Мужество жить (джен)

«Сдаться может каждый, это легче всего на свете. Но взять себя в руки, когда все ожидают, что ты развалишься на части — вот в чем истинная сила». ~ Крис Брэдфорд

— Северус... пожалуйста.

Голос Альбуса Дамблдора эхом разнесся в его сновидении, исходя от расплывчатой фигуры, похожей на пылевую имитацию ожившего Грозного Глаза Грюма, что была поставлена охранять дом на площади Гриммо, и Северус заворочался в постели, не осознавая в тот момент, что переживает что-то нереальное.

— Пожалуйста... — снова взмолился блеклый Дамблдор, а Северус в ужасе глядел на него, чувствуя, как его рука крепко сжимает рукоять кинжала. Зельевар понятия не имел, откуда взялся этот кинжал, но, окутанному вымыслами сна, ему казалось, что он точно знает, как и почему тот оказался у него — рубины на рукояти он знал как свои пять пальцев, хотя не мог сказать, что видел клинок раньше. — Пожалуйста...

— Я не хочу тебя убивать! — выкрикнул Северус, но его голос звучал приглушенно, и он не был уверен, что Дамблдор вообще его слышит. Отчаявшись, он попытался отбросить кинжал, хотя знал, что не сможет этого сделать: при каждой попытке тот возвращался в его руку, мрачно ожидая исполнения своего предназначения. Северус стиснул его в отчаянии, понимая, что у него нет выбора — Дамблдор умирал, медленно, мучительно. Каким же чудовищем он должен быть, чтобы отказать этому человеку в быстром и легком конце?

Он сжал кинжал, и внезапно Дамблдор оказался прямо перед ним, уже не смутный и расплывающийся в пучине сна, а ясный и четкий; его голубые глаза пронзали Северуса, как и прежде. Северус с болью смотрел на него, понимая, что должен это сделать, должен исполнить свою Клятву — но что произойдет, когда это случится, он не знал, и это внушало ему страх.

С трудом подавив всхлип, Северус вогнал кинжал в грудную клетку Дамблдора и, не вынимая его, прижал к себе хрупкое тело директора, в то время как кровь стекала по его руке и скапливалась вокруг его ботинок.

— Прости меня, — прошептал он, и слезы, струившиеся по его лицу, были такими же горячими и мокрыми, как и кровь. Дамблдор вздрогнул, и голос его превратился в слабый хрип, когда он заговорил.

— Спасибо, Северус...

Затем директор поднял на него глаза, и лицо зельевара исказилось от ужаса: на его руках лежал мертвец, бледный и полуразложившийся, пустые глазницы глядели прямо на него.

Северус закричал, отпрянув назад, и вдруг его глаза распахнулись в темноте малознакомой комнаты, а ноги запутались в одеяле, в результате чего он, вскочив, пошатнулся и свалился с кровати.

— Дерьмо! Дерьмо, дерьмо, дерьмо! Сукин сын… — он отшвырнул одеяло гневным, полным паники движением, его сердце бешено колотилось, и зельевар, продолжая ругаться, направился в ванную, пытаясь заставить свой разум окончательно вернуться в реальный мир. Ему следовало бы привыкнуть к этой уже обыденной ситуации; в конце концов, ночные кошмары не были для него редкостью. Но что-то в том истлевшем лице не давало ему покоя, застыв перед глазами, даже когда он принялся сосредоточенно закрывать свой разум, совершая размеренные, глубокие вдохи, чтобы унять вздымающуюся грудь.

Как только мужчина восстановил контроль над дыханием, он промыл глаза холодной водой, вымывая собравшуюся там соль. При этом он невольно уловил свое отражение в зеркале, и увидел, заметный даже в неярком свете, затравленный взгляд, только что пришедший на смену застывшему в его широко распахнутых глазах дикому ужасу.

Он ненавидел то, насколько знакомым было это зрелище.

