Сильванские луны. Часть вторая: Сеющие ветер (гет)

Служанки-кошки нравились Царевне куда больше людей.

Здешние горничные позволяли себе шушукаться у неё под дверью. На их счастье, Царевна не слышала, что именно болтали эти гадюки, но — о! — могла вообразить! Дома она запустила бы в них чем-нибудь, но здесь, во дворце её величества Регины Оттийской, Чародей и Царевна были гостями. Причём, похоже, не самыми желанными...

Их приняли спокойно и прохладно, и её величество даже не сразу нашла время, чтобы удостоить их личной беседой. Царевне думалось, что монархам, величающим себя братьями и сёстрами по королевской крови, пристало проявлять друг к другу больше любезности, но Регину, наверное, можно было понять. У папы и то не оставалось ни минутки свободной от всех этих противных государственных дел, а ведь Оттия размером как три Сильваны...

Чародей предупреждал свою спутницу: они могут рассчитывать только друг на друга. Он велел ей ничего не бояться, всегда быть настороже — и лишний раз от него не отходить. Напоминать было не обязательно. Даже забудь Царевна, что он не может колдовать, когда они порознь, она всё равно льнула бы к нему — до того неуютно было одной в чужих и гулких сводчатых залах. Не то чтобы это место её пугало, но здесь она чувствовала себя даже не лодкой, а щепкой, маленькой щепкой в открытом море, которую несут волны...

Чародей был её якорем. Если никто не видел, она брала его за руку, и это помогало.

Первым делом в Леокадии Царевна отправила весточку отцу. Вина точила её, как капающая вода точит камень — тихо, но непрерывно. Какая она гадкая, гадкая девчонка! За всё это время ни разу не вспомнила о папе — не подумала, что он может о ней волноваться... Когда отец в гневе разбил своё зеркало, Царевна отшатнулась и закрыла лицо руками, но не от страха. Она заслужила. Она сама это заслужила. Он не терпел неповиновения, и на сей раз его любимая дочь, кажется, перешла черту...

Царевна не знала, сможет ли он её простить. Она так привыкла к тому, что папин маленький медвежонок всегда получал то, что хотел... Но, в конце концов, папа ведь не собирался держать её взаперти всю её жизнь! А если и собирался — что ж… тем хуже. Потому что она была не согласна.

Она вовсе не хотела расставаться с отцом навсегда. Эта мысль сама по себе была такой тяжёлой, что могла раздавить. Но, хоть и выросшая на наивных сказках, Царевна слишком хорошо понимала: Чародею нельзя в Сильвану. Им ни за что не позволили бы быть вместе; вернуться домой значило расстаться с ним навсегда. Выбор между отцом и любимым напоминал какую-то старую трагедию, в конце которой героиня глотает яд или бросается с водопада, но Царевне не пришлось страдать и метаться. Вина и совесть были бессильны — её сердце и её тело выбрали за неё.

Её сердце и её тело хотели быть с Чародеем.

Сегодня её величество Регина наконец соизволила их принять. Истинная женщина, она понимала, что Царевне не хотелось бы предстать перед ней в неподобающем виде, и позаботилась с утра прислать ей куафёра и новое платье. Прекрасный наряд винно-красного цвета был таким узким в талии, что Царевне показалось, что горничная просто-напросто пытается задушить её корсетом. И распущенных волос, как ей объяснили, в Леокадии давно уже никто не носил, так что напудренный мастер гребня и ножниц, на разные лады расхваливая её «великолепные, чу́дные локоны», сложил их в высокую причёску. Белокурая башня выглядела прелестно, но оказалась неожиданно тяжёлой, воздух холодил непривычно открытую сзади шею, и Царевна вдруг поняла, что тоскует по своему капору и по старому дому в горах...

Конечно же, говорить всё, что нужно, предстояло Чародею; от Царевны требовалось только присутствовать. Он ещё раз напомнил ей: никто не должен знать, что друг без друга они бессильны. Им нужна была защита Регины — но нужна была и защита от неё, потому что только в сказках королевы раздают свою помощь просто так...

Белый и строгий, лишённый всякой роскоши, кабинет её величества смотрел на набережную реки, и дневной свет в окнах без штор казался жёстким и голым. Должно быть, под таким как раз хорошо подписывать указы и решать судьбы людей, которых ты сама никогда не увидишь... Царевне почему-то вспомнился её сад. Она чувствовала себя так, словно с тех пор, как она покинула дом, прошло уже сто тысяч лет. Она не знала, жалеет ли.

