Виноваты звёзды (джен)

Том не знал, что такое наследие.

У него не было семьи. У него не было родителей. Его отрицали и исключали из всех кругов, куда он порывался вступить. Он не видел связи между собой и кем-то, кто жил до него. Ему было неведомо слово «наследие».

Всё, что было, и никто не мог отнять — фамилия Риддл, которую Том искал в каждой строке.⁽¹⁾ Парадоксально, но ему хотелось найти эту связь с кем-то великим. Правда, только за тем, чтобы завоевать ещё одно преимущество.

Чистокровные — те, кто заставил его искать.

Том был достаточно умен и до поступления в Хогвартс. Если ему было так интересно решить головоломку о своих корнях, он бы без больших затруднений узнал, кем был его отец, ведь Риддлы — в прошлом известные в Англии богатые помещики. Найти фамилию в маггловских архивах — дело не пяти минут, однако это было намного проще, чем искать ту же фамилию в библиотеке Хогвартса. Нет, Том просто не имел интереса знать.

Он не заглядывал в себя. Ему всегда было это противно. Ему было мерзко, когда Шляпа заглянула в его голову на распределении. Его тошнило, когда профессор Дамблдор сделал то же самое. Том был автономной деталью в системе, которую презирал и отторгал. Этот элемент не знал, кто он внутри, потому что никогда не заглядывал в себя. Всё, что он знал — со слов тех, кто проносился мимо, пытался пробиться к нему. Том собирал эти мнения, разглядывал, пользовался образами.

Вежливый молодой человек или выскочка. Блестящий ученик или изгой. А внутри него было пусто. Там не было любви. Там не задерживались надолго положительные чувства, такие, как благодарность и уважение. В центре стояла клетка, в которую Том запер свою душу перед тем, как начать откалывать от неё кусок за кусочком. Он не хотел, чтобы ему диктовали, как думать и чувствовать. Душа томилась в клетке гнева, гордости, ненависти. Иногда она прорывалась через тернии пустоты и ненадолго крепла. Но стоило только гневу или ненависти стать сильнее, она снова возвращалась в клетку.

Тому было приятнее думать, что многочисленные таланты — это продукт его собственной работы, что они не получены по наследству. Это было сокрушительной ошибкой, ведь прими он, что всё, чем он владеет — не его личное достижение, а чье-то наследие, долго искать не пришлось бы. Том Риддл был отрезан ото всех по своей воле. Желание протянуть нити родилось из гордыни, жажды новых завоеваний, алчности.

В то время чистокровные были на взводе из-за набравшего силу Гриндевальда. Великобритания была для мага лакомым кусочком. Пусть в итоге ему не удалось достигнуть своей цели, он крупно покачнул устои, заставил аристократов задуматься о том, что для них важнее всего. Задуматься о вероятном развитии событий.

Что случилось бы, не останови Альбус Дамблдор Гриндевальда, для которого Статут о Секретности был словно фантик? Естественно, чистокровные мобилизировались на защиту своих ценностей и стали ещё невыносимей. Они были перепуганы перспективой, что всё, что их предки строили поколениями, будет разрушено. Волшебники были сильны, но магглы с их страшным оружием количественно превосходили их в тысячи раз.

Чистокровным нравилось возвышаться над всеми. Быть невидимой силой, о которой магглы ни сном не духом. Подниматься? Бороться, с риском потерять всё? Нет. Они не видели в Гриндевальде освободителя. Они были довольны своей жизнью, а диких магглорожденных волшебников ещё было не так много, чтобы доставить им дискомфорт.

При вспышке паники и моды защищать своё родился необычный мальчик Том Риддл, которого неминуемо затянуло в эту мясорубку. Однако он выжил, чтобы поставить под вопрос все истины и перевернуть всё, к чему он прикасался, вопреки всем силам, что становились на его пути.

* * *

То́му поистине повезло попасть в Хогвартс, в то золотое время, когда там учились все сливки общества. Те самые люди, которые через полвека позволят — или помогут — случиться отвратительной опустошающей войне. Те, что станут фигурами, крушащими друг друга по неосторожности, из зависти или страха.

Но сейчас Том об этом не знал и не думал. Он был одновременно восхищен и напуган. Пусть внешне он был как обычно холоден, но внутри — тихий, липкий ужас.

Есть от чего растерять уверенность в себе.

Никаких опрометчивых, невоспитанных подножек, к которым он привык. Дети из этих семей знали правила игры. Том научился ей именно здесь, но со временем, не сразу.

Никаких синяков, налета бедности и упадка. Девчонки в перчатках, в изящных платьях, богатства которых не скрыть никакой форменной мантией, в волосах — гребни с камнями, каких хватит, чтобы купить добротный дом.

Том впервые в жизни от кого-то отставал на расстояние размером с бездну. Жадность приливала волнами: «Они знают о волшебстве всю жизнь? Они живут так с самого начала?»

Нехотя он признал — ему даже приятно, что на него в этих приютских латаных башмаках никто не обращает внимания.

Он хотел быть как они, но в этом желании крылось больше, чем алчный каприз. Тома привлекли их манеры, непонятная аура роскоши и недоступного и такого прекрасного единства.

Другой, никогда прежде не виданный, мир. Воспоминание, которое он пронесёт с собой, храня в самом сокровенном осколке души, и в момент, когда он отделит его от себя, Том перестанет существовать. Можно сказать, именно это воспоминание до последнего делало его человеком. Самое сильное и искренне — день, когда он впервые увидел Хогвартс.

Мальчик Том ещё не знал, что ему никогда не стать частью этого мира, что ему и суждено разрушить единство. Мальчик Том решил просто смотреть на них и учиться. В тот момент он был так потрясен, что впервые в своей жизни не замышлял никого превзойти, и не считал себя лучше кого-либо.

Как уже сказано, это был рассвет волшебного общества. Маги ещё не запутались в своих родословных. Это произойдет намного позже — когда Том подрастет и использует идею аморальной и всеобъемлющей чистокровности в своих целях. И, стоит заметить, он много работал, чтобы заронить эти мысли в головы окружающих.

Те, кто родился в двадцатые годы этого столетия и чуть позже — лучшие образцы магического генофонда. Сильнейшие, талантливейшие дети. Россыпь звёзд. Однако глядя на этот образцовый выводок, старшим поколениям становилось тревожно. В благородных, уважаемых семьях уже рождались сквибы, и становилось не так легко найти достойную партию. Что же дальше? Дальше была черта, которую предстояло либо перейти, либо вовсе стереть.

Мальчику Тому требовалось время, чтобы понять, кто он, чего он глобально хочет. Ответ на второй вопрос позже, в будущем ознаменовал собой вывод: его совсем не заботит, что будет с остальными. С этими детьми, его однокурсниками. С теми прекрасными девушками в украшениях и перчатках. С этими молодыми джентльменами — старшекурсниками. С их детьми, чистокровностью и всем-всем магическим миром. Чем дальше время удаляло его от этих нехарактерных, искренних, бьющих как ток, эмоций первого дня в Хогвартсе — тем больше крепло суждение, что только он имеет право владеть этим всем.

Что только он имеет право на Вечность.

Но пока мальчик Том в ожидании распределения стоял перед дверями Большого зала, где их ненадолго оставил профессор Дамблдор.

Пусть высокий волшебник и был тем, кто вытащил его из мерзкого приюта, Том всё-таки не мог до конца спрятать странное чувство отторжения к нему. Никак не получалось влезть к нему в голову и покопаться там. Не выходило и заставить профессора сделать что-нибудь, что было угодно самому Тому, ведь он не приютский ребенок и не глупая воспитательница. Это сильно раздражало.

