Принц Полукровка: Изменённый рецепт | Детство (джен)

Примечание авторов: не бечено

Как и предсказывала миссис Эванс, утром десятого января в их доме, кроме самих Эвансов, никого не было. Никто даже сказать не мог, во сколько их гость улизнул. А спросить это у мистера и миссис Эванс не выдавалось возможности: Северус стал их избегать. Не полностью, конечно. Он всё так же приходил за Лили, здоровался, один раз даже снова поблагодарил за устроенный для него праздник, но в доме больше не задерживался, брал подругу за руку и выводил на улицу, где они часами гуляли.

Спустя неделю такого поведения мальчика, Эвансы забыли о его причинах, но Северус не мог забыть. Его грызло чувство стыда за то, что он навязался, за то, что спал при других людях.

Во-первых, это было небезопасно, без сознания находиться на людях. Даже при Эвансах. Что они могли ему сделать, пока он спал? Нет, этот аргумент, конечно, был откровенно глупым, но вдруг в следующий раз он уснёт на диване в гостиной или за столом на кухне в Паучьем тупике? Сейчас расслабится, а потом ему это аукнется. «Постоянная бдительность!» — напоминал себе Северус каждое утро, просыпаясь в собственной, слава Мерлину, постели.

Во-вторых, он мог опозориться. Больше, чем он опозорился на Самайн, когда припёрся к ним со своими просьбами его лечить. Северус вспоминал те дни с презрительным фырканьем. Да, это было отвратительно, чисто физически он мог справиться сам, не навязываясь Эвансам. Сколько они на него заживляющей мази потратили?! А сколько времени?! И сейчас он навязался на целую ночь, пусть и неосознанно. А вдруг он храпит, как Тобиас? Вдруг в ту ночь никто в их доме не смог спать из-за шума, который он издавал во сне? Впрочем, когда он проснулся посреди ночи, Лили, лежащая у него на плече, спокойно себе дрыхла и не жаловалась на его возможный храп. Но тем не менее! Вдруг он пускает слюни во сне? Мерзость!

В общем, Северус ужасно стыдился того, что уснул в гостях и старался не попадаться Эвансам на глаза, боясь, что они скажут что-то по этому поводу, например попросят его больше никогда так не делать, или возможно скажут, что он разговаривает во сне. А вдруг он и вправду разговаривает? А о чём?

Иногда, просыпаясь после очередных кошмаров, Северус начинал ругаться. Ругаться, пока не выплеснет все эмоции до последней. Долго, однообразно, подобно стандартному представителю его района. Пару раз ему снилось то, что отец убил маму, и мальчик долго плакал, не в силах сдержать слёзы. Ну, а потом долго себя за это ругал. А вдруг ему бы приснился кошмар у них дома и он бы разрыдался? Только представив себе что-то подобное, Северус скривился.

Хотя... Он не мог представить, как в этом светлом, тёплом, уютном доме, который, казалось, даже в тёмное время суток был залит солнечным светом, могли сниться кошмары.

Что ему снилось тогда, в ту ночь? Снилось ли что-то вообще? Он не помнил. Всё, что сохранилось в памяти — так это воспоминание о том, как он смотрит на экран телевизора, краем уха слушая бессмысленные диалоги актёров, а на самом деле полностью погружённый в свои мысли и ощущения. А особенно, в ощущение тепла под боком и того, что отчаянно хочется почесать щёку, которая чешется из-за соприкосновения с огненно-рыжими волосами, но почти также отчаянно не хочется двигаться. Хочется, очень хочется заморозить момент, в то же время оставив его таким же тёплым, живым и волшебным....

Он сам не понял как заснул. Просто как будто кто-то выключил свет. А когда проснулся, оказался в полной темноте непонятно где. Если бы не Лили, еле слышно сопящая на плече, он бы точно вскочил и бросился наутёк. Но пришлось мягко отодвинуть подругу, опустить её голову на подлокотник дивана, на который ещё полминуты назад опирался он сам, накинуть на неё плед и только потом медленно, стараясь не шуметь, выскользнуть из спящего дома.

Январь проходил довольно быстро. Отлично отдохнувшие за каникулы школьники быстро втянулись в учебный процесс, который полностью их поглотил. Даже его долбанутые одноклассники настолько погрузились в дела житейские, что почти отстали от Северуса. За весь месяц у них случилось всего три серьёзных стычки. Чего нельзя было сказать о ситуации дома...

Тобиас стал невыносим. Не было ни дня, чтобы он не пил и не прикапывался. К середине месяца Северус настолько устал от постоянных придирок и, что уж тут скрывать, побоев, что, приходя домой, сразу же мчался в комнату, где запирался, баррикадировал дверь тумбочкой, и только тогда успокаивался.

Всё свободное время он посвящал подготовке подарка для Лили. Первую неделю после своего дня рождения он даже не мог думать ни о чём другом.

У него совсем не было денег. И они не появятся к концу месяца. В прочем, вряд ли они у него вообще будут в ближайшие лет пять. Откуда?

А идей для подарка, который можно было бы смастерить своими руками, не было.

Когда до праздника оставалось всего две недели, он плюнул на всё и решил, что перепишет для Лили «Сказки Барда Бидля с иллюстрациями». Для этого он выпросил у учительницы пятнадцать листов плотной бумаги. Вообще, его версия сказок, из издательства, растянулась на все пятьдесят страниц, но написана она была таким крупным шрифтом, что Северусу казалось, что он с лёгкостью перенесет весь содержащийся на них текст страниц на десять. Главное было не наделать ошибок или помарок... Его предположение оправдалось. Когда он закончил с первой из пяти сказок, она поместилась на трёх листах, даже оставив место для иллюстраций.

Вообще, он всё равно не был доволен своим подарком. Лили была уже не такой маленькой, как и сам Северус, впрочем, чтобы прийти в восторг от сказок, но он правда не смог придумать ничего лучше. Когда со сказками было покончено, мальчик сложил все листы напополам, благо, он писал с одной стороны, и склеил их. Получилась такая небольшая книжка. Северус даже вдохновился и, пронумеровав страницы, сделал узоры на колонтитулах.

