Как твои дела? (гет)

— Катя, возьми трубку…

Не берет. Чёрт побери, третий день не берет! И дома у неё никого нет. И Андрей не знает, как её найти. И что, если Катерина решила с ним совсем… Стукнул многострадальным кулаком по оконной раме, стекло завибрировало в унисон его натянутым нервам. Она сказала ему, сразу после совета сказала, что уходит. Когда его и так разрывали на множество кусков отец, Сашка, мама… Видимо, Катя ждала, что Андрей её остановит — они же собирались поговорить, но он тогда только кивнул и сказал, что позвонит. Не позвонил. Сам виноват. Но он не думал, что она уйдет так… безвозвратно. Андрею всегда казалось, что если он приложит усилий чуть больше, чем совсем никаких, то Катя будет с ним. Просто усилия эти ему делать не приходилось. Даже весь странный последний месяц — не приходилось. Катя Пушкарёва рядом всегда. Что-то придумывает себе иногда, во что-то играет. Но стоит Андрею по-настоящему захотеть, и она придёт к нему, и всё между ними как-нибудь наладится. Даже когда она заявила, что уходит из компании, что не собирается за него замуж, он не поверил до конца. Удивился её решимости, разозлился, но в глубине души… Нет, не поверил.

Если она нужна ему, как он может быть не нужен ей?

Поэтому он решил: позвонит ей ещё раз и, если она не ответит… то и черт с ней. Жизнь продолжается…

Ну, почему она не отвечает? Андрей прекратил бегать по кабинету и с размаху бросил тело в кресло, схватил ту бумагу, что венчала небольшую стопку, но сразу её отбросил. Нет, не до бумаг ему, хотя работа стоит…

Андрей вновь набрал номер Катиного телефона, опять услышал длинные гудки, но сбросил звонок не сразу. С непонятным для себя мазохизмом слушал пронзительные звуки и продолжал бы, наверное, это делать и далее, несмотря на завалы документов, на две отложенных встречи, на необходимость что-то решать с финансистом... но в кабинет ворвался привычно взбудораженный Малиновский:

— Палыч! Ты уже что-то делаешь?

— Что-то делаю… Малиновский, ты о чем?

Андрей выпрямился и подальше отложил от себя телефон, сдерживая желание запустить им в стену. Малиновский, то ли не замечая состояния друга, то ли сознательно желая надавить на больное, ответил:

— О Катерине нашей, свет-Валерьевне. Жданыч, ты понимаешь, что без финансового мы долго не продержимся?

— Ты пришел, чтобы это мне сообщить? Отстань, а? Я всё понимаю и всё предпринимаю… Но что я могу поделать, если она говорить со мной не желает? — Андрей разозлился так, что стукнул кулаком по столу. Больно. Больно, черт всё подери!

— Так умнее следовало быть, Казанова, умнее… Или хотя бы помнить о средствах предохранения. Не школьник, чай… — Малиновский не унимался.

Вероятно, следовало напомнить Ромке, что в этой ситуации они оказались во многом и по вине инструктора-затейника, но своя вина ощущалась намного сильнее, поэтому Андрей только рявкнул:

— Заткнись! — и уже тише: — Без тебя тошно… — Помотал головой, очки чуть не свалились с носа. Снял их сам.

Под окнами квартиры Пушкарёвых он безрезультатно просиживал уже два вечера. Скоро его «Кайенн» будет восприниматься во дворе как обыденная деталь пейзажа… Что-то надо делать… Что делать?

Мысль пришла в Андрееву голову не так, чтобы неожиданно. Просто раньше он отбрасывал её, ведь то, что он задумал, для него самого в сложившихся условиях было неосуществимо. Однако теперь подходящий субъект подвернулся — практически, сам пришёл.

— Ромио, тебе партийное задание…

— О, нет! — взвыл Малиновский, а лицо его вытянулось.

Андрей вспомнил, когда в последний раз говорил Роману эти слова... Усмехнулся. Виктория. Какое хорошее, какое беспроблемное было время.

— Да, Рома, да. Теперь на тебе женсовет. Я сам не могу, они на меня смотрят как голодные волки на одинокого барана. Поэтому женсовет — на тебе.

— Что, весь?

— Весь, друг мой, весь… Они должны сдать явки и пароли, Малиновский.

— Катя?

— Катя.

Роман замолчал, взгляд его сделался задумчивым. Зная Малиновского, Андрей понял, что в его голове уже рождался какой-то гениальный план. Молчал Рома недолго:

— Яволь, мон женераль… Готовь молоко за вредность, и, на всякий случай, венок на могилку.

— Будет тебе молоко... из-под бешеной коровы. Иди уже, Малиновский!

— Я так понимаю, на венке наш рачительный президент решил сэкономить…

И Роман выскочил из кабинета, в последний момент увернувшись от брошенного в его сторону оранжевого резинового мячика.

— Ромка, слушай…

Андрей крикнул это вслед уже скрывшемуся за дверью Малиновскому. Он не надеялся, что Роман услышит, но тот услышал, вернулся.