Тома, конечно, разочаровала новость, что он не единственный в своём роде, но больше его ранил звук, с которым посыпалась его оборона, его чувство защищенности. То, чем он защищался от чужаков, не сработало. Однако Дамблдор не остановился только на этом, он ещё и начал его поучать! Предупредил о существовании морали — скучном своде правил, по которым теперь предстоит жить, чтобы остаться в Хогвартсе. И более того, он никак не подготовил мальчика к тому, что тот увидит всех этих идеальных детей из исконно волшебных семей. Профессор будто именно этого и хотел — чтобы Том себя так почувствовал, словно в назидание. И это было правдой.

Если в тот момент истории и был вариант предотвратить запуск цепи событий, которые приведут магический мир к краху, профилактика от заносчивости точно не являлась опцией. Но Дамблдор был честен — он правда не думал, что встретил самого опасного волшебника всех времен.

Волей судьбы между этими двумя сразу что-то не заладилось, и сейчас Том ругал профессора за то, что тот их здесь оставил.

Толпа разделилась на три течения: те дети, что словно сбежали из «Волшебного зверинца» — орущие, дергающие забрало волшебных доспехов, обсуждающие Мерлин-знает-какую околесицу; те, что словно старые друзья, обменивались новостями, полностью контролировали себя и ни разу не волновались; и Том, который обездвиженно стоял посреди коридора.

Нет, одиночество никогда не было для него проблемой. Вот только Хогвартс — это не идиотский приют Вула, где все сторонились его как психа. Там ему самому не хотелось быть другом этим отбросам. Но здесь! Он заставлял себя не смотреть на них. На тех благовоспитанных.

— Правда? А кто твои родители?

Одна из девчонок, очевидно, поставила себе цель устроить перепись населения. Волосы её были светлые, как пшеница. Бледность, хрупкость, болезненность в сочетании с глазами, горящими интересом, придавали ей фанатичный, пугающий вид, который заставлял собеседника озираться в поисках её сиделки. Может, она находила разговоры и новые знакомства успокаивающими, но не все были того же мнения. Например, мальчик, зажатый в угол её расспросами — почти на голову ниже девочки, озадаченный, разрабатывающий план побега Аластор Грюм. Что особенно взбесило будущего аврора — написанное на её лице умиление.

— Селена, познакомься, — позвала она подругу, которая явно была не так впечатлена происходящим. — Это Аластор, он вырос здесь, в Шотландии, и уже бывал в Хогсмиде и видел замок, пролетая мимо на метле с отцом.

Селена оглядела объект с напускным безразличием и произнесла:

— Приятно познакомиться, Аластор.

Аластор, очевидно, не находил это правдой и промолчал.

— Так кто твои родители? — не унималась с расспросами девочка.

— Авроры, — ответил Аластор, проклиная всё на свете.

— Не докучай ему, Кэрри, — посоветовал один из мальчишек.

— Я только знакомлюсь! — в её голосе присутствовала нотка досады. Аластору хватило и мгновения, чтобы сбежать. — А как зовут вас, девочки? С вами мы ведь тоже не встречались?

Мальчики сгрудились поближе друг к другу. Аластор нехотя прибился к их толпе.

— Так ты родился в Америке?

— Нет, уже здесь, после того, как родители вернулись в Британию. Мои прабабушка и прадедушка переехали в Штаты в начале прошлого века, а родители решили наоборот — вернуться, — ответил мальчуган с носом-картошкой и глазами, зелеными, как пара изумрудов.

— Так вот почему мы ничего не слышали про Сэвиджей, — последовало заключение.

— Всё-таки Штаты на любителя.

— Там и в квиддич на заднем дворе не поиграешь.

— Чепуха! Какой задний двор? Все живут в квартирах, чтобы не привлекать внимания.

— И всё равно привлекают.

Аластор недовольно хмыкнул и тут же был обнаружен. На него уставилось семь пар глаз.

— Тебе есть что добавить? — с приторной вежливостью спросил тот мальчик, что стоял во главе. Голубоглазый, важный, и — что должно было смутить мальчишку Грюма — на вид самый взрослый из всех.

Однако Аластор комично вытянул шею, чтобы казаться выше, и ответил с такой серьезностью, словно вещал с кафедры:

— В Штатах к этому времени уже стало бы легче жить, не объявись Гриндевальд. Они так живут не потому, что им просто нравится жить в подвалах, а потому, что ставят безопасность выше всяких красивых вещичек, и я с ними согласен.

Наступила тишина.

— Да, несомненно, — с пылом согласился маленький Сэвидж. Ему захотелось поддержать Аластора. — Вы, ребята, большие счастливчики здесь. И школа у вас что надо!

Вопреки стараниям разговор не обещал стать таким же свободным, как прежде.

Том наблюдал за ними, жадно хватая каждое слово, долетавшее до его ушей. Там, в прошлой жизни, если ему было что-то нужно — чужая вещь или информация — он не мешкал это получить. Но сейчас инстинкты подсказывали: «Нельзя! Здесь всё иначе устроено».

— А ты кто? — Кэрри обращалась прямо к нему, и на её лице снова было то выражение, с каким люди рассматривают, к примеру, симпатичных насекомых.

Остальные, словно их кто-то заморозил, замолчали. Взгляды обратились на незнакомого оборванца.

— Кэрри, прекрати! — прошипела Селена и подпихнула подругу локтем.

Но его всё ещё рассматривали с вызовом, словно ждали заведомо слабый, не впечатляющий ответ.

— Я Том.

— Ты, — голос Кэрри дал осечку, и она машинально взглянула на кучку шумных студентов, зачем-то презентующих друг другу волшебные палочки. — Из магглов?

Том растерялся.

— Я из приюта, — всё, что он нашел сказать в ответ.

Это привело Кэрри в не меньшее замешательство, чем Тома её вопрос.

— О, — успела произнести она.

— Первокурсники! Прошу собраться здесь, поближе! Через минуту мы зайдем в Большой зал и приступим к распределению!

Пусть Дамблдор вызывал у Тома неприятные ощущения, но в этот раз он был почти рад его видеть.

Из распахнутых дверей Большого зала вырвались свет и гул голосов. Том ощутил невероятный запах еды, манящий пройти внутрь. Так пахла точно не клееобразная похлебка из прелой капусты.

Том читал про факультеты в Истории Хогвартса. Не было сомнений, какой из них привлек его. Слизерин словно был создан для Тома Риддла. Но, даже понимая это, он нервничал. Каждое наблюдение выявляло новое, неизведанное, непонятное.

— Бёрк, Селена!

— Слизерин!

— Блэк, Альфард!

— Слизерин!

— Гамп, Хирон!

— Когтевран!

Все эти фамилии ничего ему не объясняли, но зато о чем-то говорили ученикам за столами. Как для себя отметил Том, не все девушки были так безупречны, как те леди из поезда, а некоторые парни выглядели так, словно только закончили копать поливную траншею. Но больше всего потрясло Тома то, что они без смущения позволяли себе комментировать каждого, кто выходил для распределения.

— Бёрк, Бёрк... Это те, которые хозяева мерзкой лавочки в Лютном?

— А Блэки подтираются позолоченными свитками.

— Гамп — это тот, что был первым министром? О, просто чудесно.

— Бери выше, троллева ты башка. Внук профессора, как пить дать.

— Что-то много чистокровок в этом году.