Далее получалось, что ему нужна была обложка. Делать её из бумаги показалось мальчику не слишком презентабельный, так что он сходил в супермаркет неподалёку и выпросил там картонные коробки из-под продуктов с браком. Так ему досталась коробка из под овсяных хлопьев (сами хлопья расчётливые работники магазина оставили для своего пользования), с которой он с трудом соскоблил весь рисунок, а после нарисовал свой на бумаге и приклеил поверх картона.

В итоге получилась довольно-таки презентабельная книжка.

Северус вспомнил, как были красиво упакованы ему подарки от Лили и в итоге последнюю половину недели ходил хмурый, потому что ничего подходящего не находилось. Совсем отчаявшись, он обратился за советом к матери, которая, фыркнув при упоминании, для кого он так корпит над подарком, но, впрочем, ничего не сказав, забрала у него книгу и, чуть помахав над ней волшебной палочкой, вернула уже завёрнутой в салатовую упаковочную бумагу. После долгих и изнурительных расспросов она даже выдала ему инкантации, которые Северус поспешил записать в один из своих новых блокнотов.

После всех этих мучительных, но таких приятных приготовлений, Северус шёл к дому Эвансов, чтобы, как обычно, вместе пойти в школу, с хоть чуть-чуть успокоенной совестью. Конечно же, если Лили напрямую скажет, что его подарок — чушь собачья, он ей поверит, поймёт и определённо не будет рассказывать, каких стараний он ему стоил, но вот обидится ли... Северус не мог быть уверен, что подобное замечание его не заденет.

Впрочем, опасениям мальчика, в кои-то веки, не суждено было оправдаться.

Лили повисла у него на шее сразу же, как только открылась дверь, не дав вымолвить ни слова. Северус осторожно приобнял её в ответ и медленно закрутился на месте. У Лили оторвались ноги от земли и она радостно захихикала.

— Делай так всегда, Сев! — воскликнула она, когда друг остановился.

— Не-а, — нарочито серьезно отозвался Северус. — Это мой первый подарок. С днём рождения, Лили.

— Спасибо, Сев! А их будет несколько?

— Не так много, как хотелось бы, — смущённо улыбнулся Северус. Кинув на неё очень сердитый взгляд, он добавил: — Получишь второй, если наконец слезешь с моей шеи.

Лили рассмеялась, какими-то фибрами души чувствуя, что друг нисколько на неё не злится, когда она так делает. Но, подстёгиваемая любопытством, девочка все равно сделала то, о чём он её просил.

Северус снял с плеч свой потрёпанный, в нескольких местах заштопанный, рюкзак и, вытащив оттуда свёрток в яркой упаковочной бумаге, протянул его Лили. Девочка вытаращилась на него. Она удивилась не столько тому, что он упаковал подарок — Северус упаковывал подарок на Рождество, — сколько тому, во что он упаковал. Такая яркая бумага совершенно выбивалась из всего его облика и... истории.

Северус, конечно, не говорил о финансовом состоянии своей семьи — было ясно, что он очень этого стыдится, — но всё в нём буквально кричало о проблемах. Явно женские блузки, совершенно не подходящие ужасно мужественному Северусу, безразмерная куртка, эти чудовищные огромные ботинки разных размеров, этот рюкзак! Лили иногда казалось, что он у него с рождения. Не чета её новенькому, который она выпросила у мамы в сентябре. А ещё у Северуса очень странно пахли волосы. Когда они обнимались, Лили замечала, что от них пахнет... мылом. Не шампунем, не какими-нибудь фруктами или цветами, не каким-то химическим запахом, а обычным мылом. Причём не таким, каким мыли руки у неё дома, а тем, которым мама отстирывала вручную особенно стойкие пятна. Вопрос об этом, который так и норовил сорваться у неё с языка, просто добавился к уже, казалось, сотне таких же.

Северус потихоньку раскрывался ей, открывал ей всё больше возможностей для расспросов, но закрытых дверей всё равно оставалось предостаточно. Они уже обсуждали его отношения с родителями, но сам дом описывать Северус не горел желанием, и Лили мучилась картинками, то и дело всплывавшими в её воображении. То ей казалось, что Северус спит в обнимку с тридцатью жирными крысами, то, что у его отца прямо на кухне стоит гильотина, в которую то и дело помещают Северуса, и только Бог удерживает в такие моменты лезвие от падения...

Лили передёрнуло от картины Северуса, идущего с гордо поднятой головой на эшафот, и она поспешила разорвать упаковочную бумагу, чтобы наконец узнать, что именно он ей подарил. С удивлением девочка вытащила оттуда маленькую, аккуратную книжку в тонкой, явно самодельной обложке. Стоило ей прочитать название, как подруга удивлённо открыла рот и медленно подняла глаза на Северуса. Её взору предстал Северус, весь сгорбившийся, завесившийся неровно отросшими чёрными прядями и напряжённо ковыряющий пальцами молнию куртки.

Бегло пролистав книжку она поразилась тому, какими непривычными выглядели буквы в ней. Открывая ее Лили ожидала увидеть внутри порывистый, летящий почерк, друга, что научилась прекрасно понимать благодаря их Севом совместным занятиям, во время которых он иногда позволял ей списать какой-нибудь особо сложный пример, однако здесь ее взору предстали печатные буквы... Было видно, что писать так для друга было совсем непривычно, однако теперь с тем, чтобы прочитать помещенные сюда сказки, справиться смог бы любой.

Иллюстрации привели девочку в еще большее восхищение. Северус определённо превзошёл самого себя. Раньше он рисовал просто талантливо. Это же было профессионально и ужасно детализированно. От внимания Лили не ускользнуло, сколь затёрто выглядела бумага — несколько раз перерисовывали, это точно.

Когда первый шок прошёл, она прошептала дрожащим от волнения голосом:

— Сев, это... это... спасибо... Ты самый-самый лучший! — она вновь бросилась Северусу на шею, который, правда, с небольшой заминкой в начале, прокрутил её намного быстрее и дольше. Лили решила пропустить мимо ушей его отнекивания по поводу последней её фразы.

— Лили, — пытаясь отдышаться, хрипло выдохнул Северус, ставя её на землю, — нам пора в школу. Сходи за рюкзаком и пойдём.

