Царевич поневоле (джен)

Прошло два месяца. На дворе стоял январь, что усложняло тренировки армии, ведь почти везде лежал глубокий снег. Григорию нравилось тренировать армию, но ещё нравилось то, что он не слышал перешёптывания бояр насчёт него.

Часто он приходил измотанный с бесконечных тренировок и иногда помощи с бумагами Фёдору, так как Борис слёг, все перешло на плечи его сына. Не сказать, что ему сильно нравилось, но ему ничего не оставалось, кроме этого.

В казарме, где размещались солдаты, было тесно и практически негде развернуться, да и иногда, заходя в помещение, Отрепьев чувствовал, что что-то давит на него, и он спешил уйти из довольно-таки мрачного здания. Что насчёт тренировок, то не всем понравилась идея, что какой-то монах их будет тренировать.

— Ещё бы отроков поставили нам в командующие. Борис Фёдорович из ума выжил, что кроме нормальных воевод, приставляет нам того, кто вообще ни разу не держал в руках оружия. При Иоанне Васильевиче такого не было, — ворчали некоторые, но другие считали совсем противоположное.

— С ними построже надо, вы должны доказать, что вы воевода, Дмитрий Иванович — сказал Пётр Басманов, когда они возвращались с одной из изнурительных тренировок.

— Я стараюсь, ох, это слишком тяжело — зевая, говорил «царевич», пытаясь не уснуть на ходу и мечтая прийти и завернуться в мягкое тёплое одеяло.

«А он что хотел? Вот так просто будет?» — думал Басманов, подъезжая к дворцу и спрыгивая с лошади, вслед за ним слез Отрепьев и прошёл во дворец. Сняв с себя сапоги и верх, он без чувств рухнул на кровать кое-как укрываясь одеялом.

Краем уха он слышал кашель Бориса, но он слишком устал, чтобы спрашивать. Сейчас, он хотел только выспаться, а остальное его не слишком волновало.

Прошла всего неделя, но он чувствовал испытующие взгляды бояр. Ему не нравились эти перешёптывания, взгляд, который буквально прожигал его, заставляя чувствовать себя виноватым за то, что именно он будет править.

Конечно, были бояре, которые были за него и не против его правления, но едкие словечки некоторых бояр, заставляли сердце Григория чувствовать беду.

Ему казалось, что Марии было больно смотреть, но она пыталась надеть на себя маску безразличия, что не очень-то и скрывало её чувства. Всё чаще Отрепьев чувствовал взгляд «матушки», он был не злым, а, скорее, сочувствовавшим. Будто ей очень хотелось крепко обнять сына, погладить по голове и сказать, что просто нужно немного потерпеть.

С рутины, которую он выполнял ежедневно и которая изматывала его, он вспомнил один сон. В этом сне он увидел свой дом, отца который, стоял и рассказывал один из случаев на охоте, посмеиваясь из-за чего-то. Мать стояла рядом, её улыбка была очень ласковой. Снова фраза отца, что Григорий должен прославить их род. А потом Отрепьев резко проснулся.

За стеной было тихо, сам он лежал, крепко вцепившись в подушку и тяжело дыша. Хотя, за стеной был слышен приглушенный кашель, но на это Отрепьев не обратил внимания.

«Нет, я так больше не могу. Мне надо как-то отпускать прошлое, всё равно ничего нельзя поменять. И… в меня верят, разве я могу подвести моих людей? Наверное, нет. Что ж, посмотрим, какое будущее у меня будет», — размышлял он, пока собирался на утреннюю тренировку.