«Магглы, чистокровки», мысленно записывал Том странные понятия. Вот это становилось уже просто возмутительно любопытным.

— Грюм, Аластор!

Группа «вменяемых» сокурсников, дожидавшихся распределения рядом друг с другом, расступилась, пропуская мальчика к табурету так спокойно, словно и не было того момента в коридоре. В том, как Аластор посмотрел на ребят с высоты табурета, явно был какой-то посыл, который юному Тому ещё не дано было постичь.

— Гриффиндор!

Аластор больше ни на кого не взглянул, стянул Шляпу и уверенно пошел к гриффиндорскому столу, как будто с самого рождения знал, что так и будет.

— Какой милашка! — хихикали девушки постарше.

Аластор, услышав их, только сильнее нахмурил лоб и этим спровоцировал новый приступ изумления.

— Кэрроу, Арчибальд!

Из строя не сразу высунулась чья-то рыжая макушка.

— Уже идти? — послышался шепот, полный ужаса. Кто-то из мальчишек напутственно подтолкнул его вперёд. — Я прослушал…

— Слизерин! — выкрикнула Шляпа, как только Арчибальд вскарабкался на табурет. Кэрроу театрально смахнул пот со лба и просиял.

— Как будто были какие-то сомнения, — язвительно вставил кто-то.

Том не оборачивался, потому что не хотел показывать, что слушает. Интерес рос с каждой минутой, ведь учеников не удивляли решения Шляпы. «Тогда зачем же вообще нужна Шляпа?»

— Лестрейндж, Рольф!

А вот и мальчик, дирижировавший всеми остальными в той благоразумной кучке.

— Слизерин!

— Мальсибер, Коул!

— Слизерин!

— Риддл, Том!

Том думал, что услышит и о себе какой-то комментарий, но никому не было дела до мальчика в рваных туфлях.

«Здравствуй, Том… Поразительно здесь, у тебя в голове… Хм-м-м… Весьма очевидно… Только не теряй разумность, Том… не теряй свою душу…»

— Слизерин!

Том странно почувствовал себя, услышав этот голос в собственной голове. Даже зачисление на нужный факультет никак не избавило от желания сейчас же помыть руки, как-то очиститься от этого вмешательства. К горлу подкатила тошнота.

Он проводил взглядом удивленную Кэрри и её друзей — ему надоели эмоции других. Удивление или наоборот не-удивление. В конце концов, почему все они удивлены — это всего лишь ещё один вопрос, на который он не мог ответить из-за нехватки знаний о новых реалиях. Хотелось перейти ближе к делу. Том злился из-за того, что нельзя разведать всё прямо сейчас.

Да, тогда у Тома были эмоции хоть куда. Он удивлялся, злился, любопытствовал, своеобразно радовался, жадничал, смеялся и боялся. То, что он их не показывал, было делом привычки — не давать окружающим использовать чувства как оружие против тебя. Но он был ребёнком, и он чувствовал.

Кэрри Селвин села напротив него за столом Слизерина и неуверенно улыбнулась.

«Да что с ней не так?» — подумал Том, едва не краснея.

Селена пнула подругу под столом, очевидно, даже не поставив себе задачи сделать это незаметно.

— Эй, Бёрк, — окликнул кто-то весьма неласковым голосом. Тот сидел в паре метров от них и выглядел ненамного старше.

Селена нехотя на него взглянула.

— Извинись, — процедил он.

— Эммет, всё в порядке, — начала уверять его Кэрри своим писклявым голосом.

— Извини, — без эмоций сказала Селена; Эммет предупредительно похмурился и отвернулся. — Но ты ведешь себя как идиотка, — добавила она, едва шевеля губами, и стрельнула глазами в сторону Тома.

Справа от Тома не побрезговал сесть и представиться Рафаил Трэверс. Он весьма кстати отвлек Тома от поиска идей, как он может напакостить Селене. Она ему уже не нравилась.

Именно болтовня Рафаила окончательно успокоила Тома. Он говорил так витиевато, что все мыслительные процессы были задействованы на расшифровку этого языка.

Всё обещало быть даже интереснее, чем он предполагал.

* * *

В первое же утро Том нашел свои туфли подлатанными каким-то чутким домовиком, и испытал несравнимое чувство благодарности. Жизнь здесь не шла ни в какое сравнение с приютской. Ему больше не приходилось запугивать малышню за нормальную порцию еды и дрожать под прохудившимся одеялом зимними ночами. Канули в лету и дни, когда он и вправду начинал считать себя ненормальным.

Приятная прохлада, запахи трав и зелий, веющий тайнами Запретный лес. Первый снег и первые почки на деревьях. Замок, каждый камень в основании которого светился магией.

Безмолвные подземелья дарили спокойствие. Вечера у камина, где он был только наблюдателем кипящей социальной жизни — крошечную иллюзию причастности.

Первый курс не привлекал его внимание к вопросу «кто я?». Том был поглощен исследованием людей вокруг.

Поначалу у Тома сложилось впечатление, что, посовещавшись, ученики Хогвартса решили на всякий случай его игнорировать. Однокурсник Рафаил Трэверс, который поприветствовал его манерным рукопожатием после церемонии распределения, должно быть, слегка растерялся либо не владел какой-то основополагающей информацией.

Хотя Тому никогда не приходилось сталкиваться с открытой войной и оскорблениями, роль негласного изгоя он считал во сто крат худшей участью. Если бы кто-то только попытался унизить его, Том показал бы своё истинное лицо, но самому лезть на рожон было не в его стиле.

Он застал всех врасплох поступлением на Слизерин. На вид скромный мальчишка без кната за душой, но факультет кричал о том, что не всё здесь тихо да гладко — внутри наверняка кроются хитроумные амбиции.

Том сполна ощутил груз понятий «факультетская принадлежность» и «чистота крови». Три факультета сторонились его по первому определению, а его собственный — по второму.

Единственный случай, когда кто-то из студентов подошел к нему, вознамерившись поговорить, всё-таки имел место быть на первом курсе. Тогда Том стал свидетелем прогулки пятикурсников Цедреллы Блэк и Септимуса Уизли и узнал, какой ажиотаж может вызвать дружба Гриффиндора и Слизерина, а ведь противостояние факультетов находилось ещё не в самой цветущей поре.

Том облюбовал один из булыжников на берегу и устроился поудобнее. Едва открыв книгу, он заметил парочку, выдвигающихся к его месту уединения, похмурился, но всё же предпочел эвакуироваться. Возмутители спокойствия принесли сюда свою влюбленную ауру, что было для Тома абсолютно неприемлемо и гадко.

Хлябая по лужам, он вышел на тропинку, ведущую к замку, умудрившись окончательно увязнуть в грязи по самую щиколотку, и весьма некстати заметил ещё двух старших визитеров, шпионивших за теми, кто заставил Тома уйти.

— Мальчик, — обратилась к нему пуффендуйка Алесса Дервент с видом, будто он непременно должен ей ответить. — Ты, эм, не видел, кто там спустился к озеру? Какой факультет?

Том со смачным звуком выдернул из жижи провалившуюся, словно в болото, ступню и поднял холодный взгляд на старшекурсниц.

— Леди со Слизерина и джентльмен с Гриффиндора, — пробурчал Том, ступив на покрытую сухой травой землю.

— Говорю же тебе! Уизли гуляет с Блэк! Вот это шутка, — с нескрываемым потрясением выпалила Антриетта Браун и дернула подругу за рукав.

Выглядела она при этом в точности как её будущая двоюродная внучка Лаванда за сплетнями с Парвати Патил.