— Хорошо, Сев, я сейчас! — Лили помчалась в дом, прижимая к груди его подарок. Северус смотрел ей вслед с улыбкой. Ей понравилось. От одной этой мысли хотелось прыгать, смеяться, улыбаться так, чтобы болели щёки! А уж от её слов сердце Северуса и вовсе пустилось в скач и улетело в какие-то далёкие дали...

Лили вернулась через несколько минут и в припрыжку двинулась по направлению к школе. Северус не слишком охотно присоединился к ней и подивился, насколько у него поднялось настроение от такой беззаботной походки.

В школе они разошлись по классам и увиделись только после всех уроков — день выдался насыщенным на события — несколько тестов забрали у школьников всё свободное время, а Лили ещё и весь день была окружена вниманием со стороны учителей и одноклассников.

— Привет, Сев! — Лили с улыбкой подбежала к Северусу, попрощавшись наконец со школьными подругами.

— Привет, Лили. Как прошёл день?

— Замечательно! Я обожаю свои дни рождения! Это всегда так здорово, Сев!

Северус искренне радовался за подругу, хотя не мог в полной мере понять её чувств. Свои дни рождения он не любил. Даже то, насколько прекрасно прошёл этот день в этом году, не сильно смягчило впечатления, оставленные всеми годами до.

Как-то так получалось, что именно в девятый день нового года Тобиас обязательно напивался в хлам, и, чаще всего, дело заканчивалось побоями. Северус невольно вздрогнул, когда вспомнил свой позапрошлый день рождения...

Тогда Северус ещё не настолько осмелел, чтобы давать отцу отпор, сидел в своей комнате, опершись спиной на закрытую на замок дверь и, совершенно не сдерживая льющиеся ручьём из глаз слёзы, напряжённо вслушивался в очередной спор родителей. В один момент, мама закричала так сильно, что даже затравленный и насмерть перепуганный малыш, которым тогда был Северус, отправился ей на помощь. Спустившись на первый этаж, он увидел, что отец яростно орёт на маму, пока та сползает по стенке, судорожно закрывая голову руками. Из её носа хлестала кровь. Северус бросился к Эйлин, игнорируя нависшего над ней отца. Тогда мальчик получил свою первую в жизни оплеуху, от которой искры из глаз сыпались. Сколько же их было позже... Не сосчитать...

Когда они дошли до дома Эвансов, Северус спросил:

— Лил, будем вместе уроки делать? Или завтра? — мальчик намеренно не стал спрашивать Лили о планах на праздник, уверенный, что если он в этих планах и присутствует, то она сообщит ему об этом сама.

— Наверное только завтра вечером. Или вообще послезавтра утром, как получится. Сев, я хотела с тобой поговорить об этом. Ко мне сегодня приедут бабушка с дедушкой, мы давно не виделись и вот, случился повод. Так вот, сегодня не получится вместе отпраздновать, но мне бы очень этого хотелось. Ты завтра свободен?

Северус кивнул.

— Конечно, Лили. Полностью.

— Здорово, Сев. Тогда завтра мы сможем поехать в другой город! — восторженно воскликнула девочка.

— А зачем? — недоуменно приподняв бровь, поинтересовался Северус.

— Завтра узнаешь! — подмигнув, озорно улыбнулась Лили. — Тебе понравится! Одеться можешь также, как сейчас, тебе удобно будет.

Северус хмуро посмотрел на неё. Что она опять задумала? В начале осени Лили назвала его неугомонным затейником из-за того, что из него прямо-таки ключом били идеи о том, чем таким они могут заняться. Но сейчас он очень сомневался, что это почетное звание из них двоих по праву принадлежит именно ему.

Вынырнув из своих мыслей, Северус на прощание снова произнёс:

— С днём рождения, Лили.

— Спасибо тебе ещё раз за сказки, — улыбнулась ему в ответ Лили. — До завтра, Сев. Приходи как можно раньше!

Он кивнул и направился в сторону Паучьего тупика, размышляя над её последней фразой с ехидной улыбкой. Лили и предположить не могла, во сколько бы он пришёл, если бы воспринял её слова всерьёз. А так, их нужно было понимать как: «приходи, как я проснусь и приготовлюсь».

Субботнее утро в Паучьем тупике встретило Северуса знакомой ледяной сыростью, пробирающейся сквозь тонкие стены. Он проснулся задолго до рассвета, как обычно. Лежа в темноте, какое-то время напряжённо прислушивался к тишине за дверью. Видимо, остальные домочадцы ещё спали. Вот и хорошо.

Вчерашний разговор с Лили звенел в его ушах: «Завтра мы поедем в другой город!» Что она задумала? Другой город. Какой?

Северус провёл бы всё своё детство безвылазно в Коукворте, если бы не его неутолимая страсть к далёким прогулкам. Мальчик и мечтать не мог о совместном походе с родителями ( а он, впрочем, и не мечтал ), так что устраивал себе такие путешествия сам.

Миствейл, в котором было много полей, на которых время от времени Северус находил какие-то магические растения. Гравлинг, до которого Северус шёл целый день, и всё ради того, чтобы походить по аристократичному поселению. Там была архитектура , которую он видел только на иллюстрациях в книгах. Самая любимая и далёкая его экспедиция была в Биттервелл. Он шёл туда двое суток, почти без передышки. Но был щедро вознаграждён по прибытии...

В этом городе было огромное озеро. Дело было летом, и Северус даже покупался в нём, как и другие жители. Он ни сколько не стесняясь вошёл в воду прямо в одежде — раздеваться, чтобы потом люди шептались о всех его синяках и ссадинах не было ни малейшего желания. Плавать долго он не планировал, да и не умел. Несмотря на то, что он всю жизнь провёл в городе у реки, у него не было повода научиться. Коуквортский канал был очень загрязнён.

Охладившись, Северус в тот день устроился под деревом у берега и сладко дремал до ночи. Проснувшись в темноте, мальчик долго смотрел на отражение небесных светил в мрачной глади озера и представлял, что он сейчас не в двух днях хотьбы от дома, а уже в Шотландии, в Хогвартсе.

