и решил для начала считать, что одна закорючка равна одной букве. Вот, к примеру, самое часто встречающееся недоразумение из трех фигур…

Гигантские часы в бюро объявили о том, что пора закруглять исследования и убираться домой. Так громко, что Регулус пожалел о том, что записал время себе в соратники. Перо бешено скакало по пергаменту, вылавливая из перевода заключения все слова из трех символов. Какое-то время Блэк был слишком увлечен, так что даже не прилагал никаких усилий для того, чтобы оставаться равнодушным к набирающим звон ударам. Его заставило остановиться лишь вновь набирающее силу чувство, что нужно встать и срочно идти куда-то — куда именно, он пока не знал.

Регулус только с интересом дотронулся до невидимой нити, а она в свою очередь подцепила его на крючок и увлекла дальше, ничего не объясняя. Из последних сил вцепляясь в Академию Гампов и в начатое расследование, он накалякал на пергаменте какое-то послание себе в будущее: алгоритм, как понять всё заново, если действие самой что ни на есть волшебной магии закончится, снова оставив его в непроглядной темноте непонимания этой книжно-древней мистерии.

Регулус сухо «описал» свои занятия в отчете и распихал листы по разным карманам мантии, напоминая себе не перепутать. Это было последним, что сделал Блэк, прежде чем опоясавшая его нить потянула его в Годрикову впадину, чтобы доставить отчет.

* * *

Достаточно забавной факт: Блэки выбирали детям имена в честь созвездий, будто бы «ткнув пальцем в небо». Гампы же словно делали то же самое, но с другим материалом — им вдохновение часто приносила мифология. Особняк Гампов обступали колонны, навивая своим видом созерцателю мысли о древней Греции. За каменным домищем простирался амфитеатр, лабиринт из живой изгороди, скульптуры богов и мифических существ. И, конечно же, газон — всюду и такой идеальный, будто кто-то каждый час осматривал травинки с лупой, ножницами и линейкой.

В огромных панорамных окнах особняка Гампов мерцали огоньки свечей. Безветренная погода разносила по лужайке смех и звуки приятной беседы доносящиеся изнутри. Регулус привычно шел через лужайку, освещаемую яркими фонарями, к дому учителя, чтобы передать ему отчет за день. Привычно, потому что отчет всегда приносил или отправлял последний человек, выходящий из бюро.

Блэк любил прогуляться пешком, к тому же, ему нравилась Годрикова впадина, несмотря на событие, которому он был свидетелем в восемьдесят первом. Регулус не думал, что сегодня его ждет хоть частичка чего-то привычного, но ноги понесли его сюда вопреки всем ожиданиям.

А тем временем пробил последний час его удачи.

Сигнальные чары оповестили домочадцев о появлении гостя, а возле распахнутых дверей его услужливо ждал домовик.

— Мистер Блэк желает передать хозяину отчет, сэр? — спросил он.

— Да, конечно, — Регулус извлек из внутреннего кармана мантии своё очередное «сочинение» и передал ему.

— Регулус! Ну что же ты, проходи к нам на ужин.

Из столовой выбежал юркий для своих восьмидесяти с хвостиком доктор Деймос Гамп. Непревзойденный охотник за кадрами и коллекционер оных. Он мог на раз-два переплюнуть профессора Слизнорта в этом соревновании. За ним вышла его жена леди Анна и радушно обняла гостя. Миссис Гамп всегда грешила излишней фамильярностью, и с возрастом сие недостаток заиграл новыми красками. Гампы проявляли к юному Блэку неприкрытое любопытство, всё время пытаясь вывести на беседу о его семье и опекаемых детях. О Гарри Поттере, словом. Скажем, ловушки были уж очень явными, и Регулус, естественно, так и не попался ни в одну из них.

— Благодарю вас, мистер Гамп. Вынужден отказаться, сегодня нужно быть дома пораньше.

— Ты всегда отказываешься, негодный мальчишка! — пожаловалась миссис Гамп.

— Как-нибудь обязательно останусь, прошу извинить меня, — с обезоруживающей улыбкой Блэк поспешил поцеловать ей руку и удалиться.

— Мистер Блэк!

С лестницы вниз сбежал маленький ураган — Джульетт Макмиллан, та самая девочка, которая была на похоронах Ориона. Теперь ей было девять лет. Прыгающие платиновые локоны и серые бесцветные глаза. «Бойтесь, мальчишки», — подумал Регулус, представив сколько сердец будет разбито, когда эта девочка вырастет. Вдобавок юная мисс Макмиллан проявляла неслыханную бойкость — Регулус знал, что его мать назвала бы это скорее «дерзостью», — и действовала совсем не с детским напором, если ей приходило в голову что-то заполучить.

Словом, та ещё семейка эти Гампы, если вдруг они кому-то показались с макушки до пят нормальными.

— Приходите на мой день рождения, мистер Блэк! Семнадцатого мая, — Регулус растерянно на неё посмотрел. — Ну, пожалуйста! Приходите вместе с семьей! — упрашивала Джульетт.

За ней ожидающе склонили головы набок прадедушка и прабабушка, готовые в любую секунду вступить в процесс уламывания таинственного и неимоверно занятого молодого человека.

— Хорошо, — вежливо согласился Регулус, понимая по сосредоточенным лицам старичков, что у него нет шанса отказать.

Но в то же время отказывать и не хотелось! Он сам удивился, как легко вылетело это «хорошо». Гампы же, кажется, тоже были шокированы, что добыча сама прыгнула в такую явную западню.

— Вот и отлично! Приходи, Регулус, прихвати с собой Вальбургу и детей. Побудете на свежем воздухе у нас, а то, небось, сидите в своем доме целыми днями, дышите средневековой пылью.

Доктор Гамп, кажется, был неимоверно доволен таким раскладом, а Блэк думал о том, что получить приглашение от Джульетт — это весьма тяжелая артиллерия.

