Сильванские луны. Часть вторая: Сеющие ветер (гет)

Этот вечер был таким же, как и тысячи до него.

Если бы Царевна захотела, она могла бы сосчитать, сколько раз она ложилась спать в объятиях этих стен. «Ваше высочество, напомните-ка мне, сколько вам лет? Хорошо. Теперь это число нужно умножить на триста шестьдесят пять да прибавить столько дней, сколько прошло с вашего прошлого дня рождения...» Когда она была маленькой, господин Хофф, её учитель, задавал ей такие задачки.

Он был таким глупым, этот господин Хофф. Никак не мог взять в толк, что математика не даётся ей не потому, что дурочка-Царевна её не понимает, а просто потому, что ей скучно. Как-то раз в детстве, после очередного нудного урока, Царевна спросила у отца, зачем ей всё это — ведь, она надеется, в жизни ей ничего не придётся считать самой. Папа со смехом пообещал, что не придётся, если она не захочет, но объяснил, что математика развивает ум. С тех пор единственным, почему Царевна вообще пыталась слушать учителя, было желание порадовать папу. Никого на этом свете она не любила сильнее, чем его.

Сегодня он не сдержал данное ещё на той декаде обещание и к ней не пришёл.

С самого утра она жила с радостным чувством, что нынешний день будет особенным. Завила волосы — Царевна с детства поднимала такой крик при виде ножниц, что в конце концов все вокруг перестали настаивать на короткой стрижке, и отливающие золотом локоны сейчас доходили ей до бёдер. Нарядилась в роскошное платье — новое, бежевое, с кружевами на лифе, папе бы точно понравилось... А вечером он прислал записку, в которой просил его извинить. Извинить! В последних строчках были какие-то глупости про неотложные и важные дела, но Царевна, не дочитав, скомкала листок, бросила его в камин и побежала плакать к себе в спальню. По пути её коварно подстерёг резной трёхногий столик — ей вообще никогда не нравилось, как он тут стоит. Красовавшаяся на нём фарфоровая ваза качнулась, не устояла рухнула; брызнули осколки, цветы из царских оранжерей разлетелись по ковру приёмной мёртвым веером, волна разлившейся воды забрызгала новенький шуршащий подол...

Из-за двери в комнату прислуги высунулась переполошённая горничная, открыла было рот, чтобы что-то вякнуть, но Царевна в бешенстве вскрикнула:

— Бросьте разговоры! Вас не просили разговаривать! Приберите здесь, немедленно!

И, хлопнув дверью, закрылась в спальне.

Она ненавидела всю Сильвану целиком за то, что та отбирает у неё отца. Это был не первый раз, когда папа отменил одно из их редких свиданий потому, что любит свою страну больше неё. Царевна привыкла получать то, что хочет, но здесь папа был глух и к её ревности, и к её печали. Он с детства учил её, что цари не всегда могут делать то, чего им на самом деле хочется. И иногда добавлял, что править — работа сложная и неблагодарная...

Как-то раз, ещё крошкой, Царевна с деловитой серьёзностью сказала на это:

— Так попроси расчёт!

Папа так смеялся, что она даже на него разозлилась. Она хотела сползти с его коленей, убежать и спрятаться, но он удержал её, поцеловал в макушку и вздохнул:

— Если бы всё было так просто, медвежонок...

Она до сих пор страшно любила, когда отец называл её своим медвежонком. Себя самого он, вслед за заграничными газетами, со смехом величал сильванским медведем — так кем ещё могла быть его дочка?

Царевна давно уже привыкла считать себя его дочерью — его и только. Мать не имела на неё никаких прав. Она умерла так давно, что Царевна едва могла вызвать в памяти её лицо — узкое и длинное, вечно бледное, вечно печальное... Сколько Царевна себя помнила, она терпеть не могла эту женщину и всё, что с ней связано. Её голос, запах, её горестные вздохи, её «бедная моя малышка», хотя Царевна никак не могла взять в толк, из-за чего её жалеют — и даже имя, которое мать ей придумала. Амалия. Слово, холодное и противное, как ласки маминых рук... как сырая рыба. Царевна однажды трогала склизких рыбин. Как-то раз, уже давно, папа устроил ей экскурсию в кухни и кладовые; движимая любопытством, она хотела рассмотреть и потрогать всё, что попадалось ей на глаза в этой волшебной незнакомой стране, но в конце концов была рада вернуться обратно в свои покои...

С тех пор, как мама умерла, никто не называл её Амалией. Раньше пытались, но она не отзывалась. Прислуга, как ей и подобало, обходилась «вашим высочеством», а у папы хватало для неё слов, предназначенных для них двоих и только. Был ещё Эдвин, но, к счастью, они редко виделись. Они выросли порознь, и брат, слишком уж похожий на их общую мать, был просто чужим и гадким мальчишкой, к которому Царевна не чувствовала ничего, похожего на любовь...

Горничная, убиравшая осколки вазы, напевала себе под нос — это было прекрасно слышно через дверь. Кто разрешил ей петь?! Царевна хотела было выйти и накричать на неё, но передумала. Лучше она скажет папе, что девчонка прибиралась у неё в комнате, и оттуда что-то пропало. Какой-нибудь гребень или браслет... Посмотрим, как эта дура тогда запоёт!

— Южному морю голос вьюг снится, — доносилось из-за двери, —

Синяя ночь звенит…

Белая птица, алая птица

Вместе летят в зенит.

Как описать мне образ твой милый?

Сотни не хватит слов!..

Белые крылья, алые крылья,

Ветра певучий зов…

Дрожью по сердцу, дрожью по телу -

Всё позабыть, обняв,

Белым на алом, алым на белом

Вывести строки клятв...

Эти слова звучали для Царевны так странно. Она знала, что эта песня — о любви, но она не понимала. В прочитанных ею книгах любовь упоминалась лишь вскользь, как что-то слишком прекрасное и слишком сокровенное, чтобы говорить о нём во всеуслышанье — а больше узнать о ней Царевне было неоткуда. Лишь однажды, девочкой-подростком, она заглянула в случайно забытую горничной книжку. Её хозяйка вышла из комнаты, и Царевна успела украдкой проглотить две или три страницы, обжёгшие её непонятным, чуждым и неведомым ей жаром «глубоких поцелуев» и «страстных объятий». Она никогда и ни с кем об этом не говорила. Папа страшно разозлился бы, если узнал...

— Холод прощаний, пламя объятий…

Слышишь, моя любовь? —

Белое платье, алое платье —

Ты хороша в любом.

Дело к рассвету, бледные звёзды

Тают с приходом дня…

Белая роза, алая роза,

Любишь ли ты меня?..

Царевна слышала эту беззаботную песенку и раньше: горничные напевали её, когда ей в приёмную принесли новые кресла. Слуги-мужчины входили в покои её высочества только тогда, когда нужно было сделать что-нибудь, непосильное для женских рук, и девушки, кажется, были до смешного рады их компании. Царевна слышала из спальни, как мурлыкающая себе под нос нехитрый мотив служанка дошла до «...ты хороша в любом», и мужской голос вдруг добавил: «а лучше без!»; затем последовали хихиканье, шёпот и шлепки. Царевна не до конца поняла, что там произошло, но точно знала, что какая-то гадость.

Не то чтобы ей были так уж нужны эти кресла в приёмной. К Царевне всё равно мало кто приходил. Только папа, да врач, если было нужно, да господин Линдт, учивший её играть на лютне. Она сама захотела именно лютню, чтобы быть похожей на героиню книжек, задумчиво перебирающих её струны в своих высоких башнях. Господин Линдт, маленький и седой, смешно светясь от гордости, любил хвастаться, что его вызвали аж из са́мого Гелльса, потому что во всей стране осталось не так-то много тех, кто умеет играть на этом благородном и, что бы там кто ни говорил, вовсе не устаревшем инструменте...

Одно время папа приглашал к ней дочерей лучших людей, чтобы ей не было одиноко без подруг. Но они оказались ужасно скучными и вечно украдкой поглядывали на часы, так что Царевна попросила больше их не присылать. Ничего. Одной ей было даже лучше.

Час стоял поздний; в спальне уже зажгли лампы. Царевна отошла от двери и, подсев к столу, принялась распускать почти законченную вчера вышивку. Среди изумрудных ветвей на белой канве сияла багряная порфира — птица с яркими перьями и чёрным клювом. Царевна взяла картинку из книжки про животных, которую ей купили ещё в детстве; ей до сих пор нравилось разглядывать цветные рисунки зверей и птиц, которых которых она никогда не увидит в жизни. Когда она была маленькой, папа вечно дарил ей энциклопедии и атласы. Их красочные развороты рассказали ей о мире — от растений до звёзд, от древнейшей истории до вещей, изобретённых совсем недавно. Иногда Царевне казалось, что её книжные полки вмещают в себя всё, что только существует на свете, если только не больше...

Как-то раз она спросила у папы, почему ей нельзя покидать дворец, если за его стенами столько всего интересного. Тогда он сел рядом с ней, как всегда делал, когда хотел поговорить с ней о чём-то важном, и сказал:

— Девочка моя, мир очень непрост. В нём много интересного, это правда, но опасного, грустного и злого гораздо больше. Я могу тебя от него защитить. Здесь ты в безопасности, здесь у тебя есть и будет всё, чего ты захочешь, и, кроме того, так ты всегда будешь со мной. Тебе чего-то не хватает? Скажи, чего. Это поправимо.

Ей хватало всего. Она обняла его и поняла, что ей не нужен никакой глупый мир снаружи, если взамен им нужно будет расстаться.

С того момента и до сего дня папа дважды — раз в Айдун, раз в день её рождения — позволил дочери покинуть дворец, отпустив её кататься в закрытой карете. Царевна во все глаза глядела в маленькие окошки на город, беспорядочный, людный, шумный, и была страшно рада, что, в отличие от всех этих несчастных на улицах, ей не приходится жить вот так. Это, наверное, было очень сложно, раз уж от одного только взгляда со стороны у Царевны голова шла кругом...

Она вернулась к книгам, и долгое время ей было в них хорошо. Когда она выросла, на смену энциклопедиям пришли истории о достойных девушках и благородных мужчинах, о пороках и добродетелях, неизменно побеждающих в конце. Приключения на страницах раздвигали стены и сокращали время, которое мучительно тянулось, когда его было нечем заполнить… Вот только за все эти годы даже книги ужасно ей наскучили, хотя папа не забывал присылать новые. В последнее время у неё совсем не было охоты читать читать.

Летом можно было бы погулять в саду, разбитом специально для неё во внутреннем дворе. Он упоительно цвёл по весне, и Царевне было приятно, что этот сад принадлежит ей и только ей, что никому, кроме неё да садовника, нет хода под его тенистый полог, если она сама не позволит. Сейчас, ранней весной, деревья стояли полуодетыми, но летом их кроны казались отсюда, из окон верхнего этажа, то ли мягкой лужайкой, то ли зелёным озером, волнующимся от ветра. Царевна любила смотреть на сад, а ещё — на звёзды. После того, как в детстве ей показали карту звёздного неба, она узнавала их в ясные дни и радовалась им, как старым знакомым. Каждую ночь над дворцом горделиво вставало созвездие Аренарии, а вон там, правее и дальше, виднелось распластанное крыло Огнептицы...

Иногда Царевна так долго глядела на звёзды, что они являлись ей во сне. Ей снилось, что она встаёт ночью, открывает окно, чтобы подышать, и Огнептица вдруг слетает с небесного свода к ней на подоконник. Ослепительно светлая, сложив крылья, она склоняла голову Царевне на грудь — и та просыпалась, обожжённая жаром её пламенных перьев...

Птичка на канве, такая же огненно-рыжая, уже лишилась половины своего пышного хвоста. Царевна много вечеров сидела над пяльцами, и работа уже близилась к концу, но сегодня она вдруг поняла, что и вышивка тоже невыносимо ей надоела. Она упрямо продолжала распарывать стежок за стежком, когда вдруг услышала стук — в... окно.

Оно было открыто и задёрнуто лёгкими шторами, трепещущими от прохладного влажного ветра. Защищённые коваными решётками створки были распахнуты наружу — и вот кто-то учтиво постучал в стекло, словно просил разрешения войти. Что же это? До земли ведь так далеко! Мгновенно захваченная любопытством, Царевна бросила вышивку, подошла к окну — и, изумлённая, невольно отступила на шаг, потому что по ту сторону подоконника стоял человек.

Это был мужчина; кроме отца да учителей, она видела мужчин очень редко, тем более — своих ровесников, а этот если и был старше неё, то вряд ли намного. Высокий и стройный, он был безукоризненно одет и коротко подстрижен — это смотрелось непривычно, но ему шло. Красивое — ох, Айду, какое же красивое! — лицо оттеняли чёрные усы и ухоженная бородка. Но самое главное — самое главное было то, что он в самой непринуждённой позе стоял на воздухе, словно на паркете, и, кажется, это обстоятельство его ни капельки не смущало.

— Добрый вечер, ваше высочество, — сказал он с обворожительным полупоклоном, и Царевне показалось, что этот глубокий, тёмный, бархатный баритон проник ей до самого сердца, — примите мои извинения, если я вас напугал.

— Что вы, ничего подобного, — вежливо ответила Царевна, не в силах оторвать от него взгляд. Глаза незнакомца, светлые-светлые, прозрачно серые с голубой ноткой, необоримо притягивали её глаза, и, глядя в них, она забыла, что удивлена…

Она не лгала: она его не испугалась. В конце концов, это ведь не какое-нибудь чудовище, а просто человек, и, к тому же, если она закричит, горничные услышат — они тут, рядом, только через приёмную пройти...

— Ах! — воскликнула Царевна, вдруг поняв, что к чему. — Так вы, должно быть, волшебник?

Конечно! Как же она сразу не догадалась? Она ведь не раз и не два слышала от папы про его верных магов и про то, на что они способны. Почему бы и не летать? Наверняка они умеют и это.

— Вы совершенно правы, — улыбнулся мужчина, — хотя я предпочитаю, чтобы меня называли Чародеем.

Теперь Царевна точно знала, что ей нечего бояться. Она помнила, что волшебникам можно доверять: они все приносили присягу её отцу, а значит, не могут, да и не захотят её обидеть. Даже если и нет, она так и так ни за что не поверила бы, что незнакомец с такими прекрасными глазами желает ей зла...

Она сделала реверанс и сказала:

— Очень приятно познакомиться, господин Чародей. Пожалуйста, входите.

Ей не хотелось держать такого гостя на пороге, даже если он пришёл незваным.

— О, благодарю, — Чародей склонил голову в знак признательности, — но я как раз хотел пригласить вас на прогулку. Сегодняшний вечер слишком хорош для того, провести его взаперти.

Царевна понюхала волнующий, весенний ветер и вдруг поняла, что он прав. Воздух пах ночью и далью, луны на ясном, звонком небе горели, как маяки... и ей вдруг очень захотелось наружу.

— В сад? — уточнила она. — Я с радостью спущусь.

— Нет... Несколько дальше. Но если вы захотите вернуться, только скажите, и я немедленно доставлю вас обратно.

Слова Чародея, а может, сам его голос, странно манили и заставляли сердце биться чаще. Её родная и любимая спальня вдруг показалась Царевне тесной, словно тюремная камера. Папа рассердится, если она уйдёт без спроса... но он не узнает, если она успеет вернуться до утра. Это будет её маленькая тайна, вот и всё.

— Обещаете? — спросила она.

— Слово мага.

Этого ей было достаточно.

— Тогда подождите минуту, — строго сказала Царевна и направилась к зеркалу. Хорошо, что она ещё не раздевалась — не придётся звать служанку, той знать вовсе незачем... Царевна оправила волосы, надела капор и тщательно завязала ленты под подбородком. Отражение взглянуло на неё голубыми глазами, блестящими от радостного волнения. Она никогда ещё не выходила из дома ночью...

— Я бы посоветовал вам захватить шаль, — заметил Чародей. — Там, наверху, может быть свежо.

Накинув на плечи тёплый риенштадский платок, Царевна вернулась к окну. Чародей галантно подал ей руку; приняв её, она села на подоконник, деловито оправила пышный подол и свесила ноги с другой стороны. Увидев, что она колеблется, Чародей мягко сказал:

— Ничего не бойтесь. Я вас держу.

Падать до земли было далеко, но взгляд этих светлых глаз был таким спокойным, что Царевна поверила.

Глубоко вдохнув, она ступила на пустоту — и осталась на ней стоять. Было немного страшно, но Чародей бережно и крепко держал её за руку, и почему-то Царевне показалось, что, пока он не отпустит её руки, всё будет хорошо.

Они стояли там, между небом и землёй, над садом, над спящим дворцом, под распростёртыми крыльями Огнептицы, и Чародей спросил:

— Вы готовы?

Замирая внутри, Царевна ответила:

— Да.

И звёзды сдвинулись со своих мест.

Проснувшись, Лексий не сразу понял, что́ его разбудило.

Он подумал было на Базилевса, который орал где-то поблизости, как потерпевший (весну толстяк почуял, что ли?), но вдруг чётко осознал, что открыл глаза ровно за миг до того, как ночь прорезал первый кошачий вопль. И что нечто, вырвавшее его из мути сна, на самом деле было гораздо тревожнее. Словно запах дыма — или нет, запах газа, который ты забыл выключить с вечера, и теперь в любой момент может рвануть...

О том, чтобы повернуться на другой бок и заснуть обратно, не могло быть и речи. Необъяснимая паника выгнала его из постели, а потом и из комнаты. Наспех одеваясь и хлопая за собой дверью, Лексий сам толком не понимал, чего он намерен искать. Помощи? Но какой, если ничего не случилось? Объяснений? Кого-то, кто поднимет его на смех и будет прав? Да, кажется, ему сейчас было нужно именно это — чьё-нибудь отрезвляющее общество. Люди, которые посмотрят на него с недоумением и скажут: «тебе что, кошмар приснился?», и он поймёт, что просто сам что-то себе выдумал...

Друзей он нашёл, вот только легче не стало. Он застал их в гостиной, куда их, кажется, в любой непонятной ситуации влёк инстинкт; встрёпанные, не до конца проснувшиеся и решительно не понимающие, что горит и куда бежать, они, не сговариваясь, собрались здесь, и при взгляде на их лица Лексий вдруг очень отчётливо понял: ему не почудилось.

Тарни, бледный и встревоженный, высказал вслух то, что вертелось у каждого на языке:

— Ребята, вы ничего не слышали?

Ларс успокаивающе положил руку ему на плечо, но он и сам, если честно, выглядел немногим лучше. Да и Лексий, наверное, тоже, потому что Элиас вдруг очень внимательно посмотрел на него и, нахмурившись, посоветовал:

— Ты если падать собрался, лучше сразу сядь.

Лексий ответил бы ему что-нибудь любезное, но у него вдруг правда закружилась голова. Со всем миром в эту самую секунду творилось что-то неладное, настолько неладное, что от этого становилось физически дурно, сердце спешило и не получалось нормально дышать. Ох, прекрати, не хватало только обмороков на ровном месте!..

Он попытался взять себя в руки и рассуждать логически. За кого и за что он может так бояться? Его друзья стояли перед ним, вполне живые и здоровые; мысли скакнули к Ладе, к Раду — но ему хватило мгновения, чтобы понять: беда, которую он смутно, но так сильно чувствует, имеет мало общего с его личными привязанностями и частной судьбой.

Она гораздо больше.

Лексий зажмурился и потёр лоб ладонью.

— Что-то случилось, — беспомощно проговорил он. — Что-то… очень неправильное...

Невесть откуда взявшийся Базилевс, переставший вопить, вдруг испытал острую потребность в общении и теперь жался к людям, беспокойно путаясь под ногами. Боги, этот бесстрашный боевой котяра никогда так себя не вёл, его не под силу было напугать ни лаю собак, ни грозе, ни взрывам фейерверков на Айдун... Когда Тарни взял его на руки — и как только поднял? эта туша же весит центнер, — зверь заискивающе заурчал, тычась мордой ему под подбородок. Нет уж, чёрт побери, весь мир — ещё ладно, но внезапно сошедший с ума кот — это уже серьёзнее некуда...

— Так, — рассудительно заявил Ларс, — вот что: не мы одни в этом городе умеем слушать. Пока господин Стэйнфор нас не поднял, не вижу смысла бегать кругами, тем более что мы с вами даже не под присягой. Если в самом деле есть из-за чего бить тревогу, нам сообщат. Идите досыпать. Лексий, в самом деле, особенно ты...

Ага, конечно, так он и поступил. Дважды.

Лексий не знал, спали ли другие этой ночью, но он лично не нашёл в себе сил. Когда все снова разошлись восвояси, он, совершенно разобранный, попытался куда-то себя пристроить и в итоге оказался в библиотеке. Там хотя бы можно было подбросить дров в ещё не погасший камин (должно быть, кто-то из младших учеников засиделся допоздна, в этот зимний набор в школе стало ещё более людно), а общество книг успокаивало — будто молчаливая поддержка кого-то надёжного, стоящего у тебя за плечом, когда тебе нужно говорить перед публикой, которой ты боишься...

Он просидел в библиотеке до утра — и потому был первым, кто услышал новости, принесённые господином Стэйнфором на рассвете: её высочество Амалия пропала.

Как?! — Да вот так. Ушла вечером к себе в комнату, а какое-то время спустя служанка, удивлённая, что госпожа не зовёт помочь ей раздеться, нашла там только открытое окно и полное, прямо-таки вопиющее отсутствие всяческих царевен. Прислуга клялась и божилась, что через дверь дочка Клавдия свои покои не покидала. Дворцовая стража не заметила ничего необычного, охрана, выставленная на ночь в саду во внутреннем дворе — тоже. Само собой, на дворце лежала волшебная защита, Клавдий точно не был ни дураком, ни человеком, привыкшим полагаться на авось, но, очевидно, кто-то как-то её обошёл. Если кто-то вообще проникал извне, потому что чужого бы уж всяко заметили…

Как бы то ни было, девушка как в воду канула. Ни следа.

Домашние знали царевнин чудной и взбалмошный нрав; поначалу её исчезновение сочли игрой в прятки. После нескольких часов поисков по дому и саду тревогу забили уже по-настоящему. Всех, кто этой ночью случился рядом с покоями Амалии, сейчас допрашивали с особым пристрастием, но никто ничего не знал. Одна из поварих с дворцовой кухни утверждала, что рано легла, а поздно вечером, проснувшись на минутку, мельком взглянула в окно и увидела человека, парящего в небе, но даже она сама не была уверена, что это ей не приснилось…

На самом деле, это звучало не так уж и нелепо. Её высочество обитала на третьем этже; как ещё она могла пропасть, если не по воздуху? Не по верёвке же из простыней, как в книжках. С другой стороны, летать способны только маги, а присяга магов уж точно знает, что делать с похитителями царских детей... А что, если этот присяги не давал? По слухам, у королей Оттии тоже были свои придворные волшебники, верные не стране, а им лично. Правда, официально оттийские монархи ни в чём подобном не признавались. Если они и держали магов на службе, то их было меньше, чем в Сильване — большую волшебную армию в мешке всяко не утаишь. Ходили, конечно, слухи, будто в оттийской глуши до сих пор не перевелись непростые кузнецы из сказок, но это вообще совсем другая история…

Для Лексия как для частного лица ситуация с царевной была предельно ясна: свинтила. А что? Подержи его кто-нибудь двадцать лет под замком, он бы точно сбежал. На мысль наводило ещё и то, что девушка не звала на помощь и в комнате не было следов борьбы. Правда, собиралась она не больно-то вдумчиво — вместо денег и драгоценностей, которые пригодились бы беглянке в пути туда, куда она собралась, из дворца пропала только шляпка. Вот они, женщины!..

Впрочем, кроме него никто, кажется, в побег не верил. Самой популярной версией было похищение, и с разных сторон уже слышалось всякое про происки гадких оттийцев и даже про заговор, вдохновлённый Пантеем. Ага, как же, сверхдержаве за морем делать больше нечего, только красть у какой-то малюсенькой страны девчонку, которая даже трон не наследует...

К полудню весь Урсул был поставлен на уши: городская стража обшаривала публичные дома, подвалы и канавы, простой люд охал и судачил, волшебники прослушивали улицы. Студентам разрешили помочь, и Лексий тоже искал — просто затем, чтобы как-то заглушить так и не замолчавшее чувство того, что в мире что-то сломалось. В успех самой операции он не верил ни на грош: если царевну правда похитили, разве кто-то рискнул бы держать её в столице? Ещё утром все выезды из города были закрыты по царскому приказу, но за ночь можно было успеть уехать хоть десять раз…

Стоило ли удивляться, что к вечеру судорожные поиски так ни к чему и не привели. Стража получила приказ продолжать и ночью, а вот волшебники почувствовали необходимость остановиться, сесть и подумать, как им быть дальше. В библиотеке школы собрался небольшой консилиум из полдесятка человек. Учеников на его заседание никто не звал, но Лексию и троим его товарищам, которых считали уже почти полноценными магами, позволялось больше, чем прочим, и они под шумок устроились в уголке, чтобы послушать. Лексий, правда, почти сразу понял, что идея была неудачной — после бессонной ночи и целого дня на ногах нерадивый будущий волшебник присутствовал в комнате только телесно. Он честно пытался сосредоточиться, но чужие голоса казались невнятным шумом прибоя, который, как назло, убаюкивал ещё больше. И почему он просто не пошёл спать? Теперь молча встать и удалиться будет уже некрасиво...

Обсуждение среди старших потихоньку скатывалось к тому, что́, с кем и с помощью каких посторонних предметов сделает его величество Клавдий, если ему в самом скором времени не вернут его дочь. Говорили, венценосный отец, разве что огнём ещё не дышащий, грозит причастным и непричастным казнями и ссылками, но Лексия монарший гнев не пугал. Он-то здесь причём? Он, в конце концов, царевну не трогал…

Он вздохнул и невидящим взглядом уставился на большую карту Сильваны и Оттии, в прошлом году повешенную на видное место на стене. Эх, вот бы ему такую в самом начале, с ней запомнить, что где находится, было бы гораздо проще...

И тут всё вдруг встало на свои места.

Чувство ужасающей неправильности, навалившееся на него прошлой ночью и никак не желающее отпускать, вдруг обрело смысл, когда Лексий ухватил его за хвост. Это было отсутствие. Пустота на месте чего-то, к чему ты так привык, что перестал это замечать…

И Лексий нашёл это снова.

Независимо от него, без всяких усилий и без всякой заслуги с его стороны, до него вдруг дошел один непреложный факт. Эта несомненная истина просто всплыла в затуманенном усталостью сознании, как будто всегда была здесь — ещё задолго до сегодняшнего дня, когда она стала правдой...

— Она вон там, — сказал он вслух, пристально глядя на карту.

Сидящий рядом Ларс вопросительно вскинул брови. Волшебники, прерванные на полуслове, воззрились на него с раздражённым недоумением, но Лексий этого даже не заметил. Едва понимая, что делает, он встал со своего стула и подошёл к стене.

— Её высочество сейчас вот здесь, — сказал он отстранённо, прикладывая ладонь к совершенно определённому для него куску нарисованной Оттии. — Ну же! Неужели только я один это слышу?

В комнате разом стало очень тихо.

— В Соляной пустыне! — нахмурился господин Стэйнфор. — Невозможно, там ведь невозможно жить, не говоря уже о том, что дотуда не один день пути!..

— Не вижу, почему человек, умеющий летать, не придумал, как с этим справиться, — возразил его коллега по имени господин Эйн.

— Предлагаете пойти и предложить его величеству поверить в слепую догадку ученика? — фыркнул Стэйнфор.

— Стойте, — вдруг сказал Лексий, не отрывая взгляда от карты, — а почему я это слышу?

Момент ясности прошёл, и уверенность схлынула так же легко, как и накатила, но что-то во всём этом явно не складывалось.

Они должны были рассмеяться и напомнить ему, что нельзя расслышать одного маленького человека в огромной стране. Волшебники не умели охватывать такой масштаб. Вот только, споря о том, не ошибся ли Лексий местом, никто почему-то не усомнился в том, что это вообще возможно.

Он обернулся и увидел, как старшие волшебники виновато переглядываются, словно заговорщики, пойманные с поличным.

— Кажется, мы с вами сболтнули лишнего, — с кривоватой улыбкой заметил господин Эйн.

Кто-то третий, волшебник, которого Лексий не знал, вздохнул и сказал:

— Расскажите им, Стэйнфор. Я думаю, им можно. Эти двое на днях присягнут, а третий, если сумеет сложить два и два, всё равно догадается сам.

— К тому же Лейо за них ручался, — кивнул господин Эйн.

Господин Стэйнфор без всякой радости посмотрел на учеников. Он недолюбливал их четверых — словно вечно ждал неуважения, вызова, мятежа, открытого обвинения в том, что ему никогда не сравниться с Браном. Ему правда никогда было с ним не сравниться. Они все знали это слишком хорошо.

— Он с вами об этом не говорил? — устало уточнил он.

Лексий молча покачал головой.

Губы учителя изогнула тусклая полуулыбка.

— Удивительно: я наконец-то смогу объяснить вам что-то, чего не объяснял Бран, — пробормотал он, и, вздохнув, потёр переносицу. — Ладно. Слушайте. Её высочество Амалия ничем не больна. Причина, по которой её всё это время скрывали от людей-... Всё несколько сложнее. Такого раньше никогда не случалось, по крайней мере, нам о таком не известно... Когда она появилась на свет, вместе с ней родилась какая-то сильная магия. Некое мощнейшее заклинание, которое в неё встроено... вживлено... словом, от неё неотделимо. Его-то вы и слышите. Не спрашивайте меня, как это возможно, никто из наших предшественников не имел дела ни с чем подобным. Суть в том, что у этой девушки гигантские запасы магии, пусть пока и спящей... Но мы боимся, что рано или поздно она проснётся.

— Подождите, — уточнил Ларс. — Вы хотите сказать, что её высочество может колдовать лучше, чем обычный человек?

Господин Стэйнфор покачал головой.

— Не лучше, чем я или вы. Даже, скорей всего, хуже — вы ведь учились, а она нет. Были разговоры о том, что, может быть, стоило бы преподать ей хотя бы основы осознанного колдовства, но его величество опасается, что это может спровоцировать вспышку...

— Да как же ты не понимаешь?! — вдруг вмешался Элиас. — Она сама — как будто заклинание, ведь так? Произнесённое целиком, кроме последнего слова, которому не хватает самой малости, чтобы вступить в полную силу... И вы считаете, что это самое слово рано или поздно может произнестись само по себе. Ясно как день, что она не может собой управлять! Вы ведь это имели в виду?

Господин Стэйнфор посмотрел на него с чем-то вроде уважительного удивления.

— Именно. Да, пожалуй, очень хорошо сказано... Загвоздка ещё и в том, что никто так до сих пор и не сумел выяснить, что это за заклинание и что оно делает. Нет гарантий, что освободившаяся сила не причинит больших разрушений… Мы знаем только, что, когда и как она бы себя ни проявила, девушке этого не пережить. Эти чары точно не из тех, которые по плечу одному человеку.

Он вздохнул.

— Нам неизвестно, из-за чего может сработать эта магия и сработает ли она вообще. Амалия не то что ею не управляет — она о ней и не подозревает. Его величество принял решение ей не рассказывать. Именно поэтому он так её оберегает: мы боимся, что слишком сильные чувства могут стать той самой последней каплей. В конце концов, бережёного боги берегут…

Айду, что за бред.

Лексию потребовались титанические усилия, чтобы не позволить себе саркастически фыркнуть. О да! Лучший способ защитить дитятко от жизненных невзгод — вырастить его в теплице! Вот только никто почему-то не сообразил, что даже царь едва ли сможет продержать нежный росток за стеклом всю жизнь, и шок от столкновения с реальностью в итоге будет куда сильнее, чем у нормальных детей, выработавших к ней иммунитет…

Следующая мысль вдруг его отрезвила: девица с устрашающей силой, назначения которой никто не знает, сейчас находится в Оттии. В стране, которая даже особо не скрывает, что у неё на уме война...