Эти его импровизированные походы в одиночку, стали некой традицией — каждое лето лет с семи он непременно ходил в какое-нибудь новое место, а иногда и на каникулах посреди учебного года удавалось уделить этому время. Но поездка? С Лили? Это звучало как нечто из другого мира.

Воодушевление боролось с привычной тревогой. Он представлял яркие витрины, толпы людей, которых он так старательно избегал, и неведомую цель их путешествия. Лили обещала, что ему понравится. Северус отчаянно хотел в это верить.

Оделся он быстро, почти бесшумно, в свои обычные вещи: мамина светло-голубая рубашка, школьные брюки. После его новогодней простуды мама отдала ему свой растянутый чёрный джемпер, пока что выглядящий не настолько заношенно, как всё остальное, чему Северус был рад. Он натянул на свои ноги в тёплых шерстяных носках, тех самых, что подарили на Рождество Эвансы, ботинки, хранящиеся у него под кроватью, быстро накинул на плечи куртку, лежащую на его подоконнике... Только недавно мальчик принял решение хранить одежду в собственной комнате, и ужасно гордился своей предусмотрительностью.

Взглянув на свое отражение в мутном зеркале, Северус поморщился. Волосы висели жирными прядями — мыло плохо справлялось с их природной сальностью. Выругавшись, мальчик направился в ванную и максимально тихо вымыл голову ещё раз, плюнув на риск простудиться, гуляя в середине зимы с мокрой головой.

Вернувшись в свою комнату и наскоро расчесав ещё влажные волосы, Северус, как тень, выскользнул из нее и, пригнувшись, проскочил мимо открытой двери кухни. Пока он собирался, отец успел проснуться.

Он мельком увидел спину Тобиаса, склонившегося над не пойми как доставшейся ему газетой. Запах немытого тела ударил в нос. Северус ускорил шаг, сердце колотилось где-то в горле. Под ним предательски скрипнула половица.

— Ты куда, сопляк? — донесся хриплый окрик из кухни.

Северус замер, не оборачиваясь.

— К моей подруге, — пробормотал он, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

Раздалось фырканье и бормотание, полное презрения: «...чертов бездельник... вечно пропадает у своих богатеев...» Северус не стал дожидаться продолжения. Он рванул дверь и выскочил на промозглую улицу, захлопнув ее за собой. Холодный воздух ударил в лицо, но он глотнул его с облегчением, как глоток свободы. Он был на улице. Он шел к Лили. Сегодня будет поездка, и ему честно всё равно куда. Главное — с ней.

Дом Эвансов, как всегда, казался Северусу, проходившему по ещё не успевшему проснуться району несколько часов, чтобы скоротать время, островом света и тепла посреди серого моря Коукворта.

Стоило ему подойти, как дверь распахнулась, и на пороге появилась Лили. Она прямо сияла. Или это просто Северусу так казалось? На ней было ярко-синее платье, поверх него — свободная белая шерстяная кофта, а огненно-рыжие волосы были заплетены в две аккуратные косички, украшенные маленькими синими бантиками. Она выглядела так празднично и… чисто, что Северус невольно почувствовал себя еще большим оборванцем.

— Сев! Ты пришел! И довольно рано! — Лили захлопала в ладоши. — Заходи скорее, завтракать будем! Мама нажарила оладьи!

Северус колебался на пороге.

— Я… я не голоден, — соврал он автоматически. Завтрак в чужом доме все еще казался ему чем-то навязчивым.

— Северус, доброе утро! — Из кухни вышла миссис Эванс, улыбаясь. Ее доброе лицо и запах свежих оладьев действовали на Северуса гипнотически. — Конечно, голоден. Заходи, не стой на холоде. У вас сегодня будет замечательное приключение.

Не в силах сопротивляться двойному напору — теплой улыбке миссис Эванс и сияющим, полным ожидания глазам Лили — Северус переступил порог. Запах дома Эвансов — выпечка, чистота и что-то неуловимо цветочное — обволакивал его, как плед. Он разулся, стянул куртку и последовал за Лили на кухню.

За столом уже сидела Петунья. Она ела оладьи с видом величественного снисхождения и едва кивнула Северусу в ответ на его нерешительное «Привет». Ее взгляд скользнул по его одежде и задержался на плохо расчесанных волосах. Северус почувствовал, как уши наливаются жаром. Он сел напротив Лили, стараясь занимать как можно меньше места.

Завтрак прошел относительно спокойно. Миссис Эванс постоянно предлагала Северусу оладьи, но он отказывался, вместо этого попросив чая — всё-таки надо было как-то согреться и предупредить простуду. Лили болтала без умолку о предстоящей поездке, тщательно избегая конкретных сведений, как будто это был сюрприз до последней минуты. Северус ловил каждое ее слово, пытаясь угадать, куда же они направятся.

— Так, дети, — сказал мистер Эванс, заглянув на кухню с газетой в руке. — Автобус до Ноттингема через полчаса. Вы готовы? Вот деньги на билеты и на… ну, на развлечения, — он подмигнул детям, передавая миссис Эванс несколько купюр. — Маргарет, лучше поторопитесь и будьте осторожны.

— Мы будем осторожны, папа! — воскликнула Лили, схватив свою небольшую сумочку. — Пойдем, Сев! Время приключений!

Выход из дома Эвансов в предвкушении неизвестности был одним из самых волнительных, в хорошем смысле, моментов в жизни Северуса. В последний раз он испытывал нечто похожее, только более яркое, в день, когда решился заговорить с Лили.

Они шли по улицам Коукворта, но сегодня все выглядело иначе — не как серая рутина, а как путь к чему-то важному, удивительному и... необыкновенному. Лили шагала бодро, Петунья чуть впереди, с высоко поднятой головой, а Северус старался идти рядом с подругой, чувствуя себя одновременно счастливым и ужасно уязвимым.

Автобусная остановка была полна народу. Северус никогда не ездил на автобусе. Толпа, запах бензина и выхлопных газов, громкий гул моторов — все это обрушилось на него, вызывая легкую панику. Он невольно прижался к Лили.

— Ничего страшного, Сев, — прошептала она, угадав его дискомфорт. — Просто заходим, платим кондуктору и садимся. Смотри на меня.