Регина Локки появилась на свет всего на несколько лет раньше, чем Царевна, но властительная осанка и гордо сжатые губы с крохотной презрительной морщинкой в уголке заставляли её казаться старше. Чёрные волосы, блестящие, как металл, оттеняли снежную белизну кожи; коса обвивалась вокруг головы, словно корона. В кабинете не топили — Царевна мельком услышала от прислуги, что у её величества есть свои маленькие странности, — и поверх узкого серого платья плечи женщины обнимала белая накидка с горностаевой опушкой. Царевна всё смотрела на неё и вдруг поняла, на кого похожа эта женщина — на чайку. На черноголовую, белокрылую чайку с герба её семьи...

Что сказал бы папа, знай он, где сейчас его дочь?..

Когда посетители вошли, Регина стоя просматривала какие-то бумаги за своим столом и не повернула к ним головы. Прежде, чем она обратила на них внимание, Царевна успела оглядеть просторный, почти пустой кабинет. Приоткрытая дверь в его дальнем конце вела в смежную комнатку; там на кушетке сидели две девушки. У одной были короткие вьющиеся русые волосы; одетая в серебристый жилет и облегающие штаны до колен, словно юноша, она скучающе смотрела в окно, по-мужски закинув одну ногу в белом чулке на другую. Вторая, в бледно-голубом платье с плоёными оборками на груди, вышивала бисером. Дворцовая прислуга была одета совсем не так, да эти двое и не походили на простых горничных. Кто же они тогда? Приближённые королевы? Та, что в брюках, посмотрела на вошедших; Царевна попробовала ей улыбнуться, но девушка лишь скользнула по ней равнодушным взглядом и отвернулась снова. Другая, с пяльцами, даже глаз не подняла.

— Мне доложили о цели вашего визита, — заговорила Регина без приветствий. — Вы хотите стать моими… союзниками. Что ж, я готова это обсудить. Что вы мне предлагаете? Только, пожалуйста, покороче. Без лишних слов.

Чародей был чуть бледнее, чем обычно, но выглядел совершенно спокойным.

— Я могу колдовать, не боясь умереть, — просто сказал он.

Её величество слегка приподняла брови.

— Рада за вас. Откуда мне знать, что это не ложь?

Чародей пожал плечами.

— Если я лгу, то едва ли смогу скрывать это долго, правда?

Женщина, стоящая перед ним, была королевой, но в его тоне не было ни капли робости, и Царевна невольно залюбовалась тем, какой он храбрый.

— Действительно, — прохладно сказала Регина. — Ладно. Насколько мне известно, взамен вы двое просите защиты от сильванских властей?

— Именно, — кивнул Чародей.

Её величество скрестила красивые руки на груди. У неё были остро отточенные, ничем не покрытые бело-розовые ногти.

— Вам не приходило в голову, что я могу не захотеть укрывать человека, которого ищет Клавдий Иллеш? Отношения наших держав сейчас несколько… натянуты, но это не повод думать, что я хочу усугублять дело ещё больше.

Чародей вполголоса рассмеялся.

— Больше уже некуда, — сказал он. — Перестаньте, все и так давно уже знают, что вы ждёте этой войны.

Регина вздохнула с тенью раздражения — лишь с тенью.

— Пусть так, — спокойно согласилась она. — Но победить я могу и без вас. Иначе не стала бы нарочно подливать масла в огонь, правда? Несложная арифметика. Даже со всей вашей предполагаемой магией, зачем вы мне?

Она пристально смотрела на Чародея, но тот не отвёл глаз.

— Для экономии, — ответил он. — Хороший монарх не бросает на ветер людей и деньги, ведь так?

Женщина улыбнулась.

— Вы, кажется, вздумали учить меня, как быть королевой? — хмыкнула она. — Я вас умоляю, боги давно дезертировали, но побойтесь вместо них хоть кого-нибудь, господин... Да, кстати, как вас зовут?

— Это важно?

Её величество повела плечами.

— Нисколько. Мне всё равно.

Она снова отвернулась и занялась документами на столе. Чёткий очерк её красивого лица был как край лезвия — как холодная и острая кромка тонкого льда...

— Если вам правда очень хочется за меня воевать, — равнодушно сказала Регина, не глядя на них, — то, так уж и быть, я найду для вас работу. Если вы принесёте мне пользу, не умрёте и не сбежите, то после заключения мира мы посмотрим, что я смогу для вас сделать... и что захочу.

Чародей сжал губы.

— Какая... изящная формулировка, — проговорил он. — Но мне хотелось бы иметь гарантии.

— Не сомневаюсь, — кивнула королева. — Мне бы тоже хотелось. На вашем месте. Но я — на своём, и я собираюсь заключить тайный союз с человеком, которого вижу впервые в жизни. Вы не хуже меня понимаете, что ни о каких гарантиях не может быть и речи. Если это вас не устраивает, то я вас не держу. Охрана у дверей стоит только на случай, если вы вдруг кинетесь на меня с ножом для бумаг.