Кажется, Ларс подумал о том же.

— Это заклинание нельзя спровоцировать нарочно? — спросил он.

— Едва ли, — Стэйнфор покачал головой. — Если и можно, то мы не знаем, как, а над… вопросом её высочества, между прочим, два десятка лет бились лучшие маги страны…

Лексий снова перевёл взгляд на карту. Могут ли оттийцы знать что-то, чего не знают они? Что, если они хотят использовать Амалию как оружие? А если нет, то на что она вообще им сдалась? И... им ли? То, что она в Оттии, не значит, что она в оттийских руках…

Область на карте, которую он нашёл бы с закрытыми глазами, приходилась на изрядный лоскут печально известной Соляной пустыни. Стэйнфор прав: в ней же совсем ничего нет, она для жизни не пригодна... Для жизни — ладно, а для того, чтобы кого-то спрятать? Интересно, сколько километров сплошной мёртвой пустоши попало под его ладонь? Даже если другие волшебники услышат то же самое и подтвердят посетившее его озарение, то сколько же кому-то придётся обшаривать эту пустыню — вручную? Потому что — он вдруг ясно это понял — точно расслышать то место, где находится Амалия, никому не удастся. То ли её собственная магия создаёт помехи, то ли похитителю, если он и вправду волшебник, хватило ума замести следы...

— Ладно, — решил господин Стэйнфор. — Ки-Рин, мы примем к сведению то, что вы нам сообщили. Но тогда будьте готовы отвечать на вопросы — если нас с вами вообще воспримут всерьёз, то, будьте уверены, вам их зададут множество.

Он снова вздохнул и беззлобно велел:

— А теперь знаете что? Убирайтесь, все четверо. Вам, по-хорошему, вообще не следовало тут находиться.

Лексий не обиделся. Он был страшно рад, что ему наконец можно пойти и лечь спать.

Уже закрывая за собой дверь, он успел уловить чей-то вопрос:

— Это о нём господин Лейо отзывался как о толковом слушателе?.. — и Лексий усмехнулся про себя и подумал: может быть, судьба наконец даёт ему шанс повлиять на сюжет, хоть и несколько позже, чем у Рада в книжках...

Глупая шутка, конечно. Нет, в самом деле, кто ему поверит?

Но, впрочем, это уже не его дело. Он сказал то, что знал — дальше пусть сами решают.

Несколько лет назад, Царевна пожаловалась папе, что устала вечно смотреть в окно на одно и то же. Она просила его отвести ей другие комнаты, с видом на улицу, а не в сад, но он сказал, что ей скоро наскучит глядеть на площадь, где нет ничего интересного, и поступил иначе: скоро в столовой Царевны появились окна-картины.

С просторного морского пейзажа на неё веяло запахом соли; пушистые, как облачка, овечки на мирной холмистой пасторали выглядели совсем живыми, загадочный лес с противоположной стены так и манил отдохнуть на пахучем, прохладном мху... Но больше всего Царевну завораживало висящее во главе стола полотно Яна Мейера с видом на горы. Огромные, туманные, голубовато-серо-зелёные сквозь дымку расстояния, они блестели снежными вершинами, чистыми и далёкими; поросшие ржавым лишайником валуны на переднем плане были как зачарованные ворота, ведущие куда-то в неведомое и невыразимо манящее, на прозрачном небе чернели росчерки птиц...

За обедом Царевна всегда садилась так, чтобы видеть картину, хотя, если смотреть на неё слишком долго, от высоты нарисованных пиков могла закружиться голова. Иногда она мечтала о том, что когда-нибудь поедет в путешествие и увидит настоящие горы — взаправду, наяву. Но это было одно из тех мечтаний, которые хороши сами по себе. Их не обязательно исполнять, и Царевна и не думала, что оно исполнится…

До этого дня. Вернее, до этой ночи, принесшей с собой чудеса.

Они летели — совсем как во сне. Царевне было разом и жутко, и весело, как тогда, когда папа водил её на крышу дворца, и они вдруг оказались выше всего мира. Господин Чародей предоставил ей свой локоть, и она держала его под руку, крепко-крепко вцепившись обеими руками в его предплечье. Так было почти совсем не страшно, даже если смотреть вниз — сначала на Урсул, ночной, с высоты похожий на свой собственный план, который Царевна усердно изучала в детстве, только живой; потом — на начавшиеся за городом рощи, поля, едва белеющие в ночи просёлки... Встречный ветер трепал ей волосы, но не был сильным — странно, ведь земля там, внизу, неслась так быстро. Впрочем, чему удивляться, если на прогулке тебя сопровождает волшебник! Поэтому Царевна только плотнее запахивала на груди шаль, жмурилась, подставляя ветру лицо, и никак не могла поверить, что это происходит с ней. Именно с ней, не с героиней какой-нибудь новой книги, ещё пахнущей печатным станком...

Она не знала, сколько длилось их путешествие — время исчезло, как иногда бывает, если потеряться в собственных мыслях. Царевна читала о мореплавателях, которые умели определять час по лунам и звёздам, но сама она знала о лунах и звёздах только то, что они красивы. Несколько раз господин Чародей учтиво спрашивал, не замёрзла ли она, не устала ли, не наскучил ли ей их полёт — но разве он мог наскучить, если был так волшебен? Царевне было неведомо, далеко ли они забрались от дома, но сейчас это было неважно. И стало совсем уж неважно, когда она с замиранием трепещущего сердца разглядела на фоне синего бархата неба силуэты горных вершин...

Горы! Чародей привёл её в горы! Царевна поверила было, что грезит, задремав над пяльцами, но каменистая почва крошечной долины, куда они опустились, казалась слишком настоящей, чтобы быть сном. Ветра не было; в мягкой, полнозвучной тишине отдавался едва слышный отсюда шёпот далёкой реки. Успевшая отвыкнуть от тверди под ногами, Царевна покачнулась, и Чародей поддержал её под локоть.

— Вы, должно быть, совсем замёрзли, — сказал он. — Скорее пойдёмте внутрь.

Царевна подняла голову: прямо перед ними тёмной громадой стоял дом. Голубоватого света двух лун хватало на то, чтобы рассмотреть красивое, но давно не крашеное крыльцо с двумя колоннами, густой вечнозелёный плющ, почти сплошь обвивший фасад, закрыв пустые тёмные окна... Незнакомый, коренастый, тихий — этот дом не пугал, скорее, он выглядел... грустным.

— Какой одинокий дом, — с искренней жалостью сказала Царевна.

— Немудрено, — отозвался Чародей, — ведь он столько лет провёл в горах, где нет ни души. Давайте составим ему компанию.

У них не было фонаря, и он вёл её за руку, чтобы она не оступилась в темноте. Лунный полумрак скрадывал его красивое бледное лицо, но в какой-то момент Царевне показалось, будто губы Чародея беззвучно произносят какие-то неведомые ей слова. Она хотела было спросить его, но он уже ввёл её на крыльцо, и она увидела за приоткрытой двустворчатой дверью свет. Неужели он всё время там горел, а она не замечала?..

Прекрасный холл был отделан резными панелями, изображающими сцены охоты; яркий и тёплый свет настенных ламп казался особенно приятным после прохладной и тёмной горной ночи. Никто из слуг почему-то не вышел их встречать — только пара невесть откуда взявшихся кошек поспешила к заглядевшейся на стены гостье, чтобы потереться об её подол. Айду, какая же прелесть! Царевна тут же схватила одну из них на руки — рыже-белая красавица муркнула что-то вместо приветствия и вдруг без всяких церемоний лизнула её в щёку шершавым горячим язычком. В полном восторге Царевна прижала пушистый комок к груди и с горящими глазами повернулась к Чародею. Тот улыбался.

— Я рад, что вы так быстро нашли общий язык. Если они станут вам докучать, только скажите. Не желаете посмотреть дом?

Конечно же, Царевна желала. На первом этаже не было ничего особенно интересного — кухни, гардеробные, комнаты прислуги... На второй нужно было подниматься по крутой лестнице с зелёным, как трава, ковром. Вдоль неё на стене красовался ряд портретов. Мужчины и женщины с круглыми, розовыми лицами и широко расставленными глазами, все без исключения носили явное семейное сходство. Царевне почему-то сразу понравились их улыбки — не то что огненно-чёрные глаза, сжатые губы и кустистые брови на лицах прошлых Иллешей в их собственной галерее...

— Это, наверное, ваши предки? — вежливо осведомилась она.

Чародей вполголоса рассмеялся.

— Не исключено, — сказал он, — может быть, и мои.

И Царевна втайне восхитилась тем, каким его род, наверное, должен быть древним, если он даже не помнит всех своих предков...

Вслед за гостями по ступенькам взбирались три пушистых кошки. Ещё парочка встретила их в спальне, за галантно открытой Чародеем дверью.

Комната была обставлена совершенно прелестно. Кровать под нежно-голубым балдахином казалась пышным уютным облаком, золотистые узоры на обоях дивно гармонировали с её оттенком; не слишком большая, спальня почему-то казалась просторной — может, потому, что её удваивало зеркало над изящным туалетным столиком. Тёплый воздух пах чем-то неуловимым, но очень приятным.

— Здесь вы можете отдохнуть, если устали, — сказал Чародей. — До утра ещё есть время, и, в конце концов, мы никуда не торопимся…

— Но я совсем не хочу спать! — возразила Царевна, опуская на постель прикорнувшую у неё на плече кошку.

— Хорошо, — Чародей учтиво наклонил голову. — Тогда я могу приказать подать завтрак... — он улыбнулся. — Или ужин — как вам будет угодно его назвать.

Пока для них накрывали на стол, Чародей показал ей гостиную. Наверное, она должна была стать самым уютным местом на свете, если затопить этот огромный мраморный камин и с ногами забраться в большое, старое кресло с тёмно-красной обивкой... Кошки — чёрные, рыжие, пёстрые — следовали за ними по пятам, взбудораженные прибытием незнакомки, но Царевна была рада их компании. Из-за прикрытой двери в столовую тут же, за стеной, доносился приглушённый звон посуды. Чудно́ — слуг в этом доме слышно, но не видно...

Дело своё они, тем не менее, знали: стол был сервирован ничуть не хуже, чем у них во дворце. У Царевны потекли слюнки от запахов — она и сама не подозревала, как проголодалась, пока не увидела серебряное блюдо с горой румяных блинчиков и пушистые персики в тонконогой вазе. Скатерть и салфетки сияли белизной, на серебряных приборах не было ни пятнышка, а среди хрустальных бокалов в высоком прозрачном стакане стоял букет синей горечавки и нежно-лиловой горной лаванды. Неужели здесь уже распустились цветы?..

Чародей привычным движением отодвинул для неё стул, и Царевна села, оправив платье. Её спутник занял место рядом, во главе стола; на некоторые из оставшихся свободными стульев запрыгнули кошки. По этикету двое за столом должны были сидеть друг напротив друга, на разных его концах, но слуги, закончив с приготовлениями к завтраку, словно в воздухе растворились, и Чародей, похоже, был намерен ухаживать за ней сам. Ну и здорово, Царевна никогда не понимала этой глупой моды — сидеть так далеко друг от друга, что приходится кричать, будто в лесу...

Пока она уписывала блинчики с клубникой, мёдом и листочками мяты, Чародей откупорил тёмную зеленоватую бутылку.

— Вино! — обрадовалась Царевна. — А можно мне попробовать? Папа мне никогда не разрешал...

— Я ему не скажу, — улыбнулся Чародей и взялся за её бокал. Царевна зачарованно смотрела, как золотисто-прозрачная струя, хлынувшая в хрусталь, загибается в нём гребнем крошечной морской волны. Она осторожно пригубила — у вина был кисловато-сладкий вкус разом цветов и рождённого из них мёда. Царевна осушила бокал до дна — и сама рассмеялась над тем, что, наверное, ведёт себя как девочка. Взрослые ведь пьют вино совсем иначе — задумчиво рассматривают его на свет, качают в бокале и рассуждают о каких-то непонятных тонкостях букета...

Чародей, кажется, совсем не ел — лишь иногда щипал свесившуюся из фруктовой вазы кисть винограда да второй раз наполнил свой бокал.

— Скоро рассветёт, — заметил он. — Если вы любите дикую красоту девственной природы, мы можем пойти посмотреть окрестности.

И правда, ночь за прозрачной балконной дверью уже снимала со спрятанного до поры до времени мира своё покрывало. Отсюда, со второго этажа, открывался чудесный вид на приютившую дом маленькую долину, группу суровых торжественных елей в её глубине и две голубеющие вдали вершины, похожие на кошачьи ушки. Небо между ними бледнело от волнения перед близким рассветом. Если бы Мейер сейчас был здесь, какую картину он написал бы!..

Царевна ещё никогда в жизни не гуляла в горах. Воздух был таким чистым, что им дышалось непривычно легко. Стоя на крыльце, она запрокинула голову, разглядывая обступившие долину каменные стены, и вслух спросила:

— Но где же снег? Почему у них наверху нет снега?

— Недостаточно высоки, — пояснил Чародей. — Если хотите заснеженных вершин, как-нибудь попросите его величество отвезти вас в Канкару — Канкарский хребет раза в два выше, чем наши... скромные холмы, — он усмехнулся. — Здесь тоже есть ледники, но они прячутся в ущельях, их не видно. Хотите, отведу вас к озеру? Но только если вы не боитесь высоты.

Как она могла бояться — после их полёта, когда звёзды были совсем близко? Царевна доверилась Чародею и позволила провести себя известной ему дорогой. Когда они поравнялись с елями, с их разлапистых ветвей с граем поднялась стая потревоженных воронов. Застигнутая врасплох, Царевна вздрогнула от их хриплых криков, и заметивший это Чародей мягко проговорил:

— Простите наши горы за такую музыку. Я знаю, вороны — не самые сладкоголосые птицы, но ничего не поделаешь, здесь и их дом тоже.

— Ничего, — сказала Царевна. — Они мне нравятся. Во всех легендах они всегда такие мудрые! Вы знаете сказку про короля-ворона?

— Может быть, знал когда-то в детстве... — улыбнулся Чародей и пожал плечами.

Он недаром предупреждал о высоте: часть пути, который им предстояло преодолеть, шла по тропе, льнущей к высокой скале — словно в ужасе от открывающейся по правую руку пропасти. Тропинка была достаточно широкой, чтобы шагать, не боясь сорваться, но Царевна всё равно не решилась приблизиться к краю, хотя любопытство и подзадоривало её взглянуть вниз, туда, где мерно рокотал горный поток.

— Сюда, наверное, ужасно сложно забраться, — предположила она.

Чародей спокойно кивнул:

— Да, сложновато, если не уметь летать.

— Но зачем тогда кто-то построил здесь дом? — этот вопрос занимал Царевну с тех самых пор, как они прибыли.

— Говорят, один очень богатый господин — и к тому же до неприличия ревностный рыболов — считал, что в этих местах ни с чем не сравнимый воздух и самая жирная на свете форель, — Чародей усмехнулся. — Вы ведь сами знаете, что может случиться, если у человека слишком много времени и некуда девать деньги... Да, этот господин регулярно сюда приезжал, но после его смерти семейство забросило это имение, потому что путь до него слишком долог и труден. Разные поколения наследников пытались его продать, но покупателя всё не было, так что мне он достался почти даром. Удачное приобретение, вы не находите?

Царевна была полностью согласна — ей очень-очень здесь нравилось. Реальность оказалась лучше любых картин. Утро зрело, лучи поднявшегося солнца приласкали серые камни, на которых, вцепившись корнями в трещины, тут и там росли корявые, но упорные сосны; звонкий и ясный день обещал быть прекрасным. Подумать только, а ведь она могла всю жизнь провести в своих покоях и никогда не увидеть всех этих чудес!..

Озеро, цель их пути, было круглым, как монета, и таким прозрачным, что Царевна могла разглядеть каждый камушек на дне. Подбежав к самому берегу, она сбросила туфельку (Царевна только теперь сообразила, что она без чулок — сняла их вчера вечером, а снова надеть, отправляясь гулять, позабыла; ну и ладно, всё равно под длинным платьем не видно!), подобрала подол и потрогала воду ногой — но тут же отдёрнула её: ледяная!

— Это озеро питают ледниковые реки, — объяснил Чародей, подавая Царевне руку, на которую та оперлась, пока, стоя на одной ноге, обувалась обратно. — Поэтому оно холодное даже в жару. И, между прочим, очень глубокое.

— Но как же так? — удивилась Царевна. — Дно же совсем близко!

Чародей вполголоса рассмеялся.

— Не стоит всегда верить глазам, — сказал он. — Вода такая прозрачная, что легко их обманывает. Горные озёра коварны — их настоящей глубины не узнать, пока в них не утонешь...

На обратном пути усталость наконец взяла своё, и бо́льшую часть дороги они прошли в молчании. Только когда впереди снова показался увитый плющом дом, на крыльце которого радушно намывала гостей толстенькая серая кошка, Царевна решилась высказать вслух то, что давно уже было у неё на сердце.

— Можно мне остаться здесь погостить? Хотя бы на несколько дней? — взмолилась она. Мысль о том, чтобы вернуться обратно во дворец, в эту секунду казалась просто невыносимой. Конечно же, потом она соскучится и захочет домой, но сейчас!..

Чародей наклонил голову, словно покоряясь её повелению.

— На столько дней, на сколько вы захотите.

— Ура! — Царевна радостно захлопала в ладоши, но её радость тут же притушил холодок тревоги. — Вот только папа будет беспокоиться... Я напишу ему письмо, хорошо? О том, где я и почему?

— О, — произнёс Чародей отстранённо, — конечно, если вы не боитесь, что он сразу же захочет забрать вас назад...

Царевна нахмурилась.

— Да, вы правы, а я и не подумала. Какая я глупая! Тогда я просто напишу ему, что у меня всё в порядке и что я сама потом к нему вернусь. Так ведь можно?

— Разумеется, можно, — Чародей помог ей подняться по ступеням крыльца. — Будьте уверены, ваше послание доставят адресату.

Она с благодарностью улыбнулась ему.

— Спасибо за вашу заботу. А теперь я пойду спать.

Чародей почтительно коснулся губами её руки.

— Добрых снов, — сказал он. — Я рад, что вы моя гостья.

Царевна отправилась в свою голубую спальню с каким-то странным счастливым теплом в груди. Она даже на минутку остановилась на лестнице, боясь ненароком его расплескать...

Закрыв за собой дверь своей комнаты и сняв капор, она вдруг задумалась: ведь ей не раздеться самой! Кошки, спящие одна на кровати, вторая — на пуфике у туалетного столика, были безумно милы, но в этом помочь не могли...

Одна из них проснулась, спрыгнула на пол и потянулась, выгнувшись дугой.

— Мне нужно позвонить, ведь правда? — спросила у неё Царевна, оглядываясь вокруг. Она обернулась, ища звонок — и вдруг почувствовала, как кто-то, неслышно подошедший сзади, ловко расстегнул ей платье. Не успела Царевна понять, что к чему, как лёгкие руки, мягкие, словно кошачьи лапки, принялись привычно расшнуровывать ей корсет...

Звук, сопровождающий это действо, напоминал разом песню, которую служанка, работая, бездумно напевает себе под нос, и мурлыканье кошки.

Никакое чудо сегодня не было слишком невероятным, но Царевне всё равно было сложно поверить в свою догадку. Она попыталась было повернуть голову, чтобы посмотреть, но благодушное мурлыкание предостерегающе смолкло, и Царевна поняла: это секрет. Она терпеливо дождалась, пока руки невидимой горничной закончат со шнуровкой, и выскользнула из платья. На кровати лежала ночная сорочка — как раз ей по размеру, пышную, лёгкую, почти до пола длиной. Надевая её, Царевна слышала сквозь шуршащую ткань, как кто-то поднимает её платье, брошенное на пол, и аккуратно вешает его в шкаф. Когда она наконец вынырнула из ворота, у закрытой дверцы гардероба, как ни в чём не бывало, сидела белая зеленоглазая кошка.

— Так вы здесь не просто так, а на работе! — вслух сказала Царевна. — А платят вам, наверное, сливками и рыбкой...

Кошка, конечно же, ничего не ответила — вместо этого она снова запрыгнула на кровать и, подумать только, улеглась там на одной из подушек! У себя дома Царевна ни за что не потерпела бы от прислуги такого нахальства, но, в конце концов, ни одна из прислуживавших ей дурёх и не была такой славной.

Как только Царевна забралась в ласковые объятия пухового одеяла, кто-то заботливо потушил в комнате лампу. Проваливаясь в тёплый и тёмный сон, она ещё успела почувствовать, как вторая кошка устраивается у неё в ногах. Интересно, какие ещё чудеса Чародей умеет?..

Дочь Клавдия Иллеша заговорила с ним о снежных шапках на горах, и слова о Канкаре, которая в два раза выше, вылетели у Чародея как-то сами собой. Забавно — значит, он когда-то изучал землеописание. Впрочем, он наблюдал за собой и понял, что, скорее всего, родился и рос в родовитом семействе, а там его, наверное, чему только не учили. Удивлял же он себя иногда фразами на чистейшем пантеи, невесть откуда приходящими на ум...

Чародею казалось, что этот день никогда не кончится. Царевна щебетала что-то, смеялась, неумело пила вино, с открытым хорошеньким ротиком заглядывалась на воронов и на камни, сверкала голой щиколоткой на берегу озера, а он прикладывал все душевные силы к одному — чтобы у него не дрожали руки. К тому, чтобы быть вежливым, предупредительным и спокойным, к тому, чтобы оставаться здесь и не отвечать невпопад — к тому, чтобы не сойти с ума от нетерпения. От осознания: то невозможное, что ты так долго искал, наконец найдено. Вот оно. Так близко — руку протяни...

Лишь на таком расстоянии он мог колдовать её силой. Длина вытянутой руки — вот и поди пойми теперь, достаточно этого или нет. Скоро ли ты сойдёшь с ума, если сможешь чародействовать только прикованным к ней — к этой говорящей кукле со скучно-прелестным лицом, к героине дурного сонета с шаблонными золотыми локонами, лазурными глазами и умишком глупого ребёнка... Снаружи фарфор, красивый и хрупкий, внутри — пустота.

Чародей пообещал себе: если у него когда-нибудь вдруг появится дочь, дарить ей кукол он не станет.

Но до чего же всё-таки смешно смотреть, какой пай-девочкой эта Амалия стала на воле! И это — избалованная царская дочка, которая — Чародей наблюдал за ней у неё дома, чтобы понять, как к ней подступиться — капризничала и кричала на служанок за малейший промах... Признайся, пичужка, тебе просто до смерти надоела клетка, построенная любящим отцом. Когда сходишь с ума от скуки, даже мелочи начинают злить до слёз...

Плевать. Он её нашёл. На всё плевать.

Волшебнику, не умеющему отличать правду от фантазий, может прийтись трудно; Чародей точно знал, что не грезит, но знать и верить — не одно и то же. Он её нашёл. Теперь он волен был делать то, чего не мог позволить себе ни один волшебник на свете — без оглядки тратить магию на что попало. На сладости, на платья, на цветы, для которых сейчас не время — да что уж там, пожелай царевна, Чародей готов был бы наколдовать ей единорога, хотя несчастное животное переломало бы на горных тропах все ноги. Всё, что угодно, лишь бы она была довольна...

Лишь бы не вспоминала, что её ждут дома.

Она была нужна ему — нужна живой, здоровой и лучше всего счастливой. Он ненавидел саму мысль о том, чтобы кого-то удерживать силой, и был намерен сделать всё, чтобы до этого не дошло. Вот только...

Про́пасть, про́пасть, про́пасть, когда он искал источник силы, которой так жаждал, мог ли он знать, что найдёт его в царской дочери! Насколько проще всё было бы, окажись он какой-нибудь судомойкой или престарелым лавочником, которых никто не хватится... Чародей, стоящий у окна, толком ничего за ним не видя, закусил губу. Девчонке нравится дом? Ну и славно, ведь заклинание, которое снова вернуло ветхой развалюхе её былой блеск, подпитывается от её же собственной персоны. Равно как и защитные чары, которые он первым же делом наложил и на куклу, и на себя. Ничего. От неё не убудет — Чародей не смог бы вот так навскидку сказать, что же такое он должен наколдовать, чтобы от неё убыло. Но о чём же он думал?..

Ах да. Дом.

Интересно, она начнёт брыкаться, когда им придётся его покинуть? «Когда», не «если» — Чародей с самого начала знал, что они не смогут остаться здесь надолго. Даже горы посреди ничего — плохое убежище, если речь об особе царских кровей... Которую к тому же прекрасно слышно. Про́пасть, почему жизнь так несправедлива? Он вынужден был искать её столько лет, а магам её папаши, скорее всего, понадобятся считанные декады. Пичуга была надёжно спрятана, пока не колдовала. Теперь, когда её сила творит чудеса, пусть даже такие глупые, её слышно хоть в Урсуле, хоть ещё дальше...

Единственное, что они могут с этим сделать сделать — оставить между собой и теми, кто станет её искать, как можно больше расстояния. И воды́ — да, воды, за водой их сложнее будет расслышать... Чародей в тысячный раз перебирал вдоль и поперёк обдуманные варианты: заморский Пантей? Оттийские колонии в Лидии? Сдавленный льдами холодный Бирг?.. Насколько далеко от дома царевна согласится забраться по доброй воле?..

Мудрее всего было бы попытаться как можно скорее сделать то, зачем он вообще всё это начал, и вернуть девчонку отцу. Просто так, не требуя ни выкупа, ни тем более руки и сердца, хотя какой-нибудь король-ворон из её сказки, чего доброго, так бы и поступил... Но он так и не нашёл нужное заклинание — не нашёл и пока не создал.

А ещё он ловил себя на том, что он не знает, сможет ли отказаться от того, что оказалось у него в руках.

Отпустить её. Получить то, чего он хочет, и отпустить. Это было бы честно: она вернётся домой, а он…

Останется без магии. Навсегда.

Чары, позволявшие Чародею забирать чужую силу себе, не работали на дочери Клавдия Иллеша. Без неё он был просто человеком. Волшебником, который умрёт, если произнесёт одно-единственное заклинание. От этой мысли его пробирала дрожь. К магии привыкаешь.

Он не хотел быть никем.

Чародей заставил себя сдержать рвущийся наружу вздох и устало провёл рукой по глазам. Девчонка, наверное, проспит до вечера. Кто бы знал, как ему хотелось прямо сейчас спуститься в винный погреб и запереться там до тех самых пор, пока она не проснётся.

Глупая кукла.

Отсюда, из гостиной, было слышно, как в столовой убирают со стола. Он даже не ожидал, что из кошек получатся такие толковые слуги. Последний хозяин этого дома, должно быть, привёз парочку, чтобы они боролись с мышиным племенем в кладовых; эти-то прародители, предоставленные сами себе, и положили начало разросшемуся на свободе семейству... В последние несколько десятилетий кошки были здесь единственными жильцами. Они успели одичать, но капелька волшебства, простите за невольный каламбур, творит чудеса...

Он мог бы привезти сюда пару девиц из какой-нибудь ближайшей деревни. Возможно, это было бы проще, но на кошек точно можно положиться в одном, самом главном — они не станут болтать. Единственное — на них теперь нельзя было смотреть, пока они делали человеческие вещи. Просто потому, что можно было невесть что увидеть: в полноценных людей он их не превращал, кошками они в такие моменты тоже не были, а чем были — да про́пасть их разберёт. Боги с ним, не то чтобы Чародей горел желанием подглядывать за пушистыми дворецкими и камеристками. Его и так каждый раз передёргивало, когда он представлял себе, как на кухне, за готовкой, они по старой кошачьей привычке украдкой жуют обрезки сырого мяса...

День был чист и звонок; над верхушками елей там, поодаль, тёмной стаей носились вороны. Чародей мог бы навсегда прогнать их, но не стал: когда мимо их гнёзд проходил чужой, они поднимали такой грай, что пробраться к дому незамеченным той дорогой было невозможно.

Не то чтобы сюда не было других путей.

Знать бы, сколько времени у них в запасе...

Чёрная кошка с белой манишкой вопросительно мурлыкнула и, ласкаясь, потёрлась об его штанину. Первым порывом Чародея было грубо оттолкнуть её ногой, но он вовремя осадил себя. Будь с прислугой спокоен и вежлив — терять самообладание значит выставлять себя самого в невыгодном свете. Надо же, наверное, эту истину вдалбливали ему в голову с изрядным упорством, раз уж он запомнил...

Он всё-таки вздохнул и наклонился погладить новую горничную её высочества Амалии Сильванской.

— Будь добра, сообщи мне, когда она проснётся, — попросил он.

Кошка не ответила: посуду мыть она умела, а разговаривать — нет. Идеальная прислуга. Такую не стыдно нанять в приличный дом.

Уже на следующий день Лексий успел пожалеть, что вообще рот открыл.

Наутро, выспавшись, он первым делом решил, что вёл себя как дурак. Нет, это ж надо — придумать, будто ты услышал что-то за чёртову тысячу километров отсюда!.. Каково же было его удивление, когда его слова начали подтверждаться: его более опытным старшим коллегам, ничего не знающим о вчерашних беседах, дали карты, и после вдумчивого прослушивания они независимо друг от друга указали примерно на одно и то же место.

Господин Стэйнфор сухо посоветовал ученику не спешить начинать считать себя самым умным. Замутнённое сознание, объяснил он, само по себе бывает более восприимчивым, чем здоровое и ясное. Другое дело, что сосредотачиваться и отделять нужное от ненужного у него получается куда хуже, так что в подпитии, в полусне или в бреду иногда чего только не услышишь...

Да ладно, Лексий и сам не был склонен преувеличивать свои заслуги. Он бы не расстроился, если бы Клавдию вовсе не раскрывали имя изначального автора версии о том, где сейчас его чадо. Но его величеству, конечно же, сообщили, и — разумеется! — тот немедленно повелел, чтобы следопыт-самоучка непременно вошёл в поисковый отряд. Только этого Лексию и не хватало — за считанные декады до свадьбы!..

Ладно, предположим, он так и так должен был принести присягу уже в конце этой весны, вместе с Элиасом и Ларсом, делающими это в свой законный срок. Бран боялся зря, никто его не заставлял — Лексий просил об этом сам, потому что не видел смысла оставаться в школе без этих двоих, и ему не терпелось наконец получить свободу продолжать свои поиски. Он осмелился обратиться к господину Стэйнфору с просьбой; его экзаменовали и нашли готовым.

Никто из магов Урсула, похоже, слишком этому не удивился: от парней, с которыми Бран занимался лично, готовы были ждать всяких чудес. Настоящим сюрпризом стал Тарни: он тоже пожелал пройти проверку — и выдержал её. Нет, он, конечно, работал как проклятый и сидел над книжками в часы, когда остальные махали шпагами во дворе, но всё равно не каждый день видишь, как «бракованный жеребёнок» из глухой деревни кончает школу волшебства в два раза быстрее, чем прочие…

Нет, Лексий не боялся, что не справится с задачей: он без ложной скромности сознавал, что звёзд с неба не хватает, но всё-таки ничем не хуже других выпускников. Но как, скажите на милость, он должен был сообщить об этом Ладе?

Поиски могли затянуться, дату, которой они ждали всеми силами сердца, возможно, пришлось бы перенести неизвестно на сколько, а одна только мысль об отсрочке была заранее мучительна для них обоих. Лада — та уже сейчас не находила себе места от предвкушения: сияющая, как китайский фонарик, ездила к портнихе на примерки свадебного платья и по-детски ревностно следила, чтобы жених не увидел его раньше срока... Будь это чья-нибудь чужая невеста, Лексий, наверное, втайне покрутил бы пальцем у виска, глядя, как эта смешная девушка ссорится с матерью по поводу каких-нибудь оборок или кружев, тайком плачет из-за того, что подол ей сделали на два пальца длиннее, чем она хотела, или объезжает все магазины в городе в поисках идеальных перчаток. Но Лада была Ладой. Она была его, и если бы выяснилось, что эти перчатки охраняет злой дракон, Лексий без колебаний отправился бы точить свой меч...