— С меня хватит этого дерьма! — выругался Северус, хлопнув руками по столешнице, и его голос громко и хрипло разнесся по тихой комнате. Разозлившись, он сорвал полотенце с крючка на стене, вытер руки и лицо, и бросил его в раковину.

Зельевар вышел обратно в позаимствованную спальню, и только чуть не врезавшись в платяной шкаф, что стоял прямо возле двери, он вспомнил — война кончилась.

Темный Лорд был мертв, как и покойный директор.

Северус несколько минут ошеломленно стоял посреди комнаты, его измученный мозг пытался обработать это воспоминание.

Темный Лорд мертв. Гарри Поттер жив. И сам Северус пережил все это, пережил Нагайну и Пожирателей смерти, остался в живых до самого конца.

Северус провел обессилевшей рукой по лицу, чувствуя себя подавленным, и обнаружил, что ему очень не хочется думать об этом. Ему хотелось забраться обратно в постель, его тело ныло и болело, но как только зельевар взялся за одеяло, на белой подушке появился прямоугольник огненно-оранжевого солнечного света, пробивающегося из-за штор, которые он забыл закрыть.

Внезапно Северус обнаружил, что его босые ноги невольно сами ведут его к окну, за которым солнце только-только начинало подниматься над горизонтом. Он не видел восхода солнца уже много лет — большую часть своей взрослой жизни он спал в подземельях, а в последний год он был слишком зол и подавлен, чтобы находить хоть какую-то прелесть в величественных покоях директора или открывающемся из них виде.

Солнце ослепительным красным диском поднималось над горами, освещая ярким оранжевым светом спокойное озеро, и Северус мутным взглядом всмотрелся в ракушечно-розовое небо, украшенное золотистыми облаками. По какой-то причине это зрелище привело его в замешательство — и тут он понял, что находится на западной стороне замка, откуда должны быть видны лес и дорога для карет, а не озеро и восходящее солнце.

— Оно заколдовано, — пробормотал он вполголоса, отчасти для того, чтобы помочь своему измученному мозгу обработать эту мысль, и протянул руку к оконному стеклу, проведя кончиками пальцев по магическому изображению. На долгий миг, дольше, чем в любой другой день, этот вопрос захватил его, и он, не раздумывая, потянулся за своей палочкой, желая проверить, сможет ли он снять заклятие, — но, когда он полез в рукав своего сюртука (он слишком устал, чтобы снять его вчера ночью), его рука сомкнулась на незнакомой рукоятке.

Северус почти минуту смотрел на палочку Драко, восстанавливая в памяти события, которые привели к тому, что та оказалась у него, и вновь обнаружил, что ноги сами ведут его через комнату. Подойдя к крюку у двери, на котором висела его мантия, он порылся в ее кармане и достал золотое перо феникса и черную палочку с резной ручкой. Затем, слегка оцепенев, он отнес их обратно к окну и положил в огненный свет зачарованного восхода — неопровержимое доказательство того, что вчерашний день действительно имел место.

За ночь его палочка полностью раскололась пополам. Теперь она была разделена на две части, вдоль одной из половинок тянулась оголенная бледная нить сердечной жилы дракона, вложенная в ее сердцевину; палочка была расколота четко посередине, так ровно, что, возможно, ее таким образом и собирали. Глядя на нее, неисправимо испорченную, Северус почувствовал, как у него защипало в глазах, и быстро заморгал, недоумевая, почему сломанное черное дерево вызвало у него такие эмоции. Это был давний компаньон, но он сделал то, что должен был сделать — помог ему пережить войну. Почему же он теперь так расстроен из-за того, что его больше нет?

Его колени подкосились, и Северус опустился на край подоконника, глядя на свою палочку с ужасным жжением в груди. Он сердито смахнул слезу с глаз, но за ней тут же появилась еще одна, и он сидел в гнетущей тишине, а по его искаженному лицу текли слезы.

