Тёмные стороны магии (джен)

В Хогвартсе на мое отсутствие практически не обратили внимания. Пока я отлеживался в Мунго, позволяя Ричарду Марен-Моро проводить исследования над засевшим во мне крестражем, Кубок огня избрал чемпионов школ, и ажиотаж вокруг этого события не утих до сих пор. Пожалуй, помимо Невилла и де Фора, лишь Малфой не забыл обо мне.

Поскольку школа пребывала в неведении относительно произошедшего, все сочли, что я не выдержал придирок Снейпа и напал на того. Вероятно, здесь не обошлось без Гермионы, которая не смогла держать рот на замке. Однако дальше всех зашел Малфой, сочинивший байку о том, как Снейп застал меня за занятиями темной магией в женском туалете, за что и был подвергнут нападению. Разумеется, в эту историю не поверил никто, кроме домашних питомцев Малфоя — Крэбба и Гойла, — а потому Малфой в очередной раз прослыл лгунишкой и теперь пребывал в крайне скверном настроении, до глубины души оскорбленный и униженный. Кому-то это показалось бы смешным, но я видел здесь опасность — честь Малфоя задета, а в таком состоянии он способен на глупости. Кто знает, что взбредет ему в голову, чтобы доказать, что он не лжет и что я действительно являюсь темным магом? А ведь в действительности я не практикую ничего незаконного. Пока что.

Историю с мадам Помфри замяли. Саму женщину нашли запертой в ее дорожном сундуке: связанную, обезвоженную, израненную и едва живую. Как сказал Дамблдор, встречавший меня из Мунго, она совсем ничего не помнит, а истинный виновник, вероятно принимавший оборотное зелье, скрылся. Дамблдор поспрашивал меня о деталях нападения, сочувственно повздыхал о пережитом мной нападении и ушел, заверив, что злодею еще воздастся. Я так и не сказал ему, что лже-Помфри, как я ее про себя прозвал, взяла у меня кровь. Не знаю почему, но все мое естество воспротивилось этому, что-то внутри отчаянно кричало не делать этого. Я подсознательно ощущал, что это может мне навредить.

Я не винил Дамблдора за бездействие — старик печется о репутации школы и живет принципом «ну ничего же страшного не случилось». Он не вызывал авроров на первом курсе, когда в школу пробрался маньяк с Волдемортом на затылке, не вызывал их на последующих курсах, стараясь все держать под своим контролем. Ничего ведь страшного не случилось. Определенно, Дамблдора винить за случившиеся я не мог — я винил Снейпа. Именно из-за действий этого человека, по всей видимости, страдающего особой формой болезни под названием «настоящий ублюдок», лже-Помфри сбежала. Послушай он меня тогда, все было бы иначе. Но этот тип, как обычно, контролируемый эмоциями, а не здравым рассудком, побежал ябедничать директору. Более того, этот придурок полагал, что я незаслуженно избежал наказания, в первый же день моего возвращения из Мунго засадив меня на уроке. Разумеется, он знал, что я не готов к теоретическому опросу, потому что в больнице как-то не до зельеварения. Знали это и остальные преподаватели, которые меня по этой причине не вызывали и лишь выдали дополнительные задания по пропущенным темам. В очередной раз оскорбленный Снейпом, влекомый жаждой расплаты, я пообещал, что отомщу.

Пока я отсутствовал, чемпионом Хогвартса стал четырнадцатилетний Джон де Фор, что вызвало нескончаемый поток критики и злых взглядов в его сторону: негодовали как студенты Хогвартса, так и иностранные учащиеся. Сам де Фор на это флегматично замечал, что мнение масс легко подвержено влиянию: сегодня они тебя ненавидят и презирают за то, что ты выбился из их числа, однако уже завтра они будут возносить тебя, как только ты принесешь им первую победу. Джон упивался тем, что был на слуху, и его, казалось, совсем не заботило, что внимание это было отнюдь не одобрительным.

Если бы чемпионом был избран не Джон, который ловко раскрутил меня, пребывающего в тяжелых мыслях и скверном расположении духа, на обещание помогать с подготовкой к предстоящим заданиям, я, вероятно, совсем бы выпал из школьной жизни. Влияние крестража, до недавнего исследования неощущаемое, вдруг проявилось, стало почти осязаемым. Казалось, что внутри меня находится какой-то паразит, и невозможность это исправить очень досаждала. Наверное, виной тому было знание об этом самом крестраже и его влиянии. Ведь до обретения этого знания я и предполагать не мог, что изменения в моем поведении диктуются не только моим опытом и окружением. Но теперь, обретя знание, я стал внимательнее прислушиваться к себе, стал наблюдать за своим поведением и ходом мыслей. Вывод был один — крестраж изменял меня. И неизвестно откуда я имел странную уверенность в том, что он становится все активнее.