В последний раз, когда Лексий был приглашён в их дом к обеду, Лада, как раз вернувшаяся с очередной примерки, с порога бросилась ему на шею, разом смеясь и едва не плача, выдохнула:

— Чудо!.. Лексий, это чудо! Тебе точно понравится!..

На что он честно ответил:

— Ты была бы лучше всех на свете, даже если бы вышла ко мне в мешке из-под картошки.

Она со смехом спрятала лицо у него на груди, и Лексий, который всю жизнь посмеивался над героями дамских романов, то и дело с наслаждением «вдыхающими запах Её волос», обнял невесту, уткнувшись носом ей в макушку, и мысленно попросил у них прощения.

И вот теперь старый сильванский медведь хотел, чтобы Лексий бросил всё и помчался спасать его глупую дочь. Блеск!

Рассказывая Ладе о непредвиденных обстоятельствах, Лексий клятвенно обещал ей вернуться совсем скоро, к тому же не меньше чем национальным героем и почётным спасителем дам в беде. В тот момент он пообещал бы ей хоть перо Огнептицы, лишь бы не видеть, как она кусает губы, пытаясь улыбаться сквозь закипающие у неё на глазах слёзы. Боги, приятель, каким вообще надо быть злодеем, чтобы своими руками разбить девушке, которую любишь, мечты об идеальной свадьбе?..

Но куда было деться? Нынешние настроения Клавдия ясно давали понять, что торг сейчас неуместен. Лексию и всей Сильване оставалось только радоваться, что их монарх способен сдерживать себя и думать в перспективе: другой на его месте давно объявил бы Оттии войну — хотя бы за одно волокитство её дипломатической службы. Немедленно начатые переговоры о том, чтобы отряду сильван разрешили искать Амалию в чужой стране, безбожно затянулись, и даже мгновенное магическое сообщение — такие дела не делаются по обычной почте — не могло их ускорить. Лексий подозревал, что Регина нарочно тормозит процесс, предельно уточняя условия и цепляясь к мелочам — просто чтобы позлить брата по королевской крови. «А откуда вы знаете, что её высочество Амалия находится в оттийских землях? А не намекаете ли вы часом, что мы её похитили? А вдруг это предлог для того, чтобы заслать к нам шпионов?» — и так далее, и так далее, и так далее. Клавдий скрипел зубами так громко, что наверняка было слышно в Рутье, если только не в Гелльсе, но, слава разным несовершеннолетним богам, держал себя в руках — потому, что здраво оценивал свои силы. Сильвана уж точно не была самоубийцей. Приходилось терпеть.

Казалось бы, что может быть проще — попросить у соседа позволения заглянуть к нему в гости для поиска похищенной царской дочери. Ага, щаз — на то, чтобы выторговать у Регины её высочайшее разрешение, потребовалось без малого три декады. Три декады! Ну вот как Рада угораздило влюбиться в столь бессердечную особу? За это время царевну могли убить столько раз, склолько захотели; оставалось только надеяться, что у похитителей были на неё другие планы…

Среди прочих условий королевы был пункт о том, что сильване имели право находиться на территории её державы исключительно в сопровождении отряда бравых оттийских воинов, призванных проследить, чтобы никто не воровал столовое серебро и государственные тайны. Было тому причиной его умение слушать или что-то другое, но Лексий почему-то почти не удивился, когда узнал, что командиром отряда назначен некий Радмил Юрье. Ну слава Айду, хоть что-то хорошее...

Вот Элиас оказался более непредсказуемым, чем оттийцы: едва услышав имя Рада, он заявил, что намерен вызваться в спасательную экспедицию добровольцем.

— Что это тебе вдруг в голову пришло? — удивился Лексий.

— Не нравится мне этот парень, — хмуро хмыкнул второй ки-Рин. — И с чего ты вообще вздумал ему доверять? Ты, между прочим, так и не рассказал. Кто он тебе?

Лексий неопределённо повёл плечами.

— Друг детства, — сказал он без всякой охоты вдаваться в подробности — и понял, что́ ляпнул, только после того, как Элиас вскинул брови и заметил:

— Интересное у тебя, оказывается, детство.

Лексий чертыхнулся про себя и прикусил язык, но, к счастью, Элиас был не в настроении цепляться к словам.

— Я бы никогда не стал дружить с оттийцем, — припечатал он. — Знаешь, почему? Потому что им нужен Гелльс. Если они наконец затеют войну, то только ради него. Да вся эта заросшая репейником страна не стоит столько, сколько один мой город! Ты думаешь, Регине нужны паршивые пахотные земли и кусок Канкары? Да ей плевать. Всё, чего она хочет — это незамерзающий порт, чтобы удобно торговать с её драгоценным Пантеем, а не добираться до него третьей дорогой.

Он зло взд ёрнул подбородок и отвернулся.

— Если бы её чаячье величество намеревалось просто подёргать старика Клавдия за бороду, то я сам показал бы ей в сторону столицы и пожелал счастливого пути, но, пропасть побери, никто не смеет покушаться на Гелльс! Так что, милый братец, я отправлюсь с тобой и присмотрю, чтобы ты ненароком не сболтнул «другу детства» чего-нибудь лишнего.

Такого поворота Лексий, если честно, как-то не предвидел.

— Ты что, считаешь меня предателем? — уточнил он, даже позабыв оскорбиться.

— От Ринов можно ожидать чего угодно. Не принимай на свой счёт.

Лексию оставалось только пожать плечами и попытаться радоваться в пути знакомому лицу.

В конце концов международный компромисс был достигнут, состав экспедиции утверждён, и Лексию предстояло вот уже в третий раз за последние два года выдвинуться из Урсула навстречу неведомым приключениям. Прощаясь с ним, Лада храбро держалась молодцом, обнимала его и уверяла, что она им гордится. Лексий надеялся, что хотя бы часть её слов была искренней — это помогало приглушить жгучее чувство вины и бессильной злости. Чего Клавдию стоило получше следить за дочкой?! Он пытался вызвать в себе сочувствие к пропавшей Амалии, но выяснил, что сложно по-настоящему тревожиться о судьбе человека, которого ты никогда не видел. Нет, девушка попала в беду, и Лексий безусловно соглашался, что нужно приложить все усилия, чтобы её спасти — вот только, хоть убей, не мог взять в толк, почему этим приходится заниматься именно ему. У Клавдия что, нет других вариантов? Например, кого-то, кто присягнул стране и короне не на прошлой декаде?

Было сложно поверить, что это правда случилось: они принесли присягу. Она была назначена на последний день весны, но планы изменились, и начальству пришлось поторопить события. Лексию смутно представлялось что-то, исполненное патриотического пафоса, но жизнь в очередной раз обманула его ожидания: присяга оказалась формальностью, простой и совсем не торжественной. Выпускные экзамены они все уже сдали раньше: комиссия из нескольких авторитетных магов беседовала с кандидатами и решала, достаточно ли он знает и готов ли ко взрослой жизни. Лексий шёл вторым, после Ларса — и потом, покинув комнату, не мог вспомнить, о чём его спрашивали. С утра перед процедурой они четверо, должно быть забавно смотрелись со стороны: Ларс являл завидный пример безмятежного умиротворения, поддельный ки-Рин не вполне понимал, где он и что происходит; настоящий всем своим видом выражал насмешливое «Айду, они что, серьёзно думают, что могут ещё хоть чему-то меня научить?», а Тарни трясся, как первокурсник перед зачётом. Немудрено — но он сам захотел попробовать, и Лексий, не кривя душой, за это им восхищался...

В день присяги им больше не нужно было ничего доказывать. Ребята предстали перед своими прежними экзаменаторами, но в тот день ролью старших было проследить, чтобы новоиспечённые маги прочитал текст присяги правильно, чётко и целиком. Сжульничать не было шансов — не то чтобы Лексий планировал попытаться. С замирающим сердцем ожидая своей очереди в коридоре, он заставил себя глубоко вдохнуть и сказал себе: будет то, что будет. Если окажется, что присяга не действует на землян — хорошо. Если вдруг умрёшь раньше времени — ну, что уж там, после этого у тебя точно не будет ни проблем, ни претензий... Ты решил? — ну вот и всё. Теперь будь добр исполнять.

В тот день они, все четверо, наконец стали настоящими волшебниками. Если честно, праздновать как-то не тянуло. Не из-за печальных перспектив будущего, на которые они подписались по доброй воле — скорее, из-за того, что в случившееся пока не верилось: мы столько готовились, и вот наконец свершилось... Было так странно больше не думать о себе как об ученике. Знать, что отныне тебе самому придётся принимать решения. Осознав это в первый раз, Лексий ощутил мутную волну тоски по Брану. Тот точно нашёл бы слова, от которых его непутёвому студенту стало бы не так страшно... Вот господин Стэйнфор на напутственные речи что-то поскупился. Наверняка он был тайно рад избавиться от своих непокорных подопечных. Что ж, взаимно!

Как бы то ни было, на исходе весны Лексий ки-Рин, отныне штатный сильванский волшебник, в компании нескольких коллег отправился покорять бескрайние оттийские просторы.

Назначенные Региной сопровождающие, как и было условлено, встретили их на са́мой границе. Магов среди них Лексий не расслышал — отряд состоял из обычных воинов, вооружённых тяжёлыми мечами и не менее тяжёлыми взглядами. Открытой враждебности они не выказывали, но весь их вид давал понять, что тёплого приёма чужеземцам ждать нечего. Попытки знакомиться, заводить беседы и в целом снижать градус напряжения разбивались об их недоверчивую неприязнь, как о скалы. Да уж, поездка обещала быть весёленькой...

Единственным лучом света во всём этом унынии был Рад, но даже с ним Лексий вынужден был играть роль: тот разговор с Элиасом напомнил ему, какими глазами посторонний может увидеть их дружбу. Это было уже ну совсем не смешно: в кои-то веки ехать с Радом конь о конь и не сметь перекинуться словом из страха, что кто-нибудь подслушает вас и поймёт не так...

Элиас, конечно, за ними не шпионил. Если на то пошло, Лексий с самого начала не испугался его угрозы — он давно понял, что для таких низостей его сводный братец уж точно недостаточно Рин. И всё-таки в присутствии других Лексий старался держаться от Рада на расстоянии — просто на всякий случай. Тот понимал и принимал правила игры: кивал как получужому, если что-то говорил — то коротко и по делу... Им удавалось побеседвать разве что на ночных привалах, когда остальные засыпали, а Раду была очередь оставаться в дозоре. То есть, конечно, не каждую ночь...

В Оттии было куда больше места, чем она могла заселить: чем ближе к их цели, тем меньше на пути попадалось жилья, а потом оно кончилось вовсе. После всех выматывающих из сильван душу переговоров Регина, как ни в чём не бывало, любезно предложила экипировать экспедицию, и у Рада и его людей был небольшой обоз с провизией и прочим необходимым. Они основательно подготовились и поступили мудро: по слухам, в Соляной пустыне не было ни воды, ни травы, ни зверей — вообще ничего живого, кроме сбившихся с пути птиц, которые не задерживаются надолго...

Через несколько дней дороги через оттийское безлюдье Лексий заметил, что по низкой колючей траве вьётся белая позёмка. Увидев её, Рад нахмурился:

— Соль!..

И действительно — это была чистая, крупная соль, Лексий сам убедился в этом, когда спешился. На первых порах лошади лизали её на отдыхе, потом, должно быть, приелось — то, чего так много, перестаёт радовать. Чем дальше они забирались, тем больше становилось соли: она хрустела под лошадиными копытами, сверкала в траве, как иней, потом — собиралась в небольшие сугробы... Чем дальше, тем больше попадалось засохших деревьев и меньше становилось травы: мало что могло рости на просоленной почве. Как ни странно, дольше всех их попутчиками оставались невысокие, скромные белые цветы — нежные чашечки на тонких чёрных стебельках. Они пробивались сквозь соляной слой, будто сквозь снег, кивали ветру и, кажется, чувствовали себя как дома...

— Так странно! — вслух сказал Лексий. — И как они здесь выживают?

Элиас, случившийся рядом, как-то странно на него покосился.

— Это же морянки, — указал он, как будто это был самый очевидный факт на свете. — Названы так потому, что могут расти хоть на морском песке — соль их вообще не смущает. Куда более стойкие, чем любые другие цветы... Таких в Гелльсе и окрестностях пруд пруди. Странно, что ты не знаешь.

Лексий отвёл глаза, делая вид, что распутывает зацепившийся за что-то повод, и пожал плечами.

— Наверное, просто не обращал внимания.

Элиас посмотрел на него долгим, очень внимательным взглядом, но не сказал больше ничего.

Соль, подползавшая всё ближе, заставляла нервничать даже оттийцев, а сильване (из них шестерых Лексий как следует знал только себя и Элси, остальные были куда старше и не больно-то до них снисходили) и вовсе тайком шептались о том, что подданные недружественного государства заведут их куда-нибудь в глушь и там бросят. Лексий на это только плечами пожимал: он-то знал, что, пока оттийским отрядом командует Рад, им не сделают ничего дурного. Если чего и стоило бояться — то, пожалуй, разве только того, что они заблудятся все вместе, но с их умением слушать это им вряд ли грозило, и, в конце концов, у них был проводник. Седеющий коренастый дядька из последней деревни, попавшейся им на пути, он авторитетно утверждал, что бывал в этой пустыне уже раз сто — что ж, очень хотелось бы в это верить.

На одном из привалов проводник придумал развлечь их легендой о происхождении места, куда они направлялись — как многие уже подозревали, себе на беду. История была немногим лучше той, про железного генриха. Говорили, что всё это началось давным-давно, столетия назад, когда соль, которую долго и трудно выпаривали из морской воды, порой бывала дороже золота. Уже тогда на свете, конечно, водились люди, жаждущие богатства, но не выносящие работы; один из таких и придумал, как грести деньги лопатой, не потея. Такое, как известно, бывает только в сказках, и без магии, конечно, не обошлось. Тот человек отправился к кузнецу — одному из тех, кто мог выковать хоть замок на абмар, хоть обручи на сердце...

Кузнецы. В Сильване их давно уже не осталось, потому что первый же коронованный Иллеш, призвав верных ему магов, устроил в своей новенькой державе жестокую чистку — и, наверное, был прав. Для кузнецов, появившихся ещё до того, как магия стала искусством и наукой, она была и осталась ремеслом. По слухам, они не подчинялись власти королей — только воле заказчика, который платил, и какой-то своей, никому другому не ведомой воле. Никто не знал их чар — мастера из сказок тщательно выбирали учеников, а подмастерья не болтали. На самом деле, никто доподлинно не знал даже, существовали ли они до сих пор — в большой и лесистой Оттии хватало места, чтобы спрятаться. Многие верили, что они до сих пор по одному живут в дальних деревнях, где никому не придёт в голову искать. Не высовываются, не замышляют против королей, просто живут и куют для местных плуги, подковы и дверные петли...

Но не только.

Те, кто знал пр кузнецов хоть что-то, объясняли, что этим людям нет дела до ушедших из мира богов — что кузнецы верят только в Надзирателей, которые остались... и стремятся быть на них похожими. Не судить, не делить мир на хорошее и плохое — просто равнодушно смотреть. Поэтому они берутся за любой заказ, нимало не интересуясь, как его используют и какие последствия это может повлечь. Вся ответственность лежит на плечах заказчика — лишь бы он готов был платить...

А цену они могут назначить разную. Куда чаще — не деньгами.

К такому-то колдуну и отправился герой соляной сказки. И попросил его вот о чём: сковать ручную мельницу, которая из ничего молола бы соль — не золото и не хлеб, как похожая вещь из земной легенды, а просто соль, и всё. Когда мастер попросил в качестве платы то ли жену хитреца, то ли дочь (за древностью лет некоторые подробности были неясны), тот, если и смутился, то не слишком. Он согласился, и заплатил, и получил заказ, и мельница и вправду без устали молола соль — даже ручку сама поворачивала. Дочь или жену после этого никто больше не видел ни живой, ни мёртвой, но, в самом деле, кому тогда было дело до таких мелочей...

О том, насколько спокойно герой потом спал, легенда умалчивала, но он добился своей цели: стремительно разбогател, мимоходом разорив десятки солеваров с побережья. Ясное дело, что цена драгоценности упала, как только та перестала быть редкостью, но торговец, ставший, по сути, монополистом, убытков не терпел — кроме него, покупать было не у кого. Умер он вполне счастливым, в роскоши, богатстве и блаженном неведении о том, что он натворил...

А мельница не прекращала. Вообще. Совсем. Какое-то время спустя наследники соляного магната вдруг обнаружили, что хранилища набиты, сбывать товар не успевают — а его всё больше. Колдовское устройство пытались разбить, переплавить, заклинить ему ручку — всё тщетно. Обращались даже к другим кузнецам, но уничтожать или как-то менять творения собратьев по ремеслу было не в их странных обычаях, какие бы деньги им за это ни предлагали. Вскоре люди были вынуждены покинуть затопленный солью дом, затем — деревню, затем, с течением лет, и всю округу, ставшую непригодной для жизни... А соль медленно, но верно прибывала, отравляя воду, делая землю бесплодной, заставляя зверей и людей бросать обжитые места и искать счастья на чужбине. Десятилетия сплавлялись в века, века сменяли друг друга, и вот на месте некогда плодородных и привольных земель раскинулось соляное море... Нет, не так. Соляная пустыня.

И самым жутким было, что она и не думала останавливаться.

— Это правда, — подтвердил на этом месте один из оттийцев. — Картографы делают замеры каждые лет двадцать, соврать не дадут — ползёт!

— Да ладно, — хмыкнул кто-то другой, — когда доползёт ещё! Уж мы-то свой век доживём...

Тут он был прав — ни ныне живущим, ни их детям, пожалуй, нечего было бояться. Но вот лет через сто? Через двести? Если в легенде была хоть капля правды, рано или поздно соль должна была добраться до центральной Оттии. До главных земледельческих районов, до столицы... и дальше. Следующей на пути будет Сильвана, затем — и без того солёное море, но надолго ли оно её задержит?.. Лексий вообразил, как весь мир задыхается под мёртвой белой тяжестью, и у него мороз пробежал по спине.

Оставалось только напомнить себе: ты ведь с самого начала знал, что вас ждёт не увеселительная прогулка...

В тот момент Лексий не знал, что это ещё мягко сказано.

Если честно, у него до самого конца не укладывалось в голове, что пустыня, настоящая огромная гибельная пустыня, только с солью вместо песка, вообще может существовать. Что ж, он поверил, когда увидел. Они все поняли, на что подписались, только тогда, когда в последний раз пополнили запасы водой из ручья, которую и то пришлось опреснять волшебством, и наконец вступили в Соляную пустыню во всей её красе.

Что есть, то есть — она и впрямь была прекрасна, словно пейзаж с чистым, только-только выпавшим снегом; белые барханы сияли на солнце, совершенно нереальные и ни на что не похожие... Вот только любоваться всей этой роскошью что-то не тянуло. Здешним воздухом было трудно дышать, лошади и колёса вязли в соли, как в песке, соль слепила глаза, сушила кожу и трескающиеся губы, и, чёрт побери, соль везде была одинакова. Кое-где из неё торчали полупогребённые деревья, а то и останки древнего человеческого жилья, но легче не становилось — из всего отряда хоть как-то ориентироваться в соляном ландшафте мог только проводник.

Не то чтобы это так уж мешало, если вспомнить, что никто из них всё равно не знал, куда им надо.

Лексий слушал изо всех сил, тем же самым занимались и остальные сильване — не преуспел ни один. Через пару дней Элиас вслух высказал то, что давно уже знали все.

— Прячется! — зло выплюнул он. — Кроту понятно, что мы ничего не услышим, даже если это место окажется у нас перед носом! Про́пасть, прятаться мерзавец умеет…

Похоже, им не оставалось ничего иного, кроме как смириться с поражением и перейти к плану «Б» — то есть прочёсывать пустыню наугад. Если честно, затея была так себе. Но элиасов крот и тот бы догадался, что без Амалии, живой или мёртвой, в Урсуле их не ждут. Запасы экспедиции, конечно, были не бесконечными, но предполагалось, что в крайнем случае нужно будет вернуться, пополнить их — и продолжать. Уже к концу первой декады в просоленном кошмаре одна мысль об этом стала вызывать у Лексия что-то вроде ужаса.

Посовещавшись, они сообща решили, что логичнее всего будет искать в бывших деревнях: какие-нибудь из сохранившихся в них построек ещё могли оказатся пригодными для жилья — и содержания узников. Славно — так у них была хоть какая-то цель; день за днём бессмысленно преследуя горизонт, можно было свихнуться. Хотя, впрочем, вид заброшенных сёл душевному равновесию тоже не способствовал: от вида почерневших, покосившихся домов с провалившимися крышами, похожих на призраки, даже в немилосердно отчётливом дневном свете становилось не по себе. Зато какой-нибудь из них можно было разобрать на дрова — хоть какая-то польза, это было проще, чем рубить для костра торчащий из соляных барханов сухостой...

Наверное, потрудись Лексий считать дни, он ещё не успел бы сбиться со счёта, но он давно махнул на это рукой. На очередном закате сидя у костра, непутёвый маг не сказал бы наверняка, который это уже был вечер — он мог с точностью утверждать только, что он устал. Оттийцы до сих пор держались собранно, гордо и отчуждённо, но Лексий прекрасно слышал, что и им несладко. Было бы чему удивляться — соль, кажется, вытягивала из мира вокруг не только воду, но и силы...

Зигзагом, от одной до другой, они прошли четыре больших деревни и встретили по пути несколько отдельных дворов — пустых, как и всё вокруг. Ни следа человека... Вообще ничьего следа. Иногда Лексий, просто от безысходности, возобновлял попытки хоть что-то расслышать — тщетно. Еды и воды ещё хватало, но и конца у путешествия, как-никак, пока не предвиделось...

Сегодня Рад с вечера оставался в дозоре, и это было единственной причиной, почему Лексий не отправился отдыхать вместе со всеми. Оставшись у костра, он бездумно смотрел на них: на подчинённых Рада, завернувшихся в свои красновато-коричневые плащи, на Элиаса, лежащего на спине, закинув руку за голову — у него даже во сне не исчезала маленькая вертикальная складка между привыкших хмуриться бровей...

Рад, сидящий подле, проследил за его взглядом и заметил:

— Я помню этого парня. Вы с ним вместе учились, ведь так?

— Ага, — хмыкнул Лексий. — Мой якобы сводный братец, помнишь, я рассказывал? Пообещал, что поедет со мной, чтобы не оставлять нас наедине, а то я выдам тебе все сильванские секреты, — он усмехнулся. — Знаешь, если бы я значил для него хоть что-нибудь, подумал бы, что он просто к тебе ревнует...

— Сводный брат, говоришь? — повторил Рад и вдруг весело хмыкнул. — Знаешь, а ведь и правда — вы с ним чем-то похожи. Тёмные волосы, светлые глаза, даже ли́ца немного…

Они помолчали, и Лексий сказал:

— Он считает, что на его городе свет клином сошёлся. Что Оттии нужен один только Гелльс, а вся остальная Сильвана — то ли приятный бонус, то ли ненужный хлам...

Рад почему-то смотрел не на него, а на огонь, грызущий обломанные с мёртвого дерева ветки.

— Он прав, — спокойно проговорил он через какое-то время. — Оттия и так слишком большая. Нам не нужны просто земли — мы и свои-то не знаем, куда девать. Но Гелльс — это даже не торговля с Пантеем. Это дружба и союз с Пантеем, если повезёт. Не знаю, есть ли что-то, чего её величество Регина хочет больше...

Лексий прикусил губу.

— Почему же она до сих пор не напала? — спросил он. С этим пора было кончать. Он и так жалел, что не задал вопросы, которые должен был задать, ещё тогда, прошлой осенью. Рад наверняка знал ответы. Не мог не знать. — Мы ждём уже второй год. Или вы делаете ставку не на тот эффект неожиданности, когда ещё не ждут, а на тот, когда уже не ждут? Чёрт побери, что у вашей королевы на уме?!

Это, кажется, прозвучало слишком резко. Лексий не хотел ссоры, но у него накипело. Должно быть, Рад так и понял.

— Она не хочет становиться агрессором, — просто сказал он. — Это плохо отразится на международных отношениях. Если бы Сильвана первой дала повод... Но ваш Клавдий, конечно, умён. До сих пор на провокации он не поддавался.

Ах, так вот оно что. Её величество Регина желает сохранить перед могучими соседями честное лицо...

— О, — желчно фыркнул Лексий, — как будто в мировой истории это кому-то мешало! Войну с Финляндией хоть вспомни... Давно бы уже сама подстроила «нарушение границы бессовестными сильванскими захватчиками» и не теряла времени зря!

Рад палкой поворошил угли, потрескивающие в костре. Ночь была ясной и тихой, ни ветерка...

— Я расскажу тебе, потому что это вряд ли чем-то поможет вам и нам навредит, — наконец сказал он. — Война, конечно, будет. Её задерживают переговоры с кочевниками. Я знаю — я был на военных советах. Сама по себе ваша армия, даже с волшебниками, не представляет для нас по-настоящему серьёзной угрозы, я думаю, ты это и сам понимаешь, но мы не можем заняться Сильваной и открыть тылы степнякам. Они упрямы, но и Регина не отступит; переговоры затянулись, однако они движутся. Как только нам удастся добиться хотя бы временного перемирия на востоке, мы наконец повернёмся к вам. Не позже следующей весны. Скорее всего, раньше.

Лексий слушал его молча, растеряв не только слова, но и самый голос, и не знал, от чего ему больнее — от неизбежной ясности будущего или от того, как естественно и привычно Рад говорит это «мы».

— А ты? — наконец сумел выговорить он. — Что ты? Ты будешь во всём этом участвовать?

Рад опустил голову, но тут же вновь резко её поднял; тряхнув волосами, бросил свою палку в костёр.

— Лёшка, это ведь будет просто маленькая быстрая война. Ничего страшного. Клавдию Иллешу хватит ума понять, что сдаться — единственный выход, он немного пообороняется для виду и пойдёт на переговоры. Регина не собирается разорять вашу Сильвану и убивать младенцев — она просто снова сделает её своей провинцией, вот и всё. Вы даже останетесь при своём царе, с той лишь разницей, что официально он будет наместником оттийской королевы…

Ничего страшного?!

Лексий смотрел на него и не верил тому, что слышал. Не верил, что эти губы, этот голос, знакомый ему целую вечность, если не две, могут произносить такое. На мгновение ему стало страшно — как во сне, когда разговариваешь с близким человеком и вдруг понимаешь, что это не он. Не чудовище, не призрак — просто кто-то другой, чужой и незнакомый…

Рад провёл ладонью по лицу.

— Пойми меня, — сказал он, словно прося, и эта нотка мольбы снова вернула Лексию его-прежнего, — я не могу... дрейфовать без якоря. Не могу жить, если ни к чему не привязан. Однажды я выбрал себе корону, и я буду ей служить. Я клянусь чем хочешь, мне очень — мне безумно жаль, что мы с тобой оказались на разных сторонах. Всевидящие, эти два года порознь мне слишком тебя не хватало, чтобы после них мы стали врагами... Алексей, пожалуйста, что бы там ни было дальше, не держи на меня зла.

Лексий моргнул, глядя в костёр. Насквозь просоленное дерево горело тёмным красным пламенем.

— Не буду, — пообещал он.

Пусть так. Если придётся, он будет ненавидеть Оттию, королеву Регину, может быть, даже оттийца Радмила Юрье. Но не Радомира. Айду, разве может вообще так случиться, чтобы он правда назвал Рада своим врагом?..

Той ночью Лексий очень старался и не мог уснуть. Тишина мешала: было слишком тихо, так тихо, как не бывает в нормальных, живых местах, где жужжат насекомые, чирикают птицы, лают невесть в какой дали псы... Безмолвие давило мягко и невыносимо, как толща воды. Не в силах закрыть глаза, Лексий смотрел на звёзды и вспоминал Экзюпери: в пустыне небо и правда было куда ближе, настолько близко, что человек казался себе совсем маленьким...

Сегодня была не обычная ночь. Преподаватели астрономии ещё полтора года назад рассказывали будущим магам о чрезвычайно редком и красивом явлении: раз в несколько десятилетий две здешние луны, чьи орбиты лежали в разных плоскостях, случайно — на одну лишь ночь — пересекались в одной точке. Меньшая луна частично затмевала бо́льшую, превращая её в кольцо голубоватого света — или в круглый глаз с чёрным зрачком. Потому-то этот каприз природы издавна и назывался «лисьим оком»...

Лексий долго смотрел на вставшую над гребнем соляного холма удивительную, как будто единственную луну, а она — на него. Что и говорить, зрелище было великолепное, но он был даже рад, что на своём веку больше его не увидит. В конце концов он проиграл, не выдержал пристального лунного взгляда и сел. От желания и невозможности заснуть хотелось скрипеть зубами. Лексий собирался было снова окликнуть бдящего у костра Рада — но замер с открытым ртом, когда заметил сияние, мерцающее за барханом.

Этот свет не был беспокойным отсветом пламени — скорее смахивал на электрический, хотя и неяркий. Добросовестно развитое чутьё волшебника не предупреждало об опасности — напротив, Лексий вдруг поймал себя на том, что ему очень хочется пойти посмотреть. Он украдкой бросил взгляд на Рада — тот сидел к нему спиной и не шевельнулся, когда Лексий поднялся на ноги. Хорошо. Лишние вопросы сейчас ни к чему…

Соль скрипела под ногами, как снег в мороз; она текла, по ней было сложно ходить, но Лексий уже привык. Он обогнул тихо шуршащую маленькими оползнями соляную гору и увидел... лису.

В первое мгновение он по привычке горожанина подумал было, что это собака, но роскошный хвост не дал ошибиться — вернее, ни один из хвостов, потому что их было два, один другого краше. В холке зверь доставал Лексию до колена, но вовсе не выглядел грозным. Его шкура, не ослепляя, мягко сияла изнутри, словно сотканная из золотисто-белого света; на заострённой мордочке с ушами торчком темнели глубоко-синие, ночные глаза.

Заметив Лексия, невиданное создание отпрянуло и замерло. Маленькие лапы не оставили на соли следов.

В этот долгий, странный момент, глядя на всё это безобразие, Лексий подумал, что наконец свихнулся. Удивиться не удивился, лишь почувствовал краткий укол разочарования: надо же, так скоро?.. Лиса стояла поодаль, настороженно изогнувшись, готовая при малейшем признаке опасности броситься прочь. А ведь ему говорили, что в этой пустыне не осталось совсем-совсем ничего живого...

А потом он услышал голос, который сказал ему:

‘поверни. ещё можно повернуть... если завтра пойдёшь дальше, то не вернёшься. домой. не вернёшься.’

Так. Всё, приехали. Лексий достаточно долго учился, чтобы сразу понять, что к нему обращаются не извне. Мягкий голос, шелестящий прямо у него в голове, говорил со странными паузами и придыханиями, словно сам язык был ему чужим. Немудрено! Сколько лис на этом свете способны изъясняться на отти без акцента?

Можно было крикнуть парням в лагере и позвать кого-нибудь проверить, увидят ли они то же самое. Можно было просто развернуться и уйти обратно к костру — Лексий почему-то был уверен, что стоящее перед ним чудо не станет его преследовать. Разные духи и прочая нечисть обычно не любят внимание толпы, галлюцинации — тем более.

— Какого чёрта ты имеешь в виду? Пытаешься меня напугать? — фыркнул Лексий. Если это была угроза, то она не действовала. Лис-светлячок смахивал на хрупкий и красивый мираж, но уж точно не на кровожадного монстра.