— А они держались за руки? — Алесса явно решила взять на себя роль прокурора.

— Не обратил внимания, — соврал Том и принялся с большим усердием очищать башмак.

— Да брось! Вы же в Слизерине всё время примечаете такие вещи, особенно если речь о ком-то из ваших, — Браун во что бы то ни стало требовала дополнительных деталей для удовлетворения своего любопытства.

Том подарил ей внимательный, но неприятный взгляд. Свежая идея завязать общение с кем-то с другого факультета плавно покидала его голову. Мальчик Том подумал, что те, кто живёт за пределами подземелий — словно другого поля ягода. Слишком фамильярные, излишне праздные, помешанные на эмоциях, нелогичные, живущие вразнобой со своими целями — если, конечно, какие-то цели существуют и чего-то стоят.

— Возвращаются! — запищала Алесса и потянула прозорливую подругу назад в направлении замка.

Об этом не писали в книгах по истории магии, поэтому Тому потребовалось время, чтобы понаблюдать и утвердить свою теорию: слизеринцы могут быть приветливы к остальным, однако совсем не обязательно, что они считают их друзьями. Думать хорошо про остальных они, впрочем, тоже не считают обязательным, а вот быть вежливыми — обязаны всегда. Том ни разу не нашел это странным, даже наоборот: согласно его рассуждениям дружба со слизеринцами — очень ценная вещь и добиться её непросто.

В то время в Хогвартсе учились двое из сестер Хортон — Дарси и Шерил, студентки Когтеврана. Их отец, Бэзил Хортон, был одним из тех, кто сотворил революцию в производстве мётел. Вместе с напарником они изобрели тормозящие чары для «Кометы». Состояние Хортонов стремилось догнать по количеству нулей богатство Райтов. В Пророке без конца писали об успехах Бэзила в бизнесе. Дарси и Шерил учились на отлично и активно посещали кружок изобретателей-артефакторов. Но всё-таки в стенах Слизерина они оставались всего лишь «полукровками».

Из этого сложился ещё один неутешительный для Тома вывод: «подружиться» с чистокровными возможно, но только собрав весь набор — чистая кровь, богатство, амбиции. Особенно безжалостны они были к тем, кому не хватало чего-то одного, остальных не воспринимали всерьез.

Успехи первого курса, увы, не наводили Тома на мысль, что у него есть магические корни. От чистокровных он здорово отставал. Те уже неплохо изучили с родителями заклинания не только для первого курса, но частично и для второго. Поэтому Том молча давился детской обидой и продолжал учиться с немыслимым усердием и скромностью, приводившей в восторг почти всех преподавателей — нужно ли уточнять, кто не купился на его очарование?

Время от времени, в порывах злости, Том пытался убедить себя, что его совсем не тянет к золотой компании учеников, и раз за разом возвращался к одному заключению — это не так. Его обходили как непонятный химический элемент, кто знает, какой эффект даст взаимодействие с ним? Он приносил факультету баллы старанием и обаянием, и пока он не доставлял им дисциплинарных проблем, его никто не трогал.

И всё-таки мальчик Том действительно был особенным. Его способностей моментально подстраиваться под окружающую среду и читать людей как раз хватило, чтобы выжить на Слизерине в первый год, когда впечатления от новой жизни били градом по голове.

Также было очень благоразумно с его стороны не высовываться, пока проходила неистовая волна недоумения среди родителей слизеринцев. Слизнорта закидали письмами с прошениями «как-то передвинуть», «перенести», «перевести», «разобраться, в конце концов» с «этим» мальчиком из приюта. Но так как Том не дал ни единого повода причислить себя к разряду вещей, угрожающих духовному развитию чистокровных студентов, родители вскоре смягчились, но не сказать, что забыли.

Здесь Тому вовсе не хотел становиться изгоем, но вопреки желаниям, ситуация повторялась. Гнев, раздражение и гнусные помыслы отправлялись в воображаемую бутылку и затыкались прочной пробкой.

Кроме моментов с вспышками злобы и паники, вызванной тем, что Том беспрестанно отталкивали, бутылка так же пополнялась на уроках трансфигурации, где мальчик встречался с Дамблдором.

Профессор всегда принимался стоять над душой у Тома, если в мыслях того проскальзывал хоть намёк на неуверенность. Если на горизонте маячила неудачная попытка превращения. После одной из таких Том привычно скинул в бутыль мрачный клубок ненависти и, мог поклясться, что услышал, как с губ совершающего обход профессора сорвался откровенный смешок.

Первый курс закончился весьма своевременно — в бутылке бушевало что-то невообразимое, и только когда Том отправился на лето в приют — место, где его никто и ничего не пугало — мрачная материя начала рассеиваться.

Однако под самый занавес, неделей раньше отправки в Лондон случилось что-то ужасное. Сложно предугадать, как бы всё обернулось, пойми Том, что действительно с ним приключилось.

* * *

В дверь постучали. Дамблдор прикрыл глаза и медленно вздохнул. Как же ему хотелось притвориться, что его нет в кабинете! Профессор взывал к духу Годрика Гриффиндора, моля помочь ему в поисках скрытых резервов терпения.

Встречи с этим учеником никогда не были приятными для благородного Альбуса Дамблдора даже при том, что он был известен как человек, способный найти свет там, где другие видят беспросветный мрак.

В дверь постучали ещё раз, с большим требованием.

— Открыто.

— Профессор, прошу прощения за поздний визит, — извинился Том, примеряя на себя проникновенную маску ангельского приличия.

— Проходи, Том. Не извиняйся, я сам дал тебе добро, верно? Вижу, ты принес своё контрольное сочинение.

— Да, сэр. У меня появилось несколько вопросов, — он опустил глаза в пергамент. — А так же буду очень вам благодарен, если вы дадите мне рекомендации для дополнительного чтения.

Своей беспардонностью и некоторыми другими повадками Том напоминал ему Геллерта. Это заставляло зиять болью старую рану. Каждый раз, когда Альбус видел этого мальчика, на поверхность выплывали воспоминания, когда он сам ненадолго уверовал в то, что сила — это не порок, что сильным дозволено двигаться, не оглядываясь на жертвы, которыми усеяна эта дорожка — Дамблдор самолично на ней поскользнулся.

Да, Дамблдор знал, что Том — очень сильный маг, и ещё он знал о способности к парселтангу. Всё было как на картах: если бы хоть кто-то на курсе общался с мальчиком настолько близко, чтобы он почувствовал уверенность раскрыть такой секрет, в необратимой перспективе слизеринский факультет дал бы ему колоссальную поддержку. Поэтому Дамблдор делал всё возможное, чтобы дозировать уверенность Тома. В частности — на своих уроках.

— Позволь взглянуть на свежую голову, — потянулся Дамблдор за эссе. — Насколько помню, я выделил здесь часть про превращение игольницы в ежа.

Том кивнул.

— Да, профессор. Я не разобрался, в чем именно ошибка.

— В описании превращения игольницы в ежа нет никаких ошибок, — отметил Альбус. — Абзац получил пометку из-за вот этой формулировки, — он указал Тому на надлежащие строки. — Прошу прощения за сумбурный характер обозначений.

Том всмотрелся в пергамент, а Дамблдор, к своему изумлению, не почувствовал никакой озадаченности в эмоциях ребенка. Тот прекрасно разбирался, в чем тут ошибка, если не сказать, что допустил её специально, и теперь профессору было интересно, зачем он это сделал.

— Ещё вопросы, Том?