Чародей ответил не сразу. Какое-то время он пристально, напряжённо смотрел, как Регина невозмутимо, словно она здесь одна, разбирает корреспонденцию на своём столе...

— Какая вы гордая и важная, — вдруг сказал он вполголоса, словно сам себе. — Пари держу, вы не были такой гордой и важной, когда в пятнадцать лет шлёпнулись в грязный пруд...

Что он имел в виду? Царевна в недоумении воззрилась на возлюбленного. Регина на миг застыла и резко, слишком резко обернулась к нему.

— Откуда?!.. — потребовала она, и её голос дрогнул от сдержанной ярости. — Откуда ты это знаешь?! Ты не мог этого видеть, там ведь никого не было, кроме-...

Она побледнела и с невольным вздохом отступила на шаг назад. Её лицо выразило растерянность и испуг, в изломе беспомощно взлетевших бровей на секунду проглянуло что-то, похожее на страдание...

— ... Гвидо!.. — выдохнула Регина, смотря на Чародея широко раскрытыми неверящими глазами.

Когда она произнесла это имя, Чародей судорожно вздохнул и покачнулся, словно его ударили. Перепуганная, Царевна метнулась было к нему, но голос королевы остановил её на полпути.

— Вы... пока свободны, — её величество уже взяла себя в руки и теперь обращалась к девушкам за дверью. Те подняли головы, но с места не двинулись. — Ну! Вы слышали, что я сказала! Вон отсюда. И проводите барышню в её комнату. И... велите страже у дверей ждать в конце коридора, пока я не позову, — Регина глубоко вдохнула, расправила плечи и властно объявила:

— Я хочу наедине поговорить... с моим братом.

Девушка в платье отложила пяльца и беззвучно проследовала к двери, явно ожидая, что Царевна к ней присоединится. Растерянная и встревоженная, та с немым вопросом обратила глаза на Чародея, которого ей было страшно оставлять здесь одного, но он поймал её взгляд и чуть заметно кивнул. Тогда Царевна сжала губы и вышла, подчиняясь приказу.

Она шагала по коридору, не чувствуя пола под ногами, не видя, куда идёт.

Гвидо. Неужели это было его имя? Оно звенело у Царевны внутри, как колокол на башне — Гви-до, Гви-до, эхом откликаясь на каждый удар её взбудораженного, несущегося вскачь сердца...

За всю дорогу до отведённых гостям покоев девушки по обе стороны от неё не проронили ни слова, сопровождая её бесшумно и неотступно, как тени.

Чародей давно знал, что на свете есть два вида людей. Бывают люди-самородки, которые верят, что им не нужен резец мастера; такие бросают себя другим как есть, со всеми прожилками и сколами, и именно в этой яркой, природной безыскусственности — их сила и красота... Но бывают другие. Те, кто обтачивает себя и шлифует — кто точно знает, какие стороны они хотят показать остальным, какими гранями ослепить. И остаётся только гадать, что прекраснее и страшнее: дикий лесной пожар — или тонко отточенное перо, которым можно подписать помилование и приговорить к смерти...

Он смотрел на её величество и гадал, во сколько той приходится просыпаться. Причёска, полировка ногтей, умащивание кожи — всё это наверняка занимало целую вечность. Чародей по опыту знал, сколько сил приходится вкладывать в то, что кажется людям лицом, данным тебе от рождения. Нельзя быть красивым от природы. Привлекательным, обаятельным, здоровым — можно, но таким красивым, как эта женщина — никогда. Регина выстраивала себя, как ледяную башню — как войско, готовое к бою. Не из тщеславия, но потому, что понимала: куда сложнее благоговеть перед своей королевой, если у той плохо сидит платье...

Чародей много слышал о Регине Локки — как и любой бездетной вдове, оттийский закон вернул ей девичью фамилию. Для королевы её величество была страшно молода, но она успела достаточно проносить свою корону, чтобы все поняли, что́ она за птица. Эта чайка знала, чего хочет, и её коготки держали добычу крепче соколиных. О ней говорили разное, и говорили много: одни хмыкали, что женщине место на кухне, а не на троне, другие сквозь зубы шипели «выскочка! интриганка!», но нередко можно было услышать: «Хвала небесам, что нами правит она, а не Юэн Дордь!».

Оттия была непосильной ношей для слабых рук — Юэн бы не удержал. Его молодая жена приструнила продажных чиновников и заставила князей, мечтающих о привольной жизни при изнеженном короле, со злости подавиться своими бородами. Недовольных хватало, но её величество надёжно опиралась на лучших людей, из которых вышла. Жёсткая и непреклонная, зато — и поэтому! — способная не дать стране развалиться на куски — многие считали, что именно такая королева им и нужна...