А я все становился отчужденней: маленькие радости жизни любого ученика вроде хороших оценок, заработанных баллов или беды вроде их потери или получения отработки находили во мне все меньший эмоциональный отклик. Оскорбления Снейпа так же вызывали все меньше эмоций. Нет, мне по-прежнему требовалось проделывать дыхательные упражнения перед уроком и контролировать себя, чтобы не сорваться в ответ на нелепые придирки и оскорбления, но сделать это было значительно проще. И это упрощение было вызвано отнюдь не опытом или занятиями окклюменцией. Нет, я осознавал, что стал безразличнее к происходящему. Единственное, что во мне нарастало с поразительной скоростью, — это раздражение. Я был слаб и не мог себя защитить, и это ощущалось каким-то… неправильным. Так не должно было быть. Моя неопытность и слабость вызывали внутреннее чувство дискомфорта, словно меня лишили чего-то важного. Это будто всю жизнь ходить с десятками мощных защитных артефактов, а потом в один день лишиться их и остаться без защиты — чувство незащищенности и неправильности происходящего тут же займет разум. Я где-то об этом читал и полагал, что со мной происходило нечто подобное, но в обратную сторону: я никогда не был могущественным магом и никогда не отчаивался по этому поводу, считая, что всему свое время, но все изменилось: со своим нынешним набором знаний и умений я чувствовал себя незащищенным, и это чувство было неправильным и усиливалось с каждым днем.

И если эти изменения я еще мог принимать как положительные, то были и другие, которые пугали. У меня начинали проявляться определенные эмоциональные реакции на отдельных людей. Дамблдор зарождал в сердце тревогу — бессознательную и бесформенную, не обретшую еще четких очертаний; при виде Каркарова зарождалось раздражение, которое перерастало в сильную неприязнь, отчего я опасался усиления этого чувства; Снейп вызывал подозрительность, перерастающую в недоверие. Поскольку я предполагал, что крестраж в моей голове принадлежит Волдеморту — это был самый логичный вариант, — мне эти реакции не нравились. Волдеморт был неуравновешенным психом и вряд ли мог воспринимать людей адекватно. Мне очень не хотелось перенимать его качества — следовало избавиться от крестража, пока он лишь пробуждается, ибо если он глубоко пустит корни в моем сознании, я больше не буду собой.

Разумеется, в первый же день после выписки из Мунго я направил письмо Сириусу с туманными намеками и просьбой о срочной встрече. Несмотря на совет мистера Марен-Моро, связываться с Фарлоу я не желал, полагая Блэков достаточно темными для того, чтобы разобраться с крестражем.

В ожидании ответа от Сириуса, я засиживался за книгами до глубокой ночи, стараясь погружением в магические науки заглушить давящее чувство внутреннего преображения, не оставлявшее меня в покое. Оно давило, раздражало мои мысли и выводило из равновесия. Даже отодвинутое на край сознания, оно пробивалось сквозь мою ментальную защиту, порождало во мне страх потерять свою личность и свою душу, уступив свое тело крестражу. Эти мысли ледяным холодом отдавались внутри, постоянно околачивались на границе разума и ни на минуту не давали расслабиться. Мысль о крестраже удивительнейшим образом, как и сам крестраж, не поддавалась никаким логическим убеждениям и увещеваниям. Внешне мне не составляло труда не выдавать своей обеспокоенности, но внутренне я содрогался и трепетал от мучительного груза своего тайного знания.

Жуткое знание, хотя и вогнало меня в смятение в первый день, не заставило сжаться под натиском его зловещих последствий и поникнуть, принимая неизбежность грозящих изменений. Я ни на секунду не пребывал в таком состоянии и искренне презирал его — принятие стало бы непростительной ошибкой. Напротив, я намеревался избавиться от крестража и его тлетворного влияния, разлагающего мою душу и вносящего в нее чуждые мне изменения. Мне не прельщало становиться лишенной всяких благородных качеств личностью, коих определенно не мог иметь предполагаемый хозяин крестража.

В субботу, на третье утро после возвращения в Хогвартс, пришел ответ от Сириуса. Витиеватыми формулировками он назначил встречу сегодня ночью в Визжащей хижине. От этого послания у меня потеплело в груди: уж кто-кто, а Блэки были настоящими спецами в темной магии, поэтому Сириус наверняка сможет помочь мне избавиться от этой мерзости в голове. И не придется обращаться за помощью к Фарлоу. Полагаю, через Грейс я бы смог договориться о встрече с ее отцом или выведать адрес для письма, но далеко не факт, что мне согласились бы помочь.