— Сэр, я подумал, что за некоторыми неодушевленными предметами четко закреплены варианты, в которые их можно превращать.

— О, я объясню. Видишь ли, от нас не требуется ничего более, кроме как ознакомиться с тремя видами превращений: неодушевленный объект в неодушевленный, одушевленный — в неодушевленный и, наоборот, неодушевленный в одушевленный. Примеры доходчивые. Чтобы каждый сумел увидеть схожесть между спичками и иголками, маленькой мышкой и маленькой табакеркой, ежом и игольницей. Везде прослеживаются общие признаки. Толщина, острота и другие. Так проще тренироваться начинающим. Не нужно ломать голову, сходство параметров налицо. Однако каждый искусный в трансфигурации волшебник заручается в первую очередь помощью воображения. Оно позволяет ему видеть, быть может, неожиданное для остальных сходство, что здорово расширяет список вариантов того, во что можно превратить те же спички.

Том сидел неподвижно, впрочем, как и обычно, не меняясь в лице. Вдобавок он не моргал, и выглядело это как-то гипнотично, странно. Дамблдор вопреки всему ощущал необычное, незримое движение, словно что-то происходило.

Он продолжал говорить, надеясь, что всё не так, как он думает.

Однако крошечная часть его жаждала секунды, когда догадка подтвердится.

— Так что, Том, четких списков того, что и во что можно превращать, не существует. С каждым последующим курсом программа всё больше направляет учеников обращаться к фантазии и, конечно, к предельно точной, детальной визуализации. На следующий год вам предстоят более сложные превращения: ассоциация между исходным и заданным уже не будет такой явной — это необходимо для развития.

В своей голове Дамблдор слышал гулкие шаги, слышал, как хлопали двери. Кто-то открывал замки, рылся в коробках с воспоминаниями, переворачивал ворохи заметок, календари с пометками о днях рождения.

Что обозлило Альбуса — опять же бесцеремонность. Том шарил в его мозгах, даже не подумав о том, что профессор вполне себе понимает, что пытается проделать мальчик.

Всё, чего он касался, исчезало без следа, растворялось в руках. Штукатурка на стенах меркла, приобретая серый оттенок, какой бывает в здании, где случился потоп. Половицы трещали и проваливались под его шагами.

Воришка в ужасе вылетел в коридор и огляделся. Бесконечные ряды дверей, не было и следа того, что он побывал за некоторыми из них. Тупики в обоих хвостах тоннеля и никакого признака двери, через которую он вошел в коридор. Он был заперт.

— Глупо было залезать сюда, Том.

Из воздуха у двери по правую сторону тоннеля появился Рольф Лестрейндж, а по левую — сам Альбус Дамблдор.

И Том понял — это происходило уже не в голове профессора, а в его собственной. В закрытых комнатах простирались отныне его собственные страхи и надежды.

Одним делом было для Дамблдора, когда Том только разглядывал фасад его сознания, прощупывая настроение, заглядывал в окна этого дома. Делом совершенно другим — когда он вероломно пролезал внутрь, пользуясь тем, что его недооценили.

Всё, что затеял Том, было не интересом, а намеренной попыткой. В моменте для Дамблдора раскрылись новые грани высокомерия этого ребенка. Альбус ещё был молод и не в том характере, чтобы такое поощрять, а Том — не тем, кому бы он это простил.

Ещё одна дверь по правую сторону коридора отворилась. Оттуда выглянул Альфард Блэк. Через секунду совсем рядом появилась Селена Бёрк и брезгливо огляделась.

Голос Дамблдора, стоявшего в другом конце коридора, зазвучал внутри головы, словно усиленный Сонорусом:

— Копаться в чужом сознании без разрешения — верх неприличия. Но если ты, Том, позволил это себе, то и я не буду скромничать.

Паника переполняла, в легких не хватало воздуха.

— Что это ты здесь скрываешь? — профессор переместился в пространстве и легко постучал по двери, от которой исходило едкое зеленоватое свечение. На ней были цепи и замок. — Ключ, Том.

Профессор протянул руку.

Том не шевельнулся.

— А вы что здесь делаете, мисс Бёрк? Мистер Блэк? Мистер Лестрейндж? Расскажите-ка мне.

— Он хочет сравнить, — без раздумий выдала Селена и, не сменив нелестного выражения лица, оглядела Тома с ног до головы. — Он уверен, что вы ненавидите его. И хотел сравнить ваше отношение к нему с тем, что нашел в наших головах о себе. Видите ли, он хочет знать, есть ли у него шанс стать нашим другом, — фантом девочки залился звонким смехом. — Он хочет узнать, почему вы его ненавидите, и подкорректировать своё поведение, чтобы не допускать в отношении нас таких ошибок. Сделать так, чтобы его все обожали. К сожалению, сэр, с вами быть другом он не хочет.

Том пошел пятнами. Дамблдор перевел на него изумленный взгляд:

— О, — сказал он. — Понимаю. Много ли он нашел в ваших головах, мисс Бёрк?

— Не так уж и много, профессор. Он нас не особо заботит, — она мило улыбнулась. — Поэтому он и решил воспользоваться методом «от противного».

— Новаторски, но недостаточно практично, Том, — выразил мнение Дамблдор. — Люди разные, и причины у всех свои. Как вижу, тебе невдомёк, что понимать других нельзя выучиться по учебнику, и чтение чужих мыслей, увы, тоже не развивает сей навык, только замещает его. Если в твоём видении все мы — одно и то же, мне тебя даже жаль. Понимай ты, что я говорю, не пришлось бы заглядывать в чужие умы. Достаточно было бы только заглянуть в себя.

— Он этого не любит, — отрапортовала Бёрк.

— Ещё бы, — подхватил Дамблдор. — Не самое приятное место.

Тома тошнило — он не понимал, в реальности ли или только здесь, в запертом коридоре его собственной головы?

Неожиданно Дамблдору в руки прилетел ключ. Тот самый, что он от него не дождался. Звякнули цепи, щелкнул замок. Профессор приоткрыл дверь и остановился:

— Позвольте мне далее самому побеседовать с Томом?

— Да, сэр, — и все трое послушно скрылись в своих комнатах.

Том опустил лицо в пол и выглядел самым подавленным человеком на планете.

Профессор Дамблдор отворил дверь, за которой извивались сотни жирных и недовольных змей.

Лицо Тома тронула довольная улыбка. В конце концов, это его сознание, и он всё ещё мог его защищать.

Профессор не успел ничем заместить шок, бликом пронесшийся в глазах, скрытыми очками-половинками. Том зашипел, и змеи в атакующем прыжке ринулись в коридор, где их встретил испепеляющий огонь.

Мальчик мог слышать своё сошедшее с ума сердцебиение.

Сожжены?! Все до единой?

Том оттолкнул Альбуса и забежал в пустую комнату. Все до одной!

Из горла вырвалось очередное шипение. Он зло топнул ногой, но не успел кинуться с кулаками на профессора: всё вокруг залил свет, поедающий углы комнаты, пол, стены и его самого.

Перед глазами мелькали сцены, клочки воспоминаний.

Вот он в парке, сидит в тени дерева, наблюдая, как остальные дети играют в салочки на лужайке. Где-то наверху, в ветвях дуба, хозяйничает белка. На него летят кусочки коры и отмершие листья. Подходит миссис Коул, спотыкается о торчащий из-под земли корень. Том хотел, чтобы она сломала ногу и забыла, зачем пришла — заставить его играть с остальными.

