Обыкновенное чудо (гет)

Ретт просыпается с тяжелой головой, и дело не только в похмелье — по правде сказать, похмелье — это последнее, что его сейчас тревожит.

У Ретта в душе тяжелый кризис происходит; он остро переживает осознание того факта что Скарлетт ему принадлежать — не будет никогда. И эта ночь данный вывод не опровергла, а подтвердила. Это не имеет значения, что он не просто овладел ею после столь долгого перерыва — что ему удалось вынудить ее откликаться на его ласки и отдаваться этим ласкам всерьез, по-настоящему. Ретт вчера сам говорил, как мало значит телесное; телом ее он овладеть способен, душой — нет.

Да полно! Есть ли у Скарлетт вообще душа? Ретту с каждым месяцем все острее кажется, что он обманулся, что за яркой картинкой скрывается пустота. Скарлетт привлекла его с первого же взгляда, с первой же встречи — своим темпераментом, своей силой, яркостью своего характера. Ретт в ней личность разглядел, живую, яркую.

Но брак с ней принес Ретту одно разочарование. Чем ближе он узнавал Скарлетт, тем несомненнее становилось: за всем этим — пустота. Вся ее сила, вся ее яркость — это лишь внешняя картинка, видимость. А за душой у Скарлетт ничего нет, она любить не способна, она только себя любить может. На Ретта у нее в сердце никогда места не хватит.

Ретту эту правду принять — мучительно.

Ретт считал, что ему повезло встретить женщину, равную ему по силе духа и по мощи характера. Ретт в Скарлетт разглядел спутницу, партнера, друга, соучастника. Ему признать, что все обманка, что он сам себе такую Скарлетт в голове нарисовал и в собственную фантазию влюбиться — смертиподобно.

Ретт в душе Скарлетт огонь любви зажечь отчаялся; он уже не верит, что их брак спасти можно, он руки опустил окончательно.

…Ретт не знает, что Скарлетт полночи не спала, и лишь под утро задремала. Ретт не знает, какие Скарлетт этой ночью мысли думала, что в его словах расслышала, какие выводы сделала.

А у Скарлетт потрясение глубочайшее, всю ее душу перевернувшее. Скарлетт двумя вещами потрясена столь глубоко, что опомниться не может.

Первое, что ей разум перевернуло — признания Ретта вечерние. Скарлетт красавица невообразимая, и мужское вожделение ей не вновь; она всегда простодушно полагала, что Ретт на ней только от того и женился. Ретт никогда не казался Скарлетт человеком, способным на любовь; ей ни разу в жизни не пришла в голову мысль, что он ее — любит, а тем паче — что он о ее любви мечтает. Скарлетт это дико невообразимо: этот циник Ретт Батлер — и любовь? Скарлетт поверить не может, но во лжи его обвинить не пытается — она по опыту знает, что спьяну язык все выбалтывает, что на сердце держится.

Чем больше Скарлетт свои воспоминания о Ретте перебирает в голове — тем яснее понимает, что нет и не может быть другого объяснения его поступкам, как любовь. Скарлетт этим открытием потрясена непомерно; она собственной слепотой потрясена. Как удобно было считать Ретта отменным мерзавцем, не способным на чувства! Как непонятно, что же делать теперь?

Скарлетт эгоистка, конечно, изрядная, но эгоистка тщеславная, и любовь такого человека, как Ретт Батлер, ей льстит немало. Скарлетт еще не знает, что это не просто приятное ощущение собственной женской победы над сильным мужчиной; Скарлетт еще не отдает себе отчета в том, что сердце ее оказалось тронуто этим чувством, что она этого чувства жаждет всей душой и разделить его хочет. Для Скарлетт и без того потрясений достаточно, поэтому это пока от ее мыслей сокрыто.

Ведь у Скарлетт и второй повод для переживаний есть — сегодняшняя ночь!

Видит Бог, Скарлетт всегда считала супружеский долг ритуалом крайне неприятным, необходимым лишь мужчинам. У Скарлетт три мужа было, и ласки каждого из них она лишь с отвращением вспоминает.

Такого, как этой ночью, со Скарлетт никогда не случалось, и она не знает, как на свои реакции смотреть теперь. Скарлетт и вообразить себе не могла, что можно такие переживания испытывать, что ее тело может стать таким мягким и непослушным в теплых руках мужчины, что ее сердце может таким стуком захлебываться, что у нее дыхание перехватывает и голову кружит; Скарлетт даже вообразить себе не могла, что такое — бывает.

Что она понимала точно — так это то, что благовоспитанные леди не могут так над собой контроль терять и столь бесстыдно себя в постели вести; и что благовоспитанные джентльмены никогда не допустят, чтобы с леди подобное происходило.

Но муж-то у ней отнюдь не джентльмен; а она, Скарлетт, определенно, как и всегда, весьма далека от образа идеальной леди.

И сегодня Скарлетт впервые в жизни полагает, что, если благовоспитанные леди не должны испытывать того, что этой ночью испытала она, и вести себя так, как Ретт вынудил ее себя вести, — да уж, она совершенно точно не хочет быть благовоспитанной леди.