Проситель не тешил себя пустыми надеждами: в жилах Регины не было ни капли щедрой крови Дордей, один из которых когда-то подарил другу и соратнику целую провинцию. Можно было не сомневаться: им с Амалией ничего не достанется даром.

Принимая особых гостей, её величество не доверяла обычной охране, и в соседней комнате скучали две королевских волшебницы. Колдовать в Оттии дозволялось только по особому разрешению монарха; Чародей мог биться об заклад, что где-то далеко, в лесах и степях, это правило нарушается сплошь и рядом, но в городе с преступившими закон разговор был короткий. Сама Регина, конечно, держала у себя сколько-то отменно обученных магов — по слухам, исключительно женщин. Чародею, признаться честно, не слишком улыбалось стать первым мужчиной в этом цветнике. Он очень надеялся выторговать себе право не давать ей никаких присяг.

Девушки за открытой дверью едва ли были старше Амалии. Поговаривали, будто одно из условий их присяги налагает вечный обет молчания...

Правильно ли он поступил, когда пришёл сюда? Что́ Регина попросит у него взамен за защиту от разъярённого медведя? Не то чтобы Чародей сейчас мог выбирать. Этой женщине единственной было под силу построить мир, в котором один маг, зашедший слишком далеко, и одна глупенькая кукла смогли бы жить, не скрываясь. Печальная правда всё равно оставалась правдой: теперь, когда всё обернулось вот так, они не смогут вздохнуть спокойно, пока Сильваной правит Клавдий Иллеш...

Чародей не знал, понимает ли это его дочь. Он не молчал об этом нарочно, но и не говорил напрямик — потому что боялся, что, если до Амалии дойдёт, она его покинет. Молчать было так же мерзко, как и лгать, если только не хуже, но...

Он не мог объяснить, почему то, что случилось, случилось. Просто Регина отвернулась, и Чародей вдруг услышал что-то в её резном профиле, в том, как идёт белое к её белой коже... и, словно чужими глазами, увидел одряхлевший сад, чёрный пруд и коварную наледь на плитах дорожки.

А потом его сестра его узнала, и этого хватило, чтобы он сам узнал себя.

Это было как падать с лошади, напуганной молнией, ударившей в вершину Малльморского холма. Это было как первая ночь, которую он провёл с женщиной — как первая пощёчина, полученная от женщины — как свет, внезапно от стены до стены озаривший сумрачную библиотеку, когда Галль, красуясь перед приятелем, никогда не видевшим магии, зажёг люстру хлопком ладоней...

Если то, что говорили про смерть, было правдой, то это было похоже на смерть — вот только вся его жизнь не пронеслась перед ним с начала до конца, а полыхнула разом, как сухая трава, ослепила, выбила воздух из лёгких. Жизнь Гвидо Локки, брата правящей королевы. Тридцать один с лишним год, уместившийся между двумя ударами сердца...

Чародей — Гвидо — не знал, как остался стоять на ногах. Как нашёл в себе силы вспомнить об Амалии и сделать ей какой-то знак — если честно, ему сейчас было не до её испуга. Слава богам, Регина отослала всех посторонних, ему сейчас даже самого себя и то было слишком много...

Когда они остались одни, Регина длинно выдохнула и оперлась обеими руками на спинку своего стула.

— Значит, я всё-таки не единственный ребёнок в семье, — сказала она. — Я знала. Всегда знала, что дальновидные папенька с маменькой просто не могли не принять мер на случай, если Юэну взбредёт в голову родиться Юиной... Всевидящие! Мой брат — зачарованный принц! И что, скажите на милость, мне теперь с этим делать? Пойти уколоться веретеном? — королева глухо рассмеялась. — Про́пасть! Этот нелепый старик Альберт даже не смог заколдовать тебя как следует! Не устаю удивляться, как эти Дорди вообще сумели триста лет продержать свои задницы на троне...

— Альберт, — тупо повторил Гвидо. Он не знал, сколько времени ему придётся заново привыкать к тому, что у него есть имя. — Так это сделал сам Альберт?..

Он мог бы и не спрашивать. Теперь-то он вспомнил: Гвидо Локки стал магом без королевского позволения. Двадцатилетний дурак благородных кровей, не знающий, к чему себя применить, плевал на все обещанные наказания, а магия затягивала. С того самого дня, как Риггет Галль, маг к личным услугам его величества, по секрету рассказал будущему Чародею, что́ может волшебство, оно не давало Гвидо покоя. Он сам не заметил, как через год-другой начал писать свои заклинания по образу и подобию десятков, вычитанных из книг. Королевскую библиотеку ревностно охраняли от посторонних, но именно тогда он выяснил, что деньги родителей и приятель-волшебник открывают любые двери...