Она сделала это так легко и естественно... Петунья уже протиснулась вперед, за руку с миссис Эванс. Северус, стиснув зубы, последовал за Лили, чувствуя, как его толкают со всех сторон. Внутри автобуса было шумно, душно и тесно. Кондуктор, бормоча что-то неразборчивое, взял деньги у Лили и выдал билеты. Они нашли три свободных места в конце. Петунья села у окна, Лили посередине, Северус у прохода. Миссис Эванс осталась в середине, напоследок наказав детям хорошо себя вести и назначив Петунью главной.

Автобус тронулся с рывком, заставив Северуса вцепиться в поручень. Вид мелькающих за окном домов, людей, машин — все это было непривычно. Он чувствовал себя не в своей тарелке. Лили, напротив, с интересом разглядывала все вокруг, комментируя мелочи. Петунья презрительно молчала, уткнувшись в окно.

— Мы едем в Ноттингем, — наконец призналась Лили, видя его вопросительный взгляд. Северус тихо фыркнул — он же не глухой, слышал, что сказал мистер Эванс. — Там сейчас гастролирует Цирк «Феникс»! Мама читала в газете, что он один из лучших! Акробаты, жонглеры, дрессированные звери… и клоуны! — ее глаза горели.

Цирк. Северус представил яркие картинки из телевизора, которые иногда мелькали в доме Эвансов. Смех, неестественно ведущие себя животные, люди в нелепых костюмах. Что-то внутри него дрогнуло — смесь любопытства и смутного опасения. Цирк казался слишком громким, слишком ярким, слишком публичным. Но Лили так ждала этого! И он хотел увидеть то, что вызывает у нее такой восторг.

— Звучит… интересно, — осторожно произнес он.

— Интересно? — фыркнула Петунья, не отрываясь от окна. — Это будет просто потрясающе! Не то что твои скучные книжки про волшебников, Снейп. Хотя… — она обернулась, и в ее глазах мелькнул знакомый Северусу ехидный огонек. — Может, для вас двоих это будет полезным опытом. Присмотритесь к клоунам. Может, в будущем, когда закончите свою школу, будете коллегами.

Северус ощутил, как по спине пробежали ледяные мурашки. Его руки сжались в кулаки. Это была не просто насмешка над ним. Это был удар по их мечте, по Хогвартсу, по всему, что было для него свято и что Лили любила так же сильно. Он видел, как подруга нахмурилась, ее губы сжались.

— Петунья! — вырвалось у нее. — Это не смешно!

— А мне и не до смеха, — холодно парировала старшая сестра. — Просто практический совет. Клоуны — тоже артисты, развлекают публику. Раз уж вы собрались по курсам фокусников… — она презрительно растянула слово.

Северус хотел что-то сказать. Что-то резкое, колкое, что поставило бы Петунью на место. Но слова застряли в горле, смешавшись с горечью и обидой. Он посмотрел на Лили. Ее лицо пылало, но в глазах читалась не только злость, но и капелька неуверенности, которую Петунья всегда умела в ней пробудить. Северус молча положил свою руку поверх ее сжатого кулака на сиденье. Лили взглянула на него, удивленная, потом слабо улыбнулась и разжала пальцы, позволяя его руке лежать поверх своей. Это маленькое, неловкое прикосновение стало их молчаливым союзом против Петуньиной ядовитости. Они сидели так всю оставшуюся дорогу, пока автобус не въехал на шумные улицы Ноттингема.

Цирковой шатер, огромный и пестрый, возвышался на окраине города, как пришелец из другого мира. Уже издалека доносились ритмичные марши, смех и возгласы, смешивающиеся с запахом жареного сахара, попкорна и самых разнообразных духов прохожих. Впервые в жизни Северусу стало так душно на улице. Из-за чуткого нюха ему казалось, что люди специально надушились.

Толпа у входа была плотной и шумной. Северус инстинктивно напрягся, почувствовав себя песчинкой в этом людском море. Он невольно крепче сжал руку Лили , боясь, что следующая волна народу унесёт её прочь от него. Петунья, напротив, шла уверенно, пробиваясь вперед. Миссис Эванс неторопливо шагала за их спинами, приглядывая.

Купив билеты, они протиснулись внутрь. И тут Северуса накрыло волной.

Шум. Грохот оркестра на балконе, аплодисменты, крики продавцов сладостей и игрушек, смех детей, рев где-то за кулисами. Это был хаотичный гул, бивший по ушам.

Запахи. Сладкая вата, жареные орехи, краска на деревянных скамьях, пыль манежа, пот, духи и подстилки зверей. Пряный, густой, почти осязаемый коктейль, от которого у Северуса потемнело в глазах и к горлу подступила тошнота.

Цвета. Ярко-красный бархат лож, ослепительно желтые костюмы акробатов, сияющие блестки на трико, пестрые юбки наездниц, огни прожекторов, выхватывающие из полумрака арену. Все кричало, сверкало, требовало внимания.

Северус стоял как вкопанный, глаза его метались, пытаясь охватить все сразу. Он чувствовал себя оглушенным, ослепленным, потерянным. Это было чем-то совершенно противоположным тому, к чему он привык: тишине и полумраку Паучьего тупика, размеренности их прогулок с Лили, да даже школе. В сравнении с этой броскостью она казалась лишь искоркой на фоне пожара. Его сердце бешено колотилось — от переизбытка впечатлений и от легкой паники.

— Сев? Ты как? — Лили тронула его за руку, ее голос пробивался сквозь шум. Он увидел в ее глазах восторг, но и тень беспокойства за него. — Пойдем, найдем места! Нам нужно повыше, чтобы все видно было!

Он кивнул, не в силах говорить, и позволил ей вести себя по узкому проходу между рядами. Они уселись на деревянные скамьи довольно высоко, откуда открывался хороший обзор всей арены. Петунья и миссис Эванс устроились несколькими рядами ниже.

