От осени до весны (гет)

Они больше не ужинают по пятницам в «Загнанной Хвостороге». Слишком много надо обсудить такого, о чем нельзя говорить на людях. Поэтому сейчас Марина готовит ужин у себя дома. Впервые в жизни она готовит ужин для мужчины. Для своего мужчины. Для Виктора. Виктор является раньше времени, прихватив с собой видеокамеру мистера Уизли.

— А камеру ты зачем притащил? — интересуется Марина.

— Я с ней разобрался, — гордо сообщает Виктор. — Помнишь, на свадьбе она все время отказывала?

Он поднимает пластиковую крышечку и говорит:

— Видишь, батареек нет. Она теперь работает на заклятиях. Эннервате!

Зажигается красный глазок.

— Вингардиум Левиоса!

Камера поднимается на уровень глаз.

— Марина Рекорда!

Камера летает за Мариной по комнате и записывает, как она заворачивает фарш в капустные листья.

— Знаешь, — замечает Марина через несколько минут, — Чарли был прав. Это действительно раздражает.

— Тогда давай завтра прихватим камеру в заповедник, — коварно предлагает Виктор, — и снимем, как он ухаживает за драконами.

Он откладывает маггловскую игрушку только, когда они садятся за стол. Он разливает по бокалам эльфийское вино, которое принес с собой, и взмахом палочки зажигает свечи. Марина ставит на стол голубцы — сэрмале [1].

— За едой о делах говорить не полагается, — говорит она, пока он подвигает ей стул, — но ты что-то еще обнаружил?

— Скорее, не обнаружил.

— То есть?

— Луизу Шпиру.

Он поливает голубцы сметаной, поддевает их вилкой и принимается резать.

— Мэдэлину Моару я нашел без всякого труда. Сейчас она официантка в софийской «Одноглазой сове». И ты права, она — настоящая дебилка. Но Луиза Шпиру — женщина без прошлого. И без настоящего. В Дурмштранге она не зарегистрирована.

— Ну, она тоже не отличалась умом, — замечает Марина. — Чтобы такая женщина училась в Дурмштранге, не говоря о том, чтобы его окончить…

— Магическое перо в Дурмштранге делает записи о рождении всех волшебников в нашей части Европы. Вне зависимости от чистоты крови и способностей. Оно даже сквибов регистрирует.

Он колеблется, потом спокойно добавляет:

— В Дурмштранге есть запись о Слободане. И о тебе.

Марина сохраняет спокойствие.

— Может, и хорошо, что ты у нас не училась, — говорит Виктор. — Мы бы попали на один курс. Я бы тебе не понравился. Первые четыре года я задирал нос и думал только о квиддиче, и остальные три — дулся на весь мир и прятался от людей.

— Я бы все равно не попала в Дурмштранг, — признается Марина. — Если бы меня отдали в школу, то в Петербурге. Была у семейства Облак такая традиция.

— Родители не хотели тебя отсылать?

Марина пожимает плечами.

— Мама не хотела, чтобы мы оба уезжали, она слишком сильно от нас зависела. Да и все равно, ко времени, когда Слободану исполнилось одиннадцать, денег у нас уже не было. Родители год как развелись. Отец раза два прибывал портключом из Перу, но ни разу не привез ни кната.

Виктор пробует голубец. Он говорит:

— Очень вкусно. Действительно вкусно.

Марина совсем забыла, что в руке у нее вилка.

— Чтобы покупать еду, мы продали мамины драгоценности.

Виктор гладит ее по руке. Она опускает глаза и вспоминает, что перед ней тарелка с едой. Голубцы и вправду удались.

— Ты все равно получила прекрасное образование, — заявляет Виктор через минуту. — Не уверен, что дурмштрангские профессора знали свой предмет лучше, чем люди, которые тебя учили.

— Люди со странностями, — бормочет Марина.

Виктор озабоченно хмурится.