Откуда Альберт узнал? А, впрочем, какая теперь разница. Мало ли, откуда — Риггет, такой же молодой и безголовый, признался сам, библиотекарь проболтался, слуги подслушивали под дверью... Это должно было случиться, не раньше, так позже. В то время Гвидо Локки не утруждал себя лишней осторожностью. Он, помнится, имел очаровательную привычку считать себя самым умным...

Но, боги, подумать только, неужели его прежнее величество умудрился так ошибиться в формуле? Все знали, что старина Альберт и сам приколдовывает на досуге, но, Всевидящие, кем надо быть, чтобы пытаться стереть у человека память о чарах, которых тот знать не должен, и случайно уничтожить всё, кроме них? В сильванских волшебных школах давным-давно додумались до способа лишать магических знаний, не разрушая лишнего. Вряд ли Альберт знал это заклинание, сильване держали свои изобретения в тайне, но всё-таки, всё-таки!..

Регина выпрямилась.

— Я скажу тебе больше: он намеревался казнить тебя на пару с этим твоим Галлем, — хмыкнула она. — Но Юэн просто на руке у него повис. «Отец, но как же так, ведь он брат моей невесты, ведь она не простит, будь милосерден!» — она язвительно фыркнула. — Не могла же я сказать ему, что мне совершенно всё равно, жив ты или мёртв, лишь бы ты не расстроил мне свадьбу!

Его сестра. Совсем не изменилась.

Теперь, когда вся его жизнь снова свалилась на него разом, Гвидо мог сказать, что счастливого времени в ней было года три — до рождения Регины. Всевидящие, как же они ненавидели друг друга с самого детства. Гвидо тоже не раз посещала мысль, что их благоразумные родители завели сына и дочь просто потому, что хотели непременно надеть корону не на одну, так на другого; с тех пор, как на свет появился принц Юэн, Регина стала их маленьким сокровищем. Из неё с детства лепили королеву. Девушку, которая сможет очаровать наследника престола. Старший брат как-то потерялся на её фоне.

Регина как никто умела портить кровь. Она возвела это в тонкое, виртуозное искусство. Ребёнком будущая королева доводила Гвидо до бешенства, пока он не поумнел настолько, чтобы перестать ей подыгрывать. Бежать к родителям за справедливостью было бесполезно — одна возмущалась: «Не смей обижать сестру! Она же девочка!», другой хохотал: «Ты сносишь такое от девчонки? И не можешь за себя постоять?». Мать искренне считала, что старший брат должен защищать сестричку от всего на свете. Гвидо не мог взять в толк, как она не понимает, что это весь свет надо защищать от Регины...

Заклинания памяти вели себя весьма сентиментально — чаще всего их ненароком разрушали любящие. Мало кто знал, что любовь здесь ни при чём: сойдёт любое чувство, достаточно сильное, чтобы разбудить уснувшие воспоминания. Для Регины это было унижение, и, всевидящие, честное слово, Гвидо даже не был удивлён.

Госпожа Совершенство с самого детства ненавидела проигрывать. Если на свете существовало хоть что-то, способное вызвать отклик в её ледяном сердце, то это был страх выставить себя на посмешище. В тот день она должна была ехать на званый обед, который собирался почтить своим присутствием юный наследник престола. Ей было пятнадцать, и она поскользнулась на обледеневшей дорожке. Мутная вода, на которой дремотно качались осенние листья, не достала бы ей и до колена, но Регина упала в неё в полный рост — в новеньком белом платье... Гвидо случился рядом и всё видел. Он тогда хохотал как ненормальный, но утопленница посмотрела на брата с такой ненавистью, что у него мигом пропала охота смеяться. Регина добилась, чтобы отец приказал закопать тот пруд и разбить вместо него клумбу с гладиолусами. Садовник, вероломно забывший посыпать дорожки солью, был уволен с таким скандалам, что мог и не надеяться когда-нибудь снова найти работу.

Соль... Она напомнила Гвидо о юноше со светлыми глазами, отказавшемся своими руками рушить чужие судьбы. Они с Амалией сдержали данное ему слово и нашли в сердце пустыни её исток. Гвидо хорошо помнил почерневший от времени металл мельницы и опоясывающий её чеканный узор. Ручка крутилась сама по себе, медленно, непрерывно, с негромким, но постоянно слышным скрипом, и, когда он велел ей остановиться, стало так тихо, как будто разом замолчал целый оркестр...