‘не хочу пугать. не хочу зла. знаю — поэтому говорю.’

Лексий хотел было скептически хмыкнуть, но передумал. Он никогда особо не верил в зловещие предсказания, но, надо признать, они звучали совсем иначе посреди бесконечной пустыни, в которой к тому же прячется опасный и знающий своё дело враг...

Про́пасть вас побери, господин ки-Рин, какова вероятность того, что лисий призрак, который, скорее всего, просто чудится вам от усталости, нервов и дурного влияния сумасшедшей луны, в самом деле обладает даром предвидения?

— Кто ты такой? — спросил Лексий, пристально вглядываясь в миловидную синеглазую морду.

‘не помню имени. нет хозяйки... некому называть. вы зовёте иначе. как ночной свет...’

«Лисье око» смотрело на них двоих со своих космических высот, и у Лексия вдруг закружилась голова, потому что он вспомнил. Вспомнил, как один его знакомый по имени Алексей Кирин наизусть читал своему строгому учителю «Знамение власти» — и кто́ выходил в нём на небесный луг. Лунолис, бывший спутник богини Айду, брошенный ею в этом мире вместе с огненной птицей её брата! Ну конечно! Лексий вспомнил далёкий Урсул и витраж в храме: на нём у Лунного лиса было два хвоста — ведь и луны тоже две...

— Ух ты, — сказал он вслух. — А я думал, что ты выдумка…

‘люди не слышат... если слышат, не понимают. люди говорят: «мне, должно быть, почудилось». люди говорят: «я видел странный сон»... ты слышишь, потому что научен слышать. ты понимаешь, потому что у тебя камень. не зови других. не поверят.’

Камень? Ах да… Лексий коснулся медальона, к коротому привык, как к своей неотделимой части. В тысячный раз в нём шевельнулся страх: а что, если ты когда-нибудь его лишишься? — и, тут же, внезапное осознание: а ведь, выходит, существо перед тобой — мыслящее существо! — уже кто знает сколько лет провело наедине с самим собой...

— Тебе не одиноко? — не успев подумать, спросил он.

‘слишком долго. перестаёшь чувствовать. ничего.’

Он сказал это так спокойно и просто, что у Лексия мороз пробежал по коже.

Медленно, осторожными шагами, Лунолис приблизился к нему и поднял голову, чтобы заглянуть человеку в лицо.

‘возвращайтесь... нужно вернуться. ещё можно. пока можно...’

Вот ведь заладил.

— Да нельзя! — Лексий досадой дёрнул плечом. — Не можем же мы просто взять и повернуть назад! У нас есть приказ. Нам нужно кое-кого найти. Хотя, — он невесело фыркнул, — скорее мы все в итоге останемся здесь в насквозь просоленном виде, благодаря чему хорошо сохранимся на долгие годы в назидание потомкам...

Какое-то время Лунолис молча смотрел на него снизу вверх. У него были удивительные глаза — тёмно-синие, но с золотистыми крапинками в глубине. Если вглядываться в них долго и пристально, начинало казаться, что смотришь на звёзды...

‘очень-очень нужно?’ — наконец спросил он.

Лексий вспомнил его величество Клавдия. Вспомнил Регину Оттийскую, которая ждёт удобного случая начать войну и закричать, что сильване первые начали...

— Очень-очень, — сказал он и не солгал.

Лунный лис опустил голову.

‘тогда слушай птиц. если согласен, что будет… так, как будет… слушай воронов.’

Лексий набрал в грудь воздуха, чтобы — поблагодарить? возразить? рассмеяться? — он, если честно, и сам ещё не решил, но тут сзади окликнули:

— Алексей? У тебя всё хорошо?..

Ах, про́пасть, он ведь говорил вслух, ещё, чего доброго, перебудил половину лагеря... Лексий вздрогнул и обернулся, чтобы увидеть показавшегося из-за дюны Рада, а когда снова бросил взгляд на то место, где только что стоял Лунолис, там было пусто. Мягкий свет погас.

И чего только это странное создание от него хотело?..

— Да, — рассеянно отозвался Лексий. — Я просто... Мне кажется, я что-то услышал, — и, не оборачиваясь, спросил:

— Ты, часом, не знаешь, где в этих краях водятся во́роны?

— Так на Вороньем кряже и водятся! — вмешался голос проводника. А этот-то тут откуда? Должно быть, проснулся и был приведён сюда любопытством — за время их знакомства Лексий успел выяснить, что данный господин частенько лезет туда, куда не просят. Ничего, сейчас это пришлось как раз кстати.

— Тогда вот туда нам и надо, — решительно сказал Лексий.

Рад чуть нахмурился.

— Ты уверен?

— Более чем.

Даже если Лунолис был бредом, Лексий чувствовал, что видение возникло не на пустом месте. В конце концов, господин Стэйнфор ведь сам говорил, что здравый ум иногда способен проглядеть всё на свете...

Рад внимательно посмотрел на него и коротко кивнул.

— Хорошо. Если сможешь убедить своих, то утром я отдам приказ. А сейчас, пропасть побери, иди наконец спать.

Лексий ещё со школы знал, что Рад всегда даёт самые верные советы. Хотя бы это осталось прежним.

В доме в горах не было календарей, но Царевна не испытывала в них нужды. Ей было очень хорошо в гостях у Чародея, а счастливым, как когда-то сказал поэт, ход часов неведом. Вечнозелёный плющ, затянувший окна первого этажа, не сбрасывал листьев, ёлки, обиталище воронов, тоже были одинаковы круглый год… Наверное, Царевна очнулась бы только тогда, когда снова выпал снег, а до этого знать не знала бы, одна декада прошла или десять. Какая разница? Она написала папе, он пока за ней не присылал — значит, торопиться было некуда.

Дни были похожи один на другой — совсем как дома. Царевна быстро привыкла к их простым и приятным радостям. Она и раньше любила допоздна валяться в постели, но теперь выяснила, что из плена пухового одеяла вообще никак не выбраться раньше полудня, если у тебя под боком мурлычут тёплые клубочки. Кошки приходили спать у неё в ногах, на подушке, а иногда и на груди. Порой она вспоминала, что это всё-таки слуги, и пыталась стать с ними построже, но спящие мордашки и розовые подушечки лапок обезоруживали. Ну вот что ты будешь с ними делать!

После вкусного завтрака она любила почитать. В гостиной было два книжных шкафа; правда, почти все книги там были про рыбалку или охоту, но Царевну это вполне устраивало. Это ведь так интересно! Она, например, никогда не подумала бы, что радужную форель ловят на мышей. А ещё она нашла в ящике стола в своей комнате чей-то дневник. Пожелтевшие траницы стали хрупкими от старости, а чернила выцвели, но разобрать слова было ещё можно. Хозяйка дневника жаловалась на своего мужа Хэмиша, который каждое лето бессердечно волок её в эту ужасную глушь прочь от приличного общества — правда, почему-то иногда называла его Генрихом. Странная какая-то. Неужели ей здесь не нравилось?

Если чтение надоедало, всегда можно было посмотреть в окно. Царевна часами наблюдала за птицами: вороны строили в елях гнёзда, выводили там птенцов, и всё это было ужасно интересно. На улице уже стало совсем тепло, и, чтобы ей было удобнее, Чародей распорядился вынести на балкон одно из кресел. Ясным вечером можно было завернуться в плед и смотреть на звёзды...

Иногда Чародей просил разрешения к ней присоединиться. Ещё бы она не разрешала! Царевна сама не заметила, с каких пор каждая минутка с ним стала для неё драгоценной. Ей нравилось гулять с ним по горным тропинкам — они были такими узкими, что двоим волей-неволей приходилось идти близко-близко друг к другу. Крутые подъёмы и шаткие камни дарили Царевне предлог коснуться его руки, протянутой ей в помощь, и когда он бережно сжимал её пальцы, её бросало то в жар, то в холод...

За обедом, сидя за столом, Чародей мог вдруг задуматься о чём-то своём, словно вовсе забыв о гостье. Поступи так кто угодно другой, Царевна запустила бы в него тарелкой. Но это был Чародей, и она умолкала на полуслове и просто любовалась им — его точёным профилем, светлыми глазами, изящным разворотом плеч...

Они каждый день обедали вместе. Вот завтракал Чародей один, когда она ещё спала. Однажды Царевна спросила, чем он занимается по утрам, и он ответил, что ему нужно закончить некую работу. Любая работа интересовала Царевну крайне мало, и поначалу она не придавала ей особого значения — до тех пор, пока загадочные труды Чародея не стали отнимать его у неё по вечерам.

Нет уж! Она и так была по горло сыта неведомыми и совершенно безразличными ей папиными «делами», из-за которых она в последние годы видела его добро если раз в декаду! Нет, папа был не виноват, он же не нарочно родился царём, но, в самом деле, Чародей ведь не мог не понимать, что поступает невежливо, бросая её одну! Она и так всю жизнь была одна -только вот, странное дело, до Чародея одиночество почему-то не было ей в тягость...

Несколько дней Царевна мужественно сносила обиду, давая ему возможность исправиться, но любому терпению приходит конец. Очередным одиноким вечером она не выдержала и пошла стучаться к Чародею в дверь.

Его комната была разом спальней и кабинетом: кровать стояла в глубине комнаты, напротив двери располагался письменный стол, а между ними горел камин. Царевна никогда здесь не бывала. Она с любопытством заглянула внутрь, и Чародею, вставшему на пороге, пришлось посторониться, чтобы дать ей войти.

— Простите меня, — сказала Царевна. — Вы очень заняты?

— Самую малость, — Чародей ответил так, как ответил бы на его месте любой воспитанный человек. — Ничего страшного.

— Покажите мне, над чем вы работаете, — попросила Царевна. — Должна же я знать, ради чего вы мной пренебрегаете!

Она направилась было к заваленному бумагой столу поближе взглянуть на раскрытые на нём книги, но Чародей как будто случайно оказался у неё на пути.

— Магия — ужасно скучная штука, — возразил он. — Вам будет неинтересно.

Так он ещё и прячется от неё!

Царевна гордо вскинула голову:

— Раз она так скучна, то почему вы предпочитаете её моему обществу?

— Есть вещи, которые необходимо сделать, — примирительно сказал Чародей, касаясь её руки.

Царевна смягчилась. На самом деле ей не хотелось ссориться. Только не с ним.

— Побудьте со мной, — сказала она. — Я сегодня почти вас не видела.

— Я выйду к вам через час.

Ну что за наказание!

Царевна свято верила, что стоит ей попросить — и он подчинится. До сих пор все люди вокруг неё поступали именно так, даже папа, хотя и не сразу. О, если его медвежонок чего-то хотела, она умела этого добиться. Достаточно было заплакать — она ещё в детстве выяснила, что непреклонный волевой царь совершенно беззащитен против её слёз...

Но нет, лить слёзы она не станет.

Царевна гневно отняла у Чародея руку и порывисто отвернулась.

— Я вижу, что отвлекаю вас от важных занятий, — холодно проговорила она, едва не дрожа от злости. — Я прошу прощения и не стану больше докучать вам своей назойливой компанией. Спасибо за гостеприимство. Будьте добры сегодня же отвести меня домой.

Она ждала, что он рассыплется в извинениях. Ждала, что он примется уговаривать её остаться — не сразу и нехотя, она, так уж и быть, поддалась бы на уговоры. Но вместо этого Чародей склонился над столом, опираясь на него одной рукой, и, поправляя брошенные в беспорядке бумаги, негромко и очень спокойно сказал:

— Боюсь, пока я не могу на это пойти.

Царевне показалось, что она ослышалась.

— Что?! — выдохнула она.

— Я хочу, чтобы вы остались, и вы останетесь. Дальше посмотрим.

Это было не предложение и уж точно не просьба. Это был звук, с каким ключ поворачивается в замке — снаружи.

И вот тут ей вдруг стало очень страшно, так страшно, как не было ещё никогда в жизни. Они были одни в доме — и в этих горах. Вокруг не было ни души, кроме бестолковых безгласых кошек. Неожиданно Царевна поняла, что, если ей понадобится помощь, ждать её будет неоткуда.

— М-мой отец знает, где я, — выговорила она, сама толком себя не слыша. — Рано или поздно он-...

— Знает? — Чародей взглянул на неё с непониманием, потом, кажется, вспомнил и вполголоса рассмеялся. — Айду! Конечно, нет! Извините меня, вы ведь на самом деле не думаете, что я настолько глуп?

Царевна задохнулась, чувствуя, как кровь бросилась ей в лицо.

— Вы меня похитили!..

Чародей взял в руки стопку листов и выровнял их.

— Получается, что так, — бесстрастно сказал он. — И нечего так бледнеть! Глупая вы девчонка, неужели вы никак не поймёте, что если бы я желал вам зла, то давно бы его причинил?

Царевна невольно сделала шаг к двери.

— Но з-зачем? — у неё к глазам подступили слёзы, и голос не слушался. — Зачем я вам нужна? Что вы собираетесь со мной сделать? Вы ведь волшебник моего отца! Вы не должны-...

— К моему безмерному счастью, я никогда не присягал вашему отцу, — прервал Чародей. — Это... несколько усложнило бы дело. Но прошу вас не падать в обморок от ужаса: вы здесь, потому что мне нужна ваша помощь с одним заклинанием, и когда я её получу, я постараюсь вернуть вас домой. Не бойтесь. Больно не будет.

— Но я не волшебница, — беспомощно пролепетала Царевна. — Я не умею колдовать!

Чародей вскинул брови и посмотрел на неё с чем-то вроде жалости.

— О, так вас не сочли нужным посвятить в вашу собственную маленькую тайну, — хмыкнул он. — Что ж, у меня для вас новости: вы особенная. Чары, которые убили бы меня на месте, отнимут от ваших сил только каплю. Не спрашивайте меня, почему. Суть в том, что без вас мне не заставить моё заклинание заработать... даже если я наконец его напишу.

Это всё было каким-то безумием. Страшным сном. Царевна не понимала, о чём он говорит. Папа не мог от неё ничего скрывать, он слишком её любит, это всё какая-то ошибка — какой-то бред...

— И что же это за заклинание? — фыркнула она, чувствуя, как страх на грани отчаяния на миг перерождается в гнев. — Нет, молчите! Не хочу знать! Что бы ни было, я в этом участвовать не стану!

Она злым движением перебросила за спину распущенные волосы и на каблуках развернулась к дверям. Сердце билось, будто во время болезни, когда начинаешь терять сознание от жара. Уйти. Просто уйти. Плевать, что бежать было некуда — она должна была сохранить остатки достоинства. Запереться у себя в комнате. Сбежать в горы и попытаться найти дорогу вниз. Если не получится, спрыгнуть. Неважно, что, неважно, куда, лишь бы не оставаться...

Уже взявшись за дверную ручку, Царевна услышала, как Чародей у неё за спиной опустился на стул и устало позвал:

— Амалия.

Она яростно закусила губу, потому что знала: он это нарочно. До этого дня, до этой минуты, он никогда не произносил ненавистного ей имени. Это было подло, низко, просто недостойно мужчины-...

— Я знаю, что вам не нравится ваше имя, — сказал Чародей. — Я бы с вами поменялся. Я своего не помню.

Его голос звучал иначе, чем минуту назад. Настолько иначе, что пальцы Царевны, стиснувшие ручку, разжались сами по себе.

— Как так? — спросила она растерянно. И страх, и гнев как-то разом схлынули, словно их и не было.

Она снова повернулась к Чародею и увидела, что тот сидит у стола, боком к ней, и смотрит в сторону.

— Кто-то сделал что-то с моей памятью, — сказал он отрешённо. — Я помню только последние несколько лет… не знаю, сколько именно, потому что из них тоже постоянно что-то ускользает. До этого — полный мрак. Ни одного связного воспоминания, только какие-то обрывки... сохранившиеся слова, привычки... и магия, — он горько усмехнулся. — Это всегда меня смешило: я помню десятки заклинаний, но понятия не имею, когда и где я родился. Настоящий волшебник. Мои учителя, кем бы они ни были, мной бы гордились…

Чародей помолчал, словно раздумывая.

— Это волшебство. Нет, я точно не знаю, быть может, мне стоило бы искать помощи у медицины, а не у магии, но это куда больше похоже на чары, чем на болезнь. И я даже думаю, что знаю, на какие. Только вот это знание всё равно ничего мне не даст...

Казалось, что он говорит не с Царевной, а с самим собой, но она всё равно ловила каждое слово, и у неё мучительно сжималось сердце. Так вот оно что! Она знала, с самого начала знала, что он — не злодей! Ну, может, на минутку поверила, и только...

— Кто же сделал это с вами? — взволнованно проговорила она.

Чародей передёрнул плечами.

— Откуда мне знать? Я ведь даже понятия не имею, кто я. Может быть, преступник, бежавший из тюрьмы, может быть, оттийский принц, чем пропасть не шутит!.. Я и друзей-то не помню, что уж говорить о врагах. Как знать, может быть, это вообще сделал я сам, потому что хотел забыть... Если так, то мне лучше вовсе не вспоминать дурака, которым я был. Любой приличный волшебник знает, что нельзя лезть человеку в голову!..

Царевна передумала убегать. Вместо этого она приблизилась к Чародею и села на пол у его ног. На столе горела лампа, в камине краснели уголья; из незашторенных окон в комнату заглядывали сумерки.

— Почему? — спросила она. — Я думала, волшебники могут всё...

Он слабо улыбнулся её наивности.

— Не совсем. Многое, но не всё. Мы можем обманывать законы природы и делать много чего с неживыми вещами... Но живые куда сложнее, особенно люди. Менять их тела, при этом не вредя, и то очень трудно, редкий волшебник решается быть врачом... А с нетелесным и того хуже. С душой, разумом, называйте как хотите — с тем, что делает человека собой. Если неосторожно их коснуться, можно случайно распустить разум по нитке. Все эти приворотные чары в детских сказках — полный бред: по-настоящему и рыцарь, и прекрасная дама скоро сошли бы с ума. Без вреда волшебство может разве что замутить мысли жертвы и что-нибудь ей внушить, но лишь на короткое время. Точно не на всю жизнь.

Царевна смотрела на него снизу вверх, и ей на ум не к месту и не ко времени пришло, какой же у него всё-таки красивый голос — тёмный бархатный баритон с непривычным выговором... Оттийским. Она поняла это только сейчас: так же говорил один знаменитый актёр, приезжавший в Урсул из Леокадии. Интересно, а сам Чародей знает?..

— Никакой магии, конечно, не создать человеческий разум. Это пока удалось только богам. Наши с вами слуги — не люди: они научены выполнять работу, но они не мыслят, по крайней мере, не так, как я или вы... — он вдруг поднял голову и посмотрел на неё. — Поэтому вы так мне необходимы. Потому, что разрушать проще, чем создавать. Чары, лишившие меня памяти, под силу одному человеку, а вот попытка её вернуть точно меня бы убила, даже будь у меня что тратить... О, я не сказал? Я сам — полный банкрот. Без вас я уже не сотворю никаких чудес. Разве что одно последнее, но, честно, мне бы не хотелось.

Он вдруг коротко рассмеялся.

— Но это всё совершенно неважно. Знаете, почему? Потому что нужного мне заклинания не существует. Это поправимо, то, чего нет в книгах, всегда можно написать самому, но у меня не выходит. Я бьюсь над ним уже целую вечность, но я не рискну испробовать его на себе, пока не буду уверен до конца… а я никогда не буду. Вы ведь понимаете: стоит мне допустить хоть одну крошечную ошибку — и я своими руками уничтожу то, что от меня ещё осталось. Порой мне начинает казаться, что это было бы… не худшим выходом, но, пропасть побери, я не готов. Может быть, ещё лет через десять... Но не теперь.

Царевна прижала руки к груди.

— Неужели нет другого пути?..

— Некоторые чары забвения разрушаются сами, если жертве удаётся вспомнить о себе хоть что-то, — Чародей неопределённо повёл плечом. — Иногда это правда случается, и что-нибудь самое важное всплывает в памяти... Но здесь почти никогда не обойтись без кого-то, кто хорошо тебя знал. Обшаривать весь мир в поисках близких и друзей, если я даже не знаю, где их искать — и есть ли они у меня? Нет уж, увольте. Тем более что очень может быть, что меня-прежнего не помню не только я. Если это то самое заклинание, о котором я думаю, меня сейчас не узнает даже мать или жена...

Царевна представила себе женщину, которая могла бы быть женой этого человека. Представила её в его объятиях, целующей его в губы — и с изумлением ощутила короткую, злую боль ревности. Она не отважилась себе в этом признаться, но, втайне от себя самой, ей отчаянно захотелось оказаться на месте выдуманной, но уже ненавистной соперницы...

— И это всё? — сказала она вслух. — Вспомнить? Это всё, чего вы хотите?

Чародей запрокинул голову и закрыл глаза.

— Хочу? О, я этого не хочу. Желания ничего не значат. Мне это нужно. Клянусь, я… больше так не могу. Ваше счастье, что вы понятия не имеете, на что это похоже. Знаете, иногда говорят, что человеку нужно побыть наедине с собой? Так вот, у меня нет этого «себя», с которым я мог бы быть. Если вы думаете, будто вам известно, что такое одиночество, поверьте, это не так. Одиночество — это когда у тебя нет даже тебя. Полная пустота. Весь мир — всё на свете, совершенно всё — полностью теряет смысл... Ох, боги, я молчу про то, что за все эти годы ни разу по-настоящему не разговаривал с живым человеком! Как я могу вести с кем-то беседы, если я не знаком с самим собой? Я могу придумать себе имя, могу лгать другим — но не себе, а если так, то какой вообще смысл воображать себе жизнь, которой нет? Какой вообще хоть в чём-то смысл?..

Царевна сидела на полу в ворохе своих пышных юбок и пыталась вообразить, что он чувствует. Ей всегда хватало быть просто Царевной — почему и он не мог быть просто Чародеем? Она видела: он страдал — страдал по-настоящему. Слёзы можно было подделать, но этот взгляд, эти сдержанные, против воли прорывающиеся в голосе ноты!..

— И только, — проговорила она, чувствуя себя странно пустой. — Конечно, я вам помогу. Конечно, я... Простите меня, я просто испугалась, что вы задумали что-то плохое...

Чародей устало прикрыл глаза.

— Милое ваше высочество, — сказал он, — что же ещё вы могли подумать, если я обманом выкрал вас из дома!..

Он встал, подошёл к окну и оперся обеими руками о подоконник. Царевна ещё ни разу не видела его таким. Сейчас он выглядел так, словно у него на плечах лежала невыносимая, непосильная тяжесть...

— Это очень больно? — тихо спросила она.

Чародей провёл ладонью по зачёсанным назад волосам и попытался улыбнуться, словно ему не было до всего этого дела.

— Иногда, — отозвался он, пытаясь звучать небрежно, но за этим коротким словом она ясно услышала: «Очень».

Царевна сама не заметила, как встала. Не заметила, как сделала шаг к окну... Она очнулась только тогда, когда оказалась с Чародеем совсем рядом — и порывисто его обняла. Это был первый раз, когда она обнимала кого-то — папа не в счёт; Царевна прижалась щекой к плечу Чародея, слушая тяжёлые, гулкие удары сердца и не понимая, чьё это сердце — его или её.

— Я буду с вами столько, сколько понадобится, — прошептала она.

На какое-то мгновение он застыл, не дыша, а потом вдруг шумно, судорожно выдохнул — и крепко-крепко прижал её к себе.

Царевна подняла голову, широко раскрытыми глазами глядя ему в лицо. Глаза Чародея были прозрачными горными озёрами: обманчиво светлыми, такими глубокими, что сделай неосторожный шаг — и пропадёшь...

А потом он поцеловал её. Поцеловал в губы, горячо и жадно, и Царевна наконец узнала, что такое жаркие поцелуи, о которых она читала в запретной книжке. И мир перестал иметь значение, как будто и она тоже забыла своё имя.

То, что было дальше, было сумбурным сном, сказкой про короля, злым колдовством превращённого в ворона — чем-то ещё менее настоящим, чем сказки. Царевна уже ничего не решала. Какая-то сила, чуждая ей и одновременно до самой глубины, до самых корней её, огненной волной подступила к самому сердцу, не давая дышать, отнимая её у неё самой... Царевна помнила, что её била дрожь, что было очень страшно — но страх был чей-то чужой. Своим было только то, чего она, сама не подозревая, хотела всем существом — то, на что она шла, неожиданно ясно, неожиданно неприкрыто сознавая, на что́ идёт...

Она мечтала больше никогда себя не вспоминать.

Никогда больше.

Её высочество Амалия Иллеш уснула у него на плече. Чародею очень хотелось встать — хотелось открыть окно, выйти из этой комнаты, но он боялся, что одного неосторожного движения будет достаточно, чтобы нарушить её чуткий сон. Чародей не знал, что стал бы делать, проснись она сейчас.

Её тонкая рука лежала у него на груди. Чародей прекрасно знал, какие изъяны порой искусно скрывают корсеты и пышные юбки, но здесь в обмане не было нужды. У неё было безупречное тело: мягкость округлых форм, совершенная кожа... Тело куклы, оживлённое нежданной, не предвиденной им страстью.

Как? Как это с ними случилось? Боги с ней, с царевной: чего ещё можно было ждать от девицы с умишком девочки — и плотью здоровой, созревшей женщины? Старый Иллеш просто дурак, что ещё лет шесть назад не выдал её за какого-нибудь верноподанного, самого родовитого, послушного и тупого. Была бы сохраннее — насильно против природы не пойдёшь... Нет, с царевны взять было нечего — но он сам?! Ведь зеркало каждый раз исправно показывало ему не пылкого мальчишку, а взрослого тридцатилетнего мужа. Он мог бы-...

Не мог. Он потерял голову. Сегодня он ещё меньше, чем когда-либо, принадлежал самому себе. Её первый наивный шаг стал последней каплей, и одиночество сломило его рассудок. Чародей был один с тех самых пор, как забыл, кто он. У него были деньги, и он знал, что хорош собой; он мог бы иметь женщин — хотя бы тех, которым не важно ни имя, ни то, что за ним. Но он не хотел. Он никогда не хотел такого.

Ему вдруг стало смешно: мог ли он подумать, что какая-то девушка окажется с ним в постели из жалости? Наверное, гордость должна была заставить его её возненавидеть, но Чародей не помнил, был ли он когда-нибудь гордым, и сейчас он ненавидел только себя. Чувствуя, как губы сами кривятся в брезгливой усмешке, он подумал: если бы он знал, что его печальная история привяжет беспечную птичку лучше любых цепей, то рассказал бы её с самого начала...

Нет.

Лучше бы Амалия до сих пор считала его злодеем-похитителем — даже это было бы не так стыдно. Какое жалкое зрелище он являл! И как пленнице только не стало противно?.. Хотя ей, наверное, стало бы, будь на его месте кто-нибудь постарше да поплешивее. Как хорошо, что Чародей с незапамятных для себя времён сохранил привычку следить за собой. В последние годы она казалась бессмысленной, но он упорно цеплялся за неё, чтобы сохранить хоть что-то...

Вот, пригодилось.

Царевна спала, прильнув тёплой щекой к его обнажённой коже, и, небо видит, это прикосновение было более доверительным и близким, чем те, которые они дарили друг другу в мареве страсти. Чародей осторожно обнял её белые плечи. Амалия не шевельнулась; её длинные опущенные ресницы были влажными от слёз. Чародей не помнил, бывал ли он раньше у девушки первым.

Что они натворили?

Отныне они были связаны. Словно во сне, Чародей вспомнил, как намеревался побыстрее закончить заклинание, произнести его — и сбежать, просто оставив царевну здесь. Её бы нашли: он знал, что её ищут прямо сейчас, и ищут опасно близко. Он ещё в первый день наложил на эту долину чары, способные водить кругами, но они лишь выиграют им время...

Он этого не хотел. Этого не было в его планах. Но он не сумел предугадать, как поведёт себя, когда после бесконечных лет пустоты рядом окажется человек. Человек, который будет смеяться, болтать ерунду, сиять красотой и восторгом перед незнакомым ему миром… Который незаметно, исподволь, станет чем-то, без чего ты уже не сможешь жить дальше.

Подумать только, а ведь ему казалось, что он её презирает.

Чародей не знал, что со всем этим делать. В ту минуту он чувствовал так много, что почти ничего. Голову ломило от пустоты; сердце было так полно, что едва могло биться.

Амалия вздохнула во сне и прижалась к нему ещё тесней. Чародей не знал, что он скажет ей, когда она проснётся, и молился, чтобы она проспала подольше.

Едва появившись вдали, Вороний кряж одним своим видом придал им сил. Туманная полоса гор у горизонта была воплощённой надеждой на то, что они уже близки к цели — что у них хотя бы есть цель. Отвечая своему имени, невысокая гряда встретила их вороньим граем — и твёрдой землёй. Боги, надёжный камень под ногами после зыбкого соляного песка казался почти что счастьем. Как же мало всё-таки человеку для него надо...

Лексий никак не мог привыкнуть к мысли, что они идут туда, куда он сказал. Да что уж там — что, по сути, именно из-за него этот поход и начался... Подумать только! Он всю жизнь был обычным парнем, который охотнее подчинялся, чем решал, а сейчас ему доверили дела государственной важности. О том, что́ с ним сделают, если Лексий в итоге окажется кругом неправ, думать не хотелось. По ночам он просыпался и вглядывался в темноту, но Лунолис больше не приходил. Было бы чертовски обидно терять время на пустые блуждания по милости призрака...

Они подошли к подножию гор под вечер и, разбив лагерь, собрались обсудить дальнейшие планы. Сошлись на том, чтобы обшаривать местность в парах: мало ли, что там встретится на пути. Приняв решение, отряд с чистой совестью разбрёлся отдыхать, а Лексий решительно сказал Раду:

— Радомир, плевать, что о нас подумают, я хочу идти с тобой.

Как ни противоречиво это звучало, волшебников учили быть реалистами, и Лексию не нравилась мысль о том, что Рад, не знакомый с магией, может встретиться с похитителем Амалии один на один. Нет уж, так Лексию было спокойнее и за друга, и за себя — всё-таки само присутствие Рада при любых обстоятельствах придавало ему уверенности в завтрашнем дне...

В теории Лексий, конечно, вполне мог постоять за себя сам, и не только с помощью чар. За время своего обучения в школе он успел наиграться со шпагой и взяться за боевой меч — в этом походе волшебники тоже были вооружены такими. Правда, с настоящим врагом Лексию сходиться ещё не доводилось: до сих пор его единственным противником был Элиас. Мечи для тренировок были тупыми («Совсем как ты», не преминул прокомментировать Элиас), но Лексию ни разу не удавалось выйти из поединка без пары-другой синяков. Даже в бою ради забавы его соперник был не согласен играть в поддавки — впрочем, как и всегда.

— Хочешь дельный совет? — как-то раз сказал Элиас после очередной разгромной победы.

— Валяй, — хмыкнул Лексий, поднимаясь с земли. Братец и не подумал ему помочь: он давно объяснил, что — ещё чего не хватало! — сроду не подавал руки́ разным Ринам.

— Если когда-нибудь окажешься в настоящем бою, лучше сразу беги.

По зрелом размышлении Лексий даже не нашёлся, что ему на это возразить.

На рассвете поисковый отряд разделился, условившись снова встретиться в лагере вечером. Не каждому оттийцу в пару достался волшебник, но Лексий был за них спокоен: при взгляде на этих бравых парней верилось, что, если одного из них и можно одолеть, то уж вдвоём-то им точно никто не страшен. Если вдуматься, для сильванина мысль не самая светлая...

Им с Радом досталась живописная горная тропа, полого идущая вверх вдоль говорливой быстрой реки. Её крутые берега становились всё выше, и какое-то время спустя гул потока, умноженный эхом, уже доносился со дна глубоко врезавшегося в камень ущелья. Признаться честно, Лексий не слишком любил высоту. Он шагал, лишний раз не смотрел вниз и пытался прислушиваться, но слышал только реку. В конце концов Лексий рассердился на себя: само собой, так у него ничего не выйдет! Он слишком много думал. О пропавшей царевне, о том, что там ждёт в неизвестности, навстречу которой они шагают, о том, какие заклинания похититель мог использовать, чтобы скрыть своё убежище, и о том, существует ли оно вообще... Мысли мешали. Они были слишком громкими. Нужно было не думать, а чувствовать...