— То есть ты прав, — торопливо уточняет она. — Не думаю, что в любой колдовской школе нашлись бы преподаватели лучше, чем у меня. Но только это была такая причудливая кампания. Сплошь оригиналы, которых не принимают в приличном обществе.

— Штефан Добрега имел мировое имя, — возражает Виктор. — Наш директор всегда…

— Штефан действительно был всемирно известен, — признает Марина, — и Министерство не упускало случая им похвастаться, в основном потому, что таких румын очень мало. Но на родине он славился не столько исследованиями по трансфигурации, сколько эксцентричными выходками. Высокие министерские чины считали, что он немного не в себе. И вечно опасались, что он «перейдет на другую сторону». Предполагалось, что речь идет об Упивающихся, но на самом деле они боялись, что его переманит венгерское министерство магии, или чешское министерство, или немецкое. Или что он решит установить в Румынии собственную власть. Смешно, но они его дико боялись, и даже меня из-за этого стали побаиваться.

Марина замолкает, кладет вилку, отпивает глоток вина, и протягивает ледяные пальцы к пламени свечи.

— У Дрины Аурелиу — той, что преподавала мне историю магии, была примерно такая же репутация. Эксцентричная старуха, неприлично хорошо разбирающаяся в маггловской истории. Когда мне было восемнадцать, Дрина как-то взяла меня на министерский прием. Я тогда собиралась работать в заповеднике. Она это не одобряла, считала, что мне следует заняться чем-то более интеллектуальным, и хотела представить кое-каким департаментским начальникам.

Виктор кивает.

— Ничего не получилось. Стоило нам войти, все замолчали и уставились на нас. А когда разговор все-таки наладился, кто-то упомянул Цепной мост в Будапеште. И Дрина сказала: «А, его еще нацисты взорвали». Тогда Влад Урсу — министр образования! — оборачивается и спрашивает: «Что за «нацисты»?»

Марина делает паузу, чтобы до Виктора в полной мере дошло.

— Он не знал, кто такие нацисты.

— Неприятно, — говорит Виктор.

— Мне хотелось сквозь пол провалиться. Не знаю, что меня обозлило больше: то, что Влад Урсу понятия не имеет про наци, или то, что Дрина выдала, какие странные уроки маггловский истории она мне дает при подготовке к Т.Р.И.Т.О.Н. Я была еще очень молодая…

— Зато ты получила настоящие знания. В Дурмштранге историю магии зубрили только для того, чтобы сдать экзамен, и всерьез ею никто не интересовался. Я слышал о нацистах только потому, что много путешествовал, а мой двоюродный дед во время Гриндевальдовой войны работал под прикрытием как маггл.

— Я про это написала в экзаменационной работе, — признается Марина. — Хотелось насолить Урсу — и Министерству магии. Я подробнейшим образом описала, кто такие нацисты, в разборе Гриндевальдовой войны. Получила «Выше ожидаемого». Теперь ты понимаешь, какие у меня были преподаватели.

— А Чораны? — спокойно уточнил Виктор.

— Нина — полукровка. Немка-полукровка. Соседи с самого начала на нее косо смотрели, а детей им пришлось отправить в Шармбатон, потому что в Дурмштранг их бы не взяли. Это… это очень похоже на мое детство, только у Чоранов немного побольше денег, и пятеро детей-погодков, поэтому им не было так одиноко. Но Нина так и осталась отверженной, а Томашу приходится еще хуже. Все понимают, что Нина не виновата, что родилась полукровкой. Но на ком женится, каждый выбирает сам, и Томаш сам стал предателем крови.

Виктор смеется.

— Думаешь, тебя поймут, если ты выберешь полукровку?

— Родители поймут, — тихо говорит Виктор. — И друзья. Настоящие друзья, не однокурсники из Дурмштранга. На самом деле друзей из Дурмштранга у меня больше нет. Чарли мне теперь самый близкий… Но в газетах будет истерика. Ничего, переживут.