— Так, значит, ты теперь королева, — сказал он вслух, просто чтобы сказать хоть что-то.

Регина насмешливо приподняла брови.

— Как видишь, — кивнула она. — Кстати, зависть — плохое чувство.

Гвидо открыл было рот, чтобы сообщить, что видал все короны на свете в гробу, но её величество невозмутимо продолжила:

— Если тебе непременно хотелось стать зятем сильванского царя, ты мог бы не красить его дочь, а просто попросить её руки, — она улыбнулась такой улыбкой, от которой у Гвидо по спине пробежал противный холодок. — Ты правда думал, что я не знаю, кто это с тобой? Стоило вам появиться у меня в доме, как его медвежье величество поднял крик, что я — я! — похитила его сокровище. Представляешь себе? Делать мне больше нечего! Да, ты всё услышал правильно, он знает, что она здесь. Понятия не имею, где и как вы двое себя выдали, но я довольна. Наконец-то ты сделал хоть что-то достойное рода Локки: поздравляю, ты развязал для меня войну. И — кстати, спасибо, — сделал это очень вовремя. Давно пора было начинать.

Она усмехнулась, словно вспомнила что-то весьма забавное.

— А этот Юрье с таким покаянным мужеством признавался мне, что вас упустил! Бедняга точно не думал, что его промах обернётся так удачно, и вы сами явитесь ко двору без конвоя! Или он что-то знал? А, впрочем, какая разница! Даже если это была глупость, то глупость блестящая. Пожалуй, он заслужил награду. При следующей встрече подам ему руку или что-нибудь в этом роде... Этот медведь хотя бы иногда моет свои лапищи — и откуда только манеры взялись? Ты удивишься, от скольких его земляков из княжеств глупо ждать даже этого...

Она вздохнула.

— Увы, его преданность не бескорыстна. Всевидящие, да каждый взрослый человеческий самец, случившийся со мной в одной комнате, свято верит, будто я только того и жду, чтобы растаять у них в объятиях. За кого они меня принимают? За снежную бабу? — Регина презрительно фыркнула. — Небо видит, я никогда в жизни не полюблю мужчину. Юэн, впрочем, им и не был... Только вообрази, каким он стал бы королём, если даже в спальне мне всё приходилось делать самой!..

— Айду! — не выдержал Гвидо. — Чего ради ты мне всё это рассказываешь?!

— Накипело, — просто пояснила Регина. — Ты хорошо представляешь себе жизнь королевы? Я надеюсь когда-нибудь стать тираном, который может позволить себе не выдавливать улыбку перед подданными, но пока я вынуждена считаться с их никому не нужным мнением. Если ты не знал, репутация куда важнее, чем корона. Поэтому я изображаю примерную девочку и, пропасть побери весь этот город, уже тысячу лет ни с кем не разговаривала по душам. Я очень тебе рада, потому что ты знаешь, какая я на самом деле, но, что самое прелестное, никто тебе не поверит. Так что терпи.

Чародей выдохнул и сжал зубы. Его сестра. Боги, если бы он помнил её раньше, он охотнее сунул бы руку в мешок со змеями, чем явился к ней во дворец...

— В каком-то смысле Радмил Юрье, пожалуй, даже трогателен, — отвечая какой-то прерванной на середине мысли, заметила Регина. — И он мне ещё пригодится. Он утверждает, что выучил в плену язык Степей, так что у меня будет для него одно особенное задание. И я знаю, что он не откажется, потому что он влюблён в меня, как сказочный свинопас в принцессу. Хорошо, что у меня нет отца-самодура, который поклялся бы выдать меня замуж за первого встречного...

Она сделала паузу.

— Ах да, ты ведь не знаешь, верно? Папенька ещё два года назад изволил выйти за порог. Скончался от удара. Он сам, честное слово, я его не доводила. Юэна, кстати, тоже — милый мальчик любезно избавил меня от хлопот, с ним давно уже ясно было, что долго он не протянет. Такое иногда случается, когда твоя мать выходит замуж за собственного кузена. А вот наша с тобой матушка до сих пор живёт и здравствует в Локки-линн. Надеюсь, мы с ней больше никогда не увидимся, хотя она непрестанно донимает меня письмами...

— Ты ведь понимаешь, — прервал Чародей, — что была бы совершенно ей неинтересна, не будь ты королевой?

Регина запрокинула голову и без стеснения рассмеялась.

— Всевидящие! — весело выговорила она. — Ты что, пытался меня этим расстроить? Ради всего сто́ящего, милый, чтобы горевать из-за мамочкиной нелюбви, нужно быть тобой!