Вот они лезут по склону в пещеру. Под тяжестью шести ног плоский камень начинает съезжать вниз, и дети видят, как из-под него выбираются две шустрые ящерицы. Том не реагирует, продолжая движение. Штормовой ветер уносит в море плач Эми Бенсон. Она кричала на Денниса. Кричала, что хочет вернуться и больше не может идти.

А вот магазин в Косой аллее, куда Том зашел поглазеть. Всем его вниманием завладела черепаха с позолоченным панцирем.

И вот он снова в кабинете Дамблдора, слепо впился в своё сочинение. Голова пошла кругом. На коже ещё остались мурашки, а внутри — ощущение, что вот-вот стошнит.

Профессор дотронулся кончиком пера своего носа, подумал, решил что-то дописать. Наконец он поставил точку.

— Пожалуй, всё, — Альбус ещё раз пробежался по списку. — Держи.

Том в оцепенении принял рекомендации по литературе, поблагодарил и поплелся из класса. Вид у него был как у человека, который только что заметил, что его обокрали, но с надеждой пытался обнаружить пропажу завалявшейся в каком-нибудь углу.

* * *

Дамблдор откупорил медовуху, чтобы успокоиться.

Прямо здесь, в замке, был один маленький маг — неискоренимое напоминание о том, как он однажды оступился. Напоминание ещё более сильное, чем презрение в глазах Аберфорда. То, что снова бросало его в омут событий, от коих в жизнь не отмыться, не очистить себя.

И Геллерт, и Том держали в клетках свои души, и ни для одного из них не было в жизни ничего неприкосновенного. Того, что могло их остановить. Того, что нельзя разрушать.

И если в первый раз Альбус был разбит и смирено вытерпел кулаки брата, которыми тот его угостил прямо у гроба Арианы, то встретив такое существо второй раз, после многих лет работы над своим искуплением, он уже не мог быть паинькой и терпеливо позволить собой крутить. Даже если демон внешне имел воплощение обычного милого ребенка.

Дамблдор всё-таки не мог простить себя за то, что сделал, даже после того, как получил подтверждение того, что ему не померещилось, напрямую в голове Тома.

Только через десятки лет Альбуса осенило: возможно, этим не вызывающим гордости поступком он хоть как-то задержал Тома Риддла от становления Тем-Кого-Нельзя-Называть.

Думал профессор и о том, что эти два волшебника встретились ему в одной жизни, быть может, не случайно, а очень даже закономерно. Первый — трагическая ошибка, второй — тот, на ком жизнь требовала что-то исправить ради собственного успокоения. Только вот ставки выросли. Если с Гриндевальдом ему требовалось всего лишь не связываться, то с мальчиком Томом сложнее — присматривать, не дать наделать глупостей. Видит Мерлин, Дамблдор не был так свят и мудр, как про него говорили, ведь у него не хватило духу позаботиться о Томе, видя в нем того, кого проклинал полжизни.

* * *

И всё же лето прошло в нервных ожиданиях возвращения туда, где спокойная жизнь ему только снилась; в терроризирующих слух разговорах о маггловской войне; в возвращении утерянного приютского авторитета. За месяцы, проведенные Томом вне этого места, там установилась новая иерархия, в которой он скатился до позиции слабого звена. Ему снова не полагалось пристойных порций на ужин, дети осмелели и не давали покоя. Для справки, именно на них Том и обрушил содержимое своей дьявольской бутылки.

Наконец пришло письмо, знаменующее окончание его собственной маленькой войны. Том снова отправился в Косой переулок, где бывал не раз за лето, но теперь уже с целью купить книги и принадлежности для школы, а не просто подышать воздухом магического мира. Обычный Лондон к тому времени словно перестал давать ему кислород — то был чистый ядовитый газ. И только там, на волшебных улицах, Том ощущал, что минувший год его жизни был не сном.

В этом году Том пообещал себе не быть таким смирным, но продолжать сохранять осторожность. Впрочем, как обычно. Не теряя времени зря, он прочитал учебники вдоль и поперёк, и пусть колдовать запрещалось, Том был уверен — на втором курсе он будет готов лучше. Он будет знать, кто такие чистокровные и кто такие грязнокровки. Он будет знать теорию и иметь шанс уверенно блеснуть знаниями. Он будет знать столько вещей, о которых в прошлом не имел понятия, а это значит, что не так уж и много явлений отныне способны заставить его нервничать. К несчастью для профессора Дамблдора.

Пустое купе не удручало, совсем наоборот — на полпути в Хогвартс Том уже убедился, что все навыки заклинаний, полученные на первом курсе, остались при нём, и приступил к отработке чар Раздувания, которые так не терпелось опробовать. За дверью купе время от времени мелькали знакомые лица.

Вытянувшийся за лето Альфард Блэк — новый рост, кажется, придал ещё больше уверенности носить спесивую физиономию — шел по коридору в сопровождении двух маленьких девчонок, явно первокурсниц. Он бегло заглянул в купе и, когда его спутницы приметили свободные места, принялся проталкивать их дальше по коридору, не дав даже дотянуться до дверной ручки. Уже одна эта зарисовка подтвердила, что установка не робеть выбрана Томом отнюдь не по ошибке.

Показались и безмятежно вышагивающие Рольф Лестрейндж, Арчибальд Кэрроу, Коул Мальсибер и Рафаил Трэверс. Первый и последний из перечисленных кратко кивнули Тому — казалось бы, хороший жест, но так как сделано это было через стекло, Том почувствовал себя жалким головастиком, сидящим в аквариуме.

Промелькнула тень Кэрри Селвин, мантия которой зацепилась за тележку со сладостями, и раздалось громкое шипение Селены Бёрк: «Хватит копаться!»

«Да, — подумал Том с подобием коварной улыбки на лице. — В этом году у вас уже не получится игнорировать меня, морщиться, как при виде выбежавшего из ниоткуда таракана». В прошлогоднем одиночестве он винил адаптацию, а в этом году он был готов покончить со своим уединением!

За лето выводы, сделанные в прошлом году, потускнели, выцвели, стали не такими категоричными. Не могло такого быть, что у Тома совсем нет шансов найти общий язык с сокурсниками! Он сможет покорить кого угодно, если захочет.

На том и было решено: пробивать себе дорогу талантами, умениями и безукоризненностью.

Первый курс Слизерина пополнился пятью учениками. Максимилиан Нотт — кузен Рольфа Лестрейнджа. Девчонки, которые были с Альфардом в поезде — Вальбурга и Лукреция, первая из которых приходится задире сестрой, а вторая — кузиной. Винсент Эйвери — Тому показалось, что тот словно ожидал от Хогвартса чего-то большего, так презренно он оглядывал всё вокруг — и Ашер Пьюси, который сел рядом с братом, Альбертом — студентом на курс старше Тома.

И снова, как и в прошлом году, зал заполнился осуждающим шепотом «во славу» новых слизеринцев и отголосками звериных оваций со стола Когтеврана для Остина Макмиллана и Айрин Наттли — тех детей из богатых чистокровных семей, кого «змеям не удалось заграбастать».

Том наблюдал, как старшие сдувают пылинки с новоприбывших студентов, и сцеживал яд в бутылку, памятуя о том, что его самого в первый день поприветствовали с такой теплотой, словно он пришел сюда конфисковать у присутствующих всё имущество.

«Что же, никто не говорил, что будет легко».

Вскоре Том ощутил, что подкованность в теории и наличие плана — крохи на стадии, где начинается реализация. Преимущества в битве за уважение таяли на глазах, и крыть было нечем.