Лексий так глубоко задумался о том, что надо поменьше думать, что аж вздрогнул, когда у него над головой, шумя крыльями, пронеслась пара воронов. О да, приятель, да ты настоящий пример концентрации и собранности! Образцовый волшебник!

Подняв голову, Рад проводил чёрных птиц взглядом.

— Знаешь сказку про короля-ворона? — задумчиво спросил он.

— Никогда не слышал. Что за сказка? — чтобы услышать хоть что-то, нужно было отвлечься, и Лексий с готовностью ухватился за разговор на постороннюю тему.

— Здешние Амур и Психея. История про девушку, которую позвал замуж говорящий ворон. Он поставил ей условие, что в течение определённого срока будет приходить к ней только по ночам, и она ни в коем случае не должна пытаться его увидеть. Разумеется, в итоге она погубила всё своим любопытством — раньше времени зажгла лампу… Ворон оказался заколдованным королём; потерпи его жена ещё один только день, заклятие бы спало. Потом она, конечно, проходила через разные приключения, пытаясь всё исправить... Конец довольно забавный: расколдовать никого не удаётся, ворон остаётся вороном, но его жена, нисколько не смущённая, со словами «Если ты не можешь спуститься ко мне, то я сама к тебе поднимусь» тоже превращается в птицу. И они, как водится, живут долго и счастливо.

— Ого, — глубокомысленно высказался Лексий. — Почти хэппи-энд. Я думал, в здешних сказках всегда все умирают. Ну, как в истории про парня, ставшего монстром...

— В той про железного Генриха? — уточнил Рад. — Да, помню... — он вдруг умолк, и его взгляд стал странно далёким. — А знаешь, мне кажется, я даже как-то раз встретил одного такого.

От неожиданности Лексий даже отстал на полшага.

— Генриха? Настоящего?

— Ну, я точно не знаю. О таком ведь напрямик не спросишь, — Рад пожал плечами. — Но было похоже. Я тогда ещё служил в княжеском ополчении... Потом много думал о том человеке. О том, что, может быть, у него и нет никаких обручей на сердце, просто таким становишься, когда очень долго воюешь... — он невесело усмехнулся. — Не самая радостная мысль. Не хочется думать, что и я, не ровен час, когда-нибудь таким стану…

Лексий снова вспомнил о следующей весне. О времени, когда Радмил Юрье поведёт своих людей в бой против страны, которой он, Лексий ки-Рин, присягнул на верность.

Боже, как же далеко они забрели от дома.

Над деревьями впереди кружили вороны. Лексий мимоходом подумал, что у них, наверное, гнёзда вон в тех жмущихся друг к другу неприветливых елях. Он без особого интереса проследил за птицами — и резко остановился, когда его взгляд зацепился за что-то белое. Не такое, как мёртвая соль или высохшее на корню дерево без коры — белое, как покрашенная стена.

Не оборачиваясь, Лексий вытянул руку, останавливая Рада. Там был дом. Прелестный двухэтажный особняк в архитектурном стиле, вышедшем из моды лет сто назад, столь же неожиданный и неуместный в скалистом безлюдье, как свадебное платье на похоронах, но явно обитаемый. Лексию сообщило об этом сердце, которое вдруг гулко и отрывисто стукнуло: нашли. Он глубоко вдохнул и приказал безмозглой мышце биться ровно. Тише, маг. Если тебе сейчас что-то нужно, то это спокойствие…

— Там? — Рад прищурился на белый фасад, как будто им обоим и так не было понятно, что больше негде. Лексий молча кивнул, но удержал друга, когда тот собрался сделать шаг в том направлении.

— Не так быстро, — предупредил он. — Видишь, сколько на ёлках воронов? Сейчас как заорут...

Лексий добрым словом вспомнил Брана, заставлявшего его снова и снова учить стихи: натренированной памяти понадобилось совсем немного, чтобы вспомнить чары, делающие тебя незаметным. Они миновали птиц без потерь — ни один из пернатых не обратил на них внимания и не подал голос. Эта удача не успокоила, наоборот, Лексий занервничал только больше. Что-то слишком уж просто…

Двустворчатая дверь не была заперта. Переступая порог, Лексий отметил, что основной строительный материал этого здания — волшебство: без него дряхлые стены держались на честном слове. Мысль о том, что кто-то тратит драгоценные жизненные силы на люстры и обои, вызывала странные чувства. Должно быть, человек среднего достатка ощущает нечто подобное, услышав сплетню о том, как какой-нибудь самодур-богач купил себе остров. Такие поступки принято осуждать, чтобы не признаваться самому себе, что ты завидуешь…

Незваных гостей с порога встретили ленивые взгляды полдесятка кошек. Родственницы Базилевса возлежали на любых горизонтальных поверхностях и даже ухом не повели, когда чужаки принялись обыскивать их дом. Если кто-то пытался использовать котеек в качестве сторожевых собак, то план определённо провалился.

Первый этаж был пуст, но плита на кухне ещё не успела остыть. Лексий с Радом переглянулись и, не говоря ни слова, направились наверх. Толстый ковёр на лестнице и в коридорах глушил шаги. Может быть, никого нет дома? Может быть, просто ловушка? Иначе почему так тихо?..

Первые две двери на втором этаже вели в спальни. Лексий заглянул в подчёркнуто дамский голубой будуар — ни души. Дверь в следующую комнату была приоткрыта; он сразу услышал, что в ней тоже никого нет, и хотел было пройти мимо, но что-то внутри вдруг шепнуло ему: стой.

Отворённая им дверь скрипнула — совсем тихонько, но в безмолвии этот звук и тот казался пушечным выстрелом. Внутри были потухший камин, брошенная в беспорядке постель и письменный стол, на котором, растянувшись во весь рост, вкушала дневной сон чудовищных размеров рыжая кошка. Лексий без особого интереса поднял несколько бумаг, которые мог взять, её не потревожив, просмотрел ту, что сверху — и чуть не уронил остальные. Заклинания! Он перебирал листы и не верил своим глазам — это точно были черновики какого-то заклинания, правда, ещё не законченного...

Кошка зевнула, сладко потянулась и демонстративно перевернулась на другой бок. Лексий посмотрел на место, которое она только что занимала — и вдруг разучился дышать, как золотоискатель, заметивший красноречивый блеск на каменистом речном дне. Медленно, не отводя глаз от стола, словно боясь, что находка может исчезнуть, если выпустить её из виду, он отложил взятые им черновики, и, очень осторожно протянув руку, вытащил из-под кошачьего пуза один-единственный лист бумаги. Лексий понятия не имел, что на нём, он ещё не успел прочитать, но он вдруг ясно, очень ясно понял: ему это нужно. Нужно всерьёз, как никогда и ничто другое.

Стоячую воду тишины вдруг прорезал высокий женский крик. Кошка вскочила с поднятой дыбом шерстью и опрокинула чернильницу, залившую полстолешницы чёрным морем. Лексий вздрогнул, сунул лист в карман и бросился на звук.

Влетев в гостиную, откуда кричали, он увидел, как Рад, ушедший вперёд, держит за плечи цветущую юную женщину. Лексий резко затормозил на пороге. Неужели нашли! Так вот она какая, царевна… Стоп, а что, если гендерные штампы играют с тобой злую шутку? Вдруг это не она? Ты же никогда не видел царскую дочь в глаза, и кто сказал, что похититель не может быть похитительницей…

Чушь. Здесь не ошибся бы даже не-волшебник: при всём несходстве молодого белого личика с одним знакомым Лексию царственным ликом в Амалии всё равно отчётливо виделось что-то от Клавдия. Но, в самом деле, если это — несчастная жертва, то почему она ведёт себя не так, как полагается? Вместо того, чтобы броситься спасителям на шеи, одновременно или по очереди, она билась у Рада в руках, будто кролик в силке. Тщетно: его хватка была бережной, но всё равно стальной.

— Она пыталась убежать, — сказал Рад, словно оправдываясь.

Лексий глубоко вдохнул и осторожно приблизился к царевне. Может, с перепугу она просто не поняла, кто друг, а кто враг? Мало ли, через что ей пришлось тут пройти. Хотя, если честно, она не кажется ни измученной, ни уставшей, вон, даже платье чистое...

— Ваше высочество, — он постарался, чтобы его голос звучал ровно и успокаивающе, — меня зовут Лексий ки-Рин, я — подданный вашего отца...

С тем же успехом он мог заговорить с ней по-русски. Царевна не потрудилась к нему прислушаться — она была слишком занята борьбой за свободу. Даже это выдавало в ней тепличную домашнюю девочку: любая другая девушка давно догадалась бы пустить в ход ногти или зубы...

Не теряя надежды, Лексий предпринял ещё одну попытку:

— Мы здесь, чтобы-...

Амалия оглянулась через плечо и снова вскрикнула, как перепуганная птица. По крайней мере, в первую секунду Лексий подумал, что она испугалась — потому что в другом конце комнаты появился человек. Всё-таки не похитительница. Похититель. Этот темноволосый мужчина в том возрасте, когда сознательные волшебники уже на всякий случай пишут завещания, не мог быть никем иным. Он застыл на пороге, вцепившись рукой в косяк; подслушать его мысли было непросто, он хорошо их защитил, но его выдало его собственное лицо — потому что это точно не было лицо загнанного в угол преступника.

Это было лицо человека, у которого отнимают самое дорогое, что только есть у него в жизни.

Лексий понял, что́ это значит, ещё до того, как увидел, с какой страстной мольбой Амалия устремила на вошедшего полные слёз глаза. Как будто просила его о спасении.

Одной «пропасти» тут было маловато, но от полноты чувств Лексию в голову не пришло ничего покрепче. Боги! Неужели он всё это время был прав? Добровольный побег, причём не иначе как ради тайного венчания! Только слепой не заметил бы, что эти двое влюблены друг в друга, как школьники! Айду, в самом деле, а почему нет — Клавдий никогда не дал бы родной дочке добро на мезальянс с каким-то волшебником, а девице, которая знает мир в лучшем случае по книжкам, проще простого наделать глупостей «во имя любви»...

Лексий предостерегающе вскинул руку и громко сказал:

— Эй, на вашем месте я бы не двигался с места!

Ну, предположим, он не двинется, и что с того? Очнись, приятель, это же волшебник — ему всё равно, с какого расстояния превратить тебя в жабу! Лексий ещё с утра произнёс над собой и над Радом защитное заклинание, но оно спасало отнюдь не от всего. Иногда единственным способом обороняться было понять по первым словам из уст противника, что он задумал, и успеть сообразить, чего бы такого наколдовать ему в ответ...

Только поможет ли это с врагом, который может позволить себе колдовством чинить дома? Откуда у него вообще столько силы?

Мужчина в дверях, бледный как смерть, молча кивнул и сделал полшага назад, показывая, что приблизиться он не посмеет. Странный какой-то. Лексий на его месте давно уже применил бы к вторженцам что-нибудь самое неприятное из своего арсенала, но сжатые губы незнакомца не произносили ни единого звука. Лексий искренне понадеялся, что не пропустил никакого важного открытия в мире магии, позволяющего колдовать молча.

Амалия разрыдалась в голос.

— Да отпустите же меня! — всхлипнула она. — Вы что, не видите, что я хочу остаться!..

Только боязнь отвлечься и дать противнику шанс помешала Лексию смачно выругаться вслух. Небо, как же эта дамочка в беде всё усложняет!

— Правда? — вдруг спросил Рад.

Этот серьёзно, без издёвки заданный вопрос застиг царевну врасплох. От удивления она даже перестала плакать, шмыгнула носом и кивнула.

— Этот человек не держит вас здесь силой? И вы по своей доброй воле хотите остаться с ним?

Она бросила взгляд на мужчину в дверях и с ноткой вызова сказала:

— Хочу.

— Даже зная, что ваш отец ищет вас и ждёт дома?

Он задел нужную струну: царевна заколебалась и поникла. Ещё бы, когда у тебя под боком красавчик-чародей, об оставленном позади папаше, наверное, думаешь в последнюю очередь... Лексий не сводил взгляда с незнакомца и видел, как тот впился в девушку своими светлыми, отчаянными глазами. Почему? Почему он не пускает в ход своё волшебство? Боится за судьбу заложницы?..

Наконец переставшая биться, обмякшая у Рада в руках, царевна тихо проговорила:

— Но я люблю его.

Рад глубоко вздохнул.

— Хорошо, — сказал он спокойно. — Тогда я сейчас вас к нему отпущу.

Лексия словно ударили по затылку чем-то тупым и тяжёлым.

— Нет, — резко вмешался он. — Ты этого не сделаешь.

— Пожалуйста, не говори за меня.

Когда Рад начинал говорить таким тоном, Лексий сразу понимал, что спорить бесполезно. Он мог хоть захлебнуться своей злостью — ни одной косе было не одолеть этот камень.

— Мы должны вернуть её отцу, — напомнил он, стараясь не терять рассудок. — Ты понимаешь, что если мы этого не сделаем, то развяжем войну? Да, я знаю, Регина этого хочет, но ты! Неужели и ты тоже?!

Амалия переводила затравленный взгляд с одного горе-спасителя на другого. Сказать по правде, вся эта сцена с самого начала пошла как-то не так...

— Алексей, — произнёс Рад ровно и твёрдо, — ты ведь понимаешь, что, если большие люди хотят войны, война будет. В любом случае. Если есть причины, то повод всегда найдётся. Мы всё равно на вас нападём. От того, останется эта девушка тут или будет силой водворена домой, ровным счётом ничего не изменится — не считая того, что она будет несчастна. Лично я не вижу смысла её мучить. Ты ведь читал Достоевского, правда? Если высшую гармонию нельзя построить на одной-единственной слезинке ребёнка, то я тем более не хочу пытаться строить её на чьей-то сломанной жизни. Ты сам поступай как знаешь, но, правильное или нет, это моё решение.

Он посмотрел в глаза Амалии и обратился к ней:

— Только пообещайте мне взамен одну вещь. Всего одну, но твёрдо, ладно? Ваш отец очень о вас тревожится. Дайте слово, что вы лично свяжетесь с ним и всё ему объясните.

Глаза царевны вновь обратились к её возлюбленному; тот ответил ей коротким кивком.

— Обещаю, — сказала она.

Рад удовлетворённо кивнул.

— Хорошо.

Айду! Он же это не серьёзно! Он не может-!..

Лексий набрал в грудь воздуха, чтобы сообщить другу, что тот сумасшедший, но не успел: Рад выпустил Амалию из объятий.

Лексий ещё мог бы схватить её. У него было мгновение, которого хватило бы на то, чтобы произнести заклинание — или дотянуться до неё просто так. Он даже протянул руки, чтобы перехватить беглянку...

Но они вдруг отдёрнулись сами. Так пальцы безотчётно отдёргиваются от горячего чайника — ещё до того, как ты поймёшь, что обжёгся.

Лексию вдруг стало очень ясно, что если он попытается удержать её по пути к тому человеку, она взорвётся. Что заклинание, о котором им говорили, сработает — прямо сейчас, стоит ему только схватить её за руку. Это знание было таким же простым и верным, как знание о том, что человеку нужно дышать.

Царевна ветром в шуршащем платье пробежала через гостиную и бросилась к незнакомцу в объятия. Тот обнял её так крепко, словно больше не прожил бы без неё ни минуты. Амалия спрятала лицо у возлюбленного на груди, а тот поднял голову, и Лексий увидел, как изменилось выражение этих глаз: теперь в них серой сталью блестела угроза.

— Уходите, — глухо произнёс мужчина, и что-то в его голосе говорило, что теперь этот человек не будет просто стоять и смотреть.

Лексий мгновенно приготовился защищаться, но Рад сказал:

— Да, мы сейчас уйдём.

Его непоколебимое спокойствие обезоруживало, оглушало, лишало всякого шанса на сопротивление. Когда Радомир в самом деле развернулся и направился к дверям, Лексию не оставалось ничего иного, кроме как совершенно машинально пойти за ним следом. Если честно, в тот момент он на минуту перестал ясно понимать, что он делает. Доля абсурдности происходящего явно в разы превышала допустимую норму.

Когда Рад уже переступал порог, мужчина вдруг окликнул его:

— Подожди!

Рад обернулся.

Незнакомый волшебник смотрел на него, плотно сжав губы, и, кажется, напряжённо размышлял.

— Что мне для тебя сделать? — наконец спросил он дрогнувшим голосом. — Я могу колдовать… больше, чем другие. Я должен тебя отблагодарить.

Лексий чувствовал, что этот человек не блефует. Если на то пошло, при таком раскладе дать им уйти живыми уже само по себе сойдёт за благодарность… Лексий решительно не мог понять мотивов этого чудака: если он такой великий волшебник, то что мешало ему магией вырвать свою драгоценную Амалию из вражеских лап? Разве что…

Разве что он колдует за счёт её сил. У девицы ведь их немерено, им говорили, а он… Что, если без неё он просто-напросто не способен на волшебство? Чёрт! Почему самые нужные и важные догадки всегда приходят, когда уже поздно?!

Какое-то время Рад молчал. Когда тебе предлагают желание, всего одно, но любое, выбирать, наверное, непросто…

— Если сможешь, — наконец сказал Рад, — останови эту проклятую мельницу.

Человек одарил его внимательным взглядом и молча кивнул.

Тогда Рад развернулся и вышел.

Лексию ничего не оставалось, кроме как последовать за ним. Он понимал, что он побеждён. У них был шанс, они его упустили, и пытаться что-то исправить было бы самоубийством.

Ему дали задание, и он бездарно его провалил.

Незваным гостям дали беспрепятственно покинуть дом. По пути их провожали безразличные кошачьи взгляды. На крыльце дневной свет ударил Лексию по глазам и вернул его в реальность. Обогнав Рада, он резко остановился прямо перед ним, заставляя друга оказаться с ним лицом к лицу.

— Зачем? — с трудом выдохнул Лексий. — Чёрт тебя побери, зачем ты это сделал?

Рад без труда выдержал взгляд друга; ни один мускул у него на лице не дрогнул. Лексий ещё со школы знал, как любой гнев и любая обида разбиваются об его спокойную холодную броню.

— Я, кажется, уже объяснил, — бесстрастно сказал Рад.

Лексий устало опустил плечи и провёл ладонью по лицу.

— Ты хоть понимаешь, что́ это значит? Ты хоть понимаешь, что ты-...

И тут до него дошло: а ведь Рад не понимает. Он не знает самого главного. Не знает, что оставил в руках у неизвестно чего добивающегося колдуна не просто влюблённую в него дурёху, а существо, у которого больше волшебной силы, чем у кого бы то ни было из ныне живущих.

Лексий хотел было раскрыть Радомиру глаза на истинный смысл его поступка — но потом передумал. Человек перед тобой, несомненно, благородный и прекрасный, как показала жизнь, даже чуть более благородный и прекрасный, чем хотелось бы… Но он не только твой друг. Он подданный оттийской королевы. Лексий не был самым пылким сыном Сильваны, он вообще не был ей родным сыном, но он точно не хотел бы, чтобы тайна его страны попала в руки к Регине Локки...

Регина. Он вспомнил о ней, и у него по спине пробежал холодок.

— А что скажет на это твоя обожаемая королева? — спросил он вслух. — Что Пантей и прочие скажут, когда узнают, что её видный подданный саботирует поиски пропавшей сильванской царевны? Как, по-твоему, ей понравится, что ты выставляешь её в невыгодном свете?

Рад пожал плечами.

— Если она сочтёт нужным меня наказать, она это сделает.

Он говорил об этом так хладнокровно, словно ему было всё равно.

— Ладно, — сказал Лексий, сдаваясь. Пусть этот странный человек думает и делает что хочет. В конце концов, он выбрал сам. Некоторым другим сегодня не дали такой роскоши. — А что Клавдий сделает со мной?

— А при чём здесь ты? — хмыкнул Рад. — Ты же не виноват, что какой-то дурной оттиец всё сделал не так. Ты, конечно, изо всех сил старался спасти положение, но не вышло, вот и всё. Кстати, если попытаешься рассказать, как всё было на самом деле, я буду настаивать, что ты был под чарами и ничего не понимал, так что лучше даже не суйся. Я сам начал это дело, и, клянусь чем угодно, я не хочу, чтобы ты пострадал из-за того, в чём не виноват.

Не виноват? Ага, как же. Как будто Лексий не мог ничего сделать. Как будто он не мог-... Лексий вдруг вспомнил ощущение, которое ударом тока поразило его рядом с Амалией Иллеш. Как будто стоишь у парового котла, который вот-вот взлетит на воздух...

— Так не пойдёт, — отрывисто сказал он. — Господи, Рад, я никак не пойму, ты герой или идиот, но это нерпавильно, должен быть другой выход...

А какой? Сделать вид, будто они вообще ни с кем не встречались? Что они не нашли ничего, кроме камней и птиц? Лексий ухватился было за эту мысль — и с отвращением её отбросил: кроту понятно, что Рад не согласится лгать. Для какой-нибудь благой цели — может быть, но не для спасения собственной шкуры…

— Ки-Рин! Это вы?

Он вздрогнул, узнав голос господина Ренки. Они были немножко знакомы ещё в Урсуле, до этого странного похода. Коллега уже был в преклонных для волшебника годах, ему перевалило за тридцать семь, и, поговаривали, он всеми правдами и неправдами избегал необходимости лишний раз колдовать... Сейчас он был вот вообще некстати. И как только его сюда занесло — уходил вроде совсем в другую сторону? И куда он дел напарника-оттийца? Не иначе, под шумок столкнул с ближайшего обрыва...

— Ого! — господин Ренки с удивлением воззрился на дом, виднеющийся у Рада за спиной. — Что это там? Вы уже были внутри?

Рад закусил губу и мотнул головой.

— Про́пасть! — в его голосе очень правдоподобно звучала смесь злости, досады и стыда. — Я всё объясню...

И он объяснил. До конца дня он повторил свою историю раза три, чтобы все в лагере точно услышали. Даже после третьего раза Лексий так и не сумел уловить детали. Всё было как в тумане. Он странно рассеянно слушал, как Рад убедительно играет человека, который волей-неволей вынужден признать свою ошибку, погубившую всё дело. Даже не пытался вникнуть в доносящийся в ответ ропот недоверия, недоумения и гнева. Односложно отвечал на вопросы, которые задавали единственному очевидцу, и вспоминал, как когда-то очень давно, совсем в другой жизни, прогуливал уроки ради каких-нибудь глупостей, а Рад выгораживал его перед учителями. Он всегда был таким честным, что, когда приходилось лгать, ему верили…

Лексий не был знаком с оттийским уставом, но процедура, кажется, требовала разоружить допустившего столь серьёзный промах и доставить его в Леокадию к начальству для дальнейших разбирательств. Рад безропотно отдал подчинённым свой меч. Его не охраняли, не ограничивали его передвижения — на него теперь просто смотрели так, будто не узнавали. Никто от него такого не ожидал. Ещё бы! Лексий знал его куда дольше, но тоже никогда не подумал бы, что сегодняшний день кончится вот так...

Пока лагерь, гудя от возбуждения, на разные голоса обсуждал, как быть дальше, Лексий улучил минутку и ускользнул от костра. Лист бумаги, подобранный в доме на горе, обжигал его сквозь карман. Может, после всего, что сегодня случилось, было уже поздно, но он должен был узнать, что же он нашёл…

На пустыню спускались сумерки, разобрать текст без огня было нелегко, но первые же строчки заставили Лексия забыть, как дышать. Не веря сам себе, он залпом прочитал страничку до конца и безвольно опустил руку, с трудом переводя дыхание. Судьба, должно быть, так шутит. И… это не смешно. Если и смешно, то только ей одной.

Это было заклинание, открывающее портал. Лексий был уверен — то самое, по вине которого они здесь оказались. То самое, которое он два года тщетно искал в библиотеках и за которое в своё время отдал бы что угодно...

Он снова уставился на листок, и его сердце пропустило удар: около первой строчки было начертано до боли простое и знакомое «1<».

Ну конечно. Он мог бы и догадаться. Разорвать ткань реальности и выйти вовне — это вам не шуточки... Вот только легче от логичности этого факта не становилось. Последняя капля для этого сумасшедшего, в порошок стирающего дня.

Так, значит, пути на Землю нет. Не может же он попросить кого-нибудь пожертвовать ради него жизнью. Да пусть даже только частью, всё равно не может. Когда чары неподъёмны для одного, можно объединить усилия, но никогда не знаешь, какое заклинание станет для тебя последними. Даже если бы они поверили в его историю, Лексий не готов был рискнуть судьбами своих друзей.

Ему вдруг захотелось разорвать лист и пустить по ветру. Какой в нём смысл? Лунолис был прав. Ему никогда не вернуться домой...

— Ки-Рин?

Элиас приблизился так бесшумно, что Лексий едва успел спрятать листок обратно в карман.

— С тобой всё нормально? — осведомился братец.

— Да, — неловко солгал Лексий, отворачиваясь, чтобы Элиас не видел его лица, но тот вдруг взял его за плечо и развернул обратно.

— Про́пасть, да что же на самом деле произошло с вами в том доме?! — потребовал он.

Наверное, Лексий был совсем уж не в себе, потому что за раздражённым подозрением в этом резком голосе ему послышались нотки тревоги.

— Ты сам слышал, — горько фыркнул он. — Этот… оттиец всё испортил. Ты был прав. Какая уж тут с ними дружба...

У него так не болело сердце за «этого оттийца» с тех самых пор, как того похитили степняки.

Две голубоватых чужих луны бок о бок вставали из-за соляных волн.

Чародей не мог поверить, что на этот раз судьба дала им поблажку.

Амалия дрожала у него в объятиях — да что уж там, его и самого, признаться, здорово трясло. Ничего, он заслужил, чтобы его как следует встряхнули за шкирку. Он оплошал. Да, прошлой ночью обстоятельства... выбили его из колеи, но он не мог позволить себе терять хватку. Только не сейчас. Не сейчас, когда он ближе, чем когда-либо, подошёл к своей цели...

На какое-то мгновение он поверил, что Амалию отнимут. Поверил — и сам не понял, что́ боялся потерять больше: любовницу или магию...

«Я люблю его!..» Айду, да что эта пичуга, бросившаяся на шею первому встречному, понимала в любви! Чародей хотел бы быть хоть вполовину так же уверен. Он понятия не имел, любит ли он её, но это было не важно. Точно не сейчас.

— Нам надо уходить, — сказал он, отстраняя её от себя, чтобы посмотреть ей в лицо.

Царевна снизу вверх уставилась на него мокрыми от слёз глазами.

— Почему? — спросила она. — Неужели ты не сможешь нас защитить? Я ведь здесь. Возьми мою силу!

Чародей поморщился.

— Не всё так просто, — вздохнул он. — Если за нами придут, я не суметь в одиночку дать отпор многим, особенно волшебникам. У магии своя математика. Магия — это искусство. Она не предназначена для войны. Какой бы у тебя ни был запас сил, если врагов слишком много, тебе может не хватить собранности или просто-напросто времени произносить заклинания... Нелепо, я знаю. Но что есть, то есть. К тому же, — он внутренне передёрнулся, — мы ведь с тобой не хотим никого убивать, правда? Я бы предпочёл обойтись без этого, а ты?

Он почувствовал, как она вздрогнула всем телом от одной мысли об убийствах. Всевидящие, да она ведь ещё совсем дитя. Глупое, балованное, не видевшее жизни дитя. После их странной, похожей на жаркий сон прошлой ночи он чувствовал к Амалии совсем не то, что раньше, но на секунду ему снова захотелось, чтобы — ради её же блага — на её месте оказался кто-нибудь другой.

Чародей знал заклинания, специально созданные для того, чтобы убивать людей. Он с радостью поменял бы их все на пару хороших воспоминаний из детства. Нет уж. Пока боя можно избежать, он приложит к этому все усилия.

Амалия шмыгнула носом.

— Куда же мы пойдём?..

Чародей ненавидел этот вопрос. Он так и не придумал для них надёжного убежища. Никакая глушь не казалась достаточно мёртвой. Клавдий Иллеш наверняка нескоро успокоится, пытаясь вернуть единственную дочь. Клавдий Иллеш...

Не остановится даже перед войной.

Юноша, которого Чародей почти не запомнил на фоне того, второго, говорил что-то о том, что сильванский царь собрался воевать с королевой Оттии. В последние годы Чародей был далёк от политики, но эти слова навели его на мысль.

Он сжал плечи Амалии и серьёзно посмотрел ей в глаза.

— Ты не передумала? Ты будешь со мной до конца?

Та кивнула, храбро сжав губы.

— Буду!..

В этот момент Чародей был отвратителен сам себе. Он вырвал это обещание обманом — потому что умолчание тоже обман. Но Амалия была ему нужна. Амалия была нужна ему, как никто и ничто... даже если её отцу очень не понравилась бы компания, в которую Чародей намеревался её втянуть.

У них не было выбора. Нужно было бежать. Нужно было попытаться.

Чародей пообещал себе, что сполна отдастся мукам совести как-нибудь потом, когда у него будет на это время.

— Хорошо, — сказал он вслух. — Хорошо.

Вскоре они покинули дом. Остались только кошки да вороны.

Бран не учил Лексия и его друзей связываться с людьми на расстоянии: такая магия разрешалась только избранным в особом порядке. Тем не менее, из пяти волшебников в этом походе ею владели двое. Лексий подозревал, что их отправили сюда именно затем, чтобы держать Клавдия в курсе. Тряслись ли они, сообщая царю плохие новости, история умалчивает — хочешь-не хочешь, уведомить Урсул о случившемся было нужно, и ответ из столицы был зловеще краток: «Возвращайтесь».

И они, кажется, были не в том положении, чтобы обсуждать приказы.

Говорят, обратный путь всегда короче — так вот, Лексий выяснил, что это ложь. Он готов был поклясться, что они провели в пустыне без малого вечность, но на то, чтобы выбраться оттуда, ушло целых две. Когда отряд наконец впервые смог напоить лошадей в пресном ручье, ему на глаза едва не навернулись слёзы — от усталости и от счастья. Никто не знал, что теперь ждёт их дома, но, что бы ни было, они наконец вырвались из этого ада. Лексий поклялся себе, что больше никогда туда не вернётся.

Оттийцы проводили сильван до границы, словно желая убедиться, что те точно убрались восвояси. Чужаков конвоировала только часть отряда — другая отправилась прямиком в Леокадию, чтобы доставить Рада пред светлы очи его королевы. С той самой злополучной встречи в доме в горах Лексию не выпало шанса поговорить с другом наедине. Когда на полдороги от соляных земель им пришла пора разделяться, Рад, не прощаясь, молча улыбнулся ему — мол, брось за меня бояться, смотри, я же спокоен... Похоже, он сам ни капельки не волновался о своей судьбе. Лексий завидовал его уверенности.

Он так и не успел рассказать Раду про свою находку. Листок с заклинанием лежал у Лексия во внутреннем кармане, и обычная бумага казалась тяжелей свинца. По ночам — ему всё равно толком не спалось — он зачем-то учил слова, которые не мог использовать, и гадал, какие ещё сокровища нашёл бы на том столе, если бы успел поискать... И что помешало ему развернуть эту несчастную бумажку до встречи с волшебником, который её написал? Можно было попытаться спросить у него, как он открыл свой портал, пока у него под рукой ещё не было никаких царевен... Ведь если ему удалось, значит, есть какой-то способ! Вот только вы позволили человеку, который мог о нём рассказать, раствориться в воздухе. И вряд ли стоит надеяться, что теперь он даст найти себя во второй раз.

Надо же. Лексий успел забыть, как сильно он скучает по дому.