Она была неуязвима, потому что ей было плевать. Гвидо так за всю жизнь и не научился заслоняться этим щитом. Пытался, но не вышло.

— Так чего ради тебе всё-таки понадобилась Амалия Иллеш? — вдруг в лоб спросила Регина.

Чародей не позволил себе растеряться.

— Для заклинания, — коротко пояснил он, не вдаваясь в подробности. — Чтобы вернуть память.

Королева передёрнула плечами.

— Странный выбор. А другая бы не подошла? Нет, я поняла бы, пожелай ты вызвать демонов, которые сожрали бы твоих врагов, или там ещё что, но... похитить не кого-нибудь, а целую царевну, чтобы вспомнить свою довольно бессмысленную жизнь? Тебе не кажется, что игра не стоит свеч? Боги, да Альберт, кажется, и впрямь что-то в тебе сломал. Ты же сумасшедший. Может, тебя теперь лучше не оставлять без присмотра? Я что-то переживаю.

Она говорила это, откровенно издеваясь, но Чародей вздрогнул и похолодел. Его сестра всегда умела находить у людей больные места, чтобы безжалостно на них надавить. Откуда она знала, что Гвидо и сам втайне от себя не гадал, не тронулся ли он умом? Когда магия вмешивается в человеческий разум, она никогда не проходит даром...

Что, если он и в самом деле сумасшедший? Просто не замечает? Просто до самой смерти не будет замечать?

Ему вдруг очень захотелось ударить эту женщину, но он мог позволить себе такое только когда ему было семь, а ей — четыре, и она была слишком мала, чтобы дать сдачи.

— Впрочем, да, — невозмутимо продолжала Регина, — если тебе, как в книжках, нужна была девственница, то в наши дни такую, пожалуй, и впрямь найдёшь только в башне под замком... Но теперь-то её высочество не годится для этой роли в ритуалах, я права?

Чародей был взрослым человеком. Честное слово, он не мог объяснить самому себе, почему от этого вопроса кровь бросилась ему в лицо. Он промолчал.

— Если нет, то тебе же хуже, — спокойно заметила сестра. — Я бы на твоём месте давно затащила её в постель. Но не тревожься, у тебя ещё будет такая возможность. Ты на ней женишься.

Гвидо открыл рот и закрыл его обратно.

— С чего бы вдруг? — осведомился он наконец.

Королева красноречиво закатила глаза.

— Да с того, что она — дочь Клавдия, а ты — мой брат. Тебя ведь теперь вспомнят все, не только я, верно? По положению ты как раз сгодишься в мужья для царевны. Как думаешь, кого сильванам будет приятнее видеть наместником — негодяя-захватчика или любимого мужа своей родной и знакомой Амалии? Ты поможешь им привыкнуть к... новому положению дел. Не хочу подавлять восстания, от них одна головная боль.

— Но по законам своей страны она даже не наследует трон, — машинально возразил Гвидо. — Женщинам в Сильване нельзя.

— Я уверена, что Клавдий будет душкой и слегка изменит заведённые порядки. Нет, в самом деле, не могу же я женить тебя на Эдвине! Впрочем, если мальчишка тебе больше по вкусу, то, пожалуйста, давай обсудим. Правда, маменьке в этой жизни так и не доведётся понянчить внуков...

— Перестань бредить, — отрезал Чародей. — Я не собираюсь в этом участвовать!

— О, правда? — хмыкнула Регина. — Брось. Я знаю, ты не пришёл бы ко мне, если бы мог сам защитить себя и свой... трофей. Нет, повторяю, вы вольны уйти хоть сейчас, но если после победы ты хочешь жить в моей стране, то сейчас и впредь ты станешь делать то, что я тебе скажу.

Она нежно улыбнулась ему.

— Не бойся, это будет совсем не трудно. Всё, что от тебя потребуется — это быть представительным, красивым и вовремя подсказывать возлюбленной супруге, когда ей махать ручкой с балкона. Судя по её лицу, она даже до этого сама не додумается. А всем остальным, конечно же, займусь я.

— Сначала выиграй эту войну, — не удержался Гвидо.

Регина сделала пренебрежительный жест изящной рукой.

— А куда она от меня денется? Тем более теперь, когда на моей стороне, — её губы скривились в насмешливой улыбке, — великий волшебник. Кстати, как ты смотришь на то, чтобы научить моих благородных девиц заклинаниям, за которые на тебя так взъелся старина Альберт? Раз уж он был так зол, те книги наверняка были интереснейшим чтивом.

— Научить? — фыркнул Гвидо. — А сами они не справятся? Вся альбертова библиотека теперь твоя. Говорить они у тебя, может, и не умеют, но уж читать-то уметь должны!

Ему показалось, что серые глаза Регины нехорошо сверкнули.