На завтраке я витал в своих мыслях, вяло ковырял овсянку и очнулся лишь когда моя тарелка и недопитый сок внезапно исчезли.

— Завтрак уже закончен, — произнес с усмешкой Невилл, заметив мое недоумение. — Опять тренируешь ментальные щиты? Вид у тебя такой, словно ты выстраивал сложнейший щит Фолкнера, а домовики все испортили, забрав твою посуду.

Я слабо улыбнулся Невиллу. Я не рассказал ему о крестраже в своей голове — никому не рассказал. Это не та информация, которую разглашают без клятвы. Да и какой смысл был рассказывать это кому-либо, кроме тех, кто может помочь? Никакого. А на данный момент помочь мог лишь Сириус и мистер Фарлоу.

После завтрака я дважды одолел Невилла в магические шахматы, проиграл ему во взрывные карты и, пообещав позже взять реванш, отправился на встречу с де Фором. Время тянулось медленно, и я не хотел изводить себя праздным ожиданием, а потому рассудил, что тренировка с Джоном куда предпочтительней. Правда, придется выслушивать его разглагольствования о собственной исключительности и о Турнире, но это было терпимо. В конце концов, де Фор, несмотря на всю свою спесь и презрительность, был умен, амбициозен и, как ни странно, доброжелателен по отношению ко мне. Разумеется, я всегда был осмотрителен с ним, но поводов к недоверию пока не было: де Фору я был интересен как спарринг-партнер в магических дуэлях и как не менее заинтересованный в магических науках человек, любящий поговорить на эту тему. Вдобавок я не презирал его за происхождение и не отворачивался из-за манеры поведения — я был отличным приятелем, чего уж скромничать. Я также ценил его — он был талантливым магом и мне нравилась его манера ведения боя. Он был прекрасным партнером для дуэлей — этого не отнять. А негативные качества… Что ж, они были простительны. Куда больше презрения во мне вызывали леность и праздность.

— Поттер, — поприветствовал меня де Фор, отрывая взгляд от книги. Он сидел в роскошном мягком кресле, собственноручно трансфигурированном им из дохлой мыши. Забравшись на него с ногами и укрывшись темно-серым пледом, испещренным вышитыми ярко-красной нитью письменами на арабском, он молча наблюдал, как я создаю почти такое же кресло, по его мнению, менее вычурное и вообще невзрачное, и опускаюсь в него.

— Невилл не придет? — спросил Джон.

— Напрочь отказывается учиться по субботам, — ответил я.

— С таким подходом успеха добиться будет сложно, — покачав головой, произнес Джон.

— Невилл где-то вычитал какую-то теорию о силе отдыха или что-то в таком духе. Полагает, что хороший отдых по выходным и здоровый сон в течение недели помогут ему быть эффективнее.

Джон саркастично фыркнул:

— Даже если он прав, чтение романов психопатки Ричмонд нивелирует весь эффект. За таким чтивом он быстро деградирует до уровня Малфоя или, еще хуже, Дина Томаса.

Я лишь усмехнулся на это. Невилл действительно увлекся романами Аманды Ричмонд — горе-писательницы вроде Локхорта. Невилл это оправдывал тем, что у Ричмонд была научная степень по травологии, а потому в каждой ее книге упоминаются весьма нестандартные применения известных растений, что он тщательно выискивал и конспектировал.

Наше занятие прошло обыденно: один насылал слабой силы «легилименс» на другого, затем натиск постепенно увеличивался и так до падения щита, а затем мы менялись сторонами. Прозанимавшись так больше часа, мы наконец свободно выдохнули и устало опустились каждый в свое кресло. Ментальные науки очень изматывали, после них не хотелось ничего, кроме покоя, поэтому еще с десяток минут после тренировки мы просто молча отсиживались, восстанавливая силы и приводя разворошенные мысли в порядок.

— Де Фор, а как ты стал чемпионом? — спросил я через несколько минут, когда мои бессистемные мысли плавно перешли к текущим хогвартским событиям. За три дня я так и не спросил его об этом, а де Фор не норовил рассказать.

— Попросил Маркуса Филленса бросить мое имя в Кубок. Дальше все зависело не от меня — Кубок сам признал меня лучшим, — просто ответил Джон.

— И все? Так просто?

— Не совсем просто, — усмехнулся Джон. — Сперва я попросил Джонса. Тихоня-ботаник с седьмого курса Хаффлпаффа, постоянно ходит ссутулившись и уперев взгляд в землю, по традиции не забывая обдавать всех мимо проходящих стойким запахом пота, — пояснил на мой вопросительный взгляд де Фор. Я, кажется, понял, о ком шла речь — асоциальный паренек, над которым любили насмехаться слизеринцы, гриффиндорцы… да, в общем, студенты всех факультетов. — Он в Турнире, само собой, участвовать не собирался. А мне нужен был совершеннолетний студент, который вбросит мое имя в Кубок. Вот я и предложил ему.