В оранжевом свете его палочка казалась фиолетовой, а светлая жила драконьего сердца огненной линией сверкала вдоль ее сердцевины. Северус отвел взгляд от палочки и посмотрел на восход солнца, чтобы не видеть черное дерево, вскрытое на всеобщее обозрение.

Он не отрываясь смотрел на голубое небо, наблюдая за сияющими ослепительно белым светом нежно-розовыми облаками, и ждал, когда слезы перестанут скатываться по его лицу, изредка моргая, чтобы прояснить затуманенный взгляд. Он знал, что они скоро утихнут; в этом году уже было несколько моментов, когда эмоции брали верх над ним, но они никогда не длились долго, и вскоре он вновь обретет контроль над собой. Он всегда это делал. Он всегда был вынужден это делать.

И было поразительно осознавать, что на этот раз от него этого не требуется. В этом не было необходимости — не нужно было надевать маску перед Тёмным Лордом или его соратниками. Он не был обязан выходить из своей комнаты и вести беседы с портретом Дамблдора, выдавливать улыбку при виде отвратительных выходок Кэрроу или сохранять невозмутимое выражение лица, когда заявлялся кто-то из персонала, чтобы воззвать его к сочувствию по отношению к страдающим студентам. Если бы он захотел, то мог бы сидеть здесь и рыдать до конца своих дней, и никаких серьезных последствий это не принесло бы.

От него больше ничего не требовалось.

Ничего, ради чего стоило бы бороться.

Ничего.

Признание было подобно обвалу плотины, которую он построил вокруг своих эмоций, и Северус почувствовал, как она начинает раскалываться под давлением, словно он был беспомощным сторонним наблюдателем, с ужасом смотрящим, как огромная стена покрывается сетью трещин и надломов, а затем поддается, так внезапно, что он не успевает ничего сделать, кроме как вдохнуть воздуха, прежде чем огромная волна обрушилась на него.

Пошатнувшись, он вскочил на ноги и отступил от окна, охваченный внезапным чувством, что нужно немедленно спасаться. Но бежать было некуда — поэтому он бросился в ванную и захлопнул дверь, заперев ее на задвижку дрожащей рукой. Его грудь тяжело вздымалась, и он вжался в угол рядом с дверью, постепенно сползая по стене, пока не оказался наполовину под раковиной, дрожа на холодном камне.

В грудной клетке возникла колющая боль, каждый вздох давался с трудом. Северус прижал руки к груди, его голова упала вперед с непроизвольным всхлипом; он чувствовал, как сердце колотится в три раза быстрее обычного, а от возникшей тревоги оно лишь еще ускорило свой бег, пока не стало биться так быстро, что Северус подумал, что оно вот-вот разорвется.

У него сердечный приступ? Неужели он умрет? Он не хотел умирать вот так, мелькнула в голове отчаянная мысль. Он будто издалека чувствовал, как воздух хрипло проходит через горло, словно он уже отплывал от своего тела, и ему стало страшно, страшно от того, насколько это ощущение отрешенности было похоже на то, что он чувствовал, лежа в хижине. Он сосредоточился на боли, на ощущении воздуха в легких, боясь, что они ускользнут, а вместе с ними и он сам…

А потом все кончилось. Внезапно возникшая паника угасла, и учащенное дыхание Северуса замедлилось до глубоких, более спокойных вдохов, и ощущение того, как поднимается и опускается грудь, помогало ему очистить разум. Зельевар громко застонал, откинув голову к стене; он чувствовал себя почти так же, как вчера, после борьбы за свою жизнь, и еще долго сидел в тишине, пытаясь оправиться от изнурительного, всепоглощающего страха.

В какой-то момент он осознал, что дрожит, и обхватил руками колени, в равной степени чтобы сдержать телодвижения и унять охвативший его озноб. Это все из-за холодного камня, сказал он себе, пытаясь согреть руки. Ноги тоже мерзли, поскольку стояли на полу босиком. Он прижал к ним руки, стараясь не обращать внимания на дрожь, с редкими интервалами пробегавшую по его телу, и выдохнул воздух в пространство перед коленями, съежившись вокруг легкого тепла.