Первостепенные выводы были самыми верными, мальчик Том очень зря ими пренебрег. Дано: неясное происхождение, пара кнатов в кармане и смелые попытки доказать, которые, увы, были восприняты совсем не так, как он планировал.

Том относился к своим успехам с предвзятым критицизмом. Его слабо подбадривала похвала профессоров, потому что то внимание, которое он жаждал получить, так и не шло в руки. Даже хуже — в мыслях однокурсников всё чаще проскальзывало слово «выскочка». Это было безгранично обидно и подталкивало решать проблемы нецивилизованным путём.

Том метался меж двух огней: одна сторона его всё так же жаждала быть частью этого мира, а вторая приговаривала, что эти попытки тратят слишком много моральных сил и результат ему не так уже и нужен, ведь он — особенный.

План выделиться за счет успехов не работал. Он только завёл Тома в тупик и обличил толстую логическую нестыковку. Чистокровные преподносили себя спасителями всея магического мира, влача на себе тяжкий груз защиты всего волшебного. Однако Том с его непонятным происхождением уже на тот момент превосходил в чем-то понемногу каждого из них — запас тем, пройденных с заботливыми мамá и папá, истощился.

Тут мальчику Тому и стало понятно, что доктрина чистокровности и центнер спеси имеют равный вес. А значит, ему ни за что и никогда не добиться их уважения, пока у него не обнаружится умопомрачительного богатства или сумасшедшего благородства, покрывающего отсутствие первого.

Заключение укрепилось в голове не безболезненно, но в каком-то смысле облегчило Тому жизнь. Сторона, ратующая за собственную неповторимость, перетянула канат на себя. Бутылка тёмной материи переполнилась и взорвалась.

Пусть теперь они захотят подружиться с ним! Однажды, в сердцах пообещал себе Том, так и будет. Независимо от того, каким образом это произойдет, они пожалеют, что чурались его.

Стало легче. Эго хлопало в ладоши и ликовало. Отныне никакой спешки, новый план был далеко идущим, долгосрочным, и заключался он в том, чтобы превзойти чистокровных по всем статьям и заставить их почувствовать легкую дурноту от своего превосходства.

Ему было невдомёк, что совсем не эти эмоции привлекают людей.

Том решил, что пока он продолжает нервировать всех своими успехами, можно попытаться откопать козырь, против которого аристократам останется только объявить капитуляцию — благородное магическое происхождение. Пусть он знал — велик шанс ничего не найти, но выражение «по всем статьям» было таким заманчивым.

Эта попытка стоила бы того даже без прямого результата. Том проводил в библиотеке свободное время, читая всё подряд в поисках любого упоминания фамилии Риддл, и незаметно для себя расширял свой кругозор. Иногда поиски уводили его далеко от первоначальной цели, и приходилось напоминать себе, зачем всё было начато.

Придавив себя изрядной дозой самообмана, Том постановил: он делает это чисто для себя, а не для них.

Если на первом курсе Тома уберегло от больших проблем его умение приспосабливаться, то на втором бесценным стало решение не форсировать выход на контакт с чистокровными.

* * *

— Будешь ты с этим что-то делать или нет, Рольф? — шепнул Коул Мальсибер, когда четверка выходила из класса Заклинаний.

Профессор Гамп весь урок подпрыгивал в восхищении от Замораживающих чар Риддла.

— Нет, Коул, не тот вопрос, — поправил Рафаил Трэверс. — Рольф, когда ты что-то сделаешь?

— Ой, Трэверс, а не ты ли самым первым побежал жать руку нашему выскочке ещё на распределении? — хохотнул Арчибальд Кэрроу.

— А не ты ли пару лет назад свалился с метлы в торт лицом прямо на моём дне рождения? — Рафаил снисходительно похлопал Кэрроу по плечу, советуя заткнуться.

Губы Арчи обиженно склеились.

— Вернемся к теме, — стоял на своём Мальсибер.

— Самое место здесь, — с сарказмом буркнул Рольф, оглядывая забитый учениками коридор.

— Так идем, найдем какой-нибудь пустой класс, — скомандовал Рафаил, и, не дожидаясь одобрения, двинулся к лестницам.

Лестрейндж тихонько обругал Треверса и двинулся за сокурсниками, которые успели уже скрыться за поворотом. Он предчувствовал их назревающее враждебное настроение и каждый день надеялся, что они об этом не заговорят.

— Так вот, что с ним делать? — возобновил полемику Мальсибер, недовольно сверля Рольфа взглядом.

Лестрейндж с раздражением заметил, что остальные повторили за ним.

Одного взгляда хватало, чтобы сказать — Коул Мальсибер получил своё имя не случайно. Смуглая кожа, черные как смоль кудрявые волосы. Карие глаза горели несогласием, протестом. Коул был эмоционален и ядовит, если к нему не прислушиваются. Категорически не любил церемониться и был неравнодушен к шуткам без правил. Селена называла его бестактным чудищем. Ссорились эти двое чаще всех. Быть может, потому, что оба были глубоко ранимы и скорее удавились бы, чем стали говорить о своих уязвленных чувствах, поэтому предпочитали поорать вдоволь и успокоиться.

Нет, Коул — хоть в нем и было скрыто много дезориентирующего, неподвластного глазу — не был тёмным душой. Рольфу не нравилось одно: когда друг перевоплощался из этого грубоватого шутника в упрямого, прущего напролом взрывопотама, а случалось это всегда неожиданно.

— Вы себя слышали? Нечего здесь обсуждать, — кинул им Лестрейндж.

— Наши родители выбрали тебя в лидеры, так что нам стоит обсудить многое.

Как же выводила из себя эта манера Рафа говорить с преувеличенной важностью! Словно каждый день репетировал перед зеркалом, копируя отца.

— Стоп. Ваши родители выбрали меня следить, чтобы никто здесь не обижал их деточек, а в случае, если это происходит, я должен поговорить с обидчиком и всё уладить. Вот и все мои обязанности! Что касается Риддла — чего вы от меня хотите? Сказать ему «прекрати учиться лучше всех»?

— Он уже бесит весь наш курс, — сообщил Кэрроу. — Включая другие факультеты.

Кэрроу были очень известными. К сожалению, прославились они большей частью истрепанной репутацией своей семьи. Словно какой-то фатум! Одно поколение прыгало выше головы, чтобы вернуть фамилии былой блеск, а следующее — пускало достижения родителей жмыру под хвост. И вот уже два века Кэрроу демонстрировали в этом из рук вон отвратительную стабильность, настолько ужасающую, что на очереди была потеря последних крох доверия общества. Родители Арчи — та здравомыслящая сторона монеты — отчаянно сражались за своё доброе имя и, быть может, даже слишком отчаянно.

Иногда Арчибальд Кэрроу боялся даже неправильно пошевелиться. Боялся разрушить то, что строили родители. И даже со своими друзьями Арчи был порой очень скован, старался не болтать ерунды. Его не покидало ощущение, что он ещё не до конца принадлежит этой компании. Глупо, безосновательно, но Арчи опасался быть исключенным. Ему нелегко давались споры, и каждое резкое слово в ответ заставляло внутренности сжиматься.

— Другие факультеты нас не касаются, — отрезал Рольф.

— Да ладно вам всем, не прикидывайтесь. Вы же видите, что он пытается сделать, — сказал Рафаил. Ему удалось всех заинтриговать. — Он чего-то ждет от нас, подмасливается. Считает, что если учится лучше всех и баллы нам приносит, значит, мы должны хорошо к нему относиться.