— Спасибо, — сказал Регулус и по-деловому пожал руку маленькой леди, копируя её серьезность. — Мы обязательно будем.

Джульетт просияла в ответ, и Регулус ушел, спрашивая себя о том, что же с ним творится, и действует ли зелье действительно так, как должно.

* * *

Он трансгрессировал в Лондон, повторяя привычный вечерний маршрут. Работа, Гампы, Лондон, бар Абботов, а затем — дом на площади Гриммо.

Начало мая радовало жителей ясным небом и солнечными лучами. Но недолго: когда магглы радостно расселись по машинам, чтобы отправиться на выходные за город, солнце исчезло. Будто бы его никогда и не существовало над Лондоном. Безветренность сменилась гнетущей тёмной серостью в небе. Капал мелкий дождь, Регулус закутался в ворот своего пальто. Пряди мокрых черных волос прилипали ко лбу.

Он бросил беглый взгляд на уличные часы и подсчитал, что ещё остается «удачливым». Следующие тридцать семь минут.

«Вот и всё, чего удалось достичь с помощью Феликса?» — мелькнула в голове мятежная мысль, которую в секунду уничтожило зелье. Рука, нервно сжавшая болтающийся в кармане пергамент, ослабила хватку.

Следует использовать тридцать семь минут с толком, настроить себя на частоту тех проблем, которые его гложут больше всего.

Крестражи.

Он шагал по тротуару, наступая в мелкие образовавшиеся в расщелинах каменной плитки лужицы, не замечая их, не стараясь переступать или обходить. Регулус позволил водовороту «удачных» мыслей полностью увлечь себя.

Сколько их? Никто не знает.

Где они? Никто не знает.

Что это? Вот вопрос, от которого должна идти точка отчета.

Волдеморт не стал бы делать тайником кусочка своей драгоценной души простой камень или жалкую соломинку. Медальон Слизерина — тысячелетняя, могущественная, вселяющая трепет реликвия. Сколько бы крестражей он не создал, все они спрятаны внутри особенных предметов, исторических — и бесспорно волшебных! — ценностей.

Нога Регулуса подвернулась при спуске с тротуара, которого он совсем не заметил. Блэк едва не рухнув на проезжую часть, ухватился за фонарь, издавший жалобный скрипучий звук.

Всюду куда-то спешащие машины, забившие дороги под завязку в честь субботнего дня, дружно просигналили ему, словно соревнуясь, кто сделает это громче. Последние крупицы наводняющих ум соображений о крестражах растворились в противном звуке.

— Дружище, ты обронил пергамент, — послышалось за спиной.

Блэк молниеносно обернулся, едва не столкнувшись лбами с окликнувшим его человеком.

Он, бесспорно, был волшебником, — какой маггл назовет пергамент именно «пергаментом»? Но одежда на нем была маггловская. По виду на пару-тройку лет старше Блэка, рыжие волосы — «и такое неуважение к личному пространству», — поморщившись, отметил про себя Регулус — явно свидетельствовали о том, что этот волшебник носит фамилию Уизли. Регулус понятия не имел, кто именно это был из них, и не так уж ему было интересно. Блэк был зол сам на себя, на свою ногу и на проклятый Феликс Фелицис за то, что стоило ему приблизиться к заключению, оно лопнуло у него на глазах, словно мыльный пузырь, а всё потому, что на его голову было по чистой удаче суждено свалиться одному из Уизли. Как думалось тогда Регулусу, обмен не был равноценным.

Регулус, чертыхнувшись, шагнул назад и врезался в фонарь. Некто Уизли попытался его схватить — Блэк возблагодарил Мерлина, что ему это не удалось. Лучше уж фонарь.

Всё это время волшебник не переставал протягивать ему скомканный и намокший пергамент:

— Держи, — не успокаивался он. — Подумал, вдруг что важное.

Регулус схватил скомканное недоразумение и механически произнес:

— Спасибо.

Салазар свидетель, Блэк совсем не вкладывал в эту реплику ничего такого, что могло бы заставить Уизли так просиять в ответ, но он как-то заметно приободрился, схватил свой огромный чемодан — такой огромный, будто внутри спрятан раскладной дом, — кивнул Блэку и, присвистывая, зашагал в противоположную сторону улицу.

Регулус остался стоять, опираясь на фонарь, сжимая комок с сочащимися изнутри чернилами и поливаемый лондонским дождем.

В конечном итоге его мозги дали сбой в попытке объяснить самому себе эту встречу, и он двинулся дальше, решив не тратить время и подметив, что негоже таки ходить в дождь без защищающих чар.

Крестражи, как он не пытался снова за эту тему уцепиться, были уже словно давно пройденной станцией, и поезд катил его дальше, а направление — только в один конец.

Либо Феликс Регулуса работал как-то не так, либо что-то не так конкретно с ним самим. В какой-то момент поток мелькающих в его голове картинок и идей разделился на два русла. Одно несло его непонятно куда, без всякой логики, и он хотел по нему плыть как слепой любознательный щенок. Другое русло приказывало прямо сейчас и здесь остановиться и задуматься о происходящем. Регулус находил этому только одну причину: эффект зелья медленно выветривается. Скоро его удаче настанет конец. С удивлением для самого себя Блэк признавал, что жаждет этого момента. Он прилично устал от того, что не может с предельной точностью объяснить ничего из того, что происходило.

Взять даже его необдуманное согласие появиться на дне рождения девочки Джульетт Макмиллан — и не одному, а с Гарри Поттером, которого все безусловно ждали там как гвоздь программы.