Скарлетт для себя впервые радости плотской любви открыла; и ей теперь это терять не хочется, ей, напротив, страстно желательно эту область теперь полнее исследовать.

Скарлетт полночи свои мысли новые передумывает, и чем ближе к утру — тем больше ей хочется продолжения сегодняшней ночи. Скарлетт уже в голове своей планы придумывает, как бы снова в одной спальне с Реттом ночевать; она не знает, что он прямо противоположные ее мыслям планы вынашивает, и всячески продумывает, как бы от нее уехать и жить отдельно. Недопонимание между ними огромное: Ретт считает, что своим срывом загубил все вконец — если было, что еще губить, — а Скарлетт в будущее смотрит смело, и в этом будущем себе обещает стать куда как более приятной и ласковой супругой.

Тут бы и конец их отношениям — так и не начавшимся отношениям — но, когда Ретт пытался из рук Скарлетт выпутаться и улизнуть, та почти проснулась, и спросонья вцепилась в него мертвой хваткой. После бессонной ночи Скарлетт прийти в себя трудно, у нее разум еще во снах пребывает, она еще подумать о своих действиях не успевает всерьез; обнимает Ретта изо всех сил и неосознанно к его губам губами тянется.

Ретт ее порывом обескуражен и шокирован. То, что ночью ему удалось заставить ее забыться, он на счет своего искусства обольстителя относит; но с утра-то он от нее не ласки, а ругани ожидает. Однако же не таков человек Ретт Батлер, чтобы шанс упускать! Раз нежные губы ему любезно предлагаются — не избежать этим губам поцелуя! И не только поцелуя, естественно; так что пробуждение у Скарлетт выходит самое неожиданное.

После такого начала утра бежать из дома кажется Ретту уже не столь хорошим планом; он не понимает, что в головку Скарлетт взбрело, но упускать момент не намерен. Завтрак велит в комнату подавать, а сам на жену глазами смотрит новыми, любопытство так и светится в них — что это у нее за смены настроения неожиданные?

Скарлетт его гляделки смущают безмерно; у нее голова уже ясная, и теперь за свое поведение она стыдится безмерно. Одно ей оптимизм внушает — подумать о ней хуже, чем он уже подумал, Ретт не сможет, поэтому переживать о клочках своей репутации бессмысленно.

— Я ведь повела себя не как леди? — на всякий случай уточняет она, пытаясь избавиться от неловкости под его изучающим взглядом.

С мягким знакомым смешком, — и как это она столько лет не слышала ласку, которой в этом смешке все пронизано? — он отвечает:

— Со всей определенностью заверяю тебя, что да, в отличии от абсолютного большинства леди ты оказалась небезнадежна в этих забавах.

У Скарлетт после столь бурной ночи настроение благодушное, и она склонна его слова расценивать как комплимент, а не как оскорбление, — и только тут до нее доходит, что половина его слов, принимаемых ею за оскорбления раньше, было именно что комплиментами.

— Даже не знаю, стоит ли мне беспокоиться на этот счет, — бросает пробный шар она.

Он с хмыканьем садиться на постели, смотрит на нее весело:

— Я бы предпочел, чтобы ты по этому поводу не беспокоилась.

— Вот как! — сходится у Скарлетт в голове картинка. — Так вот чем привлекают мужчин те женщины? — спрашивает она.

Ретт смеется задорно:

— Да, дорогая, именно этим. По правде сказать, мало какой мужчина может похвастаться, что его жена способна на такие подвиги!

Тон у него насмешливый привычно, но Скарлетт за ним несомненно читает и удивление, и восхищение.

— Что ж! — философским тоном резюмирует она, нарочно соблазнительно потягиваясь. — Полагаю, это как раз тот случай, когда я несказанно рада, что мы оба — мерзавцы.

Смех Ретта столь заразителен, что она смеется тоже. Когда он привлекает ее к себе, в глазах его она видит восторг неприкрытый:

— Неужто я смею надеяться, что сегодняшнее ночь не станет одиноким исключением?

Она смело и откровенно прижимается к нему и сама, первой, целует.

В голове у нее ни одной мысли об Эшли нет; в голове ее, и не только в голове, в каждой жилочке, в каждой клеточке — только Ретт, Ретт, Ретт.

Скарлетт еще не знает, что сегодня ее многолетней любви к Эшли Уилксу пришел конец.

Ретт еще не знает, что сегодня сделал первый шаг к тому, чтобы завладеть не только телом Скарлетт.

Между ними непонимания так много, что одна ночь ничего изменить не в силах; но даже самая длинная дорога начинается с первого шага.

У Скарлетт теперь причина есть общества Ретта искать — причина, нельзя не согласиться, совсем даже не достойная, но все же она куда лучше, чем вообще никаких. У Ретта теперь искорка надежды есть на ответное чувство — искорка, прямо признаем, слабенькая, но раньше и такой не было.

Ни Скарлетт, ни Ретт не осознают, что этим утром их брак на ниточке висел — и готов был уже рухнуть в бездну и разрушиться. Да и, вправду сказать, были ли их отношения до этого браком — или только так назывались?