Представление началось парадом-алле. Под бравурную музыку на арену выехали все артисты цирка: наездники на лошадях, акробаты на ходулях, жонглеры, клоуны в нелепых нарядах, веселые собачки, прыгающие через обручи. Яркие костюмы, улыбки, блеск. Лили ахала и хлопала в ладоши, полностью захваченная зрелищем. Северус смотрел, завороженный, но его внутренний аналитик не дремал. Он видел пот на лбу у наездницы под гримом, заметил, как дрогнула рука у жонглера, едва не уронившего булаву, почувствовал напряжение в мышцах гимнаста, взлетающего под купол. За внешним блеском, показушной лёгкостью, он интуитивно угадывал тяжелейший труд, риск, изнурительные тренировки. Это восхищало его куда больше, чем просто яркие краски.

Номер с дрессированными медведями вызвал у него смешанные чувства. Звери выглядели огромными и немного жалкими в своих смешных костюмчиках, выполняющими неестественные для них трюки. Лили умилялась, а Северус думал о том, насколько это унизительно для такого могучего животного.

Но настоящий восторг охватил его во время выступления воздушных гимнастов. Двое молодых артистов, мужчина и женщина, под куполом шатра исполняли танец, полный невероятной грации, силы и абсолютного доверия друг другу. Они летали, кружились, бросали друг друга в пустоту, зная, что партнер поймает в последний момент. Их тела были совершенными инструментами, каждое движение было выверено до миллиметра. Музыка постепенно затихала, и в тишине, нарушаемой только свистом воздуха и напряженным дыханием артистов, было что-то… магическое. Северус забыл, как дышать. Он видел не просто трюки, а чистую красоту движения, воплощение риска и совершенного мастерства. Это было близко к тому, что он читал о волшебстве — полет, ловкость, преодоление земного притяжения силой воли и тела. Он ловил каждое движение, анализируя траектории, чувствуя напряжение каната, на котором раскачивалась девушка перед тем, как броситься вниз, в руки партнера. Когда они закончили под гром оваций, Северус хлопал громче всех, его глаза горели.

— Правда же здорово? — крикнула ему Лили на ухо, ее лицо сияло. Он мог только кивнуть, словно завороженный.

Затем на арену высыпали клоуны. Неуклюжий Август с огромными ботинками и рыжим париком и его ловкий, насмешливый напарник в клетчатом костюме. Они разыгрывали смешные сценки с ведром «воды» которое оказывалось пустым, с бесконечной вереницей клоунов, вылезающих из крошечной машинки, с неудачной попыткой поймать воображаемую муху. Толпа хохотала. Лили смеялась, звонко и искренне. Северус… старался получать удовольствие. Некоторые шутки были действительно смешными, но большую часть времени он чувствовал себя неловко. Гротескность персонажей, их нарочитая глупость, падения — все это казалось ему каким-то унизительным. Он ловил на себе взгляды других зрителей, особенно детей, и ему казалось, что они смеются не только над клоунами, но и над ним самим, над его нелепой одеждой, над его вечной настороженностью. Слова Петуньи про «работу клоунами» отдавались в его ушах едким эхом. Он украдкой взглянул на Лили. Она смеялась, но когда их взгляды встретились, в ее глазах мелькнуло понимание — она видела, что ему не совсем комфортно. Теперь она положила свою руку поверх его, сжатой в кулак на колене. Он медленно разжал пальцы.

Представление закончилось под оглушительные аплодисменты и марш. Зрители стали медленно расходиться, переполненные впечатлениями. Лили была в восторге.

— Ох, Сев, ты видел гимнастов? Это было потрясно! А медведи! А жонглер с горящими факелами! — Она тараторила, выходя из шатра на прохладный вечерний воздух. — А клоуны? Август такой смешной!

— Да, — коротко ответил Северус, все еще переваривая увиденное. Его больше всего впечатлили гимнасты. Их мастерство, граничащее с волшебством. Но клоуны… он предпочел бы забыть о них.

— Смешной? — вступила Петунья, отставая от матери, покупавшей им сладкую вату. Она поправляла перчатки с видом превосходства. — Примитивно. Дрессированные звери — жестоко. Гимнасты… да, неплохо. Но в целом… — она пожала плечами. — Развлечение для простонародья. — Она бросила многозначительный взгляд на Северуса, как бы включая его в эту категорию. — Хотя, для вас двоих, я думаю, это было поучительно. Особенно номер с клоунами. Прямая иллюстрация к вашей будущей карьере. Ведь что такое ваши волшебные фокусы, как не дешевый цирк для невежд? — Она произнесла это с ледяной вежливостью, но каждое слово вонзилось в Северуса, как нож. Они были чуть в стороне от миссис Эванс, которая разговаривала с продавцом.

Он замер. Кровь ударила в голову. Не просто насмешка. Это было отрицание всего, что он любил, во что верил. Магия — его единственный шанс, его спасение, его мир — сравнивалась с этим… балаганом? С паясничаньем для потехи толпы? Красные пятна поплыли перед глазами. Его руки снова сжались в кулаки, ногти впились в ладони.

— Петунья! — голос Лили дрожал от ярости. — Замолчи! Ты ничего не понимаешь! Ты просто злая и завистливая! Ты боишься, что у нас будет настоящая жизнь, а ты останешься тут, в своей скучной, серой обыденности!

— Настоящая жизнь? — Петунья засмеялась резко и неприятно. — Жизнь в каком-то старом замке, игра в волшебников? Не смеши. Я буду жить настоящей жизнью. В Лондоне. С настоящими людьми. А вы… вы будете такими же изгоями, как и сейчас. Только в смешных мантиях вместо лохмотьев. — Ее взгляд снова презрительно скользнул по одежде Северуса. — И работать вам придется клоунами, чтобы прокормиться. Хотя нет. В цирк вас не возьмут, придется изворачиваться самим. Показывать фокусы на улицах за гроши. Веселенькая перспектива...

Северус не выдержал. Он сделал шаг вперед, его черные глаза загорелись холодным огнем. Голос, когда он заговорил, был низким, шипящим, полным недетской ненависти:

— Ты… тупая, ограниченная магловская дрянь. Ты боишься всего, чего не можешь пощупать своими жирными пальцами. Твое место — в этой грязи, в этом убожестве. Хогвартс — это не цирк. Магия — это сила. Сила, о которой ты никогда не сможешь даже мечтать. Ты будешь здесь, в своем Ноттингеме или Лондоне, стареть и тухнуть, а мы… мы уйдем в мир, где ты никогда не сможешь нас достать. И слава Мерлину за это.