Впервые за эти годы Блэкам предстояло побывать у кого-то в гостях вместе с детьми. Малфои — конечно, только Нарцисса и Драко — часто гостили у них. О том, чтобы Гарри Поттер появился в Малфой-мэноре, естественно, не могло идти и речи. Люциус, между прочим, однажды аккуратно поинтересовался у Нарциссы о том, какова же лояльность Регулуса теперь. Кузина, немало растерявшись, ответила тому, что Регулус всё так же верен Тёмному Лорду, а потом отчиталась о случившимся самому кузену, прорыдав у Регулуса на плече ещё пару часов после. По правде сказать, ничего другого Нарцисса сказать Люциусу не могла и, по мнению Регулуса, поступила абсолютно верно. Только вот Люциус, дементору понятно, ей не поверил. Это стало ещё одной каплей масла в костер конфликта между ними, а для Регулуса — очередным приступом паники, когда он представил себе, что будет с ним, если он не уничтожит все крестражи до возрождения Волдеморта.

Всё это было более чем сложно объяснить. Маг-зеркальщик Блэк ногу бы сломал в этих хитросплетениях, пытаясь отрубить ненужные связи и при этом не повредить нужные. Регулус долго решал уравнение, переставляя Люциуса Малфоя в нем за все составляющие, какие имелись, но пришел к выводу, что не знает, как спасти того, кто не хочет быть спасенным. Представим, что Блэкам удается снять Метку Люциуса? Хочет ли он сам её снять?

Регулусу было больно за кузину, и он не знал её запасного плана — если таковой вообще есть, — на случай если ему ничего не удастся.

Нарцисса и Драко стали неотделимы от Блэков, как спутник от планеты. Остальные семьи, будь они хоть сто раз хорошими знакомыми — другое дело. Кажется, для Блэков настало время выбираться из подполья, в котором они сидели четыре с половиной года, опекая особенного мальчика — Гарри Поттера. Вальбурга и Сириус обоюдно пришли к договоренности, что делать из ребенка знаменитость никому не нужно. Дамблдор согласно кивал на это решение, хотя его не спрашивали. И всё же директор время от времени наведывался на Гриммо, будто бы проверить, что Избранного никто не испортил. В этом Блэки ему отказать никак не могли.

Регулус подумал, что теперь, когда восторги и внимание общественности поутихли, пора избавляться от изоляции. В этом отношении приглашение от Гампов-Макмилланов пришлось кстати. Гарри и Атрия должны научиться общению. С другими детьми — не друг с другом и не с Драко Малфоем, который являлся их единственным другом и знакомым-сверстником.

Сам Регулус, конечно, считал, что детям было хорошо на Гриммо. Во всяком случае, он в их возрасте был бы счастлив получать столько внимания от взрослых. Кикимер баловал вкусностями и даже почти не ворчал, если маленькие разбойники ломали очередную реликвию, а терпеливо чинил так, чтобы хозяйка ничего не узнала. Тёплая кровать с пуховой периной, пенная ванна Блэков, в которой можно было плескаться как в бассейне, горячее какао вечером, сказка на ночь. И полная безопасность — дом Блэков был неприступен. С точки зрения комфорта малыши ни в чем не нуждались. Регулус же, зная, что мать любит засиживаться за работой или своим рукоделием, старался уделять им как можно больше времени. Иногда младший Блэк заигрывался с детьми до того, что начинал вести себя соответствующе своему физическому возрасту, а не как пятидесятилетний обделенный чувством юмора мужчина, но вовремя себя останавливал. Ему нравилось наблюдать за ними. Хотя он ни в коем случае не собирался клеить какие-то ярлыки, но Регулус считал, что и Атрия, и Гарри росли спокойными и рассудительными, во многом походя на типичных детей семейства Блэк, каким он и был сам. Терпеливые, сами себе на уме, что-то узнавали, разнюхивали. Взгляд внимательный. Так и видно было, как в головах крутятся шестеренки.

Однако стоило прийти в гости Нарциссе с сыном, дети начинали сходить с ума. Дом превращался в увеселительный аттракцион, а количество сломанных вещей и разбитых ваз било все рекорды. Будущий глава рода Малфой трансформировался из прилежного аристократа, коим он был в мэноре, в настоящего антагониста послушания и этикета. От происшествий, которые устраивал сын в гостях, у леди Малфой вставали волосы дыбом, а малыш Поттер и малышка Блэк были в восторге. Пример Драко для них был заразительным, в присутствии своего непререкаемого лидера дети становились теми ещё чертиками. Однако всё быстро заканчивалось, когда в игру вступала Вальбурга, которая грозилась закрыть всех троих в подземелье до Рождества.

А вот и бар Абботов. Вот куда привел его клубок с нитками. Всё было, как уже ранее сказано, как обычно: Академия, после дом Гампов в Годриковой впадине, Лондон, бар Абботов и площадь Гриммо. Всё шло привычно, только вот Регулус сегодня был другим и смотрел на всё иначе.

Щуплый светловолосый парнишка на баре — Майкл Аббот. Одежда на нем всегда болталась, будто была способна вместить в себя несколько таких же Майклов Абботов. Бармен и совладелец заведения в одном лице, одновременно протирая полотенцем пивные кружки и что-то выписывая в блокноте, молча взглянул на Регулуса, усаживающегося за стойку, отсчитал десять секунд и спросил:

— Как обычно?

Цвета для Регулуса немного померкли, он вопросительно уставился на Майкла, как бы спрашивая: «Ты обращаешься ко мне?», а потом не выдержал и выразительно расхохотался. Блэк был готов вращаться на барном стуле как волчок, как же ему стало смешно! Захотелось спрятать неподобающий хохот. Он вежливо махнул Майклу в знак отказа и обернулся в сторону посетителей бара, которые громко беседовали и ругались у него за спиной, чтобы удостовериться, что никто не обратил внимания на его помутнение рассудка.

«Как обычно!» — шутливо передразнивал Блэк бармена. — Надо же!»

Но, когда он оглядывал бар, приподнятое настроение стало улетучиваться, потому что Аббот был в действительности прав, и отрицать Регулус этого не мог. Даже Феликс, как видно, давал сбой в функции поддержания его духа.