Прошло немало времени, прежде чем у него появилось желание встать, но, как только он почувствовал, что сможет это сделать, зельевар поднялся на ноги, опираясь о стену. Резкая, колющая боль в правой икре заставила его с шипением выдохнуть: мышца горела, как и тогда, когда Пушок разорвал ее несколько лет назад, и он приподнял ее на полом, схватившись за глубокий шрам и стиснув зубы в ожидании, что спазм пройдет. Судорога была невероятно болезненной сама по себе — но из-за того, что она возникла в мышце, которая так и не восстановилась как следует, было особенно мучительно.

Но, как и паника, она прошла через несколько минут, и Северус сделал несколько глубоких вдохов, пытаясь прийти в себя. Тяжело оперевшись на раковину для надежности, он уставился на себя в зеркало, разглядывая тонкую кожу, стянутую на скулах от напряжения, и пряди волос, прилипшие к лицу от пота. Впалые, потухшие, налитые кровью глаза снова превратились в туннели, такие глубокие, что казалось, будто он может увидеть сквозь них свой опустошенный разум.

С его губ сорвался протяжный вздох, и он отвернулся.

Отперев дверь, он, прихрамывая, вышел из ванной, чувствуя себя слишком взбудораженным от адреналина, чтобы иметь хоть какой-то шанс снова заснуть. Ему не хотелось возвращаться в спальню, поэтому он прошел в гостиную, оглядывая темную, покрытую пылью мебель. В центре одной из стен располагался камин, перед которым стояли два уютных кресла, но из-за задернутых штор и пустых кронштейнов для факелов комната казалась скорее заброшенной, чем гостеприимной.

Северус бесшумно прошел через помещение, гадая, бывал ли Амикус здесь хоть раз за последний год, и обнаружил, что изучает ничем не украшенные стены, облупившиеся за десятилетия работы временных профессоров. Странное ощущение — наконец-то пользоваться покоями Защиты просто из удобства после того, как так долго жаждал этой должности; он обнаружил, что какая-то часть его души пытается насладиться этим, но она была погребена под изнеможением, стрессом и болью в его помятом теле.

Когда стоять стало слишком тяжело, он опустился в одно из кресел, откинув голову на плюшевую спинку. Он слишком устал, чтобы заниматься окклюменцией — он позволил своему разуму витать в облаках, в мешанине полусформировавшихся мыслей и тревог, которые сливались воедино, словно множество рек и ручейков.

Как все так быстро переменилось? Как ему посчастливилось оказаться здесь, не погибнув и не считаясь предателем? Как мог Дамблдор ошибиться в том, что Поттер должен умереть? Да и ошибся ли он? И как Северус узнает об этом, если разве что Темный Лорд не вернется? Было столько всего, чего он не мог понять, столько, что это заставляло его чувствовать тревогу и страх, неуверенность в будущем. Что это были за предметы, за которыми охотился Поттер? Как душа Темного Лорда оказалась связана с Поттером и как мальчик избавился от этого? Неужели Дамблдор сказал ему, что убийство мальчишки Темным Лордом является необходимостью, потому что знал, что мальчик выживет? И если это так, то почему он не сообщил Северусу эту важную деталь, вместо того чтобы создавать риск бунтарства со стороны зельевара из-за приговора мальчику, которого он поклялся защищать?

И что Северус должен был делать теперь, когда война закончилась и мальчишка больше не нуждался в его защите?

Именно последняя мысль постоянно возникала в голове Северуса, одновременно являясь и самой насущной, и самой отдаленной проблемой. Ибо какое значение имеют его планы, если Темный Лорд, возможно, на самом деле не мертв? Однако если это так — если уверенность Поттера не была в кои-то веки неуместной — то Северусу вряд ли следует проводить остаток своей жизни в ожидании начала третьей войны.