В последний год он редко думал о Земле. Жизнь шла своим чередом, у него появились друзья, невеста, новые дела, не оставляющие времени скучать. Тоска по родине вела себя как зубная боль: утихала, если тебе удавалось себя отвлечь. Зато стоило вспомнить — и она не пренебрегала случаем наверстать упущенное...

Были минуты, когда Лексий жалел, что вообще нашёл тот дом и тот стол. Он был почти уверен: ещё пара лет, и надежда вернуться на Землю угасла бы сама собой, безболезненно и незаметно. Сейчас её растревожили — и вырвали с корнем. Он — сын Августа Рина, волшебник его царского величества, будущий муж наследницы лучших людей — вдруг снова почувствовал себя растерянным попаданцем, как будто последние три зимы ему приснились. Ничего не изменилось. Этот мир всё так же был ему чужим, и деться из него было некуда.

Когда они въехали в Урсул, Лексий впервые за много декад снова увидел в Хлебном мосте Дворцовый, и у него больно заныло сердце.

Вернувшись в город, Лексий первым делом отправился к Ладе. Не только потому, что страшно по ней соскучился: он резонно полагал, что Клавдий вскоре пожелает ограничить свободу перемещения горе-подданного, промухавшего его дочь. Нужно было успеть. Лада, выбежавшая встречать жениха в переднюю, поцеловала его, встав на цыпочки, и вдруг рассмеялась:

— Какие у тебя губы сухие!..

— Там везде была соль, — бездумно отозвался Лексий.

Даже здесь, в Урсуле, полном жизни, пустыня не хотела его отпускать, и он чувствовал себя оглушённым и растерянным. Город, люди, суматоха и шум — всё это было так странно. Ко всему приходилось привыкать заново... Лексию нужно было за что-то держаться, и он взял руки Лады в свои. Знакомые пальцы были тёплыми даже сквозь тоненькие перчатки.

— Мы не выполнили приказ, — серьёзно сказал он, не зная, понимает ли она, что это значит. — Задание провалено.

— Неважно, — ни секунды не колеблясь, ответила Лада. — Главное, что с тобой всё в порядке, — она вдруг взяла его лицо в ладони и тревожно вгляделась ему в глаза. — Ведь в порядке?..

Лексий поднёс к губам её узкую, спрятанную кружевом перчатки руку.

— Да. Не переживай.

Должно быть, Лада почувствовала, что у него нет сил ей лгать, и ни о чём больше не спрашивала. Лексий мысленно её поблагодарил — он предчувствовал, что совсем скоро ему зададут мно-оого вопросов...

Конечно, так бы и случилось, если бы тем же вечером с Клавдием не заговорило зеркало.

Это вряд ли было наваждением — свидетели видели то же самое. Вместе с царём в комнате находилась несколько высокопоставленных лучших людей и кто-то из слуг, которых под влиянием момента забыли выгнать. Должно быть, благодаря последним новость и разлетелась так быстро. Скоро даже Луиза Руо в грязном кабаке своего дяди наверняка была в курсе, что в девятом часу вечера в зеркале в кабинете его величества, занятого важными государственными беседами, вдруг отразилась её высочества Амалия. Живая и с виду здоровая, она просила у отца прощения, горячо уверяла, что никто её ни к чему не принуждает, что «так нужно» и что потом когда-нибудь она к нему обязательно вернётся… только не сейчас.

Комната на фоне была хорошо обставленной и безликой — такая могла находиться в доме любого лучшего человека в Сильване, Оттии или Пантее. Вот только занавески на окне были задёрнуты недостаточно плотно, и сквозь щёлку между складками тяжёлой ткани виднелись крона дерева и кусочек шпиля из редкого розового камня. Сам Клавдий был слишком занят, чтобы обращать внимание на детали, но кто-то из присутствующих в не дал заморочить себе голову — и узнал часовую башню в Леокадии.

Что ещё Амалия говорила отцу, история умалчивала, но он ни на грош ей не поверил. Волшебный сеанс связи закончился так же внезапно, как и начался, после того, как молча слушавший монарх вдруг без единого слова разбил зеркало сокрушительным ударом кулака. Повернувшись к застывшим в ужасе подданным, он, не повышая голоса, отчётливо и ровно сказал: его дочь в беде. Она не могла так говорить, её подменили, околдовали, приворожили, заморочили ей голову.

А уж когда разглядевший в зеркале леокадскую башню отважился заметить государю, что его дочурка не только в беде, но ещё и в Оттии...

Короче говоря, на какое-то время Клавдий забыл о тех, по чьей вине Амалия не вернулась домой. Наказания и разбирательства для своих пока откладывались. Начинались срочные переговоры с Региной Локки. Хотя, впрочем, в самом деле, о чём там было говорить, когда и дурак бы понял, что всё произошло по её коварному приказу! Самоочевидную догадку подвтерждала и очень вовремя добравшаяся до Урсула сплетня о том, что её величество Регина не только не наказала, но и очень даже наградила некоего Радмила Юрье. Командира неудавшейся спасательной экспедиции мало того что повысили в звании, но и доверили ему проводить смотр объединённых княжеских войск в Рутингаре, на северо-западе Оттии. Зачем собирались войска, конечно, давно уже ни для кого не было тайной...

Когда Лексий услышал новости, он, к своему стыду, первым делом подумал не о Раде — о безымянном волшебнике. Если тот правда был с Амалией в одной связке, он был просто обязан находиться там же, где она. В Леокадии. В чёртовой столице чёртова вражеского государства, которому разъярённый Клавдий, того и гляди, сам объявит войну, не дожидаясь весны.

Ох, про́пасть.

Соваться в Оттию сейчас значило если не рисковать жизнью, то нарываться на серьёзные неприятности. Элиас и так подозревал Лексия в шпионаже — что о нём скажут, в такое время он вдруг пропадёт из страны? Нет, можно попробовать замести следы — но успеет ли Лексий вернуться отбратно в Сильвану до того, как дела станут совсем плохи?.. А впрочем, в самом деле, зачем так цепляться за Сильвану? Это ведь даже не его страна. Он здесь не родился и ничего ей не должен, есть ли разница, на какой стороне он будет в этой драке, которая вообще его не касается? Да, в Сильване есть его друзья и Лада — но в Оттии, если на то пошло, Рад... и, может быть, ключ от дверей туда, где дом. Настоящий дом.

Но стоит ли призрачный шанс вернуться на Землю такого безрассудного риска? У Лексия ведь не было ничего похожего на план. Да по́лно, и так ли уж он хотел обратно? Дружище, ты ведь собирался здесь жениться. Карьеру мага он оставил бы без сожаления, но Лада — Лада!..

Это всё было слишком сложно. Настолько, что, задумываясь об этом, Лексий приходил в отчаяние. Почему именно сейчас? Ему было достаточно паршиво и без разных судьбоносных решений. Он вернулся из их провального похода выжатым, как лимон, и никак не мог отдохнуть обратно, да и в школе, раньше такой родной, что-то изменилось. Наверное, дело было в том, что они здесь больше не учились. Здание всё ещё было слишком большим для тех, кто в нём жил, комнат хватало, и выпускникам официально разрешили остаться ещё на какое-то время, если они хотят, но это ведь уже совсем не то...

Это место больше не было их домом. Да, конечно, это было правильно, они стали взрослыми, и каждого ждали своя судьба и свой путь, но эта мысль всё равно была как забирающийся под кожу осенний холод.

У будущих магов ещё не кончились каникулы. Многие разъехались по домам, и гулкая столовая была такой же пустой, как в ту, первую осень. Танирэ гостил у семьи в деревне, Элиас, судя по всему, пропадал в объятиях своей Луизы...

В один из вечеров, сидя у камина в их гостиной, Лексий вдруг осознал, что сейчас взвоет от одиночества.

И тогда он наконец решил. Вернее, это его тоска решила за него, так что от этого решения не стало ни капельки легче.

Вечером накануне побега Лексий обнаружил себя стучащимся в комнату Ларса. Он не был уверен, что поступает правильно, но, в конце концов, не мог же он просто исчезнуть, не сказавшись людям, которых давно не считал чужими. Кроме того, если честно, он остро нуждался в сочувствии. Если бы он ещё хоть немножко поварится в собственном соку, то точно сошёл бы с ума.

Ларс открыл ему и опёрся плечом о дверной косяк.

— Привет, — кивнул он. — Чего тебе?

Лексий понял, что пришёл не вовремя, но сегодня это не имело значения.

— Халогаланд, — сказал он, — ты сейчас в настроении для серьёзных разговоров?

Ларс вскинул брови.

— Ну, если для серьёзных, то входи. Только не пугайся.

Он пропустил его внутрь, и Лексий почти не удивился, увидев выпотрошенный платяной шкаф и ворох одежды на кровати и стуле.

— Тоже сбегаешь? — хмыкнул он.

— Ну да, — Ларс подвинул гору своих несомненно модных и прекрасно сшитых вещей — других он и не носил, — чтобы присесть на постель. — Мы ведь всё-таки своё отучились. Никто не гонит, знаю, ноставаться дольше как-то... неправильно, как по мне. Пройденное надо оставлять в прошлом, так что перебираюсь обратно к матери. Она, кстати, спрашивала о тебе. Беспокоилась, как ты там, такой героический спаситель дам в беде, и приглашала на обед, когда вернёшься.

Лексий коротко вспомнил своё первое здешнее лето: Пиа-Маргит Халогаланд, пионы в её саду, вечера в её гостиной. Как же отчаянно ему тогда хотелось, чтобы эта семья была его семьёй. Он запретил себе думать об этом.

— Сбрось этот хлам и садись, — пригласил Ларс.

Но Лексий поглядел на тонкие белоснежные рубашки на спинке стула и вместо этого сам уселся на пол.

Какое-то время оба молчали. Потом Лексий глубоко вдохнул и объявил:

— Ларс, я еду в Оттию.

Халогаланд ответил не сразу.

— С ума сошёл? — наконец уточнил он без улыбки.

— Ничуть, — ответил Лексий, хотя, если честно, на своём месте он не был бы так уверен.

— Что ты там забыл?

Хороший вопрос. Наверное, чтобы ответить на него, не хватило бы целой ночи. И ты всё равно бы не поверил, так что я не буду даже пытаться.

— Личные дела, — просто сказал Лексий.

Ларс пристально изучал его, сощурив глаза.

— В такое время? — недоверчиво хмыкнул он.

Лексий запрокинул голову, зажмурился и провёл рукой по волосам. Чёрт с ним, с Элиасом — Лексий привык к его риновским повадкам, но Ларс был совсем другим делом. Лексий вдруг понял, что сносить его подозрения выше его сил.

Нужно было как-то объяснить ему — как-то высказать, вот только слова вдруг предали и разбежались. Айду, и какой чёрт вообще толкнул его затеять весь этот разговор?!..

— Лексий, — вдруг негромко, совсем другим тоном заговорил Ларс, — скажи прямо, ты попал в беду?

Лексий попытался сдержать невесёлый смех, но не сумел.

— Да, — признался он. — Уже очень давно. Ты себе не представляешь.

— Чем мне тебе помочь?

Этот вопрос был спокойным, серьёзным и деловым. Больше никакого недоверия. Никакого упрёка.

Лексий вздохнул, собираясь с мыслями.

— Скажи что-нибудь остальным, — попросил он. — Нашим. Не знаю, что именно. Что хочешь. Если меня станет искать кто-то ещё, отвечайте, что понятия не имеете, где я и что я, а я потом как-нибудь разберусь. Не хочу, чтобы у вас были неприятности. И... Ладе что-нибудь скажи. Если я сам к ней пойду, клянусь, я потом не уеду.

Зелёные глаза Ларса были пытливыми и пристальными.

— Это из-за неё?

— Нет, — честно сказал Лексий. — Это из-за меня.

Он оставил Ларсу адрес Рада в Леокадии. На самом деле, он не был уверен, что туда попадёт, но это были единственные координаты, которые он вообще мог сообщить. Может, лучше было не говорить друзьям вообще ничего — то, чего они не знают, не сможет им повредить, — но остаться без всякой связи отчаянно не хотелось. Ему и так было до смешного тошно от того, что он уходит, ни с кем не попрощавшись…

— Ты ведь ещё вернёшься? — спросил Ларс. Наверное, волшебники всё-таки, сами того не желая, читали мысли. Профессиональная деформация или что-то вроде того...

— Не знаю, — честно ответил Лексий.

Так странно было видеть Ларса Халогаланда без улыбки.

— Удачи, — сказал он очень серьёзно. — Береги себя.

Пожимая ему руку, Лексий очень хотел верить, что навсегда прощаются как-то не так.

На следующее утро он снова двинулся в путь. Плана не было, были только лошадь под седлом и пункт назначения — Рутингар.

Да, укравший Амалию чародей находился в Леокадии. Вернее, многие думали, что он там. Были и такие, кто заявлял, что их всех нарочно сбивают с толку, потому что человек, похищающий царских детей, не должен быть настолько глуп, чтобы так себя выдать. Но Лексий верил говорящему зеркалу. Решая, ехать ему или оставаться, он смотрел на карту и понимал: в Леокадии или нет, Амалия точно где-то в Оттии. Исчезни она оттуда, он бы услышал.

Если честно, Лексий пока не придумал, в каком тоне намерен обратиться к незнакомому магу при встрече. Попробовать шантаж? Если догадка Лексия верна, тому вряд ли захочется, чтобы все узнали, что он не может колдовать сам по себе. Или просто заговорить по-хорошему? Вдруг это сработает? «Привет, я вовсе не хочу мешать вашим загадочным планам, просто, такое дело, может, вы помните портал, который открыли пару лет назад? Забавная вышла история...»

В любом случае, чтобы сказать чародею хоть что-нибудь, до него нужно было добраться. Тот факт, что Регина не обрушила на Рада свой гнев, ясно намекал, что она довольна — и вряд ли просто потому, что ей представилась возможность позлить венценосного соседа. Если тот волшебник и его заложница и впрямь были в Леокадии, то Регина точно об этом знала — как минимум. И Лексий был уверен на все сто два процента, что найти господина похитителя и встретиться с ним незамеченным будет совсем не легко. Он едва ли справится с этим один, в незнакомом городе чужой страны. Ему нужен был совет человека, который знал, что к чему, и которому можно было довериться — иными словами, совет Рада. Даже если ради него придётся сделать приличный крюк.

Главные трудности во всей этой истории причиняли пространство и время: в сравнении с уютно компактной Сильваной Оттия была безобразно большой. Международная обстановка привела к усилению контроля на границе, но волшебнику не составляло особого труда на время убедить человека, не умеющего защищаться, что ты ему совершенно не интересен. Лексий надеялся, что сильванин в нём и дальше не будет особо бросаться в глаза — лишнего внимания не хотелось. Можно было не беспокоиться хотя бы за акцент: судя по всему, его медальон в любой ситуации делал выговор хозяина наиболее нейтральным.

Лексий путешествовал верхом; не лучший выбор для оттийского лета — он сбился со счёта, сколько раз в дороге попал под дождь. Айду, за всеми этими приключениями Лексий и не заметил, как быстро летит время — вон, осень уже не за горами, и когда только успела…

Путь был на удивление гладок — Лексий добрался до Рутингара небыстро, но без происшествий, и этот факт сам по себе вызывал подозрения. Не нужен был дар провидца, чтобы догадаться, что это неспроста. Как всегда, у судьбы был в запасе сюрприз, и она преподнесла его после того, как Лексий под вечер прибыл в одну из рутингарских гостиниц. Он спустился в ресторанчик на первом этаже, мечтая о горячем ужине, и случайно подслушал разговор двоих господ за соседним столом. На самом деле, подслушивать-то было особо и нечего, речь шла не о каких-нибудь государственных тайнах, а о неинтересных приезжему местных сплетнях. Лексию и в голову не приходило вникать в чужую беседу, пока один из мужчин не спросил между прочим:

— Так что, этот Юрье приедет?

Лексий вздрогнул и едва сдержался, чтобы не повернуть голову в его сторону.

— Что? Да нет, конечно, — небрежно фыркнул второй.

— Я слышал, он должен был проводить тут смотр, — заметил первый.

— Ну да, был такой разговор, — кивнул его собеседник. — Но её величество передумала. Решила оставить своего нового героя при себе. В столице такие, как он, нынче якобы нужнее — тем же сейчас сплошные военные советы, стратегия, тактика, фураж, сколько времени понадобится, чтобы Сильвана признала поражение — декада или полторы... А до нашего захолустья никому дела нет. Смотр проводит Деккет.

— Точно?

— Ну да. Ты что, забыл, где я служу? Сведения из первых рук.

И они, как ни в чём не бывало, продолжили перемывать косточки общим знакомым. Лексий сидел, рассеянно смотрел на полупустой зал и размышлял, как он поступит дальше. Первая внятная мысль была о том, как же жаль, что в этом мире ещё нет телефона. Или что он не умеет звонить людям через зеркало, как Амалия. Насколько бы всё стало проще...

Делать нечего — на следующее утро Лексий выдвинулся в сторону Леокадии.

Он не знал, из каких таких «первых рук» тот человек получал свои сведения, но оставалось только поверить ему на слово. По крайней мере, Лексий слышал, что тот не лгал. Другое дело, что незнакомец мог искренне заблуждаться, но, в самом деле, раз уж Лексий начал это путешествие, не возвращаться же было в Урсул? В конце концов, если на то пошло, до Леокадии уже было банально ближе.

Медленно, но верно раскисающим от дождей просёлкам было далеко до скоростных шоссе, и дорога потребовала больше времени, чем он предполагал. Лексий уже успел почти привыкнуть к здешней жизни, но, что ни говори, всё-таки у двадцать первого века при всех его бедах были свои преимущества... Стоило ли удивляться, что, когда усталый путник наконец добрался до оттийской столицы, они сразу друг другу не понравились? После утомительной дороги у Лексия не было сил как следует вглядеться в её красоты, и Леокадия показалась ему шумной, пёстрой и надменной. Он несколько часов безнадёжно блуждал по людным бестолковым улицам и успел окончательно увериться, что этот город просто издевается, прежде чем нашёл заветный дом у Бронзового моста через невозмутимую тёмную Сумь. Даже смешно, волшебники, по идее, вообще не должны теряться, но, видит небо, после всего, что произошло с прошлой весны, он был совершенно не в форме. Вот что значит всю жизнь заниматься каким-то, простигосподи, интеллектуальным трудом — выносливость ни к чёрту...

Лексий позвонил у дверей, и ему открыл одетый в чёрное мужчина с непроницаемым лицом. Почему-то вспомнился тот далёкий-далёкий день, когда Лексия впервые встретил на пороге их школьный дворецкий...

— Добрый день, — сказал Лексий и глубоко задумался над своими же словами. — ... вечер. Господин Юрье дома?

На всякий случай он постарался морально подготовиться к любому ответу. К тому, что Рад занят, женился, уехал в Лидию обустраивать новую колонию, вообще здесь не живёт. Но слуга ровно и учтиво осведомился:

— Как о вас доложить?

Ой. Спроси что полегче.

— Он меня знает, — просто сказал Лексий. Возможно, лучше, чем кого бы то ни было другого в этом мире, и уж точно дольше.

За эти годы привычка отвираться укоренилась в нём так крепко, что, услышав на лестнице шаги Рада, Лексий, ждущий в холле, поймал себя на том, что судорожно пытается придумать, как объяснить своё появление. «Привет, знаешь, я тут случайно проезжал мимо Леокадии и решил завернуть по дороге...»

Он вспомнил, что перед этим человеком оправдываться не нужно, только после того, как Рад, не утруждая себя приветствиями, заключил его в объятия.

— Слава Всевидящим, вот и ты! Наконец-то! Мы так волновались...

Странно, они вроде бы виделись совсем недавно, но сердце у Лексия частило не хуже, чем тогда, в первый раз после долгой разлуки. Обескураженный и растерянный, он отступил на шаг, пытаясь перевести дыхание, и тупо переспросил:

— «Мы»?

Ответ не заставил себя ждать.

Цокот каблучков по звонкому паркету был знакомым до головокружения — и оттого невозможным, как неожиданный поворот в сюжете сна. Лада с её птичьим росточком почти ничего не весила, но, налетев на Лексия с разбега, она чуть не сбила его с ног. Тот не успел опомниться, как его уже крепко-крепко обхватили родные руки; Лада уткнулась лицом ему в грудь, он ни с чем бы не спутал её тепло и её запах, вот только...

Лексий мягко, но решительно отстранил её от себя и крепко взял за плечи.

— Кто ты такая? — полушутя, полусерьёзно потребовал он. — Потому что, клянусь, Ладарину Горн я оставил в Урсуле!

Лада рассмеялась, вывернулась из его хватки и снова прильнула к нему, прижавшись щекой к его рубашке.

— Долгая история, — счастливо выдохнула она.

Рад улыбнулся, глядя на них, и положил руку Лексию на плечо.

— Дайте ему отдышаться, — обратился он к Ладе. — Алексей, ты прямо с дороги?

Лексий кивнул.

— Ты никогда не угадаешь, откуда, — честно сказал он.

— За обедом расскажешь, — решил Рад. — Лестер, — он повернулся к слуге в чёрном, — приготовьте для гостя комнату. И подайте умываться, — мужчина кивнул и бесшумно исчез. — Приводи себя в порядок и спускайся. Тогда и поговорим.

Полчаса спустя они собрались за обеденным столом, и Лексий решительно потребовал объяснений. Ладин двойник воззрился на него невинными карими глазами и заявил:

— А что ещё мне было делать, когда ты вот так вот пропал?! И мне — ни слова! Знаешь, как я за тебя переживала!..

Наверное, нужно было попросить прощения за то, что он её напугал, но Лексию было как-то не до того. Ну вот что это такое! У всех девушки как девушки, и только у него — героиня авантюрного романа...

— Откуда ты узнала, куда я поехал? — спросил он.

— Мне Лассе сказал. До последнего отмалчивался, но я его уговорила...

Ах, Лассе! Лексий поклялся себе по возвращении в Урсул дать Халогаланду в лоб. Уж от кого-кого, а от Ларса он не ожидал. У того ведь трое младших сестёр, должен соображать!..

— И он вот так вот тебя отпустил?! — не поверил своим ушам Лексий. Если этот рыжий болтун не умеет держать язык за зубами, ему следовало бы по крайней мере взять на себя ответственность за последствия! Какой нормальный человек вообще позволит юной девушке ехать так далеко одной?!

— Не сердись на него, — Лада примирительно накрыла его руку, лежащую на столе, своей. — Он взял с меня слово, что я никуда не поеду. Велел мне не глупить и сказал, что тебе меньше всего хочется, чтобы я, чего доброго, попала в беду... Он меня убедил, и я пообещала. Но потом, ночью, мне всё никак не спалось... и я вдруг поняла, что не могу так. И утром сбежала, — она виновато улыбнулась. — Это, конечно, очень глупо, я знаю. Но я оставила маме и папе записку! Я же не как её высочество…

Записку, значит. Лексий постарался не думать о том, что некую дворянскую чету в Урсуле, возможно, в тот день одновременно хватил удар. Ладно, Халогаланда, наверное, нельзя винить в том, что он поверил Ладиному честному слову — странно только, что, когда она пропала, он не сообщил её родителям, куда она могла деться. Или сообщил? Почему они тогда не попытались перехватить её по дороге? Не послали в Леокадию ждать в засаде? Тёмная история…

Но ты только не забывай, пожалуйста, что сам всё это начал. И последствия, какими бы они ни случились, будут на тебе.

Сегодня, после долгой дороги и неожиданной встречи, у Лексия не было сил думать обо всём этом слишком долго.

— Дура, — устало сказал он. — Ну кто же так поступает?

Горячие тонкие пальчики сжали его руку.

— Но всё ведь кончилось хорошо, — возразила Лада, заглядывая ему в глаза. — Мы оба здесь. Ради этого стоило сбежать из дома.

Лексий вдруг очень захотел взять её руку и прижать к своей щеке. Не здесь. Не при Раде, хотя у Лексия не было от него секретов. Есть моменты, предназначенные только для двоих, и ни для кого больше.

— Как ты досюда добралась? — спросил он вслух.

Ответом стал восторженный рассказ об увлекательном путешествии на почтовой карете. Лексий слушал, как Лада взахлёб расписывает разные невинные приключения в пути вроде маленькой взяточки на таможне или эпизода, когда у них на дороге посреди ничего сломалась ось («но там рядом нашлась лесопилка, на ней были люди, которые нам помогли, у них у всех такой забавный акцент, а вот у господина Юрье нет, удивительно, правда?»), и чувствовал, что к концу этого обеда у него точно прибавится седых волос. Его воображение по очереди в красках расписывало ему все опасности, которые лишь чудом обошли девушку, в одиночку путешествующую в почтовом дилижансе. Среди неизвестных чужих людей. Посреди лесов и полей, где на день пути в любую сторону нет человеческого жилья. Притом, что её выговор с головой выдаёт в ней чужачку...

Самое смешное, что Ладе было хоть бы что. Эта дурёха, похоже, даже не подозревала, как рискует -всё это было для неё необычной и захватывающей долгой прогулкой. Какие-то высшие силы определённо за ней приглядывали…

Ларсу хватило ума не называть Ладе точного адреса, но он выболтал имя Рада, а отыскать Радмила Юрье в Леокадии оказалось не так уж и сложно — этим летом о нём узнали все. Рад, самый милый и радушный хозяин на свете, принял невесту друга тепло, вот только он понятия не имел, где её пропавший возлюбленный, и вот тогда-то, впервые за всё своё путешествие, Лада испугалась. Как они вдвоём о нём переживали! Боги, как же хорошо, что Лексий наконец нашёлся и с ним всё в порядке, пусть он обещает больше никогда-никогда так с ней не поступать!..

Возбуждённая, с горящими глазами, она щебетала без умолку, а Лексий смотрел на неё и думал о том, как нереально всё происходящее. Айду, они сидят здесь втроём. Он не смел и мечтать о том, что два человека, которых он так сильно любит, когда-нибудь окажутся рядом с ним одновременно...

Рад не вмешивался в беседу, просто сидел рядом и слушал, явно не желая мешать. В какой-то момент Лада внимательно на него посмотрела и вдруг сказала:

— Ты знаешь, я, наверное, сегодня пораньше спать пойду. Устала!

И, поцеловав его в щёку, она пожелала им обоим спокойной ночи и убежала на второй этаж, тактично предоставляя друзьям вести свои мужские разговоры один на один.

Рад проводил её взглядом и улыбнулся.

— Может быть, ты хоть теперь чего-нибудь поешь? — мягко предложил он.

— Прости, что так вышло, — вместо ответа сказал Лексий. — Тебе ведь, наверное, сейчас не до того. Пари держу, у тебя и без нас забот хватает…

Рад посмотрел на него долгим взглядом.

— Это не она дура, — сказал он наконец. — Это ты дурак. Даже не пытайся ещё раз подумать, что ты и дорогие тебе люди можете быть мне в тягость.

Он потянулся за начатой бутылкой красного вина и наполнил им обоим бокалы. Если честно, даже после всех этих лет Лексий предпочёл бы просто чашку чая.

— А теперь, будь добр, объясни мне, что это на тебя нашло, — попросил Рад. — И, главное, как госпоже Горн, стартовавшей с опозданием в несколько дней, удалось тебя опередить. Ведь не заблудился же ты в Ваймерском лесу...

Лексий рассказал ему всю историю, начиная с кошки на письменном столе. О зеркале Клавдия и о путешествии в Рутингар. О заклинании и о том, что он не может просто смириться. О том, что если в мире есть человек, который способен произнести эти слова и остаться в живых, то Лексий, чёрт побери, хочет его найти.

— Так вот оно что, — сказал Рад, когда тот закончил, и коротко рассмеялся. — Милый мой землянин!..

Этот смех почему-то заставли Лексия вспыхнуть.

— Если помнишь, я здесь не один такой! — резко возразил он, но на оскорблённые чувства у него не было сил, и он спросил куда тише и ровнее:

— Ты так и не передумал?

Рад помолчал и сделал глоток вина.

— Моё место здесь, — просто сказал он. — И, знаешь... — он взглянул на лестницу, по которой удалилась Лада, — мне на минутку почему-то показалось, что и твоё тоже. Но тебе видней. Скажу честно, я не знаю, где сейчас твой чародей и в каких он отношениях с нашей королевой. Я не настолько доверенное лицо, чтобы меня посвящали в подобные вещи, но, если ты хочешь, я постараюсь выяснить… Вот только одна просьба. Важная.

— Да?

— Давай без самодеятельности. Не лезь никуда. Я сам этим займусь. Мне просто-напросто будет проще, я кое-кого знаю... и кое-кто знает меня. Даже если я начну спрашивать, меня не заподозрят.

Без сомнения, звучало очень резонно — как, в общем-то, и всё, что говорил Рад. Но Лексий всё равно хмыкнул:

— Так что же, мне просто сидеть и ничего не делать?

Друг невозмутимо пожал плечами.

— Можешь посмотреть Леокадию, осенью она особенно хороша. Или вон свою даму в театр своди, они как раз открывают новый сезон...

— Издеваешься? — уточнил Лексий.

— Ничуть, — спокойно сказал Рад.

Он вдруг посерьёзнел — Лексий хорошо знал это его выражение, когда его широкое лицо вдруг омрачалось, и короткая жёсткая складка залегала между бровей.

— Знаешь, я понятия не имею, что случится в будущем. Даже гадать не берусь. Очень может быть, что сейчас… затишье перед бурей. И мне кажется, самое умное, что вообще можно сделать, пока оно длится — это отдохнуть. Мало ли, сколько нам потом понадобится сил...

Он отодвинул пустой бокал.

— Вы, я надеюсь, будете жить у меня? Я совершенно серьёзно, оставайтесь на сколько угодно. По меркам столичной верхушки у меня, конечно, не дом, а так, скромная лачуга, но для меня одного он всё равно слишком большой, — он задумчиво усмехнулся. — Помнишь нашу с матерью крошечную двушку?.. Приёмов я не устраиваю, так что вас никто не побеспокоит. Разве что коллеги порой заезжают, исключительно по делам... — он коротко рассмеялся, — знаешь, хотел добавить «и друзья иногда», но, если честно, на самом деле, настоящих друзей я здесь так и не завёл…

Рад откинулся на спинку стула.

— Но как же здорово, что ты здесь, — сказал он. — Знаешь, я с той нашей первой встречи на границе всё думал, что… неправильно это. Встречаться и разбегаться снова. Нет, я всё понимаю, мы взрослые люди, и жизнь у каждого своя, что верно, то верно, но всё равно...

— Ты прав, — отозвался Лексий. — Но я не знаю, что теперь с этим делать.

В какой-то момент этот мир решил за них. Наверное, любую судьбу можно переломить, но Лексий никогда не был сильным и храбрым. Всё случилось так, как случилось. Он слишком долго покорялся течению.

— Я тоже, — негромко сказал Рад.

Улыбнулся и уже совсем другим тоном добавил:

— Ничего. Не будем пока об этом думать. Объявляю прямо: на следующую декаду вы — мои пленники. А там посмотрим...

Лестер, единственная прислуга в доме, не считая женщины, заведующей кухней, проводил Лексия в его комнату. Оглядывая высоченные потолки и дубовые двери «скромной лачуги», Лексий невольно задумался, что сказала бы на всё это Радомирова тётьМаша. Лексий хорошо её помнил. Если бы дома Рада ждала мама, он вряд ли был бы так уверен, что его судьба — остаться здесь...

Жизнь всё-таки ужасно забавная штука — в прошлый раз, когда Лексий ночевал у Рада, тот снимал узенькую комнату где-то на окраине Питера… Устраиваясь на ночь, он вдруг почему-то вспомнил и другие ночёвки — очень давно, когда они оба были ещё школьниками. Родители тогда ещё не развелись, но уже были к этому близки; Алексею порой становилось невмоготу, и тогда Рад с матерью предоставляли ему политическое убежище. Если бы кто-нибудь в тот момент показал ему портал в другой мир, Алёшка Кирин поскакал бы в него галопом, просто чтобы не оставаться в этом. Бодро и задорно прошёл бы все испытания, победил всех драконов, тиранов и огнептиц и вернулся обратно умудрённым и повзрослевшим...