За соседним столом пировали какие-то приезжие волшебники, их выдавал акцент. По одеянию они напомнили Регулусу фермеров. Волшебники распивали тот же напиток, что он сам обычно здесь заказывал. Что топили они в своих стаканах? Регулус топил в своём бездействие. Его разрывало на части от мысли, что он может не успеть, до его возвращения.

Что есть у него, кроме череды неудач?

Ни одного волшебника, которого он считал бы другом, а не коллегой. Друзей он потерял, когда пошел против всей системы, да и очень сомневался Блэк, что когда-либо имел именно «друзей», в первостепенном толковании этого слова. Только людей из одного с ним круга, с которыми он время от времени разговаривал, когда вылезал из книг. Первая и единственная любовь вышла замуж — и немудрено, что не за него, как ни прискорбно.

У Вальбурги были Атрия и священная миссия отомстить Темному Лорду за смерть мужа, вырастив из Поттера идеального спасителя. У Сириуса — Аврорат, смелость, граничащая с бесшабашностью, целеустремленность и друг-оборотень. У остальных Блэков были другие Блэки. У фермеров за соседним столом хотя бы были их ремесло и собутыльники. Да даже у того же Майкла Аббота были жена, маленькая дочь и бар! Насколько он старше Регулуса? Года на три?

Что было у Регулуса, кроме самобичевания? Должно же быть что-то.

Ему двадцать четыре года. Фамилия — Блэк. Он когда-то был перспективным и сам себя таковым считал. Но что он делал? Грузил себя работой у Гампа, а всё затем, чтобы иметь доступ к ресурсам, к которым обычный смертный и подступиться не мог. Стакан гадкого пойла — как венец прошедшего дня, единственный способ притупить ноющее, раздирающее чувство недовольства собой. Чувства, что ты делаешь недостаточно, ничтожно мало.

Сначала Регулус приходил сюда, потому что не хотел идти домой, видеть там одного ребенка, пережившего смертельное проклятье Волдеморта, и осознавать, что ему самому не стоит надеяться на такой удачный расклад. Мысли возвращались на круги своя, они задавливали его и пугали до дрожи.

Раньше его толкал вперёд, вопреки страху, триумф от собственного открытия. Теперь он этого больше не испытывал.

А бар Абботов всегда был по пути. Он изучал здесь людей, сидя за столиком в углу, и уходил, оставляя заказанную кружку медовухи нетронутой. Незаметно для себя Регулус упустил момент, когда потерял титул единственного непьющего Блэка.

Сейчас, сложив все пазлы воедино, он соскочил с высокого стула, словно подброшенный ударом тока, и подался прочь, на улицу, не глядя под ноги.

После нескольких десятков шагов от места, где каждый волшебник видел вход в бар Абботов, Регулус остолбенел, чувствуя, что всё снова стало нормальным.

Мгновение назад он хотел перебежать дорогу. И зачем?

Виднеющаяся с фасада здания напротив вывеска киоска маггловских газет и журналов притянула взгляд остолбеневшего Блэка. Лампочки, обрамляющие её, несколько раз моргнули и повержено погасли. Киоск закрывался.

Страницу кто-то перелистнул. Все странные эмоции, чувство вдохновения, стыда и хорошее расположение духа — вся эта нелепость покинула Блэка окончательно и больше не обещала вернуться. Регулус скрестил пальцы за то, что больше никогда не будет чувствовать себя так глупо, как сейчас.

«Не зелье, а недоразумение», — подумал он, взъерошив волосы.

* * *

На собственном опыте Регулус убедился, что можно в мгновение ока перестать быть любимцем портретов, даже если до этого ты таковым был всю свою жизнь. Он, как и Сириус, не раз за последние годы врезался в дремавших предков, возвращаясь домой уставшим или немного «веселым». Коридор в этот момент действительно становился каким-то узким.

Как обычно, опоздал на ужин. Как обычно, его не ждали. Вальбурга перестала ему за это выговаривать, понимая, что эффекта это не возымеет. Дом на Гриммо напоминал некий Институт Терпимости. Многие вещи держались лишь на том, что все тут закрывали на что-то глаза. В разговорах избегали табуированных тем, что делало беседу сухой, как пятки тролля, и было понятно, что стороны хотели бы сказать многим больше. Например, старались не говорить о Сириусе. Где Сириус, там и другие вопросы. Там и Аврорат, министерство и политика. Что до работы Регулуса — здесь тоже, пожалуй, лучше было промолчать, как и о его стиле жизни. Ведь всё это обычно цеплялось за стенания матери о «ты тратишь свой потенциал впустую» — но не она ли сама хотела, чтобы он вернулся на учебу к Гампу? Здесь же о том, что переводом книги Регулус не занимался и намеки на то, что неплохо бы сказать, на что он действительно тратил своё время, раз уж не помогал матери работой в мастерской и не добивался никаких успехов в своих поисках. Одно вытекало из другого, так что даже не хотелось начинать распутывать этот клубок колючей проволоки. Ограничивались разговором о погоде, обсуждали меню на ближайшее время, иногда — успехи детей.

Атрии было уже пять лет, а Гарри должно было исполниться пять через два месяца.

Серьезная физиономия Поттера-младшего никак не вязалась с теми воспоминаниями о Джеймсе Поттере, которые были в памяти Регулуса. У Атрии же была чисто блэковская внешность. Разрез глаз, губы, нос — от Сириуса. Густые брови и темные волосы. Не вписывались в общий комплект только глаза. Как у Маккинон. В этом у малышей было много общего: внешностью — маленькие отцовские копии, глаза — мамины.

Гарри и Атрия доедали жаркое и по очереди вздрагивали, если получалось слишком громко стукнуть ложкой по дну тарелки. Малыши опасались получить за это замечание. В конце дня бабушка Вальбурга была очень раздражительной, остро реагировала на каждый шорох и жаловалась на мигрень.

