Виноград (гет)

Он носится по комнате, украшая её к Рождеству. Усадил меня на диван с чашкой кофе в руке, и постоянно подходит за советами. И, пожалуй, только он, Драко Малфой, может смотреться вполне гармонично, но не теряя достоинства, вот так — с намотанной вокруг шеи мишурой и позолоченной звездой в руках. И вполне мирно, но очень даже светски, спрашивать:

— Думаешь, золотая подойдёт?

Я смеюсь про себя, на деле позволяя губам лишь немного растянуться в улыбке.

— Думаю, подойдёт.

И он кивает, водружая её на верхушку ёлки. Моей новой, красивейшей ёлки в моей новой квартире.

Часы отбивают три часа дня, а мне кажется, что мы с ним сидим так уже всю вечность, что всю вечность носились по магазинам и смеялись, как дети. На деле же — только полдня. И мне хочется, чтобы сегодня тянулось вечно.

Малфой недовольно смотрит на часы и говорит:

— Через час тебе нужно быть на вокзале.

Я киваю. Мне действительно не хочется никуда уходить. Малфой подарил мне это так давно не испытываемое чувство довольства собственной жизнью. И я благодарна ему настолько, что, кажется, сейчас брошусь на шею и буду долго-долго обнимать. Но взрослые люди так не делают, я ещё помню об этом, а потому просто встаю с дивана, подхожу к нему и, взяв за руку, тихо говорю:

— Спасибо.

— За что? — удивляется он.

— Это был чудесный день.

Он улыбается уголками губ, внимательно смотрит мне в глаза, потом мямлит что-то о том, что ему пора, вытягивает руку из моих пальцев и надевает пальто. И уже стоя в дверях, оставляя меня одну в этом новом доме, который стал домом только благодаря ему, говорит:

— Надень сегодня зелёное.

И когда дверь за ним закрывается, я зарываюсь руками в волосы и вспоминаю, что сегодня — бал в Малфой-Мэноре. И могу, наконец, выдохнуть, потому что — и это невероятно важно — мы ещё увидимся. Увидимся сегодня вечером. И может быть, и после будем видеться тоже.

* * *

Я аппарирую к дому и первое, что вижу — это недовольную Асторию. На самом деле, мне абсолютно всё равно, что она может мне сказать. Я знаю, что, что бы это ни было, это будет что-то неприятное. А ещё знаю, что оно в любом случае не сможет испортить мне настроение и помешать думать о том, о чём я думал. А именно — о Грейнджер. О её глазах и губах. Губах, которые мне захотелось поцеловать там, в её квартире, когда мы стояли посреди комнаты, и она благодарила меня.

Я прокручиваю перед глазами произошедшее в десятый раз, стараясь понять своё отношение к происходящему. Я думаю только об этом и не смотрю — не хочу смотреть — на Асторию.

— Где ты был? — спрашивает она, складывая руки на груди, и мне кажется, для полноты образа ей не хватает сковороды в руках и поношенного халата — тогда она будет в точности Молли Уизли. Я хмыкаю, представляя себе эту картину, и смешок выводит Асти из себя ещё сильнее, будто ей на голову вылили ушат ледяной воды, испортивший ей причёску, и холодные капли ползут вниз по спине, заставляя ёжиться.

— Гулял, — отвечаю я просто, борясь с желанием добавить что-то глупое вроде «А что, нельзя?»

Конечно же, мне нельзя. Конечно же, это глупо. Конечно же, Астория против.

— Скорпиус приедет через час, — констатирует она.

— Я знаю.

— Скорпиус приедет через час, а ты насквозь пропах чужими духами и улыбаешься, как идиот. Ты вообще думаешь о том, что делаешь?

Так вот в чём дело, понимаю я. И мне до ужаса интересно, что именно больше бесит Асторию — то, что я пахну чужими духами, или то, что я улыбаюсь, как не улыбался уже очень давно. Я смотрю на себя в висящее сбоку зеркало и соглашаюсь — да, как идиот. Я выгляжу как полный идиот. А может быть, Асторию бесит то, что я улыбаюсь, потому что был с другой женщиной?

— Не волнуйся, у меня есть целый час, чтобы привести себя в порядок, — я ухмыляюсь ещё шире и, проходя мимо неё, поднимаюсь по лестнице. И мне действительно всё равно, что она там думает и что может мне сказать.

Намного важнее — разобраться в том, что я чувствую к Грейнджер. И в том, что мне теперь с этими новообразовавшимися чувствами делать.

* * *

На Кингс Кросс привычная суета и сутолока. Суматошная толпа, сюрреалистично раскрашенная в красно-бело-разноцветно-рождественское, то и дело пытается увести меня от входа на платформу 9 и 3/4, и я нехотя вспоминаю то, как вёл меня по магазину Малфой — уверенно и надёжно, крепко держа за руку. Когда я всё-таки подхожу к барьеру, от звучащего из динамиков фоном рождественского гимна уже начинает побаливать голова.

Проходя на платформу, я сразу начинаю озираться в поисках Рона. Я почему-то уверена, что он обязательно появится, не может же он забыть про детей. Пусть изменяет мне — я уже почти смирилась. Но на детей такие вещи, как разрыв родителей, не должны влиять никогда.

— Гермиона! — окликают меня, и я, вздрогнув всем телом, поворачиваюсь. Гарри стоит справа, обнимая Джинни за талию, и машет мне рукой. Я улыбаюсь, чувствуя невероятное облегчение, и иду к ним.

— Привет, — говорю, и Джинни привычно целует меня в щёку. — Как вы?