Но как же Рад умудрился прожить в этом мире без малого три года — и не завести друзей? Так странно, Радомир никогда не сторонился людей, и, видит небо, он был человеком, к которому тянешься, безотчётно и необоримо. Да что там дружба — будь его сердце свободно, он мог бы без шуток осчастливить какую-нибудь девицу на всю её жизнь. Жаль только, что поговорка про козла снова оказалась права, и его избранница грезит не о принце на белом коне, а о незамерзающем порте на море...

Уже засыпая, Лексий осознал, что Лада даже не спросила у него, чего ради он сбежал из Сильваны.

Она не сделала этого и на следующий день. Кажется, когда они были вместе, такие мелочи мало её тревожили. За завтраком они вдвоём написали Ларсу письмо о том, что они живы, здоровы, нашлись и просят прощения, что втянули его в свою нелепую комедию положений. Потом, когда они вернутся в Урсул — рядом с Ладой Лексию как-то невольно верилось, что они туда вернутся, причём вместе, — придётся как-нибудь объясняться с её родителями... Сказать им, что жених в порыве молодого нетерпения схватил возлюбленную в охапку и неожиданно для себя увёз её в преждевременное свадебное путешествие? За такую безответственную наглость Горны, чего доброго, ещё заберут обратно своё благословение...

Ну и боги с ним. Что сделано, то сделано, а чем всё кончится, покажет время. С Ладой под боком у Лексия не получалось сомневаться, что всё как-нибудь устроится и будет к лучшему. В конце концов, теперь они хотя бы точно знают, что они идеальная пара — даже если это пара импульсивных недальновидных дурачков. И, честное слово, стоит ли роптать на судьбу, если в конечном итоге она — пусть без твоего желания! — устроила тебе и твоей невесте внезапный медовый месяц в городе, в котором ты бы, может быть, иначе и не побывал?..

В театр Лексий и Лада не пошли: им не хотелось куда-то, где скучно, людно и нужно прилично себя вести. Невелика потеря — в их распоряжении была вся остальная Леокадия. Рад был слишком занят, чтобы показать гостям столицу, но он отыскал в своей домашней библиотеке карту, и это, если честно, было даже лучше. Лексий помнил, как он приехал в Питер, не с одноклассниками на пару набитых экскурсиями недель, а уже как студент — с намерением остаться. Первое время он просто знакомился с городом — сам, один на один, без путеводителей и советов местных, просто гулял там, куда несли ноги, и глядел во все глаза. Всё незнакомое казалось таким волшебным. Тогда он впервые понял, что ты видишь гораздо больше, когда никто не говорит тебе, куда смотреть...

Леокадия, которая при знакомстве не подала Лексию руки́, сменила гнев на милость. У этого города не зря было женское имя. Восьми сотен лет от роду, пережившая набеги и бунты, трижды опустошённая чумой и бессчётное количество раз — пожаром, воочию видевшая легендарных королей и смены династий, она была не ветреной девчушкой, но зрелой дамой — прекрасной, внушительной, как военный галеон, полной достоинства и знающей себе цену. Её благосклонность дорогого стоила.

Этой осенью её наряд, подпоясанный чёрной лентой Суми, был лазурным и золотым. Промозглые ветры заставляли столицу целыми днями кутаться в серую накидку из облаков и тумана, но в ясные минуты, всегда наступавшие неожиданно, рано пожелтевшие листья казались прихотливым золотым тиснением на голубом бархате неба. В Плейоне, огромном городском парке, носилась в воздухе паутина. Городской житель, Лексий никогда ещё воочию не видел этой приметы осени, хоть и читал о ней в книгах...

Это было такое странное и сказочное чувство: будто двое смешных влюблённых сильван во всём городе одни, а люди вокруг — не более чем тени. Лексий и Лада бродили по Леокадии, стояли на набережной, глядя на проплывающие по Суми лодки, обедали каждый раз в новом месте, прятались от внезапно прыскавшего дождя под деревьями или балконами... Один раз ливень загнал их в магазин часовщика. Пока Лада была занята представлением, которое разыгрывали фигурки в огромных музыкальных часах, Лексий вдруг увидел что-то такое, от чего ненадолго потерял дар речи.

— Ого, — сказал он наконец, придя в себя, — их что, носят на руке?

В отдельной витринке у продавца за спиной красовались самые настоящие наручные часы. С десяток, не меньше.

— Да, вы правильно догадались, — кивнул продавец. — Необычно, правда? Один чудак в Сильване начал делать такие пару лет назад. Понятия не имею, как он до них додумался, но, вы удивитесь, они пользуются спросом. Думаю, на них скоро будет большая мода.

— Какая прелесть! — Лада появилась рядом и, подхватив Лексия под руку, с восторгом воззрилась на витрину. — Вот бы мне такие!..

Лексий купил ей хорошенькие маленькие часики на тонком золотом браслете — ей очень шло золото. Он отдал за них куда больше, чем в своё время выручил за собственные земные, но ему было не жалко. Кажется, какой-то круг замкнулся, и они оба — Лексий и этот мир — в итоге остались при своём...

В другой день они с Ладой случайно набрели на старую пожарную каланчу, которая подрабатывала на пенсии смотровой площадкой. В воздухе пеленой, не падая, стояла мелкая морось, и даже дома на другой стороне улицы уже расплывались во влажной дымке, но они всё равно поднялись наверх. В хороший день отсюда, наверное, открывался чудесный вид, но сегодня Леокадия была похожа на неясный волнующий сон. Ветер гнал белые волны тумана, и здания выступали из него, как тёмные острова. Величественный византийский купол университета, опоясанный рядом окон строгий храм, узнаваемо европейский шпиль той самой часовой башни... Столица державы, дышащей разом ветрами далёкого Пантея и лежащей за дикими Степями империи Шень, Леокадия примиряла запад и восток. Когда-нибудь — закрыв глаза, Лексий мог ясно себе это представить, — через пару столетий, когда старые войны забудутся, уступив место новым, которые ведут не мечами и даже не волшебством — когда в здешнем мире, как на Земле, народы смешаются так, что не разделить, в этом городе построят степняцкие молельни. И они впишутся в него, как влитые, словно стояли здесь испокон веков...

Они вдвоём смотрели на распростёртое у их ног море тумана, и, когда Лада прижалась к Лексию, положив голову ему на плечо, он обнял её и впервые не испугался давно зреющей в нём мысли: а может, ну её, эту Землю? Может быть, попросить Рада не утруждать себя? Земля всё ещё была родиной и всё ещё была домом, печаль по ней обещала полностью не утихнуть никогда — но в этом мире были все-все дорогие ему люди. Какая радость в возвращении домой, если тебя некому ждать?..

Вечера они проводили втроём. Правда, у Рада в кабинете перед камином было всего два кресла, но в школе волшебства Лексий обзавёлся привычкой сидеть на полу. Лада забиралась в своё кресло с ногами и ещё больше, чем обычно, становилась похожа на маленькую птичку в гнезде. Они пили пряный глинтвейн и разговаривали о разном. У Рада, успевшего здорово попутешествовать и много что сделать за последние три года, была в запасе масса историй — наверное, всяких, но рассказывал он только забавные и с хорошим концом. Лада заливалась смехом, а Лексий смотрел на друга, такого же, как тогда, в палатке на границе, разом и прежнего, и совсем другого, и думал: каким же особенным человеком надо быть, чтобы, пройдя через рабство и войну, вынести оттуда и доброе тоже...

Он хотел бы узнать Рада заново. Того человека, которым он стал — с которым Лексий был едва знаком, хотя любил его, как раньше. Не разбегаться по разным странам, чтобы в лучшем случае писать письма, а в худшем — просто друг друга забыть...

Вечерами, когда они все были вместе, Лексий не вспоминал, зачем он приехал в этот город. Это было неважно. Ничто не было.

В один из дней, когда Рада задержали дела, и гости коротали время без хозяина, Лада постучалась к Лексию в спальню что-то спросить, да так там и осталась. Лексий сидел на застеленной кровати, Лада, отодвинув опущенную штору, смотрела в окно на тянущий к нему ветки клён. Ливень заставлял стёкла плакать, и тепло полутёмной комнаты казалось ещё уютнее.

— Всё-таки здорово, что ты исчез тогда, — вдруг сказала Лада. — Папа с мамой никогда бы меня сюда не повезли, а здесь ведь так хорошо. Надо будет потом приехать ещё раз, как считаешь? — она улыбнулась ему через плечо. — Уже не тайком... Тем более что у тебя здесь господин Юрье. Пусть все болтают, что хотят, но я ни за что не поверю, что страна, чьей армией командуют такие люди, может пойти на нас войной.

Она опустила занавеску и отошла от окна.

— Куда мы завтра пойдём?

Когда Лада проходила мимо него, Лексий удержал её, поймав её руку.

— Куда захочешь.

Она рассмеялась и проворно забралась к нему на колени. Такого поворота Лексий не ожидал, но его руки, соображающие быстрее мозга, с готовностью обняли её тоненькую гибкую талию.

Прильнув к возлюбленному, Лада заметила шнурок его амулета и игриво потянула, вытаскивая из-за ворота жёлтый камешек с белыми прожилками.

— Я давно заметила, что ты всегда его носишь, — шутливо заметила она. — Это, наверное, подарок от какой-то другой дорогой тебе женщины...

— Ага, — хмыкнул Лексий. — От моей двоюродной бабушки. Мы с ней были очень близки. До сих пор не могу оправиться от её смерти в возрасте девяноста семи лет с половиной...

Лада вполголоса рассмеялась, но тут же посерьёзнела снова.

— Нет, правда, — сказала она, — ты никогда толком не рассказывал мне о своём прошлом.

Лексий усилием воли сдержал вздох. Рано или поздно этот момент должен был настать.

— В нём нет ничего интересного, — он обнял её ещё крепче, стараясь звучать небрежно и беззаботно.

Лада оставила в покое шнурок и принялась перебирать пальцами кончик его косы.

— Как мне может быть неинтересно, когда речь идёт о тебе?

Он мог рассказать ей историю, которую она бы приняла. За годы своего существования Лексий ки-Рин из Дильта обзавёлся биографией, состоящей наполовину из перелицованных фактов, наполовину — из чистого вымысла, но всё-таки вполне пригодной для употребления. Но сейчас он меньше всего на свете хотел лгать. Только не теперь, когда они были так близко друг к другу посреди холодного ливня — когда они вдвоём качались на волнах этой осени, не зная, что будет дальше. Если бы только Лада позволила ему сохранить молчание, не разбивать их тёплую, тихую скорлупу...

Лексий наклонился к ней и поцеловал её долгим, нежным поцелуем.

Это помогло. Лада больше ни о чём не спрашивала. Когда-нибудь, скоро, он обязательно ей расскажет... но только не сегодня.

В будущем было ничего не разглядеть, как в тёмном окне, но окна можно зашторить, и какое значение имело завтрашнее зябкое утро, несущее с собой невесть что, если сегодня тёплая маленькая рука касалась его лица, и, когда он целовал ту, кого любил, её ресницы трепетали так же, как его собственное сердце?..

Клён за окном, напоминающий о чём-то полузабытом, невидимо и неслышно ронял свои мокрые листья.

Служанки-кошки нравились Царевне куда больше людей.

Здешние горничные позволяли себе шушукаться у неё под дверью. На их счастье, Царевна не слышала, что именно болтали эти гадюки, но — о! — могла вообразить! Дома она запустила бы в них чем-нибудь, но здесь, во дворце её величества Регины Оттийской, Чародей и Царевна были гостями. Причём, похоже, не самыми желанными...

Их приняли спокойно и прохладно, и её величество даже не сразу нашла время, чтобы удостоить их личной беседой. Царевне думалось, что монархам, величающим себя братьями и сёстрами по королевской крови, пристало проявлять друг к другу больше любезности, но Регину, наверное, можно было понять. У папы и то не оставалось ни минутки свободной от всех этих противных государственных дел, а ведь Оттия размером как три Сильваны...

Чародей предупреждал свою спутницу: они могут рассчитывать только друг на друга. Он велел ей ничего не бояться, всегда быть настороже — и лишний раз от него не отходить. Напоминать было не обязательно. Даже забудь Царевна, что он не может колдовать, когда они порознь, она всё равно льнула бы к нему — до того неуютно было одной в чужих и гулких сводчатых залах. Не то чтобы это место её пугало, но здесь она чувствовала себя даже не лодкой, а щепкой, маленькой щепкой в открытом море, которую несут волны...

Чародей был её якорем. Если никто не видел, она брала его за руку, и это помогало.

Первым делом в Леокадии Царевна отправила весточку отцу. Вина точила её, как капающая вода точит камень — тихо, но непрерывно. Какая она гадкая, гадкая девчонка! За всё это время ни разу не вспомнила о папе — не подумала, что он может о ней волноваться... Когда отец в гневе разбил своё зеркало, Царевна отшатнулась и закрыла лицо руками, но не от страха. Она заслужила. Она сама это заслужила. Он не терпел неповиновения, и на сей раз его любимая дочь, кажется, перешла черту...

Царевна не знала, сможет ли он её простить. Она так привыкла к тому, что папин маленький медвежонок всегда получал то, что хотел... Но, в конце концов, папа ведь не собирался держать её взаперти всю её жизнь! А если и собирался — что ж… тем хуже. Потому что она была не согласна.

Она вовсе не хотела расставаться с отцом навсегда. Эта мысль сама по себе была такой тяжёлой, что могла раздавить. Но, хоть и выросшая на наивных сказках, Царевна слишком хорошо понимала: Чародею нельзя в Сильвану. Им ни за что не позволили бы быть вместе; вернуться домой значило расстаться с ним навсегда. Выбор между отцом и любимым напоминал какую-то старую трагедию, в конце которой героиня глотает яд или бросается с водопада, но Царевне не пришлось страдать и метаться. Вина и совесть были бессильны — её сердце и её тело выбрали за неё.

Её сердце и её тело хотели быть с Чародеем.

Сегодня её величество Регина наконец соизволила их принять. Истинная женщина, она понимала, что Царевне не хотелось бы предстать перед ней в неподобающем виде, и позаботилась с утра прислать ей куафёра и новое платье. Прекрасный наряд винно-красного цвета был таким узким в талии, что Царевне показалось, что горничная просто-напросто пытается задушить её корсетом. И распущенных волос, как ей объяснили, в Леокадии давно уже никто не носил, так что напудренный мастер гребня и ножниц, на разные лады расхваливая её «великолепные, чу́дные локоны», сложил их в высокую причёску. Белокурая башня выглядела прелестно, но оказалась неожиданно тяжёлой, воздух холодил непривычно открытую сзади шею, и Царевна вдруг поняла, что тоскует по своему капору и по старому дому в горах...

Конечно же, говорить всё, что нужно, предстояло Чародею; от Царевны требовалось только присутствовать. Он ещё раз напомнил ей: никто не должен знать, что друг без друга они бессильны. Им нужна была защита Регины — но нужна была и защита от неё, потому что только в сказках королевы раздают свою помощь просто так...

Белый и строгий, лишённый всякой роскоши, кабинет её величества смотрел на набережную реки, и дневной свет в окнах без штор казался жёстким и голым. Должно быть, под таким как раз хорошо подписывать указы и решать судьбы людей, которых ты сама никогда не увидишь... Царевне почему-то вспомнился её сад. Она чувствовала себя так, словно с тех пор, как она покинула дом, прошло уже сто тысяч лет. Она не знала, жалеет ли.

Регина Локки появилась на свет всего на несколько лет раньше, чем Царевна, но властительная осанка и гордо сжатые губы с крохотной презрительной морщинкой в уголке заставляли её казаться старше. Чёрные волосы, блестящие, как металл, оттеняли снежную белизну кожи; коса обвивалась вокруг головы, словно корона. В кабинете не топили — Царевна мельком услышала от прислуги, что у её величества есть свои маленькие странности, — и поверх узкого серого платья плечи женщины обнимала белая накидка с горностаевой опушкой. Царевна всё смотрела на неё и вдруг поняла, на кого похожа эта женщина — на чайку. На черноголовую, белокрылую чайку с герба её семьи...

Что сказал бы папа, знай он, где сейчас его дочь?..

Когда посетители вошли, Регина стоя просматривала какие-то бумаги за своим столом и не повернула к ним головы. Прежде, чем она обратила на них внимание, Царевна успела оглядеть просторный, почти пустой кабинет. Приоткрытая дверь в его дальнем конце вела в смежную комнатку; там на кушетке сидели две девушки. У одной были короткие вьющиеся русые волосы; одетая в серебристый жилет и облегающие штаны до колен, словно юноша, она скучающе смотрела в окно, по-мужски закинув одну ногу в белом чулке на другую. Вторая, в бледно-голубом платье с плоёными оборками на груди, вышивала бисером. Дворцовая прислуга была одета совсем не так, да эти двое и не походили на простых горничных. Кто же они тогда? Приближённые королевы? Та, что в брюках, посмотрела на вошедших; Царевна попробовала ей улыбнуться, но девушка лишь скользнула по ней равнодушным взглядом и отвернулась снова. Другая, с пяльцами, даже глаз не подняла.

— Мне доложили о цели вашего визита, — заговорила Регина без приветствий. — Вы хотите стать моими… союзниками. Что ж, я готова это обсудить. Что вы мне предлагаете? Только, пожалуйста, покороче. Без лишних слов.

Чародей был чуть бледнее, чем обычно, но выглядел совершенно спокойным.

— Я могу колдовать, не боясь умереть, — просто сказал он.

Её величество слегка приподняла брови.

— Рада за вас. Откуда мне знать, что это не ложь?

Чародей пожал плечами.

— Если я лгу, то едва ли смогу скрывать это долго, правда?

Женщина, стоящая перед ним, была королевой, но в его тоне не было ни капли робости, и Царевна невольно залюбовалась тем, какой он храбрый.

— Действительно, — прохладно сказала Регина. — Ладно. Насколько мне известно, взамен вы двое просите защиты от сильванских властей?

— Именно, — кивнул Чародей.

Её величество скрестила красивые руки на груди. У неё были остро отточенные, ничем не покрытые бело-розовые ногти.

— Вам не приходило в голову, что я могу не захотеть укрывать человека, которого ищет Клавдий Иллеш? Отношения наших держав сейчас несколько… натянуты, но это не повод думать, что я хочу усугублять дело ещё больше.

Чародей вполголоса рассмеялся.

— Больше уже некуда, — сказал он. — Перестаньте, все и так давно уже знают, что вы ждёте этой войны.

Регина вздохнула с тенью раздражения — лишь с тенью.

— Пусть так, — спокойно согласилась она. — Но победить я могу и без вас. Иначе не стала бы нарочно подливать масла в огонь, правда? Несложная арифметика. Даже со всей вашей предполагаемой магией, зачем вы мне?

Она пристально смотрела на Чародея, но тот не отвёл глаз.

— Для экономии, — ответил он. — Хороший монарх не бросает на ветер людей и деньги, ведь так?

Женщина улыбнулась.

— Вы, кажется, вздумали учить меня, как быть королевой? — хмыкнула она. — Я вас умоляю, боги давно дезертировали, но побойтесь вместо них хоть кого-нибудь, господин... Да, кстати, как вас зовут?

— Это важно?

Её величество повела плечами.

— Нисколько. Мне всё равно.

Она снова отвернулась и занялась документами на столе. Чёткий очерк её красивого лица был как край лезвия — как холодная и острая кромка тонкого льда...

— Если вам правда очень хочется за меня воевать, — равнодушно сказала Регина, не глядя на них, — то, так уж и быть, я найду для вас работу. Если вы принесёте мне пользу, не умрёте и не сбежите, то после заключения мира мы посмотрим, что я смогу для вас сделать... и что захочу.

Чародей сжал губы.

— Какая... изящная формулировка, — проговорил он. — Но мне хотелось бы иметь гарантии.

— Не сомневаюсь, — кивнула королева. — Мне бы тоже хотелось. На вашем месте. Но я — на своём, и я собираюсь заключить тайный союз с человеком, которого вижу впервые в жизни. Вы не хуже меня понимаете, что ни о каких гарантиях не может быть и речи. Если это вас не устраивает, то я вас не держу. Охрана у дверей стоит только на случай, если вы вдруг кинетесь на меня с ножом для бумаг.

Чародей ответил не сразу. Какое-то время он пристально, напряжённо смотрел, как Регина невозмутимо, словно она здесь одна, разбирает корреспонденцию на своём столе...

— Какая вы гордая и важная, — вдруг сказал он вполголоса, словно сам себе. — Пари держу, вы не были такой гордой и важной, когда в пятнадцать лет шлёпнулись в грязный пруд...

Что он имел в виду? Царевна в недоумении воззрилась на возлюбленного. Регина на миг застыла и резко, слишком резко обернулась к нему.

— Откуда?!.. — потребовала она, и её голос дрогнул от сдержанной ярости. — Откуда ты это знаешь?! Ты не мог этого видеть, там ведь никого не было, кроме-...

Она побледнела и с невольным вздохом отступила на шаг назад. Её лицо выразило растерянность и испуг, в изломе беспомощно взлетевших бровей на секунду проглянуло что-то, похожее на страдание...

— ... Гвидо!.. — выдохнула Регина, смотря на Чародея широко раскрытыми неверящими глазами.

Когда она произнесла это имя, Чародей судорожно вздохнул и покачнулся, словно его ударили. Перепуганная, Царевна метнулась было к нему, но голос королевы остановил её на полпути.

— Вы... пока свободны, — её величество уже взяла себя в руки и теперь обращалась к девушкам за дверью. Те подняли головы, но с места не двинулись. — Ну! Вы слышали, что я сказала! Вон отсюда. И проводите барышню в её комнату. И... велите страже у дверей ждать в конце коридора, пока я не позову, — Регина глубоко вдохнула, расправила плечи и властно объявила:

— Я хочу наедине поговорить... с моим братом.

Девушка в платье отложила пяльца и беззвучно проследовала к двери, явно ожидая, что Царевна к ней присоединится. Растерянная и встревоженная, та с немым вопросом обратила глаза на Чародея, которого ей было страшно оставлять здесь одного, но он поймал её взгляд и чуть заметно кивнул. Тогда Царевна сжала губы и вышла, подчиняясь приказу.

Она шагала по коридору, не чувствуя пола под ногами, не видя, куда идёт.

Гвидо. Неужели это было его имя? Оно звенело у Царевны внутри, как колокол на башне — Гви-до, Гви-до, эхом откликаясь на каждый удар её взбудораженного, несущегося вскачь сердца...

За всю дорогу до отведённых гостям покоев девушки по обе стороны от неё не проронили ни слова, сопровождая её бесшумно и неотступно, как тени.

Чародей давно знал, что на свете есть два вида людей. Бывают люди-самородки, которые верят, что им не нужен резец мастера; такие бросают себя другим как есть, со всеми прожилками и сколами, и именно в этой яркой, природной безыскусственности — их сила и красота... Но бывают другие. Те, кто обтачивает себя и шлифует — кто точно знает, какие стороны они хотят показать остальным, какими гранями ослепить. И остаётся только гадать, что прекраснее и страшнее: дикий лесной пожар — или тонко отточенное перо, которым можно подписать помилование и приговорить к смерти...

Он смотрел на её величество и гадал, во сколько той приходится просыпаться. Причёска, полировка ногтей, умащивание кожи — всё это наверняка занимало целую вечность. Чародей по опыту знал, сколько сил приходится вкладывать в то, что кажется людям лицом, данным тебе от рождения. Нельзя быть красивым от природы. Привлекательным, обаятельным, здоровым — можно, но таким красивым, как эта женщина — никогда. Регина выстраивала себя, как ледяную башню — как войско, готовое к бою. Не из тщеславия, но потому, что понимала: куда сложнее благоговеть перед своей королевой, если у той плохо сидит платье...

Чародей много слышал о Регине Локки — как и любой бездетной вдове, оттийский закон вернул ей девичью фамилию. Для королевы её величество была страшно молода, но она успела достаточно проносить свою корону, чтобы все поняли, что́ она за птица. Эта чайка знала, чего хочет, и её коготки держали добычу крепче соколиных. О ней говорили разное, и говорили много: одни хмыкали, что женщине место на кухне, а не на троне, другие сквозь зубы шипели «выскочка! интриганка!», но нередко можно было услышать: «Хвала небесам, что нами правит она, а не Юэн Дордь!».

Оттия была непосильной ношей для слабых рук — Юэн бы не удержал. Его молодая жена приструнила продажных чиновников и заставила князей, мечтающих о привольной жизни при изнеженном короле, со злости подавиться своими бородами. Недовольных хватало, но её величество надёжно опиралась на лучших людей, из которых вышла. Жёсткая и непреклонная, зато — и поэтому! — способная не дать стране развалиться на куски — многие считали, что именно такая королева им и нужна...

Проситель не тешил себя пустыми надеждами: в жилах Регины не было ни капли щедрой крови Дордей, один из которых когда-то подарил другу и соратнику целую провинцию. Можно было не сомневаться: им с Амалией ничего не достанется даром.

Принимая особых гостей, её величество не доверяла обычной охране, и в соседней комнате скучали две королевских волшебницы. Колдовать в Оттии дозволялось только по особому разрешению монарха; Чародей мог биться об заклад, что где-то далеко, в лесах и степях, это правило нарушается сплошь и рядом, но в городе с преступившими закон разговор был короткий. Сама Регина, конечно, держала у себя сколько-то отменно обученных магов — по слухам, исключительно женщин. Чародею, признаться честно, не слишком улыбалось стать первым мужчиной в этом цветнике. Он очень надеялся выторговать себе право не давать ей никаких присяг.

Девушки за открытой дверью едва ли были старше Амалии. Поговаривали, будто одно из условий их присяги налагает вечный обет молчания...

Правильно ли он поступил, когда пришёл сюда? Что́ Регина попросит у него взамен за защиту от разъярённого медведя? Не то чтобы Чародей сейчас мог выбирать. Этой женщине единственной было под силу построить мир, в котором один маг, зашедший слишком далеко, и одна глупенькая кукла смогли бы жить, не скрываясь. Печальная правда всё равно оставалась правдой: теперь, когда всё обернулось вот так, они не смогут вздохнуть спокойно, пока Сильваной правит Клавдий Иллеш...

Чародей не знал, понимает ли это его дочь. Он не молчал об этом нарочно, но и не говорил напрямик — потому что боялся, что, если до Амалии дойдёт, она его покинет. Молчать было так же мерзко, как и лгать, если только не хуже, но...

Он не мог объяснить, почему то, что случилось, случилось. Просто Регина отвернулась, и Чародей вдруг услышал что-то в её резном профиле, в том, как идёт белое к её белой коже... и, словно чужими глазами, увидел одряхлевший сад, чёрный пруд и коварную наледь на плитах дорожки.

А потом его сестра его узнала, и этого хватило, чтобы он сам узнал себя.

Это было как падать с лошади, напуганной молнией, ударившей в вершину Малльморского холма. Это было как первая ночь, которую он провёл с женщиной — как первая пощёчина, полученная от женщины — как свет, внезапно от стены до стены озаривший сумрачную библиотеку, когда Галль, красуясь перед приятелем, никогда не видевшим магии, зажёг люстру хлопком ладоней...

Если то, что говорили про смерть, было правдой, то это было похоже на смерть — вот только вся его жизнь не пронеслась перед ним с начала до конца, а полыхнула разом, как сухая трава, ослепила, выбила воздух из лёгких. Жизнь Гвидо Локки, брата правящей королевы. Тридцать один с лишним год, уместившийся между двумя ударами сердца...

Чародей — Гвидо — не знал, как остался стоять на ногах. Как нашёл в себе силы вспомнить об Амалии и сделать ей какой-то знак — если честно, ему сейчас было не до её испуга. Слава богам, Регина отослала всех посторонних, ему сейчас даже самого себя и то было слишком много...

Когда они остались одни, Регина длинно выдохнула и оперлась обеими руками на спинку своего стула.

— Значит, я всё-таки не единственный ребёнок в семье, — сказала она. — Я знала. Всегда знала, что дальновидные папенька с маменькой просто не могли не принять мер на случай, если Юэну взбредёт в голову родиться Юиной... Всевидящие! Мой брат — зачарованный принц! И что, скажите на милость, мне теперь с этим делать? Пойти уколоться веретеном? — королева глухо рассмеялась. — Про́пасть! Этот нелепый старик Альберт даже не смог заколдовать тебя как следует! Не устаю удивляться, как эти Дорди вообще сумели триста лет продержать свои задницы на троне...

— Альберт, — тупо повторил Гвидо. Он не знал, сколько времени ему придётся заново привыкать к тому, что у него есть имя. — Так это сделал сам Альберт?..

Он мог бы и не спрашивать. Теперь-то он вспомнил: Гвидо Локки стал магом без королевского позволения. Двадцатилетний дурак благородных кровей, не знающий, к чему себя применить, плевал на все обещанные наказания, а магия затягивала. С того самого дня, как Риггет Галль, маг к личным услугам его величества, по секрету рассказал будущему Чародею, что́ может волшебство, оно не давало Гвидо покоя. Он сам не заметил, как через год-другой начал писать свои заклинания по образу и подобию десятков, вычитанных из книг. Королевскую библиотеку ревностно охраняли от посторонних, но именно тогда он выяснил, что деньги родителей и приятель-волшебник открывают любые двери...

Откуда Альберт узнал? А, впрочем, какая теперь разница. Мало ли, откуда — Риггет, такой же молодой и безголовый, признался сам, библиотекарь проболтался, слуги подслушивали под дверью... Это должно было случиться, не раньше, так позже. В то время Гвидо Локки не утруждал себя лишней осторожностью. Он, помнится, имел очаровательную привычку считать себя самым умным...

Но, боги, подумать только, неужели его прежнее величество умудрился так ошибиться в формуле? Все знали, что старина Альберт и сам приколдовывает на досуге, но, Всевидящие, кем надо быть, чтобы пытаться стереть у человека память о чарах, которых тот знать не должен, и случайно уничтожить всё, кроме них? В сильванских волшебных школах давным-давно додумались до способа лишать магических знаний, не разрушая лишнего. Вряд ли Альберт знал это заклинание, сильване держали свои изобретения в тайне, но всё-таки, всё-таки!..

Регина выпрямилась.

— Я скажу тебе больше: он намеревался казнить тебя на пару с этим твоим Галлем, — хмыкнула она. — Но Юэн просто на руке у него повис. «Отец, но как же так, ведь он брат моей невесты, ведь она не простит, будь милосерден!» — она язвительно фыркнула. — Не могла же я сказать ему, что мне совершенно всё равно, жив ты или мёртв, лишь бы ты не расстроил мне свадьбу!

Его сестра. Совсем не изменилась.

Теперь, когда вся его жизнь снова свалилась на него разом, Гвидо мог сказать, что счастливого времени в ней было года три — до рождения Регины. Всевидящие, как же они ненавидели друг друга с самого детства. Гвидо тоже не раз посещала мысль, что их благоразумные родители завели сына и дочь просто потому, что хотели непременно надеть корону не на одну, так на другого; с тех пор, как на свет появился принц Юэн, Регина стала их маленьким сокровищем. Из неё с детства лепили королеву. Девушку, которая сможет очаровать наследника престола. Старший брат как-то потерялся на её фоне.

Регина как никто умела портить кровь. Она возвела это в тонкое, виртуозное искусство. Ребёнком будущая королева доводила Гвидо до бешенства, пока он не поумнел настолько, чтобы перестать ей подыгрывать. Бежать к родителям за справедливостью было бесполезно — одна возмущалась: «Не смей обижать сестру! Она же девочка!», другой хохотал: «Ты сносишь такое от девчонки? И не можешь за себя постоять?». Мать искренне считала, что старший брат должен защищать сестричку от всего на свете. Гвидо не мог взять в толк, как она не понимает, что это весь свет надо защищать от Регины...