Услышав хлопок входной двери, леди Блэк снова нахмурилась от головной боли и лениво махнула домовику, чтобы поставил приборы для Регулуса.

— Регулус, пришло письмо от Гампов. Приглашают на день рождения правнучки, — дежурно доложила она, когда Регулус показался в столовой.

Приглашение без конца сыпались на Блэков, несмотря на то, что никто и ни разу не получил согласия.

Увидев сына, Вальбурга воздержалась сказать о том, что сегодня он выглядит ещё более потрепанным жизнью, чем обычно.

— Да, я осведомлен, — кивнул он, присаживаясь за стол. — Взял на себя ответственность согласиться.

— Хочешь, чтобы Дамблдор мне глаза выцарапал? Я же должна воспитывать образцового Избранного. Да и Сириус ему поможет. Его мнение — нечего делать Гарри в яме со змеями. Цитата.

— Если придерживаться схемы затворничества, Гарри к одиннадцатилетнему возрасту не сможет справиться даже со сверстниками, не то что с кем-то сильнее. Им нужно общаться, обоим. Чтобы не убегать от собеседника, если им вдруг окажется не Драко.

— Я согласна. Согласуй это с Сириусом, — леди Блэк с вызовом взглянула на сына.

— Думаю, у тебя лучше получатся переговоры с ним. Вы за пять лет даже ни разу не устроили скандал.

— Да, скрипя зубами, — буркнула Вальбурга.

— Ради Мерлина, мама. Ему вообще дела нет, — мать кашлянула и перевела взгляд на детей, указав ему охладить свой пыл и не выражаться при них.

Регулус посмотрел на Гарри и Атрию и осекся. Племянница очень внимательно за ним наблюдала.

— Он ведь очень занятой аврор, — уже сдержано добавил Регулус.

— Хочешь вообще его не спрашивать? — едва слышно уточнила леди Блэк. — Что же, хорошо, я тоже не буду.

В самом деле, откуда Сириусу знать об их перемещениях и визитах, если он не хочет видеть дальше своего носа?

— Просто не хочу никаких потасовок, — неожиданно объявила она.

За последние годы Вальбурга похудела до ненормальных размеров и казалась очень хрупкой. Ей уже так наскучило постоянно ушивать свои наряды, что она оставила их как есть: болтающимися, демонстрирующими, как их хозяйка медленно усыхает. Она практически не выходила из дома. Бледное лицо, опухшие веки и светобоязнь. Гарри и Атрия, по крайней мере, вдоволь гуляли, когда отправлялись погостить у Сириуса в особняке. Но Вальбурга, как выразилась миссис Гамп, и правда дышала только средневековой пылью.

Сердце Регулуса сжалось, когда он впервые за долгое время обратил внимание на внешний вид матери, а не на собственные проблемы мирового масштаба. Ему срочно захотелось с ней о чем-то поговорить, поделиться хоть чем-нибудь. Как это было много лет назад, когда он рассказывал ей о каких-то умных вещах, вычитанных в одной из книг. Неважно, что реакцией матери на его детские исследовательские успехи всегда были кивки да краткие замечания. Так он хотя бы чувствовал между ними какой-то контакт.

Он рылся в голове в поисках того, что может поведать — и действительно было что, оглядываясь на то, что произошло сегодня! Но Регулус не нашел в себе желания ничего говорить про Феликс, к своему удивлению, подумав, что даже не предполагает, как мать может на этого отреагировать.

— Слишком стара для этого, — она снова приложила ладонь ко лбу.

— Ты совсем не старая, мама, — Регулус вдруг мгновенно протрезвел. Ему стало совестно за то, что мать находится в таком состоянии.

Вальбурга выглядела изможденной.

— Как идет торговля? — он попытался перевести разговор на другую тему, и ему вроде бы удалось.

— У меня нет такой фантазии, коей обладал твой отец. Не представляю, как он всё это выдумывал, — откликнулась она. — Нам нужны новые идеи. Я, как видишь, мало на что сейчас способна.

— Тебе нужно отдохнуть, — в ту же секунду возразил Регулус. — Оставь артефакты на какое-то время.

То, что Регулус увидел на её лице в следующий момент, ему до этого приходилось видеть только однажды — после того, как умер отец, и мать плакала в его объятьях в библиотеке после семейного собрания.

Вальбурге от услышанного хотелось посмотреть на него строго — вложить во взгляд всю строгость, которой она обладала! Как же он не понимает! Оставить мастерскую? Остановить то, что десятилетиями налаживал и развивал Орион? Его наследие. Как ей тогда спать по ночам? Но вместо того, чтобы одарить его жалящим взглядом, она возвела глаза к потолку, будто изображая раздражение, в то время как в действительности пыталась заставить стоящие на глазах слезы вернуться восвояси.

— Нет, лучше бы ты мне иногда помогал, — ответила Вальбурга с налетом укора. — У тебя есть его смекалка. Да и спрос на рынке ты можешь понять лучше.

Регулус на неё горько посмотрел, сцепив зубы. До него только дошло, что было категорически нельзя советовать ей бросить артефакты.

— Тебе нужно прилечь.

— Мне нужно заняться детьми.

— Сегодня я займусь детьми, — не думая, выдал он.

Вальбурга благодарно кивнула, жмурясь от боли, встала с места и потрепала сына за плечо.

— Ты скоро будешь похож на йети, — сказала она, оглядев его. — Срочно нужно подстричься.

* * *

Общение с детьми всегда воодушевляло Регулуса — когда он, конечно, его не избегал. Это напоминало терапию.

Комната Гарри и Атрии была на четвертом этаже, рядом со спальней Вальбурги. Старая деревянная детская Блэков — самая теплая комната в доме. Здесь стояли две кровати замечательно подходящие для игры в прыжки на батуте из-за прекрасно пружинящих матрасов. Здесь же был и камин, огражденный защитными чарами. Ковры изумрудного цвета, застилающие поскрипывающий пол, который служил сигнализацией для леди Вальбурги — по скрипу она распознавала, что дети не в кроватях, и приходила отчитать их.