— В Румынии никто ничего не забывает, — шепчет Марина. — Томаш вовсе не собирался лечить драконов. Он — профессиональный целитель. Но в Румынии врач, женатый на полукровке, не может обзавестись практикой — кто знает, какие идеи насчет чистоты крови бродят у него в голове? Томаш и Нина подумывали о том, чтобы переехать в Германию, но там врачу очень трудно найти работу, а у Томаша не было ни особых талантов, ни связей. Потом директор пригласил его поработать в заповеднике, и так получилось, что он стал лечить животных со специализацией по драконам.

Пауза.

— А теперь Петру собирается стать драконоведом. Томашу это разобьет сердце. Он драконов терпеть не может.

— А директор — он тоже со странностями? — спрашивает Виктор. — Я пару раз слышал, как люди прохаживались на его счет, но, судя по специализированным журналам, у него отличная репутация.

— Среди драконоведов — несомненно, — соглашается Марина. — Он получил свой пост тридцать лет назад и превратил заповедник в лучший учебный заповедник в мире. Его программа разведения длиннорогов — настоящее чудо, хотя местным она не нравится. Он скрещивает разные линии, — поясняет она. — Из-за этого драконоведы, придерживающиеся традиционных взглядов, такие, как мои кузены Васики, с ним порвали и создали собственный заказник. Но профессиональная репутация у него безупречная. Что людям не нравится, это его отношение к волшебным существам — великанам, вейлам и так далее. Поговаривают, что он с ними слишком носится. Во время войны ходили слухи, что он приютил в заповеднике пару полувеликанов.

Она колеблется.

— На самом деле так оно и было. Это друзья Чарли…

— Да, я с ними знаком, — говорит Виктор.

— Как ни смешно, в Трансильвании в этот слух почти никто не поверил, но популярности директору это не прибавило. Говорили, что даже если он этого не делал, это как раз то, что он мог бы учудить. И потом… Ты, наверно, и сам заметил.

Виктор вопросительно смотрит на нее.

— Вильгемина Граббли-Планк. Она у него часто бывает.

— Да, я заметил.

— И все соседи тоже, — подтверждает Марина. — Они знаю, что она преподает в Хогвартсе, который в здешних местах пользуется сомнительной славой. Про нее говорят, что так себя вести, да еще в ее годы — просто неприлично. Ты понимаешь, о чем речь. Вся Трансильвания про них сплетничает.

— У них грязное воображение, — соглашается Виктор.

— Да нет. Это все правда, — говорит Марина. — Они не могут пожениться. Мы думали, что они поженятся, когда Хагрид вернулся в Хогвартс, а Вильгемина приехала в заповедник. Чарли и Фергал немилосердно дразнили директора, так что в конце концов он рассказал им и мне правду. Понимаешь, его первая жена... То есть его законная жена, другой у него не было. Он тогда жил в Голландии и был совсем молодым человеком… Так вот, она…

Виктор выжидающе смотрит на нее, и она видит, что тот думает: «Маггла».

— Русалка, — спокойно продолжает Марина. Виктор поперхнулся от изумления.

— Ничего не получилось, — говорит Марина, и думает, что директор в молодости был редким идеалистом, иначе ему бы в голову не пришло, что может получиться. — Она вернулась к своему народу.

— Вот как, — удивленно бормочет Виктор.

— Сорок лет назад. Он понятия не имеет, что с ней стало. Давно потерял ее следы. Но по закону они женаты, а речной народ живет столько же, сколько волшебники. Скорее всего, она еще жива. Так что руки у него связаны, и директор с Вильгеминой, вероятно всего, никогда не поженятся.

Марина переводит дыхание и дает Виктору возможность осознать то, что она рассказала. Директору еще нет семидесяти, Вильгемина чуть старше, и они проживут не один десяток лет. Пятьдесят лет — слишком долгий срок, чтобы не жениться на женщине, которую любишь, таиться по углам и постоянно выбирать между любимой и карьерой.