— Малиновский... Слушай... А ты никогда не думал, что мы поступили с Катей подло?— Жданов замолчал.

Улыбка и вечное дурашливое выражение спало с Роминого лица. Прищур его глаз без обрамления такой привычной, такой словно впечатанной в черты лица веселости показался Андрею жестким и даже злым.

Роман, не говоря ни слова, уселся в кресло напротив президентского стола и уставился на Жданова.

Молчание затягивалось, тишина в кабинете давила на барабанные перепонки почти физически. Андрею захотелось разорвать это непонятное состояние, уничтожить или разбить что-то — он пожалел, что завел этот разговор. Андрей даже привычно сжал руку в кулак, готовясь врезать от всей души — не важно по чему…

Малиновский, который так и не начал улыбаться и балагурить, внимательно следил за Андреем. Не вынеся тяжелого взгляда, Андрей встал и подошел к окну, оперся ладонями о стекло. Оно остудило кожу, но не успокоило. Он чувствовал себя паршиво, спина холодела как под прицелом, а в желудке мерзко жгло. Давящую тишину разрушили звуки из приёмной — там что-то с грохотом упало, заверещала Вика, сначала тихо, потом громче зазвучали другие женские голоса. Женсовет вступил в очередную перебранку с Клочковой, а та отважно кинулась в бой с преобладающими силами противника. Андрей обернулся и, прокашлявшись, выдавил из себя шутливое:

— Магомет, пришла твоя гора!

Выражение лица Малиновского смягчилось, и через секунду перед Андреем был знакомый хитрован и бонвиван Ромка.

— Женсовет — сила! Женсовет — не гора! Ну, разве что Танюшка немножко... Или когда навалятся все вместе на бедного меня… Вот не любишь ты меня, Андрюха, не жалеешь!

Малиновский легко вскочил на ноги и направился к двери. Взявшись за ручку, не поворачиваясь к Андрею лицом, вдруг глухо произнёс:

— Жданыч, это не подлость… Это… — он на секунду сгорбился, но потом расправил плечи. — Мы с тобой сделали такую дерьмовую вещь, что в моём лексиконе для неё… А-а-а, что тут говорить? Прорвёмся и жить будем. И Катя нас простит когда-нибудь… Наверное.

А на следующий день в Zimaletto явился Николай Зорькин.

* * *

Зорькин Андрею не понравился сразу. Повода познакомиться с официальным женихом Кати раньше у него не было. Кажется, Зорькин исполнял серенаду на лестничной площадке у квартиры Кати в день её рождения, чем произвёл фурор в рядах женсовета. Мелькнул на приёме у Волочковой, но Катя, тщательно избегавшая Андрея — он и теперь понять не мог: почему? — быстро увела дружка, даже не представив его своему… Кем Андрей был тогда ей? Бывшим любовником? Настоящим? Президентом и начальником? А вот теперь у Андрея были все возможности для того, чтобы, так сказать, всесторонне ознакомиться с Николаем Антоновичем: фас и профиль, костюм на вырост, дешевая оправа очков, презрение и вызов в глазах. На последнее обстоятельство Андрей старательно не обращал внимания. Если он кому-то и должен, то уж точно не этому… самопровозглашённому финансисту.

Этот мелкий субъект откровенно его раздражал. Тем, что ходил по коридорам, разговаривал, дышал. И знал, где сейчас Катя, и не хотел говорить. Андрей уже всерьёз обдумывал способ выбить из него информацию. Останавливало только осознание того, что если он применит силу к Николаю, то Катя точно уже никогда Андрея не простит и никогда не вернётся. Но это вовсе не означало, что он не попытается выведать у Зорькина сведения другими способами! Однако засранец упёрся и только зло сверкал очками, даже когда Андрей схватил его за грудки в буквальном смысле.

Ладно. Ладно, чёрт побери! Он придумает, как использовать Зорькина для обнаружения Кати. Самое простое и очевидное — проследить за ним. Однако в первый день «от явления мсье Зорьки’н» это не удалось — Изотова, возникшая как из небытия, с невнятным возгласом и небывалой экспрессией вцепилась в Андрея мёртвой хваткой у бара. Пока он разжимал крепкий захват на своей шее, Зорькин прошмыгнул к лифту, успев напоследок одарить почти роденовскую скульптурную композицию, которую представляли Андрей и Валерия, ехидным взглядом и мерзкой улыбочкой. Если он расскажет Кате… Если он расскажет? У Андрея не было сомнений — и расскажет, и покажет, и, не дай бог, в лицах…

Непонятное чувство дёргало ежеминутно. Если до появления Зорькина в Zimaletto Андрея заботило ненормальное нежелание Катерины с ним общаться, то после… После, дьявол его забери, в душе поселилась обида. Да, обида! Пушкарёва встречалась с Зорькиным, разговаривала с ним, обсуждала ситуацию в Zimaletto, прислала его сюда… Спаситель, мать его! Финансовый директор недоделанный… И, самое отвратительное, Андрею пришлось принять его помощь.