Вопреки традициям, леди Блэк не считала, что детей пора расселять по разным комнатам. Для начала, они не могли спать поодиночке — живое воображение рисовало всяческих монстров. Вампира, притаившегося за занавеской, или смеркута. Смеркута они боялись больше всего! Подумать только, летающий плащ, способный проглотить человека! Ночью каждая тень, скользящая по комнате, казалась им именно смеркутом. После того как дети дрожащими голосами поведали Драко о своем самом большом страхе, младшему Малфою полюбилось выкидывать на них из-за угла старые темные мантии из чулана. Естественно, и Поттер, и Блэк были перепуганы до чертиков. К тому же Гарри и Атрия мало-помалу начинали читать. Нередко малыши принимали прочитанное слишком буквально. Конечно, обвинять юных волшебников в том, что они видят то, чего на самом деле нет, было бы очень грубо. Магглы, например, часто грешили подобными высказываниями — а ведь это они, взрослые — слепые идиоты. Если маленький маггл замечал парящего в небе крылатого коня, владелец которого забыл обновить дезиллюминационное заклинание для своего питомца, магглы ни за что не верили своим детям, даже отправляли к психологу. Но Блэкам… Блэкам было бы очень опасно выказывать детям недоверие. Хотя бы потому, например, что дети таким образом со временем перестанут делиться с ними своими опасениями и страхами. А леди Вальбурге никак нельзя было упустить момент, если Гарри вдруг увидит за окном неизвестного — но в то же время такого знакомого — змееподобного человека без всякого намека на нос. Поэтому приходилось слушать и про вампиров, и про смеркутов, но в основном Кикимеру, ведь Атрии было наказано вызвать его при возникновении любых необычных шевелений, а «необычное», по мнению детей, случалось очень часто. С годами, удаляющими их от печального хеллоуинского происшествия, бдительность Вальбурги стала распространяться больше на воспитание детей. В данный момент эта задача вышла на первое место. Как вести себя в случае опасности, было отрепетировано с детьми на сто ходов, и Блэки здесь в любом случае не могли больше ничего улучшить. Неприступный дом, домовик на страже, портал для самого плохого развития событий. В конце дня леди Блэк жаждала остаться одна. Оставаться на все двадцать четыре часа в сутках с сорванцами — каждый из которых был ей по своему дорог — она не могла ни физически, ни морально, но позволить себе жить от них дальше, чем в соседней комнате, не решалась. Зато детям вместе было вполне комфортно. Это избавляло Вальбургу от головной боли, которой и так было предостаточно в её жизни.

Кстати, вы бы стразу поняли, почему детская называется «деревянной», едва взглянув на комнату: тут действительно было очень много дерева. По полкам с детскими книжками тянулись обвивающие их деревянные змейки. На сундуках с игрушками были высечены русалки и единороги. На шкафах, словно горгульи, сидели свирепые деревянные драконы.

На тумбочке между детскими кроватями стояли колдографии их родителей: Лили и Джеймс Поттер, влюбленно смотрящие друг на друга; Марлен Маккинон и Сириус, обнимающиеся на фоне Хогвартс-экспресса.

Гарри и Атрия по указу Вальбурги неуклюже расталкивали по сундукам раскиданные игрушки, а Регулус развалился на одной из кроватей, ожидая, пока уборка будет закончена.

— Ну, чем желаете заняться? — наконец-то спросил он, когда последний игрушечный гриндилоу был уложен на место.

Гарри и Атрия синхронно переглянулись и радостно выкрикнули:

— Рисовать!

— О, — Регулус прикрыл глаза ладонью от ужаса. — Только не это.

— Сириус снова подарил нам краски, — радостно сообщил Гарри. — Но леди Вальбурга не разрешала нам их открыть, заколдовала.

— Интересно, почему, — съехидничал Регулус, подметив, что после творческого сеанса детскую будет проще сжечь и отстроить заново, чем отмыть.

«Покупая детям что-либо, проверяй чертов состав!» — кричалку такого содержания мать отправила Сириусу в прошлый раз, когда он купил им краски для уроков с месье Робером.

Вальбурга и Нарцисса придумывали всё более изощренные способы, как занять детей с пользой для их развития, и отыскали где-то месье Робера для частных уроков рисования. Внушительное портфолио художника — точнее, его маленьких учеников — обещало научить Гарри, Драко и Атрию рисовать всё на свете. Месье Робер — быть может сам по себе и не самый талантливый художник, но однозначно талантливый преподаватель. Он учил детей использовать воображение и развивать концентрацию, что очень важно для колдовства.

Дело в том, что Сириус — по невнимательности, незнанию или попросту в спешке — купил краски для профессиональных художников, руководствуясь видимо тем, что «чем дороже — тем лучше». И те самые профессиональные волшебные краски имели в себе компонент, чем-то напоминающий эффект чар Вечного Приклеивания. Иными словами — нечто вроде Вечной Несмываемости.

Мало того, что дети заляпали себя до неузнаваемости, и их пришлось вести в Мунго к кожным целителям для отмывки. Мало того, что урок фактически был сорван, ведь Драко, хватаясь за живот, катался по полу и плакал от смеха после того, как раскрасил лицо Атрии в мухомор. Мало того! Так ещё и месье Робер серьезно пострадал — в целом, конечно, только его самолюбие и вера в свой педагогический талант. В общем, художник сбежал и даже отказался принять плату за занятие.