Он попытался утешиться тем, что пройдут, по крайней мере, недели, прежде чем утрясутся последствия войны. Нужно было пополнить запасы, предоставить доказательства против Пожирателей смерти и их сторонников, и, конечно же, отремонтировать Хогвартс; только на выполнение этих нескольких задач могли уйти месяцы — месяцы, в течение которых он будет очень занят. Об этом следовало бы думать с облегчением… но не получалось.

Потому что Северус действительно устал. Ему не хотелось, чтобы его вызывали в Визенгамот для дачи показаний. Ему не хотелось сидеть среди своих коллег, осознавая, что прошел всего один день с тех пор как они пытались убить его, с тех пор как в их глазах горела ненависть. Ему не хотелось даже вставать с этого кресла, не говоря уже о том, чтобы думать о будущем.

Странно, но он чувствовал себя примерно так же, как накануне вечером. Впрочем, в этом не было ничего удивительного, что он ощущал себя таким же усталым, как и тогда. Сон дался ему нелегко, поскольку его разум был взбудоражен кофеином, а тело болело от перенесенных испытаний, и он полагал, что проспал лишь часа три, прежде чем его разбудил кошмар. Это было похоже на то, как будто он вышел за грани изнеможения, впав в состояние, в котором его переполняли эмоции и он оцепенел от них, безучастно устремив взгляд через комнату, но при этом не видя дальней стены.

Эта мысль вызвала образ искривленных деревянных досок, смутно проступающих в пыльном свете, и Северус вздрогнул, рефлекторно застегнув сюртук поплотнее. Но даже после этого он заметил, что ему холодно, мурашки пробежали по его рукам, и зельевар снова содрогнулся, вдруг почувствовав себя слишком неуютно, чтобы оставаться в прохладной комнате.

Он поднялся на ноги, оттолкнувшись от кресла, и, прихрамывая, вернулся в спальню, решив, что можно было бы снова лечь, хотя знал, что сон не придет.

С нескрываемым вздохом облегчения он забрался обратно в постель и натянул одеяло, чтобы спастись от настойчивого озноба. Голова пульсировала — даже мягкая подушка не облегчала боль от каждого удара сердца, отдававшегося в черепе. Но он находился в тепле и был укрыт от всего мира, поэтому боль было легче игнорировать, а его мысли вернулись к вчерашним событиям.

Он старался не думать слишком много, позволяя воспоминаниям вспыхивать в его голове самим по себе. Они казались какими-то нереальными, не настоящими: иногда он задавался вопросом, не снится ли ему сон, настолько гладко они, казалось, протекали. Но он чувствовал, как его сюртук прилегает к коже, а палочка Драко перекатывается между кончиками пальцев, что служило весомым и осязаемым доказательством того, что все действительно происходило так, как он помнил. Война закончилась, и вся Британия знала, на чьей стороне он на самом деле сражался, знала, что он поклялся на могиле Лили защищать ее сына.

Эта мысль была столь же ошеломляющей, как и вчера, но на этот раз Северус не стал бороться с нахлынувшими эмоциями. Возможно, он просто переутомился — а возможно, не мог найти в себе сил сделать это в отсутствии великой цели. Он и сам не знал, но это казалось ему неважным, настолько он был обессилен.

Слезы катились по его лицу и падали на подушку. Это были слезы усталости, облегчения, отчаяния… и, может быть, немного радости, нерешительно свернувшейся в его груди, словно существо, которое слишком часто били. В какой-то момент Северус потерял представление о том, какие эмоции их вызвали, и просто позволил им стекать, закрыв глаза, чтобы унять головную боль.

Как он и ожидал, сон не пришел. Тем не менее было что-то приятное, что-то ценное в том, чтобы лежать под одеялом, пока слезы время от времени скатывались по его щекам. Впервые с тех пор, как его разбудил кошмар, он почувствовал тепло, почти расслабленность, будто его страхи и тревоги стали менее значимыми под тяжестью плюшевого пледа на его плечах.