— И он согласился? — с сомнением спросил я.

— Конечно, — губы Джона изогнулись в самодовольной улыбке, а глаза недобро блеснули. — Я сказал ему, что он может бросить листок с моей фамилией прилюдно, и все подумают, что он сам хочет участвовать в Турнире, впечатлятся. Это был его единственный шанс покрасоваться перед девчонками, ничем не рискуя. И вот, он пошел к Кубку, когда там собралось достаточно людей, и потерпел неудачу — Кубок отказался принимать листок с чужим именем. Джонс бросал листок в Кубок, а тот выплевывал его обратно, — продолжал рассказывать де Фор, презрительно усмехаясь. — И этот идиот просто сбежал, сбежал на глазах у многочисленных зрителей, превратившись во всеобщее посмешище.

Мы помолчали, воспроизводя в голове картину случившегося. Де Фор, презирающий Джонса чуть больше, чем остальных, открыто наслаждался произошедшим. Я не испытывал и этого — предстоящая встреча с Сириусом и разговор о крестраже давили на меня, вытесняя собой все возможные переживания.

— Разумеется, все решили, что он настолько жалок, что Кубок не допустил его даже до участия в конкурсе. Были и другие версии, но я не интересовался — мне пришлось срочно думать о том, как подбросить имя в Кубок, и искать другого старшекурсника. Вскоре я нашел очень простое решение, а потом под руку подвернулся Филленс, — лицо де Фора смягчилось, губы больше не были искривлены в презрительной ухмылке, но неотъемлемая надменность осталась. — Пришлось заплатить ему пару галлеонов, но оно того стоило: моя задумка сработала, и Кубок принял мое имя, посчитав совершеннолетним. Для этого Филленсу понадобилось лишь шарахнуть его конфундусом.

— Занятно, — сказал я. Действительно, защита оказалась ненадежной по сравнению с тем, что накрутил Дамблдор изначально. Может, он обиделся и специально оставил изъян? Нет, не похож Дамблдор на обидчивого старичка.

— Какой была реакция окружающих?

— В основном негативной, как и сейчас, — снисходительно ответил де Фор. — Когда мое имя только вылетело из Кубка, все в недоумении замерли, словно случилось что-то экстраординарное, и, когда я уже подходил к комнате для чемпионов, начался галдеж и возгласы недовольства, — Джон скучающе зевнул и продолжил: — В комнате чемпионов Крам был отстраненным, а эта французская … девчонка, — брезгливо выговорил он, — назвала меня мальчишкой и не поверила, что Кубок посчитал меня наидостойнейшим кандидатом.

— Непростительное оскорбление, — прокомментировал я, но де Фор не уловил сарказм и согласно кивнул.

— Именно. Потом объявились директора, организаторы и почему-то Снейп. Директора и организаторы вели себя пристойно, выяснили, как я прошел отбор, и приняли это как что-то уже сделанное и неисправимое, зато немытое недоразумение попыталось меня унизить при всех.

— Снейп? — спросил я, и де Фор утвердительно кивнул. — Сочувствую. Снейп — это позор всего Хогвартса. Невоспитанный и истеричный — чего еще можно ожидать от такой личности? Впрочем, Хогвартс наверняка скоро избавится от подобных некомпетентных кадров.

Де Фор изучающе скользнул по мне взглядом, помолчал, давая возможность продолжить — я не воспользовался этим предложением. Скоро он все узнает из газет — нет необходимости раскрывать детали моей мести раньше времени. Понимая, что я не желаю продолжать, де Фор не стал досаждать расспросами и сказал:

— Я не стал терпеть оскорбления и извинился перед иностранными директорами за поведение Снейпа. Сказал, что мне стыдно, что хогвартские преподаватели демонстрируют столь низменное поведение. Этот плебей взбесился и попытался меня наказать и снять баллы, и тогда я сказал, что буду жаловаться в Министерство и Попечительский совет на его поведение. Тогда уже вступился Дамблдор, задавил конфликт и разогнал всех по углам.

Еще с десять минут мы поговорили с де Фором о Турнире и планах по подготовке к нему. Джон важно уведомил меня, что завтра утром планируется тренировка, на которой он ожидает меня увидеть, после чего мы распрощались и разошлись в разные стороны: де Фор — в гостиную Хаффлпаффа; я — на встречу с Сириусом.