Кричалка вернулась назад нераспечатанной и с посланием: «Я не знаю, чего вы мне там пожелали, дорогая матушка, но желаю вам того же». О, Вальбурга тогда рассвирепела как грифон, отослав назад уже те самые краски. История умалчивает, какие именно слова она закляла для написания ими на заборе особняка, где жил Сириус. Известно только, что бедный Ремус Люпин потратил пару недель, перекрашивая забор во все цвета радуги. И всё равно проклятое послание каждый раз проявлялось поверх свежего слоя краски, пока оборотень не разобрал забор на дощечки и не поставил новый.

— Можно? — тихонько спросила Атрия, изобразив щенячьи глазки.

Регулус вздохнул.

— Да, — скрепя сердце согласился он. — Но только, — продолжал он, прервав ликование, — сначала несколько правил.

Дети нахмурились.

— Во-первых, — серьезно объявил он, смерив Гарри и Атрию поочередно строгим взглядом. — Вытирать за собой, если краска попадает куда-то за пределы вашего «шедевра».

Дети нехотя кивнули.

— Во-вторых, никаких швыряний краски в друг друга, никаких рисований на лице. И поможет вам Мерлин, если вы попытаетесь разукрасить меня.

Дети кивнули ещё с большим нежеланием и даже разочарованием.

— Даете слово?

По их личикам было понятно, что они ничего не могут обещать.

— Атрия?

— Да.

— Гарри?

— Даю слово.

— Мне взять с вас Непреложный обет?

— Нет! — завопили дети в один голос, подскочив от страха.

— Мы, правда, обещаем! — поклялся Гарри.

— Хорошо, — Регулус удовлетворенно улыбнулся, наблюдая за их детским испугом.

Иногда с этими детьми можно иметь дело только так. Это знала и Вальбурга, и даже Ремус Люпин. Но не Сириус — тот свято верил, что дети — этакие карликовые пушистики, а не проворные нюхлеры.

Справедливости ради, в основном они были самыми обыкновенными детьми — наивными и ранимыми. Плакали, обижались, капризничали. Как и все дети в мире.

Но эти двое не могли быть абсолютно «как все».

Во-первых, потому что они — маленькие волшебники, которые уже вовсю начали постигать свои возможности.

Во-вторых, не стоило забывать, кем были их родители. Взрывной, шебутной, неспособный усидеть на месте Джеймс Поттер и ответственная, заботливая Лили — очень сложно провести грань между моментами, когда Гарри поочередно примерял эти сущности. В один момент он увлеченно играл у камина, строя слова из кубиков; в следующий момент Гарри говорил Атрии, что ему всё осточертело, и игрушки полетели бы в огонь, не будь на камине ограничителя. А сама Атрия? Бедняжка, как же ей доставалось от Вальбурги, когда девочка показывала ей какие-то трюки из детского репертуара отца. Лицо бабушки сначала меняло оттенки с лилового на красный и обратно, а потом леди Вальбурга начинала орать, как венгерская хвосторога — сигнал, что всем нужно спрятаться. Атрия плакала, обнимала бабушку и просила прощения за своё поведения — вот что было для Вальбурги новым и заставляло её совесть шевелиться. Это уже был не Сириус, это была Марлен, которая роняла на пол кашу, не способная донести и ложки до рта, и падала на ровном месте, не смотря под ноги. На все эти сущности леди Блэк приходилось делать скидку. Она никогда не знала, кто из них её встретит сегодня.

В-третьих, хоть на их тумбочках и стояли колдографии родителей, им всегда не хватало ответов.

Колдографии по сути и не отвечали ни на что. Как ответить Гарри на вопрос «А как мои родители умерли?» Если на этот вопрос он не найдет ответ у Блэков, то найдутся другие люди, которые прольют на это свет, ведь каждый волшебник в Англии знал, что Поттеров убил Волдеморт, а Гарри стал единственным, кто выжил. Люди скажут, что он обязан знать, но решатся ли они сами рассказать подобное пятилетнему ребёнку, не разрушив в нем что-то важное?

«А почему я не умер?»

«А что такое смерть?»

Но хуже, вопреки предположениям, было с Атрией. Сириус запретил рассказывать ей о том, что одним майским днем её мать, дядю, дедушку, бабушку и остальных старичков убили Пожиратели смерти. О том, что не убили только девочку, спрятанную под полом на кухне. О том, что не было никаких причин убивать стариков и неспособных себя защитить волшебников. Никаких причин кроме одной — жажда крови и безумие. Этого нельзя было объяснить девочке, как и то, что друг папы раскрыл самому ужасному волшебнику в истории секрет, где находилась её мама. Просто потому, что старый друг папы хотел причинить папе боль.

А в-четвертых, чем больше правил появлялось в законодательстве дома на площади Гриммо, тем больше в них хотелось находить лазейки, и головы этих малышей действительно научились их качественно искать.

Как после всего перечисленного этих двоих называть обычными?

— Усаживайтесь уже, — поторапливал их Регулус, глядя на то, как дети возятся с бумажными листами и кисточками. — Вы должны быть в кроватях через час.

«Иначе матушка открутит мне голову».

Дети уселись за шахматный столик, покрыв черно белую доску принадлежностями для рисования. Столик вообще редко использовался по назначению. Играть дети ещё не умели, их забавляло только, как фигурки бьют и уничтожают друг друга. Даже более того — тот, чьи фигуры будут побиты, и есть победитель!

— Что будешь рисовать? — поинтересовалась Атрия у Гарри.

— Нарисую Сириуса!

— А я тогда дядю Регулуса, — тихо прошептала она, думая, что дядя Регулус не слушал.

«Чертов дядя Регулус всегда как-то избирался по остаточному принципу», — подумал он, понимая, что повод для ревности совсем глупый. И в то же время отделаться от этих мыслей было сложно. В памяти снова всплыл скандал пятилетней давности: «Тебе всегда надо было просто быть, а мне не видать этого всего, как своих ушей, даже если я в лепешку расшибусь!»