В конце концов, слезы иссякли, на коже остались следы соли, но Северус не двинулся с места, предаваясь размышлениям. Казалось, его разум становился все менее рациональным; мысли и догадки проплывали в его сознании в полусформированном виде, и он обнаружил, что у него нет сил сосредоточиться на какой-либо из них, вместо этого позволяя им приходить и уходить, пока его измученный разум перескакивал с одной темы на другую.

Время от времени он открывал глаза, чтобы проверить насколько продвинулось солнце, поднимающееся в зачарованном окне, и, когда в комнате стало ясно от утреннего света, он испустил долгий, усталый вздох.

Он не хотел вставать. Не сейчас… вообще никогда. Он был истощен, измучен болью и совершенно лишен желания решать какие-либо насущные проблемы. Но... Он и раньше чувствовал подобное, чувствовал удушающую апатию, которая лишала его способности даже моргать, не говоря уже о том, чтобы подняться с кровати. Он чувствовал это почти каждое утро в течение последнего года.

И каждое утро он преодолевал это. Пусть с трудом, но он поднимался на ноги ради Волшебного мира, решительно говоря себе, что его собственные страдания незначительны, лишь бы он смог выполнить план Дамблдора. Главная часть плана уже, может, и позади, но остались нерешенные проблемы, с которыми ему нужно было разобраться. А для этого ему нужно было встать.

Поэтому он глубоко вздохнул, сел на край кровати, встал и слегка пошатнулся, когда его правое колено чуть не подогнулось под ним.

Северус прижал руку к животу, поморщившись от волны тошноты и боли, и прислонился к стене рядом с дверью, чувствуя головокружение. Наверно, ему стоит присесть... Но, нет, если он это сделает, то может не встать на ноги еще несколько часов. Было уже поздно, и он не мог оправдать себя необходимостью отдыха после того, как так долго лежал. Он сможет идти, если только не перестанет двигаться.

У него было много дел.

Решительно сказав себе это, он накинул мантию, подошел к подоконнику и вернул свою сломанную палочку и перо Фоукса в заколдованный карман. Из окна по-прежнему было видно озеро, ярко отражающее утренний солнечный свет, и он некоторое время смотрел на него, но затем отвернулся, стиснув зубы, когда икру пронзила резкая боль. Мышца грозила снова схватиться судорогой; вчерашняя активность напрягла ее намного сильнее обычного. Он осторожно расслабил ее, слегка размяв ногу, но, хотя мышца и горела огнем, улучшения не произошло: она все еще была напряжена, когда он снова перенес на нее свой вес. Он сомневался, что сможет выдержать это долго — он и так едва держался на ногах, его чувство баланса было нарушено из-за все того же головокружения, которое мешало думать.

Это, как отстраненно заметил Северус, становилось все более тревожным. Обычно он был очень вынослив, но сейчас казалось, что он вот-вот потеряет сознание. Ему нужно было что-то сделать, нужно зелье или заклинание, чтобы восстановить силы, иначе он никому ни в чем не будет полезен.

Поэтому он, прихрамывая, отступил от окна и направился к двери, сильно морщась, так как голова у него пошла кругом. До больничного крыла было всего несколько минут пути — наверняка у Поппи найдется что-нибудь, что сможет ему помочь, хотя бы частично. Всего несколько минут, и ему станет легче: нужно сосредоточиться на этом, нужно удержаться на ногах.

Он должен продержаться еще немного. Ровно до тех пор, пока война не будет действительно закончена. А потом... Ну, он не был уверен. Было довольно трудно думать даже о следующей секунде, не говоря уже о неведомых минутах недель или месяцев в будущем.

И все же он знал, что должен держаться. Хотя бы этим утром, по крайней мере.

Глубоко вздохнув, Северус распахнул дверь.