Романтики вроде Эшли наверняка сказали бы, что брак должен зиждиться на взаимном уважении и глубоком духовном чувстве; что телесное в браке — дело второстепенное, а брак, который на влечении подобного рода основан — обречен изначально.

Какое счастье, что ни Скарлетт, ни Ретт — не романтики! Они оба люди конкретные, и им как раз через телесное друг друга узнать проще. Скарлетт за пару ночей о характере Ретта Батлера узнала больше, чем за все годы знакомства, — Скарлетт в его словах лишь насмешки, приправленные цинизмом, видела, Скарлетт в его поступках лишь расчет и стремление к выгоде видела. А здесь, где у нее только теплые руки его, только нежные губы его, — она ни насмешки, ни расчета не видит, она Ретта настоящего видит, такого, каким он никому не показывается.

Ретт, много лет потративший на изучение Скарлетт, признать сам с собой должен, что все эти годы впустую потрачены были — ни капельки он Скарлетт не знал, только внешнюю оболочку видел, только защитные ее рубежи бесчисленные, которыми она себя так окружила — близко к ее душе не подберешься. Ретту Скарлетт потому и стала пустой казаться, что он лишь эту защитную оболочку наблюдал, лишь с нею мог взаимодействовать. А теперь-то она эту защиту приспустила, и за ней открылось — настоящее, живое, трепетное. В Скарлетт жажда нежности была бездонная, Скарлетт в своей потребности быть любимой и защищенной — хрупка беспомощно и невыносимо. Ретт и подумать не мог, как же она уязвима немыслимо; Ретт раньше только ее показную силу видел, за которой она скрывала свою потребность слабой быть и оберегаемой.

Скарлетт жизнью поломана изрядно; Скарлетт уже много лет как знает: слабой быть нельзя, если она себе слабость позволит — платить за это не только ей придется, но и всем, кто от нее зависит, и платить — жестоко. Скарлетт свое сердце в такую броню заковала, что в жизни никому не пробиться. У нее страшная та война не закончилась — Скарлетт до сих пор воюет отчаянно, неистово.

Скарлетт впервые в жизни для себя открывать стала, что — можно не воевать. Что есть рядом человек, который не обидит, боли не причинит, по больному месту бить не станет, а, напротив, собою его загородит, защитит.

Скарлетт в жизни себе позволить слабости не могла, и теперь падает в новое чувство обреченно и отчаянно — она по-другому не умеет, она в чувствах всегда неистова. Скарлетт сама не замечает, когда отношения с Реттом ее душу затронули — то ли их вечерние разговоры откровенные виноваты, то ли их нежности утренние, деликатные, тонкие, то ли просто его взгляд теплый, ласкающий, в котором ее сердце отдых и отраду нашло.

Ретт в Скарлетт глубины открывает неизведанные, такие, о которых ни она, ни он не подозревали даже. Ретт привык Скарлетт холодной считать, равнодушной — он и не ожидал в ней такую потребность любить и быть любимой обнаружить. Ретт открытием своим потрясен до глубины души; даже насмешливость свою смягчил изрядно — в страхе ее открывающуюся ему доверчивость спугнуть. Ретт бы в Скарлетт влюбился неминуемо и смертельно, если бы и до того не был в нее влюблен всей душою.

Скарлетт от этой любви преображается. Скарлетт сама любить не умела, это правда; но, стоило ей лишь любовь Ретта к себе внутрь допустить — как ее сердце к этой любви потянулось неистово. У Скарлетт по любви тоска острая, невыносимая. У нее в нежности потребность глубокая, невосполнимая. Она в Ретте раньше любви увидеть не способна была — слишком он далеко держался, слишком отстранено; а теперь — ближе некуда, а теперь от нее стук его сердца не укроется, дыхание его горячее не спрячется. Скарлетт в каждой ласке его читает: люблю, люблю, люблю! — и сердце у нее восторгом и благодарностью захлестывается.

Скарлетт впервые в жизни чувствует себя любимой и нужной; и сердце ее на это чувство отзывается глубоко и сильно. Скарлетт сама любить не умеет — она сперва просто любовь Ретта разделяет, его чувством напитывается, сквозь жилы свои пропускает, в сердце свое впитывает, как цветок воду пьет. И, как тот цветок, сердце ее от любви Ретта расцветает — и само становится на любовь способным.

Скарлетт еще не знает, что через эту любовь сама себя обрела, что вся ее жизнь теперь переменится; а вот Ретт уже чувствует, что они стоят на пороге чего-то нового и манящего.

Хорошо, что Ретт не романтик, и согласен был начать с простого и доступного Скарлетт, чтобы потом провести ее к чему-то большему.

Хорошо, что у Скарлетт разум всегда превалировал над благовоспитанностью, и она решилась быть совсем не леди — и, к своей неожиданности, обрела на этом пути тот мягкий внутренний свет, который всегда наполнял Эйлин и делал ей той самой леди.

Хорошо, что путей к любви — тысячи, и каждая пара может отыскать тот самый, который — ведет к их любви.

Хорошо, что на парусах Разума ветер Чувств уносит нас в самим себе настоящим — уметь бы только ставить эти паруса да этот ветер в них ловить!