— У меня нет его библиотеки, — сказала она вполголоса. — Этот проклятый безумец приказал её уничтожить! Я не знаю, есть ли здесь какая-то связь, может, судьба, но с тех пор, как он заколдовал тебя, он и сам начал терять рассудок. Пропасть побери, он додумался сжечь свои книги, чтобы никто больше не прочитал их без спросу! Пропасть знает, выполнил ли кто-нибудь этот приказ, но если библиотека и уцелела, то я понятия не имею, где она. Несчастный самодур! Слава всевидящим, он быстро умер, но, видит небо, под конец он совершенно не соображал, что творит. И оставался королём, потому что в этой дремучей стране нет законов, разрешающих отстранить выжившего из ума правителя от дел! Ничего, я скоро это исправлю. Это будет один из моих первых указов. После того, который разрешит правящему монарху самому выбирать себе преемника...

Она вздохнула, быстрым лёгким движением провела пальцами по волосам, словно поправляя причёску, и скрестила руки на груди.

— Ты же не думал, что я стала королевой только потому, что этого хотели мама с папой? Пперестань, ты ведь так хорошо меня знаешь. Я стала королевой потому, что у меня сводит зубы, когда я смотрю, во что Дорди превратили эту страну. Про́пасть, у Оттии столько богатств, столько людей, столько сил — а она тратит их на грызню княжеств, бюрократию и лень! Клянусь, она способна на большее, чем просто смотреть в рот Пантею! Ей просто нужна твёрдая рука, и не её вина, что ни у одного мужчины у власти за последние четыреста лет таковой не нашлось...

Она глубоко вздохнула, и Гвидо вдруг понял, что никогда раньше не видел её такой.

— Если хочешь сделать что-то хорошо, сделай это сам. Что ж, я сделаю.

Её величество мотнула головой и снова одарила брата своей царственной, совершенно не человеческой улыбкой.

— А ты мне в этом поможешь, — сказала она совсем иначе. — Я ведь могу на тебя рассчитывать? Разумеется, могу, мы же семья. Мы с тобой ещё поговорим, а пока... Возвращайся к своей юной медведице. Нехорошо заставлять женщин ждать в тревоге.

Чародей уже переступал порог, когда Регина окликнула его:

— Дуччо!

Гвидо передёрнуло. Он с детства терпеть не мог это прозвище, похожее на кличку для левретки. Сдерживая гнев, он обернулся.

— Не оставляй свои игрушки без присмотра, — почти весело сказала королева. — Она мне нравится. Если будешь плохо за ней следить, гляди — заберу себе!

Он молча закрыл за собой дверь.

Один из стражников, послушно ожидающих в конце коридора, то ли проводил, то ли отконвоировал гостя до его комнаты. Гвидо немного помедлил у дверей. Там, внутри, ждёт Амалия. Что он ей скажет? Как объяснит, что человек, в которого её угораздило влюбиться — не учёный, не великий волшебник, а легкомысленный самоучка, который занялся магией от скуки и заигрался? Что его сломал толком не смыслящий в волшебстве старик, слишком безумный, чтобы просто правильно прочитать заклинание? Что его проклятая жизнь, как выяснилось, была такой бессмысленной, что, если на то пошло, её и вспоминать-то не стоило… И что начатого уже не остановить, и пути назад нет. Они развязали войну. Подумать только, как звучит!..

Он набрал воздуха в грудь и вошёл, готовясь объяснять и оправдываться, но Амалия, сидящая на кровати, встала ему навстречу и чирикнула:

— Гвидо!..

И это имя из её уст было последней каплей. Последней соломинкой, которая всегда оказывается слишком тяжёлой.

Он не сказал ей ничего из того, что хотел, потому что у него не осталось слов. А она вгляделась ему в лицо кукольными глазами из голубого стекла, тревожно улыбнулась и спросила:

— Теперь ты счастлив?..

Что он мог ей ответить? Что имя, которое он так искал, приносит ему ровно столько же боли, сколько забвение? Что он любит её, но будет воевать против её отца? Что они с ней поженятся, вот только не так, как обычно мечтается девушкам, начитавшимся сказок...

Либрия говорила: тот, кто посеял ветер, пожнёт бурю.

Амалия прижалась к его груди, и, обнимая её, Гвидо — Гвидо Локки, волшебник её величества Регины Оттийской — смог найти силы запретить своим рукам дрожать.

Они вдвоём были в самом сердце бури, набирающей силу. В обманчивом затишье в центре ревущего, беснующегося, неостановимого шторма, которое продлится ещё мгновение, а потом разобьётся — как стекло, как безмолвие, как жизнь, не прожитая до конца.