Он выпалил это почти без пауз, его слова были как удары хлыста. Петунья побледнела, ее глаза округлились от шока и ярости. Даже Лили смотрела на него с изумлением — она никогда не слышала в его словах такой ядовитой силы.

— Дети! Что здесь происходит? — Голос миссис Эванс прозвучал резко. Она подошла, держа три палочки сладкой ваты, ее лицо выражало тревогу и непонимание. — Петунья? Северус? Что вы сказали друг другу?

— Как он смеет!.. — начала Петунья, задыхаясь, но не решаясь повторить слова Северуса при матери. — Он... он оскорбил меня! — выпалила она, указывая пальцем на Северуса, чье лицо стало каменным.

— Северус? — Миссис Эванс посмотрела на него. В ее взгляде читались вопросы и разочарование.

— Я... — он попытался что-то сказать, объяснить, но слова застряли в горле, смешавшись с горечью и обидой. Как объяснить то, что началось с насмешки над всем, что для него свято?

— Мы обсудим это дома, — твердо сказала миссис Эванс, видя его замешательство и ярость Петуньи. — Сейчас нам нужно на автобус. Идемте. Немедленно. — Она раздала сладкую вату, но праздничное настроение было безнадежно испорчено.

— Но, мам! — начали было протестовать Лили и Петунья.

— Сейчас же, девочки. Северус, пожалуйста. — Ее тон не допускал возражений.

Они молча пошли к остановке, миссис Эванс шла посередине, держа Лили за одну руку, а Петунью за другую, словно боясь, что они снова бросятся друг на друга. Северус шел чуть сзади, не притрагиваясь к сахарной вате, которую потом, едва она закончила со своей, отдал Лили, чувствуя на себе тяжелый взгляд миссис Эванс и злобные взгляды Петуньи, которую он лишь изредка видел в профиль. Он чувствовал себя грязным, виноватым, но и бешено обиженным. Он не мог объяснить миссис Эванс, взрослой магле, почему слова Петуньи были для него таким ударом ниже пояса.

Выйдя на знакомой остановке в Кокворте, они молча пошли к дому Эвансов. Вечерний воздух был холодным и влажным. Петунья шла впереди, высоко держа голову. Лили шла рядом с Северусом, но дистанция между ними чувствовалась физически.

У калитки дома Эвансов Петунья, не оборачиваясь, бросила: «Я все расскажу родителям!», — и исчезла за дверью.

Лили остановилась, обернувшись к Северусу. В свете уличного фонаря ее лицо выглядело усталым и озабоченным.

— Сев… — начала она.

— Мне пора, — резко перебил он ее. Он не мог сейчас говорить. Не мог видеть разочарования или упрек в ее глазах. Не мог столкнуться с мистером и миссис Эванс после того, что он наговорил их старшей дочери. — Спасибо… за цирк. Гимнасты… они были великолепны.

— Да, — Лили слабо улыбнулась. — Они были. — Она помолчала. — Сев, насчет Петуньи… Она была ужасна. Но ты… будь осторожнее со словами. «Магловская дрянь»… это…

— Я знаю, — глухо сказал он. — Прости. Я не… Я не хотел… — Он не знал, что хотел или не хотел. Он просто взорвался. — Я пойду.

— Подожди, — Лили схватила его за рукав. — Завтра… мы все равно будем делать уроки? Как договаривались?

Северус посмотрел ей в глаза. В них все еще была тревога, но и надежда. Она все еще хотела его видеть. Несмотря ни на что. Это согрело его, как глоток горячего чая в мороз.

— Да, — он кивнул. — Завтра. После обеда?

— После обеда, — Лили улыбнулась чуть увереннее. — И… спасибо, что был сегодня со мной. Даже с Петуньей.

Он кивнул еще раз, не в силах сказать ни слова, развернулся и зашагал прочь, в темноту, по направлению к Паучьему тупику. Радость от подарка для Лили, восторг от гимнастов — все это было затянуто тяжелой, липкой пеленой стыда.

Чем ближе он подходил к своему дому, тем сильнее сжимался внутри. Шум и краски цирка казались сном наяву. Реальность была здесь: кривые, мрачные дома, разбитые фонари, запах гнили и заброшенности. Он подошел к своей калитке, замер, прислушиваясь. Из окна кухни лился тусклый свет. Слышались голоса. Громкие. Гневные. Тобиас и Эйлин.

Северус почувствовал, как ноги стали ватными. Не сейчас. Только не сейчас. Он ужасно устал, ему хотелось проскользнуть в свою комнату, запереться, спрятаться. Максимально тихо провернув ключи, он осторожно толкнул входную дверь. Он вошел в темный, пропахший сыростью и плесенью коридор, стараясь ступать бесшумно.

— …Деньги! Где деньги, а?! — ревел голос Тобиаса из кухни. — Я оставлял их на столе! Где они?

— Я… я не брала их, Тоби, — голос Эйлин звучал устало и безнадежно.

— Врешь, ведьма! Ты все на свою чертову магию! На книги эти свои! — Раздался звук опрокинутого стула. — Где мои деньги?!

Северус замер у двери на кухню. Его сердце бешено колотилось. Он знал, что будет дальше. Он должен был вмешаться. Но страх парализовал его. После дня, полного таких разных эмоций, после ссоры с Петуньей, у него не было сил.

— Тоби, — неожиданно резко выкрикнула Эйлин. — Может ты их пропил?

Тишина. Густая, зловещая. Потом — страшный, животный рев:

— ЧТОООО?! Да как ты смеешь! Ведьма! Потратила всё на свои книги и этого выродка!

Раздался глухой удар, стон, звук падающего тела. Что-то внутри Северуса оборвалось. Страх сменился слепой яростью. Он забыл про осторожность, забыл про все. Он рванул дверь на кухню.

Тобиас стоял над Эйлин, которая лежала на полу, прижимая руку к окровавленной губе. В глазах мужчины было безумие и ненависть.