Ну, и где же опять этот Сириус? Всю грязную работу за него продолжали делать другие. Даже друга-оборотня своего запряг нянчиться с детьми, когда те ездили к нему гостить, а сам он на работе — это Регулус вычислил эмпирическим путём. Только и мог, что посылать подарочки и расшатывать установленную дисциплину. Естественно, в глазах детей дядя Регулус, Вальбурга и весь этот дом порой выглядели адом Данте.

Размышления здорово распалили Регулуса. Настолько, что он неожиданно для себя пришел к одной истине — чихать он хотел на мнение Сириуса по поводу приглашения к Макмилланам. Он детей этих видел в лучшем случае раз-два в неделю. Он не заботился о них, не думал о них и не ему решать, куда им ходить и с кем общаться. Чертов Сириус!

— Готово! — объявил Гарри, являя миру угловатого, как геометрическая фигура, и в то же время похожего на палочку Сириуса, выступающего против нашествия черных пятен.

— Это как папа сражается с дементорами?

— Да!

— Дементоры охраняют Азкабан! Зачем папе с ними сражаться?

По коже Регулуса пробежали неприятные мурашки. Гарри насупился.

— Покажи свой.

Она замялась.

— Я думала, что нужно не сражение.

— Показывай.

Атрия поджала губы и представила им картинку. Регулус, тоже похожий на палочку. По обилию полок и книжек можно сказать, что он сидит в библиотеке — с ногами на библиотечном столе!

Регулусу стало стыдно и смешно в одну секунду.

— Только не показывай бабушке, хорошо? — спросил он её.

— Она всё равно знает, — успокаивал его Гарри.

— И правда, — подытожил Регулус.

Дядюшка помог им прибрать всё без магии. Появился Кикимер, доложил, что ванные готовы.

Он вернулся с детьми назад. Те уже были в пижамах и с румянцем на лице. Регулус тоже воспользовался случаем переодеться и приготовил им какао. Давно он не спускался на кухню, и даже немного обрадовался этому.

— Рег, с леди Вальбургой всё хорошо? — спросил Гарри, укутанный в одеяло так, что торчала одна голова.

Атрия задремала, пока Регулус шарил на полках в поисках книжки со сказками.

— Да, конечно, Гарри. С ней всё будет в порядке. Она просто устала.

И вопрос, и ответ были больше для самого Регулуса, чем для Гарри.

* * *

Стрелки часов показывали далеко за полночь. Регулус притаился в своей спальне.

Выставляя оставшиеся пузырьки с Феликс Фелицис в тайник за картиной с морским пейзажем, Регулус перематывал в голове события, окунувшие его сегодня в мир, не имеющий логики. Он не мог сказать теперь, отправит ли кому-нибудь из родственников это зелье.

Его не покидало ощущение, что всё произошло слишком сумбурно. Пока Феликс действовал, Регулус думал о стольких вещах, что его бросало из крайности в крайность.

Он думал о крестражах.

Он думал о книге.

О своей жизни и судьбе. Об отношениях с братом. О Гарри Поттере и Волдеморте.

У него было столько вопросов, что везение будто разрывало его на части, ведя то к одной разгадке, то совсем к другой.

Всё, что он помнил о крестражах — они, вероятнее всего, должны быть ценными реликвиями. Всё, что он помнил о книге, находилось на куске пергамента, спрятанном в его кармане.

Он не мог объяснить, зачем ему надо было принимать приглашение на праздник или зачем ему понадобилось вдруг направиться в маггловский киоск.

Зачем ему надо было сиюминутно писать Сириусу?

Регулус чувствовал себя очень глупо. В своих воспоминаниях об этих трёх часах удачи он вел себя то как восторженный идиот, то как смутившийся болван. Только от одной мысли, что он в таком состоянии шатался по улицам и говорил с людьми, уже становилось стыдно.

Он сел за небольшой трехпалый столик, державший на себе гору из всяких наработок, схем и догадок, и прикрыл глаза руками, смотря сквозь пальцы на книгу, выступающую основанием для этой пирамиды.

«Те же руки, те же ноги, те же мозги, — снова размышлял он. — Что в таком случае дает волшебнику Феликс?»

И действительно, что такого нам может дать удача? Что-то такое, чего нам самим недостает?

Возможностей? Случая? Храбрости? Убедительности?

Каждый случай уникален, но иногда удача — это всего лишь вопрос недостающей уверенности в собственных силах, и оттого Регулусу Блэку было так сложно понять, приносит ли сваренное им зелье удачу или нет.

Он вывернул карман ещё не высушенной мантии и развернул почти полностью черный влажный комок. Сделать это, не порвав хлипкую материю, было сложно. Пергамент напоминал одну сплошную кляксу, и разобрать хоть что-то было абсолютно невозможным.

Блэк в ярости хлопнул по столу с такой силой, что хлипкий и без того перегруженный столик накренился. На пол покатилась крайняя стопка плотно утрамбованной писанины, а в дверном проеме появился Кикимер.

— Хозяин?

— Всё в порядке, Кикимер, — начал отмахиваться Регулус, в то время как злоба и отчаяние душили его подобно змеям.

Бесполезный мокрый пласт шмякнулся на пол вверх ногами, немного сложившись. Единственный кусочек текста в середине, прямо на сгибе того, что когда-то называлось пергаментом, не был затронут чернильным наводнением. Там было то самое «недоразумение из трех символов». Оно отпечаталось слева направо и предстало перед Регулусом в перевернутом состоянии.

Блэк почувствовал как задергалась бровь, когда на зеркально отраженной, вверх тормашками перевернутой половине он смог прочитать среднеанглийское слово «дар», врезавшееся ему в глаза на скорости поезда.

— …Письмо от хозяина Сириуса, — закончил отчитываться домовик, пока Регулус совершенно его не слушая, пялился на бесформенную массу.

Опомнившись, Блэк мгновенно выхватил конверт из рук Кикимера:

Один есть.

Сириус