— О, отлично, — заверяет миссис Поттер. — А ты?

Дружеский обмен любезностями, на самом деле, то, чем мне сейчас совсем не хочется заниматься. Тем более — с Поттерами.

— Я… Хорошо, — говорю осторожно, пытаясь по лицам понять, знают ли они о том, что произошло в нашей семье. Но потом Гарри спрашивает, где я потеряла Рона, и я понимаю, что он ничего им не сказал.

— Рон… Он… Я не знаю, где он, — выдыхаю это сквозь зубы. Я не привыкла врать друзьям. Я знаю, что с Роном всё кончено. А значит, я просто обязана им рассказать. Рассказать вообще хотя бы кому-то, кто давно и отлично меня знает, кому-то, кто не является странно ведущим себя, непривычным Малфоем.

Джинни удивлённо смотрит на меня, на потом вдруг улыбается и говорит:

— Отличная шутка, Гермиона.

А потом я чувствую, как меня обнимают сзади, как целуют в висок, и тихий голос говорит:

— Не смей больше бегать от меня, милая.

Я смотрю на своих друзей, на Гарри и Джинни, с которыми мы дружим семьями, с которыми нас связывает куда больше, чем большинство семей, с которыми мы вместе воспитывали детей, с которыми делились всем и всегда — и горестями и радостями. Я смотрю на них и понимаю, что это будет слишком сложно — рассказать им правду. Намного сложнее, чем я думала изначально. Но врать им… Никогда.

А потому я вырываюсь из уверенных объятий Рональда, поворачиваюсь к нему и говорю:

— Нам нужно решить, у кого из нас будут жить дети на Рождественских каникулах.

И больше всего я счастлива в этот момент тому факту, что стою спиной к Гарри и Джин. Просто не хочу видеть их ошарашенные лица и читать в них немые вопросы, видеть в них укор.

— Что за хрень, — со злостью говорит Рон. — Конечно, они будут жить с нами. В нашем доме.

— С вами? То есть, с тобой и Лавандой? — спрашиваю я, сразу желая расставить все точки над i.

— С нами — то есть с тобой и мной. Заканчивай, Гермиона, всё это глупо.

Я молча гипнотизирую его взбешённым взглядом — неужели он действительно думает, что для меня это всё просто так?

— Кхм. Ребята, я могу узнать, что здесь вообще происходит? — спрашивает Гарри за моей спиной.

Губы Рона растягиваются в улыбке, и он буднично отвечает:

— Не обращайте внимания. Гермиона встала не с той ноги.

Я чувствую, как поднимается внутри меня злость, целая волна неконтролируемой злости, и мне хочется врезать своему всё ещё мужу, оставляя под глазом огромный синяк. Вместо этого я поворачиваюсь к Поттерам и, тоже улыбнувшись, тем же будничным тоном говорю:

— О, всё просто. Рональд Уизли изменял мне с Лавандой Браун (или как там её фамилия в замужестве?), прямо у нас дома, в нашей супружеской постели. И так уж вышло, что однажды я не вовремя вернулась домой с работы и застала их. После чего Рональд предложил мне жить так, как мы жили раньше, и закрыть глаза на произошедшее недоразумение. Вот только переехать в другую спальню, что в нашей им с Лавандой больше никто не смел помешать.

Я смотрю на своих друзей — Джинни неверяще приоткрыла рот и переводит взгляд с меня на Рона, Гарри пожал губы так, что они превратились в тонкую ниточку, и сжал кулаки.

— Не может быть, — говорит в итоге Джин.

— Ещё как может, — хмыкаю я, стараясь подавить истерический хохот, рвущийся из груди. — Вот такая рождественская идиллия.

Потом я не успеваю ничего заметить, всё происходит слишком быстро: Гарри подаётся вперёд, краем глаза я вижу его занесённый кулак, а через мгновение Рон уже лежит на вычищенном от снега асфальте платформы и прижимает к левому глазу руку. И смотрит из-под бровей то на Гарри, то на меня. Я удивлённо моргаю несколько раз, потом поворачиваюсь и поднимаю ладонь со словами:

— Спасибо. Знаешь, уже неделю руки чесались сделать то же самое.

И Гарри пожимает мне руку.

— Всегда пожалуйста, — говорит. — Обращайся, если что.

Мы улыбаемся друг другу, и я говорю:

— Обязательно.

И точно знаю, что этот дурацкий диалог навсегда останется в моём сердце. А Гарри смотрит на Рона и говорит:

— Ты всегда был мне другом, почти братом. И я не хочу потерять такого друга, как ты. Но, надеюсь, ты понимаешь, что вёл себя, как последняя свинья. Гермиона мне тоже друг, и я не мог за неё не заступиться.

Джинни вдруг нервно хихикает и помогает Рону встать с земли.

А потом мы молча стоим и смотрим друг на друга. И нам нечего абсолютно сказать. Вдалеке гудит Хогвартс-Экспресс, вырывая нас из собственных мыслей, и я нервно выдыхаю.

— Сегодня дети будут у меня, — вполне спокойно, чем невероятно горжусь, заявляю Рону. — Если захочешь их забрать завтра, сообщи совой.

Он, как ни странно, молча кивает.

— Что вы им скажете? — тихо спрашивает Джинни. Я только пожимаю плечами. Она не продолжает расспрашивать или давать советы, за что я ей невероятно благодарна. Я вообще благодарна им — обоим, и даже немного стыжусь за то, что боялась рассказать. За то, что сомневалась, что они поверят. И не верила в то, что встанут на мою сторону.

Магглы говорят, что друг познаётся в беде. И я чертовски согласна с магглами.