Ромка, который переживал об отсутствии «своего» финансиста не меньше Андрея, после появления Зорькина, стал счастлив до невозможности. Он искренне считал, что Николай Антонович — лучший выход для Жданова и компании. «И женсовет останется в неприкосновенности», — повторял по сто раз на дню Малиновский, конечно же, имея в виду, что в неприкосновенности останется он сам.

Андрею же было обидно. Это с ним Катерина должна была советоваться, а прятаться от него не должна была!

И даже чувство облегчения от того, что теперь с компанией какое-то время будет нормально — теперь они продержатся... ну, хотя бы до следующего хода Воропаева — не притупляло другое, совершенно непривычное, ощущение. Это почти физическое ощущение неправильности происходящего между ним и Катериной не уходило после хорошего бокала виски, не снималось попыткой пофлиртовать с новой сексапильной брюнеткой из отдела маркетинга. Оно исчезало только тогда, когда Андрей вгрызался в рабочие вопросы или гнал на пределе возможностей свой «Порше». Но работать круглосуточно было невозможно, а гонки по ночной Москве могли закончиться бедой, он это хорошо понимал. Андрей всё понимал... только никак не мог понять, как очутился в такой ситуации. Он пытался уговорить себя, что всё замечательно, всё отлично просто — Катя имеет друга, который о ней позаботится. С него Андрея, как с будущего папаши, снимается часть ответственности. Ведь не думал же он в действительности, что Катя согласится выйти за него замуж… Или думал? «Позвольте представить, это моя жена Екатерина и сын… э-э-э, сын!»

Чёрт! Чёртов Зорькин, чёртова Катерина, чёртов он сам! Сегодня вечером он обязательно выследит очкарика, а если это не удастся, то завтра утром он просто набьёт ему морду. И тогда Екатерина Валерьевна уже не сможет игнорировать присутствие Андрея в своей жизни!

* * *

Вечером Андрей припёр Зорькина к обтянутой дерматином двери квартиры.

— Где Катя?

— Не скажу!

Зорькин упрямо наклонил голову, хоть это было трудно — рука Андрея обхватывала его горло.

— Ты… ты не скажешь? — голос Андрея хрипел, как будто это именно его лишают дыхания. — Да ты…

Зорькин сопел, двумя руками отдирая от своего хлипкой шейки ладонь Андрея:

— Отпусти! Всё равно ничего не скажу! Мало от тебя Катька получила? Отстань от неё…

Вырваться Зорькину не удавалось, но он очень старался. Андрей впервые всерьёз задумался о том, что же ему делать дальше. Зорькин его не испугался, явки и пароли сдавать не торопился. Не убивать же собственного финансового директора? Хотя подобное желание крепло с каждой секундой и каждым словом этого сопляка.

— Зорькин, слышишь, я всё равно вытрясу из тебя, где Катя…

— И что? Потом так же пойдешь с Катькой разговаривать? — сопение Зорькина усилилось, но и голос как-то окреп: — Это ты меня послушай, Жданов! Она тебя знать не желает, но по какой-то неизвестной мне причине решила не разорять твою вонючую компанию и тебя пожалеть! Я ей говорил, чтобы она оставила вас тонуть со всем вашим высокомерием и тупостью вашей. Она сказала, что не может. Меня к тебе отправила… А ты тут… Я ей говорил!

Андрей отпустил шею Зорькина и поднёс кулак к его носу.

— Где? Катя? — произнёс Андрей, зверея и понимая, что ничего уже не добьётся. — Я. Поговорить. С. Ней. Хочу. Иначе. Убью. Тебя.

Прозвучало это внушительно. Конечно, самого бы Андрея эти слова не напугали — он слышал в своём голосе неуверенность и поражение, но, видимо, Зорькин впечатлился. Он сглотнул, кадык ходил на тонкой шее, голос его начал срываться:

— Катя уехала! Её не будет… — Зорькин запнулся, — месяц! Слышишь, неандерталец? И даже если ты выбьешь мне все зубы и превратишь в отбивную, она не появится и…

Андрей отпрянул от брызгающего слюной и дёргающегося то ли от страха, то ли от ненависти Катиного дружка.

Кати нет в Москве. Катя уехала.

Андрей пропустил момент, когда Зорькин замахнулся. Только увидел мелькнувшую ладонь, превратившуюся в кулак, не успел отклониться и почувствовал сильный удар в челюсть. Всё-таки Зорькин его не боялся — Зорькин его ненавидел.

— Куда она уехала?

Зорькин толкнул Андрея в грудь, развернулся и, молча открыв дверь ключом, зашёл в квартиру.

— Куда уехала Катя?!

— Идиот! И сволочь! Эх, если бы не Катька… — послышался из-за двери удаляющийся злой голос.

— Что ж ты такой непочтительный-то… к своему президенту, а?

Андрей со всего размаха ударил кулаком ненадёжную псевдокожаную преграду. Дверь не шелохнулась — дерматином была обита сталь. Больно Андрей сделал только себе.