Заклинания памяти вели себя весьма сентиментально — чаще всего их ненароком разрушали любящие. Мало кто знал, что любовь здесь ни при чём: сойдёт любое чувство, достаточно сильное, чтобы разбудить уснувшие воспоминания. Для Регины это было унижение, и, всевидящие, честное слово, Гвидо даже не был удивлён.

Госпожа Совершенство с самого детства ненавидела проигрывать. Если на свете существовало хоть что-то, способное вызвать отклик в её ледяном сердце, то это был страх выставить себя на посмешище. В тот день она должна была ехать на званый обед, который собирался почтить своим присутствием юный наследник престола. Ей было пятнадцать, и она поскользнулась на обледеневшей дорожке. Мутная вода, на которой дремотно качались осенние листья, не достала бы ей и до колена, но Регина упала в неё в полный рост — в новеньком белом платье... Гвидо случился рядом и всё видел. Он тогда хохотал как ненормальный, но утопленница посмотрела на брата с такой ненавистью, что у него мигом пропала охота смеяться. Регина добилась, чтобы отец приказал закопать тот пруд и разбить вместо него клумбу с гладиолусами. Садовник, вероломно забывший посыпать дорожки солью, был уволен с таким скандалам, что мог и не надеяться когда-нибудь снова найти работу.

Соль... Она напомнила Гвидо о юноше со светлыми глазами, отказавшемся своими руками рушить чужие судьбы. Они с Амалией сдержали данное ему слово и нашли в сердце пустыни её исток. Гвидо хорошо помнил почерневший от времени металл мельницы и опоясывающий её чеканный узор. Ручка крутилась сама по себе, медленно, непрерывно, с негромким, но постоянно слышным скрипом, и, когда он велел ей остановиться, стало так тихо, как будто разом замолчал целый оркестр...

— Так, значит, ты теперь королева, — сказал он вслух, просто чтобы сказать хоть что-то.

Регина насмешливо приподняла брови.

— Как видишь, — кивнула она. — Кстати, зависть — плохое чувство.

Гвидо открыл было рот, чтобы сообщить, что видал все короны на свете в гробу, но её величество невозмутимо продолжила:

— Если тебе непременно хотелось стать зятем сильванского царя, ты мог бы не красить его дочь, а просто попросить её руки, — она улыбнулась такой улыбкой, от которой у Гвидо по спине пробежал противный холодок. — Ты правда думал, что я не знаю, кто это с тобой? Стоило вам появиться у меня в доме, как его медвежье величество поднял крик, что я — я! — похитила его сокровище. Представляешь себе? Делать мне больше нечего! Да, ты всё услышал правильно, он знает, что она здесь. Понятия не имею, где и как вы двое себя выдали, но я довольна. Наконец-то ты сделал хоть что-то достойное рода Локки: поздравляю, ты развязал для меня войну. И — кстати, спасибо, — сделал это очень вовремя. Давно пора было начинать.

Она усмехнулась, словно вспомнила что-то весьма забавное.

— А этот Юрье с таким покаянным мужеством признавался мне, что вас упустил! Бедняга точно не думал, что его промах обернётся так удачно, и вы сами явитесь ко двору без конвоя! Или он что-то знал? А, впрочем, какая разница! Даже если это была глупость, то глупость блестящая. Пожалуй, он заслужил награду. При следующей встрече подам ему руку или что-нибудь в этом роде... Этот медведь хотя бы иногда моет свои лапищи — и откуда только манеры взялись? Ты удивишься, от скольких его земляков из княжеств глупо ждать даже этого...

Она вздохнула.

— Увы, его преданность не бескорыстна. Всевидящие, да каждый взрослый человеческий самец, случившийся со мной в одной комнате, свято верит, будто я только того и жду, чтобы растаять у них в объятиях. За кого они меня принимают? За снежную бабу? — Регина презрительно фыркнула. — Небо видит, я никогда в жизни не полюблю мужчину. Юэн, впрочем, им и не был... Только вообрази, каким он стал бы королём, если даже в спальне мне всё приходилось делать самой!..

— Айду! — не выдержал Гвидо. — Чего ради ты мне всё это рассказываешь?!

— Накипело, — просто пояснила Регина. — Ты хорошо представляешь себе жизнь королевы? Я надеюсь когда-нибудь стать тираном, который может позволить себе не выдавливать улыбку перед подданными, но пока я вынуждена считаться с их никому не нужным мнением. Если ты не знал, репутация куда важнее, чем корона. Поэтому я изображаю примерную девочку и, пропасть побери весь этот город, уже тысячу лет ни с кем не разговаривала по душам. Я очень тебе рада, потому что ты знаешь, какая я на самом деле, но, что самое прелестное, никто тебе не поверит. Так что терпи.

Чародей выдохнул и сжал зубы. Его сестра. Боги, если бы он помнил её раньше, он охотнее сунул бы руку в мешок со змеями, чем явился к ней во дворец...

— В каком-то смысле Радмил Юрье, пожалуй, даже трогателен, — отвечая какой-то прерванной на середине мысли, заметила Регина. — И он мне ещё пригодится. Он утверждает, что выучил в плену язык Степей, так что у меня будет для него одно особенное задание. И я знаю, что он не откажется, потому что он влюблён в меня, как сказочный свинопас в принцессу. Хорошо, что у меня нет отца-самодура, который поклялся бы выдать меня замуж за первого встречного...

Она сделала паузу.

— Ах да, ты ведь не знаешь, верно? Папенька ещё два года назад изволил выйти за порог. Скончался от удара. Он сам, честное слово, я его не доводила. Юэна, кстати, тоже — милый мальчик любезно избавил меня от хлопот, с ним давно уже ясно было, что долго он не протянет. Такое иногда случается, когда твоя мать выходит замуж за собственного кузена. А вот наша с тобой матушка до сих пор живёт и здравствует в Локки-линн. Надеюсь, мы с ней больше никогда не увидимся, хотя она непрестанно донимает меня письмами...

— Ты ведь понимаешь, — прервал Чародей, — что была бы совершенно ей неинтересна, не будь ты королевой?

Регина запрокинула голову и без стеснения рассмеялась.

— Всевидящие! — весело выговорила она. — Ты что, пытался меня этим расстроить? Ради всего сто́ящего, милый, чтобы горевать из-за мамочкиной нелюбви, нужно быть тобой!

Она была неуязвима, потому что ей было плевать. Гвидо так за всю жизнь и не научился заслоняться этим щитом. Пытался, но не вышло.

— Так чего ради тебе всё-таки понадобилась Амалия Иллеш? — вдруг в лоб спросила Регина.

Чародей не позволил себе растеряться.

— Для заклинания, — коротко пояснил он, не вдаваясь в подробности. — Чтобы вернуть память.

Королева передёрнула плечами.

— Странный выбор. А другая бы не подошла? Нет, я поняла бы, пожелай ты вызвать демонов, которые сожрали бы твоих врагов, или там ещё что, но... похитить не кого-нибудь, а целую царевну, чтобы вспомнить свою довольно бессмысленную жизнь? Тебе не кажется, что игра не стоит свеч? Боги, да Альберт, кажется, и впрямь что-то в тебе сломал. Ты же сумасшедший. Может, тебя теперь лучше не оставлять без присмотра? Я что-то переживаю.

Она говорила это, откровенно издеваясь, но Чародей вздрогнул и похолодел. Его сестра всегда умела находить у людей больные места, чтобы безжалостно на них надавить. Откуда она знала, что Гвидо и сам втайне от себя не гадал, не тронулся ли он умом? Когда магия вмешивается в человеческий разум, она никогда не проходит даром...

Что, если он и в самом деле сумасшедший? Просто не замечает? Просто до самой смерти не будет замечать?

Ему вдруг очень захотелось ударить эту женщину, но он мог позволить себе такое только когда ему было семь, а ей — четыре, и она была слишком мала, чтобы дать сдачи.

— Впрочем, да, — невозмутимо продолжала Регина, — если тебе, как в книжках, нужна была девственница, то в наши дни такую, пожалуй, и впрямь найдёшь только в башне под замком... Но теперь-то её высочество не годится для этой роли в ритуалах, я права?

Чародей был взрослым человеком. Честное слово, он не мог объяснить самому себе, почему от этого вопроса кровь бросилась ему в лицо. Он промолчал.

— Если нет, то тебе же хуже, — спокойно заметила сестра. — Я бы на твоём месте давно затащила её в постель. Но не тревожься, у тебя ещё будет такая возможность. Ты на ней женишься.

Гвидо открыл рот и закрыл его обратно.

— С чего бы вдруг? — осведомился он наконец.

Королева красноречиво закатила глаза.

— Да с того, что она — дочь Клавдия, а ты — мой брат. Тебя ведь теперь вспомнят все, не только я, верно? По положению ты как раз сгодишься в мужья для царевны. Как думаешь, кого сильванам будет приятнее видеть наместником — негодяя-захватчика или любимого мужа своей родной и знакомой Амалии? Ты поможешь им привыкнуть к... новому положению дел. Не хочу подавлять восстания, от них одна головная боль.

— Но по законам своей страны она даже не наследует трон, — машинально возразил Гвидо. — Женщинам в Сильване нельзя.

— Я уверена, что Клавдий будет душкой и слегка изменит заведённые порядки. Нет, в самом деле, не могу же я женить тебя на Эдвине! Впрочем, если мальчишка тебе больше по вкусу, то, пожалуйста, давай обсудим. Правда, маменьке в этой жизни так и не доведётся понянчить внуков...

— Перестань бредить, — отрезал Чародей. — Я не собираюсь в этом участвовать!

— О, правда? — хмыкнула Регина. — Брось. Я знаю, ты не пришёл бы ко мне, если бы мог сам защитить себя и свой... трофей. Нет, повторяю, вы вольны уйти хоть сейчас, но если после победы ты хочешь жить в моей стране, то сейчас и впредь ты станешь делать то, что я тебе скажу.

Она нежно улыбнулась ему.

— Не бойся, это будет совсем не трудно. Всё, что от тебя потребуется — это быть представительным, красивым и вовремя подсказывать возлюбленной супруге, когда ей махать ручкой с балкона. Судя по её лицу, она даже до этого сама не додумается. А всем остальным, конечно же, займусь я.

— Сначала выиграй эту войну, — не удержался Гвидо.

Регина сделала пренебрежительный жест изящной рукой.

— А куда она от меня денется? Тем более теперь, когда на моей стороне, — её губы скривились в насмешливой улыбке, — великий волшебник. Кстати, как ты смотришь на то, чтобы научить моих благородных девиц заклинаниям, за которые на тебя так взъелся старина Альберт? Раз уж он был так зол, те книги наверняка были интереснейшим чтивом.

— Научить? — фыркнул Гвидо. — А сами они не справятся? Вся альбертова библиотека теперь твоя. Говорить они у тебя, может, и не умеют, но уж читать-то уметь должны!

Ему показалось, что серые глаза Регины нехорошо сверкнули.

— У меня нет его библиотеки, — сказала она вполголоса. — Этот проклятый безумец приказал её уничтожить! Я не знаю, есть ли здесь какая-то связь, может, судьба, но с тех пор, как он заколдовал тебя, он и сам начал терять рассудок. Пропасть побери, он додумался сжечь свои книги, чтобы никто больше не прочитал их без спросу! Пропасть знает, выполнил ли кто-нибудь этот приказ, но если библиотека и уцелела, то я понятия не имею, где она. Несчастный самодур! Слава всевидящим, он быстро умер, но, видит небо, под конец он совершенно не соображал, что творит. И оставался королём, потому что в этой дремучей стране нет законов, разрешающих отстранить выжившего из ума правителя от дел! Ничего, я скоро это исправлю. Это будет один из моих первых указов. После того, который разрешит правящему монарху самому выбирать себе преемника...

Она вздохнула, быстрым лёгким движением провела пальцами по волосам, словно поправляя причёску, и скрестила руки на груди.

— Ты же не думал, что я стала королевой только потому, что этого хотели мама с папой? Пперестань, ты ведь так хорошо меня знаешь. Я стала королевой потому, что у меня сводит зубы, когда я смотрю, во что Дорди превратили эту страну. Про́пасть, у Оттии столько богатств, столько людей, столько сил — а она тратит их на грызню княжеств, бюрократию и лень! Клянусь, она способна на большее, чем просто смотреть в рот Пантею! Ей просто нужна твёрдая рука, и не её вина, что ни у одного мужчины у власти за последние четыреста лет таковой не нашлось...

Она глубоко вздохнула, и Гвидо вдруг понял, что никогда раньше не видел её такой.

— Если хочешь сделать что-то хорошо, сделай это сам. Что ж, я сделаю.

Её величество мотнула головой и снова одарила брата своей царственной, совершенно не человеческой улыбкой.

— А ты мне в этом поможешь, — сказала она совсем иначе. — Я ведь могу на тебя рассчитывать? Разумеется, могу, мы же семья. Мы с тобой ещё поговорим, а пока... Возвращайся к своей юной медведице. Нехорошо заставлять женщин ждать в тревоге.

Чародей уже переступал порог, когда Регина окликнула его:

— Дуччо!

Гвидо передёрнуло. Он с детства терпеть не мог это прозвище, похожее на кличку для левретки. Сдерживая гнев, он обернулся.

— Не оставляй свои игрушки без присмотра, — почти весело сказала королева. — Она мне нравится. Если будешь плохо за ней следить, гляди — заберу себе!

Он молча закрыл за собой дверь.

Один из стражников, послушно ожидающих в конце коридора, то ли проводил, то ли отконвоировал гостя до его комнаты. Гвидо немного помедлил у дверей. Там, внутри, ждёт Амалия. Что он ей скажет? Как объяснит, что человек, в которого её угораздило влюбиться — не учёный, не великий волшебник, а легкомысленный самоучка, который занялся магией от скуки и заигрался? Что его сломал толком не смыслящий в волшебстве старик, слишком безумный, чтобы просто правильно прочитать заклинание? Что его проклятая жизнь, как выяснилось, была такой бессмысленной, что, если на то пошло, её и вспоминать-то не стоило… И что начатого уже не остановить, и пути назад нет. Они развязали войну. Подумать только, как звучит!..

Он набрал воздуха в грудь и вошёл, готовясь объяснять и оправдываться, но Амалия, сидящая на кровати, встала ему навстречу и чирикнула:

— Гвидо!..

И это имя из её уст было последней каплей. Последней соломинкой, которая всегда оказывается слишком тяжёлой.

Он не сказал ей ничего из того, что хотел, потому что у него не осталось слов. А она вгляделась ему в лицо кукольными глазами из голубого стекла, тревожно улыбнулась и спросила:

— Теперь ты счастлив?..

Что он мог ей ответить? Что имя, которое он так искал, приносит ему ровно столько же боли, сколько забвение? Что он любит её, но будет воевать против её отца? Что они с ней поженятся, вот только не так, как обычно мечтается девушкам, начитавшимся сказок...

Либрия говорила: тот, кто посеял ветер, пожнёт бурю.

Амалия прижалась к его груди, и, обнимая её, Гвидо — Гвидо Локки, волшебник её величества Регины Оттийской — смог найти силы запретить своим рукам дрожать.

Они вдвоём были в самом сердце бури, набирающей силу. В обманчивом затишье в центре ревущего, беснующегося, неостановимого шторма, которое продлится ещё мгновение, а потом разобьётся — как стекло, как безмолвие, как жизнь, не прожитая до конца.

Нынешний Айдун был их четвёртым.

Осознание этой истины разбудило Лексия рано утром; он лежал, глядя в сумрачный потолок, и не верил: три года. Три года! Он ведь будто вчера решал, прогулять ему пару или нет — так почему сегодня это кажется бредом? Такой же бессмыслицей, какими показались бы парню из Питера призрачный лис и вторая луна...

Айдун был для него самым особенным днём в году — не только потому, что именно в этот день покинувшая мир богиня своей издалека идущей милостью подарила ему его девушку из церковного хора. Лексий давно потерял связь с земным календарём и постепенно, наполовину в шутку, привык считать именно Айдун своим днём рождения. В голову вдруг пришло: тогда уж и днём рождения Рада тоже. Вот уж ничего не скажешь, братья-близнецы!..

Господин попаданец хмыкнул, улыбнулся темноте и сел. Больше, кажется, уже не уснуть... Айдун всегда будоражил его. Напоминал о вещах, от которых получалось отмахнуться в другое время... Предлагал задуматься. Оглянуться, хотя Лексий ловил себя на том, что прошлое с некоторых пор кажется ему далёким миражом соляной пустыни.

Пока он одевался, за окном светало. Лексий задержался под дверью Лады и прислушался: спит. Ну и славно. Как ни банально это звучало, в такой день, как сегодня, ему хотелось побыть одному.

Уже на пороге он осознал, что опять сбегает, не сказавшись. Пришлось вернуться и оставить в столовой записку, что он вернётся (причём сегодня). Так, просто на всякий случай.

Рада уже не было дома. Ох, бедняга, во сколько же он встал? Хозяин не докучал гостям рассказами о своих делах, но, похоже, забот у него хватало. Он никогда не выглядел уставшим, но Лексий знал: это ровным счётом ничего не значит. В своё время Рад умел не выглядеть уставшим даже после того, как целый день затаскивал на восьмой этаж шкафы и диваны...

Мир вступал в новый круг года особенно прекрасным. Блестящая глазами окон, Леокадия улыбалась сквозь слёзы по безвозвратно ушедшему лету. Лексий полной грудью вдохнул самый осенний, самый пронзительный на свете запах — запах влажной опавшей листвы. Об осени не философствовал только ленивый, но что уж поделать, если каждый год она всё так же отчётливо напоминает: ничто в этом изменчивом мире не повторяется...

Он шагал по городу пешком, не слишком заботясь о том, где окажется в итоге. Мирные улицы вдруг напомнили ему слова Рада о затишье перед бурей, но Леокадия была полна солнца, цветов в витринах и нарядных людей, и Лексию не верилось ни в какую войну и ни в какие беды. Только не здесь, только не сейчас. Не когда Рад, настоящий, живой и иногда совсем такой же, как раньше, по вечерам смеялся, и подливал себе вина, и точно не был никаким Радмилом Юрье, оттийцем и врагом, о котором Лексий запретил себе думать…

Неподалёку от Ференцевой площади его поманило до боли знакомое пение, и Лексий пошёл на зов. За три года он почти наизусть выучил слова песнопений на Айдун. Это было несложно после того, как Лада — не только словами — объяснила ему их смысл...

Хор, славящий богиню на широких ступенях храма, был одет не в беззастенчиво счастливый канареечный, как певчие в Сильване, а в более разумный и тёмный горчичный, да и слушателей собралось не так уж много. В Оттии привыкли почитать Надзирателей — не тех, кто ушёл, а тех, кто остался... Лексий нашёл себе местечко у постамента Ференца Отти, грозно возвышавшегося над своей площадью в развевающемся каменном плаще. Если о легендарном и, может быть, вовсе никогда не жившем на свете Гэйноре из «Знамения власти» впору было писать эпические поэмы, то первый оттийский король вдохновлял на сказки, от которых кровь стынет в жилах. Столетия бережно хранили предания о том, как он сажал неугодных на кол, смеха ради кормил любовниц собачьим мясом или, набрав в своих вечных войнах пленных, выпускал их в лес, чтобы, на потеху соратникам, устроить охоту... А ещё о том, как он сшивал из лоскутьев щерящихся друг на друга княжеств огромное целое, которое назвал своим именем. Оттийцы считали этого человека великим. Король-варвар для варварской страны, потерявшейся — потерявшей себя — среди лесов, где-то между Степью и морем... Не тяжела ли Регине его призрачная корона? Или нет, не корона — шлем, вон тот самый, который Ференц держит на локте...

Хор пел вдохновенно и стройно, но ни у кого в нём не было такого чистого голоса, как у Лады. Прикрыв глаза, Лексий слушал с уже давно привычным, глубоко-глубоко вросшим чувством сосущей тоски по чему-то далёкому... пока с изумлением не понял, что сегодня его тянет не в Питер. Что сегодня он вспоминает не земной Новый год — не куранты, не утомительные посиделки за семейным столом, не обманутое ожидание чуда, — а Ларса, который два года назад прятался с ним от дождя в храме с витражами. Или тот, прошлый Айдун, когда господин Стэйнфор решил, что в школе уже достаточно людно, чтобы устроить настоящий торжественный ужин, а ученики Брана одни сбежали на кухню и были в тот вечер только друг с другом...

На мгновение Лексию показалось, что если бы вселенная предложила исполнить любое его желание, и он сказал бы «хочу домой», то оказался бы именно там.

Он больше не напоминал Раду о том заклинании и человеке, который его написал. Другу было не до того, и Лексий решил, что и ему самому, кажется, всё-таки не к спеху.

Хор закончил одну песнь, дал людям мгновение тишины, чтобы вздохнуть, и начал новую. Девушки с распущенными волосами, непривычно длинными по оттийской моде, двинулись по площади, осыпая её бумажными цветами из пёстрых мешков. Где-то в отдалении, слева, большие башенные часы начали бить, напоминая о другом городе и другой башне. Урсульские астрономы предупреждали: сегодня над миром раскрывал свои крылья год Огнептицы, сулящий горе и смуту. Бумажные лепестки падали на брусчатку, как ранний снег; Ференц смотрел, нахмурившись, и спящий в камне ветер раздувал его плащ...

Лексий простоял на площади до тех самых пор, пока последний отзвук последней песни не замер, подхваченный эхом арок и улиц. Хоть что-то оставалось таким же, как прежде: будущее, туманное, как и три года назад, не прояснилось ни на йоту, да, наверное, оно и не могло...

Ничего.

Он хотя бы точно знал, что должен сделать сейчас. Пойти домой, поцеловать невесту и поздравить брата с днём их прихода в этот мир. А там — а там будет видно.

Он вернулся в дом на улице Водной Заставы, когда над Леокадией уже синели прозрачные звонкие сумерки. Свет в гостиной и столовой был потушен, но Лексий всегда издали слышал, дома ли хозяин. Сейчас Рад был у себя в кабинете, и Лексий с лёгкой душой поспешил наверх. Стоя перед дверью, он уже поднял было руку, чтобы постучать, но тут голос друга там, внутри, произнёс:

— ...хорошо. Ладарина, так о чём же вы хотели со мной поговорить?

По совести, честный человек должен был бы постучать. Должен был бы кашлянуть, скрипнуть половицей — так или иначе дать им понять, что он здесь и их слышит. Лексий не знал, почему он этого не сделал — просто его сердце вдруг замерло, а костяшки пальцев застыли в сантиметре от двери, её не касаясь.

Он вовсе не хотел подслушивать. Всё вышло как-то само собой.

— Радмил, — сказала Лада голосом, звонким от волнения, — я не могу больше. Уже нет сил молчать. Вы… вы особенный. Вы, наверное, это и так знаете, но... Я никогда не встречала никого, похожего на вас. С самого первого дня здесь я всё думаю... пытаюсь перестать, но никак не могу... Айду!.. — она рассмеялась коротким нервным смешком, — Какая же я глупая, ужасно, правда?.. — пауза, будто она переводила дыхание, и снова её голос, решительный, как у человека, головой вниз бросающегося в омут, — Радмил, вы мне очень нравитесь! Н-не как друг. Хотя и это, конечно, тоже, но... последние дни втроём были чудесными, но я всё время... всё время вспоминаю те первые, когда мы с вами были одни...

Лексий стоял под дверью, и её слова были чудовищно далёкими, словно доносились сквозь туман или воду. Единственное, что сейчас можно было сделать — это уйти, просто развернуться и молча, тихо уйти, но он не мог двинуться с места. Он окаменел, и живым осталось одно только сердце, остервенело бьющееся об каменные рёбра. Его стук был таким оглушительно громким, что Лексий едва различил, как Рад сказал:

— Ладарина, прошу вас, не спешите делать то, о чём потом пожалеете. Вспомните, что вы обручены с человеком, которого любите и который очень любит вас. Больше всего на свете я желаю счастья вам обоим. Не позволяйте мимолётным чувствам всё разрушить...

Он говорил с ней мягко и рассудительно, как с ребёнком, который залез опасно высоко и может случайно упасть, если напугать его криком. Рад — его Рад — всегда спокойный, что бы ни случилось...

— Да, — потерянно отозвалась Лада, — Лексий... он очень хороший, правда, и, честное слово, я очень хочу его любить... но он всегда такой чужой! Я не жалуюсь на то, что он вечно пропадает из города, это всё-таки его работа, но он никогда не рассказывает мне ни о чём важном, и я иногда не понимаю, нужна ли я ему вообще, и... Верите или нет, мы уже год как обручены, а мне порой кажется, что я его совсем не знаю! Я… пыталась делать вид, что всё хорошо, что я всё так же счастлива, что я… и он, кажется, верит, но… С вами я знакома считанные дни, но, клянусь, я иногда чувствую себя ближе к вам, чем к нему. И с вами... так хорошо. Вы, наверное, думаете, я совсем не понимаю, что творится в мире, а я понимаю, и мне страшно. Только, когда вы здесь, я совсем ничего не боюсь...

Она снова замолчала, и, закрыв глаза, Лексий как наяву увидел, как Лада в отчаянии заламывает руки.

— Я совсем запуталась, — беспомощно сказала она. — Знаю только одно — я чувствую то, что чувствую. Честное слово, я пыталась перестать, но я — я не...

Скрип отодвинутого стула выдал, что Рад встал. Лексию показалось, что он сейчас выйдет из комнаты, но, должно быть, друг всего лишь шагнул к окну.

— Что же мы с вами будем делать? — негромко проговорил он, будто обращаясь больше к самому себе.

— Я н-не знаю, — ответила Лада и шмыгнула носом. — Я... не хочу делать Лексию больно, но не могу же я и дальше его обманывать...

Да. В этом она была права.

Лексий открыл дверь.

Заговорщики — сообщники — его самые близкие на свете люди застыли там, где стояли. Лада, белая, как полотно, прижала руки к губам, и безжалостная память напомнила: она точно так же вскинула их в день, когда Лексий просил её стать его женой...

Не отводя от неё взгляда, Лексий снял с пальца своё кольцо. Постоял, сжав его в подрагивающем кулаке, чувствуя, как ногти впиваются в ладонь... Буря, бушующая у него внутри, хотела бросить кольцо наотмашь, швырнуть на пол, чтобы оно зазвенело и покатилось, но затопившая комнату мёртвая тишина взяла верх, и Лексий просто аккуратно положил его на стол.

Потом, ни говоря ни слова, он развернулся и вышел.

Он не помнил, как спустился вниз, как покинул дом, куда пошёл дальше. На середине Бронзового моста он остановился, чтобы вдохнуть — кажется, впервые с тех пор, как услышал у Рада за дверью Ладин голос. Суми, текущей внизу, было всё равно. Её вода была тёмной и мутной, как дурной сон.

Почему? Почему это должно было случиться?! Ведь он был так счастлив! …Если вдуматься, настолько счастлив, что ни на миг не сомневался, что и Лада чувствует то же. Ничего не замечал, ничего не слышал — потому что был слишком занят собой. Айду, ему и в голову не могло прийти, что ей с ним плохо, что она...

Со стороны, с её слов, Лексий наконец взглянул на себя её глазами. Он не уделял ей внимания, которого она заслуживала. Он не доверял ей до конца — пусть у этого были причины, плевать! Он... принимал её как должное. Айду — господи, — какой же он идиот. Конечно, он сам виноват… Но почему она молчала?! Почему не могла заговорить о том, что её тревожит, не с Радом, а с ним? Про́пасть, да, он волшебник, но это, чёрт побери, не значит, что он может понимать людей без слов!..

Лексий шумно выходнул и тяжело опёрся на парапет. Он чувствовал себя так, словно его предали, и самое худшее, обидное, мерзкое было в том, что он это заслужил. Вот только от этого не становилось ни на йоту, ни на пылинку легче. Они с Ладой оба были виноваты, и, по сути, ни один из них не был виноват, но это ровным счётом ничего не меняло. Уже ничего.

— Алексей!

Рад возник рядом с ним, тяжело дыша. Бежал? Неужели боялся, что горе-влюблённый попытается прыгнуть с этого самого моста?..

— Всевидящие, вы двое друг друга сто́ите, — выдохнул Рад. — Оба ужасно торопитесь... Лёшка, она ведь просто барышня, воспитанная гувернанткой и книжками о любви. Мало ли, что может прийти ей в голову! Это вовсе не значит, что всё, что она себе напридумывала — правда. Вернись к ней. Поговорите. Ты не хуже меня знаешь, скольких бед можно избежать, если просто вовремя сесть и обсудить всё, как взрослые... Не верю, что того, что случилось, хватит, чтобы разлучить вас навсегда.

Знаю. Даже не будь сама суть такой правильной, тон Рада убедил бы кого угодно. Лексий понимал, что Лада просто сглупила, потому что больше не могла молчать. Что ей сейчас ещё больнее и паршивее, чем ему самому — что, на самом деле, если эта девушка действительно что-то для него значит, ему нужно сейчас пойти к ней. Обнять её — утешить её и пообещать, что он изменится, и у них всё будет хорошо...

— Я не могу, — тихо сказал Лексий.

Он правда не мог. Что-то хрупкое разбилось — порвалось, — и никакому желанию, никакому усилию воли было не под силу это исправить. Ты больше не сможешь быть с ней счастлив — зная, что она не счастлива с тобой. Ты больше никогда до конца ей не поверишь, потому что осознал, насколько мало ты её знаешь. Понял, насколько ты слеп.

И нет, ты не изменишься. Хотя бы себе не лги.

На открытое лицо Рада набежала тень.

— Я клянусь тебе чем хочешь, — твёрдо сказал он, — между нами ничего не было. Она впервые заговорила со мной об этом. Никогда, ни разу до сего дня она не давала мне повода подумать о ней плохо.

Лексий закусил губу и судорожным жестом запустил пальцы в волосы.

— Я знаю, — вздохнул он. Конечно, между вами ничего не было! Ведь Лада — прекрасная девушка из прекрасной семьи, не способная на низость, а ты — ты вообще всегда был рыцарем, принцем из сказки, каких не бывает взаправду. И вы меня любите. Я точно знаю, что любите. И я тоже люблю вас, люблю изо всех сил, какие у меня есть, вот только...

Слов было слишком много, обжигая, они клокотали в перехваченном спазмом горле, и Лексий не сумел сказать ни одного из них вслух. Смог только горько, мучительно рассмеяться.

— Господи, — выговорил он, — как же гадко! Если бы ты только знал!.. Честное слово, хоть обручи на сердце ставь...

Рад взял его за плечи, словно хотел встряхнуть — так крепко, что Лексию стало больно.

— Даже шутить так не смей, ты слышишь?!.. — друг сверкнул глазами, но тут же разжал руки и, вздохнув, сказал негромко:

— Не бывает непобедимого горя. Почти из любой беды есть выход, но даже если нет... время лечит. Ты поверь, уж я-то знаю, я проверял... Главное — пока всего больнее, не наделать глупостей, которые потом не исправить. Оно того не сто́ит…

Лексий провёл рукой по лицу, заставил себя глубоко вдохнуть речную сырость.

— Можешь сделать для меня одну вещь? — устало попросил он.

— Да?

— Отправь её, — Лексий не чувствовал в себе сил вслух назвать Ладу по имени, — домой. Как-нибудь... чтобы с ней ничего не случилось в пути.

Так смешно. Всего какой-нибудь час назад ты был уверен, что сам проводишь её до родительского порога...

Рад посмотрел на него долгим, тяжёлым взглядом, как будто хотел много чего сказать, но произнёс лишь:

— Хорошо.

Вот только ничего на самом деле не было хорошо.

Река равнодушно струилась между опор моста, и первая ночь нового года была холодной, как тень от крыла Огнептицы.