— Ты! — Тобиас повернулся к Северусу, его лицо было багровым. — Ты взял мои деньги! — Это был не вопрос, а утверждение. Слепая убеждённость.

Он шагнул к сыну, тяжело дыша, сжав кулаки. Запах перегара и пота был невыносим.

Северус отпрянул, но спиной уперся в стену. Бежать было некуда. Он видел мать на полу, видел кровь. Видел ненависть в глазах отца. Все накопившееся — страх, унижение, злость на Петунью, на весь несправедливый мир — вырвалось наружу.

— Нет! — прошипел он. Голос сорвался, но был полон неожиданной силы. — Я ничего не брал! Ты вечно напиваешься в хлам, а потом лезешь с необоснованными претензиями!

Тобиас остолбенел на секунду. Никогда еще сын не говорил с ним так. Потом ярость, еще более дикая, исказила его лицо.

— АААРГХ! — Он рванулся вперед.

Северус инстинктивно пригнулся. Кулак отца просвистел над его головой, врезавшись в штукатурку стены. Осколки посыпались вниз. Воспользовавшись моментом неловкости пьяного человека, Северус рванулся к матери.

— Мама! Вставай!

Он схватил Эйлин за руку, пытаясь поднять ее. Она застонала, но позволила ему помочь ей встать. Тобиас, выдернув кулак из стены, с ревом развернулся к ним.

— Я вас обоих…!

Но Северус уже толкал мать к двери в коридор. Они выскочили, он захлопнул дверь и, к ужасу своему, понял, что замка здесь нет. Он оглянулся в панике, увидел старую тумбочку в углу коридора, сконцентрировался, насколько позволяла ему ситуация, чуть-чуть помог себе магией, и изо всех сил придвинул ее к двери. Как раз вовремя. Дверь дернулась изнутри, ударившись о тумбочку.

— Открой, тварь! Открой! Я тебя убью! — Тобиас бил кулаками в дверь, тряся ее.

Северус, дрожа всем телом, помогал Эйлин подняться по лестнице. Ее лицо было бледным, из разбитой губы сочилась кровь. Они ввалились в его комнату. Северус захлопнул дверь, щелкнул замком и, как всегда, подпер ее тумбочкой. Потом прислонился спиной к холодной поверхности, слушая, как внизу отец продолжает бесноваться, ломиться в дверь кухни, потом в дверь гостиной, швыряя что-то, ругаясь.

Эйлин медленно опустилась на колени у его кровати, закрыла лицо руками. Ее плечи тряслись. Северус стоял у двери, глотая воздух, чувствуя, как дрожь постепенно отступает, оставляя ледяную пустоту и всепоглощающую усталость. Он посмотрел на мать. На ее седые пряди в черных волосах, на тонкую, изможденную шею, на кровь на губе. На его потрепанный школьный рюкзак, валявшийся в углу у стопки книг, так и не вернувшихся на полку. Книг, про волшебство, зелья, магов и заклинания. Заклинания, которые она не могла, а точнее не хотела применить здесь, в этом доме, против этого человека.

Внизу наконец стихло. Видимо, Тобиас либо свалился где-то, либо ушел. Тишина повисла тяжелым, давящим покрывалом.

Северус подошел к столу, налил в чашку, стоящую на столе, воды из кувшина, намочил уголок своего чистого носового платка и молча протянул матери. Она взглянула на него, ее темные глаза, обычно такие скрытные и холодные, сейчас были полны боли и… стыда? Она взяла платок, прижала к губе.

— Северус… — начала она хрипло.

— Не надо, — резко оборвал он. Он не мог слушать оправдания или жалобы. Не сейчас. Он сел на пол у кровати, спиной к ней, уткнувшись лбом в колени. Физическая усталость от долгого дня, эмоциональная встряска от цирка и ссоры с Петуньей, адреналин и страх от только что пережитого — все это обрушилось на него. Он чувствовал себя разбитым, опустошенным, грязным. Слова Петуньи о клоунах смешались в голове с пьяным ревом отца и его собственными ядовитыми словами. "Магловская дрянь". Он сказал это. О сестре Лили. А сам жил в этом магловском аду. Кто он сам? Выродок. Изгой. И там, и там.

Но потом, сквозь мрак, пробился другой образ. Лили. Ее сияющие глаза, когда она увидела его подарок. Ее рука, лежащая поверх его, в автобусе и после слов Петуньи. Гимнасты под куполом цирка, летящие, как на метле, свободные и прекрасные.

Хогвартс. Это слово, сколько он себя помнил, было для него мантрой, якорем. Всего год. Всего один год, и он уедет. На поезде. В Шотландию. В замок. Туда, где есть магия. Где его способности — не повод для насмешек или страха, а дар. Где он сможет стать сильным. Настолько сильным, чтобы никогда не бояться. Чтобы защитить… кого? Мать? Она не поедет. Она останется здесь. С Тобиасом. Почему? Этот вопрос горел в нем, как раскаленный уголь. Но он не задавал его вслух. Никогда.

Он поднял голову. В темноте комнаты его глаза блестели, как у хищной птицы. Он не будет клоуном. Никогда. Он станет самым могущественным волшебником. Самым умелым. Он выучит все заклинания, все зелья, все защитные чары. Он заставит всех уважать себя. Бояться. И тогда… тогда, может быть, он сможет что-то изменить. Вырвать мать из этого ада. Показать Петунье Эванс, что такое настоящая сила. И быть рядом с Лили.

Он услышал, как Эйлин осторожно встала с кровати.

— Я… пойду вниз, — прошептала она. — Он… он уснул, наверное.

Северус не ответил. Он не повернулся. Зачем? Мама всё равно пойдёт, всегда шла. Он слышал, как тумбочка скребнула по полу, как открылась дверь, как шаги матери затихли на лестнице. Он поднялся, снова закрылся на замок и сполз по стене, не в силах стоять на ногах. Один в темноте. Но в его сердце, среди хаоса боли, страха и стыда, теплился крошечный, но упорный огонек. Огонек надежды на поезд, который увезет его от всего этого. Огонек, зажженный верой Лили Эванс и видом гимнастов, парящих под куполом цирка над обыденным миром. Скоро. Всего год. Год и семь месяцев.