— Конечно, это строго между нами. Даже не все друзья знают, а в газеты такое не должно попасть ни в коем случае, не говоря уже о том, что будет, если узнают в Министерстве. В Румынии не одобряют браки между колдунами и волшебными существами. Будь он женат на вейле, еще туда-сюда. На это посмотрели бы сквозь пальцы. Мужчины, во всяком случае. Здешние колдуны от вейл без ума. Но русалка — совсем другое дело. Директор сумел продержаться так долго в основном потому, что заповедник финансируется зарубежными фондами, и Министерству не так просто его уволить. Но узнай они, что он женат на русалке, его мигом выставят из страны. Хорошо, если обойдется без погрома.

— Настолько плохо? — спрашивает Виктор, наполовину серьезно, наполовину забавляясь.

Марина вздыхает.

— В Румынии накопилось слишком много гнева. У волшебников хватает сомнительных связей. С теми же вампирами, но не только. Слишком многие в последних трех войнах выбрали не ту сторону, и даже те, кто выбрал ту, не получили особенной выгоды. Слишком много погибших, слишком много разрушенных домов, сожженных архивов, уничтоженных каминных сетей. Магический квартал в развалинах, а Министерство обанкротилось. Поэтому люди готовы наброситься на кого угодно: на предателей крови, полукровок, иностранцев, волшебных существ из числа «наделенных разумом». Рано или поздно гнев прорвется, и прорвется большой кровью.

— Я хотел бы тебя отсюда забрать, — говорит Виктор.

— Ты это серьезно? — резко бросает Марина. — Прости. Это потому… Ты тогда тоже станешь предателем крови. Моему отцу это стоило карьеры, а брак оказался неудачным. Он оставил семью, занялся опасной работой на другом конце света и погиб. Женитьба на Нине едва не погубила Томаша. Ему повезло, что его позвали лечить драконов. Он — отличный специалист, но до сих пор жалеет, что не может заниматься тем, чему учился. Ему повезло с женой и детьми, но все равно: почти полная изоляция, постоянная неуверенность в будущем, проблемы с образованием детей…

Она останавливается.

— Спасибо, — говорит она. — Большое спасибо. Я…

Не могу найти слов. Готова разрыдаться. По уши влюблена и изумлена, что в моей жизни могло случиться такое.

— Но, — продолжает она несчастным голосом, — я не уверена, что стою такой жертвы.

— Стоишь, — отвечает Виктор.

Марина трет глаза и закусывает губу.

— Я и сам нечистокровный, — говорит Виктор. — Тут мы с тобой равны.

Марина замирает. Она думала, что знает Виктора, и такого она не ожидала.

— У моего прадедушки был роман с магглой, — объясняет Виктор. — Как раз тогда, когда он женился на прабабушке. Это… ну, в семье об этом не слишком принято распространяться. У них был ребенок, и прадедушка убедил жену усыновить его и воспитать с собственными детьми. Ей это далось нелегко, но она понимала, какая его ждет жизнь, если она откажется. После Первой мировой стало полегче, но сто лет назад… Полукровка, которого маггла родила неизвестно от кого — сама понимаешь!

Марина кивает. Да, она понимает.

— Поэтому она взяла ребенка. Это был мой дедушка, так что на одну восьмую я…

— Моя кровь чище, чем твоя, — изумленно произносит Марина.

— Да. А наши дети…

Марина задерживает дыхание.

— Счет в уме мне никогда не давался, — говорит Виктор.

— Три тридцать вторых, — изумленно отвечает Марина. — Три тридцать вторых.

Примечание:

1 — Это блюдо (мясной фарш в капустных листьях) популярно во всех бывших турецких владениях и приграничных странах, включая Украину и Литву. Название происходит от турецкого "sarma" — завертка. Варианты приготовления могут различаться. Настоящие "сэрмале руманешти" вообще готовят три дня, тушат сначала в вине, потом в томатном соусе, но Марина явно делает более простой вариант, похожий на самые обычные голубцы.