Раф был неплох в чтении мотивов. Он мог представить их так, как никто бы на них ни посмотрел. Это удивляло, восхищало и временами пугало.

— У меня тоже сложилось такое впечатление, — сказал Арчи.

Коул задумчиво помолчал.

— Нет, меня он, если честно, бесит просто так, — подытожил он. — Можно учиться хорошо и не разыгрывая сценку «Талантливый сирота» на каждом уроке.

Рольф его не слушал.

— В любом случае, — обратился он к Кэрроу и Треверсу. — Он нам не угроза. Он не может заставить нас общаться с ним, если мы не хотим.

Они молчали.

— И не показывайте, что он вас как-то волнует. Ему надоест.

— Будем надеяться, что ты прав, — сказал Мальсибер и вышел из класса, хлопнув дверью.

* * *

Кэрри и Селене повезло стать единственными слизеринками на курсе — они жили вдвоем в спальне и, словно в лучших девчоночьих традициях, были неразлучны.

Увы, время от времени тучи над королевством сгущались: одна из девочек, или даже обе враз, начинали тяготиться этой дружбой — или попросту обязанностями, которые она за собой влачила.

— А я согласна с Рольфом. И вообще мне его жаль, — с досадой высказалась Кэрри, возвращая учебники на полку.

Селена слушала подругу с выражением омерзения на очаровательном лице.

— Жаль?

— Да, Селена, жаль! Он не заслуживает всего, что вы о нем говорите. Это натуральное свинство! У него нет родителей, нет друзей, нет никого, кто о нем позаботился бы.

У Кэрри были зеленые впалые глаза, под которыми обязательно имелись темные круги. Лицо было маленьким, нос и скулы острыми, как углы. Непослушные волосы как всегда выбивались из прически. Селена израсходовала на их укрощение весь запас «Простоблеска», но ещё не сдалась.

— О, Кэрри, — снисходительно проворковала Селена. — Это твой дар говорит в тебе. Никогда не пройдешь мимо бездомного пса. Но с нашими фамилиями, дорогая, не может быть никаких «жаль».

— И при том, что у него ничего нет, вы хотите забрать последнее, что представляет ценность — его тягу учиться, — у Кэрри была выводящая Селену из себя мода притворяться, что она ничего не слышит, если подруга хотела призвать её к ответственности, ссылаясь на их высокое происхождение. — Мама говорила, что людям всё возвращается.

Бёрк смягчилась, но не оставила цели закончить разговор на своих условиях.

— Поэтому с ней это случилось?

Кэрри выхватила палочку.

— Что ты хочешь сделать? Ткнуть меня в глаз? — Селена улыбнулась. В серых глазах блеснула насмешка, и она попыталась исправиться: — Я сказала это не за тем, чтобы тебе напомнить.

Селена всегда была значительно ниже Кэрри. Лицо на контрасте лишено всякой угловатости, резкости — прекрасно и пропорционально, так что ни одна линия не выбивалась на фоне других, перетягивая на себя внимание. Тёмно-русые густые волосы, прямые и тяжелые, как характер хозяйки — словно ни один локон не решался завиться или закудрявиться.

— С трудом верится, — бросила ей Кэрри и, спрятав волшебную палочку, занялась перебиранием конспектов. Она не поднимала глаз на подругу.

— Я имела в виду, что не верю в этот… — «абсурд?» — Закон. Плохие вещи случаются и с теми, кто совсем не заслужил. Например, с твоей мамой. Плохое просто случается, как и хорошее. Это хаос, здесь нет законов, правил. Важно лишь то, что правильно лично для тебя, — спокойно объяснила Селена.

— Так вот для меня то, что вы хотите сделать с Томом, неправильно! — взбеленилась Кэрри и скомкала пару пергаментов.

На лицо Селены вернулась сердитость.

— Поправь меня, если я не поняла, — попросила Бёрк. — Поддержать нас, своих друзей — это для тебя неправильно?

— Нет! Поддержать кого бы там ни было в чьей-то травле — это неправильно!

— Ты головой где-то стукнулась, Кэрри? Мы обязаны всегда поддерживать друг друга! Я всегда поддержу тебя, а ты — меня!

— Так поддержи меня в намерении не-причинять-никому-зла либо перестань читать мне морали об этом раз и навсегда!

Селена уязвлено насупилась.

Они снова уперлись лбами в стену из их противоречащих натур.

Мать Селены — Саванна, в девичестве Олливандер, перестала общаться со своим отцом после того, как он женился во второй раз — на магглорожденной волшебнице.

Однажды птичка принесла на хвосте, что у Саванны родился брат, Гаррик Олливандер, ныне известный полукровка и выдающийся изготовитель волшебных палочек. Саванна проплакала весь день вовсе не от умиления, а от того, что на этом Олливандеры прервали свою чистокровную историю.

К слову о том, как Саванна презирала своего отца: когда Селене исполнилось одиннадцать, мама и папа как бы невзначай потащили её через всю Европу к Грегоровичу, чтобы приобрести волшебную палочку, однако выдали этот вояж за подарок.

Что самое интересное, став миссис Бёрк, Саванна будто утвердилась в том, что решение её было правильным и, разумеется, отнюдь не построенным на ревности к мачехе. Желая своей дочери такого же успеха, она вырастила Селену на правиле «держись чистокровных, и будет тебе счастье».

Проявлялись в этом и положительные моменты. Селена была безгранично предана друзьям. Конечно, при условии, что они тоже преданы её идеям. Но некоторые из них, такие, как Кэрри Селвин, занимали особое место в её сердце, даже если не переставали доставлять неудобства. Она заботилась о своих друзьях и не нарушала принципов, вбитых ей матерью, и если кто-то, даже сами друзья, грозились помешать заботе Селены о них или поспорить с её жизненной философией, Бёрк принимала агрессивную позицию — всё равно, друг перед ней или враг.

— Давай-ка я освежу в твоей памяти, милочка, — сказала Селена таким тоном, словно ей подали подгоревшую овсянку. — Что я тут день и ночь за тобой присматриваю; не жалуюсь, что ты кричишь во сне; напоминаю выпить лекарства; защищаю тебя от насмешек всяких остолопов; заплетаю твои лохмы; слежу за тем, как ты выглядишь, ведешь себя, и докладываю твоему папе о твоём самочувствии чаще, чем пишу своим родителям!

— Тебя просят?

— Если бы не я, сидела бы ты дома!

— Если бы не я, ноль — таково было бы количество твоих друзей!

Произнести подобное было равносильно вылить Бёрк на голову ведро студеной воды.

— Тебе просто нравится контролировать меня, но ты, конечно, спишешь это на свою заботливость, — тихо заключила Кэрри.

Селена приказала себе молчать, чтобы не выплюнуть в ответ что-то, после чего невозможно быть друзьями как прежде.

В переломные моменты ссор Кэрри всегда ломалась первой. Нужно только ждать.

— Извини, — и вот оно: — Прости меня, — повторила Кэрри и полетела обнимать её, всё ещё замороженную, как ледяная статуя.

Селена без эмоций вытянула руки перед собой и пару раз хлопнула подругу по спине, словно выбивала из чего-то пыль.

— Забудь всё, что я сказала, — разнылась Кэрри.

— Ну, конечно, дурочка, — ударение вышло на последнее слово.

— Но мне всё равно не нравится идея делать Тому гадости!

Селена, отстранившись от осьминожьих объятий подруги, посмотрела на неё взывающим взглядом:

— Что, опять за своё?

На этой стадии и выяснилось, что они ничего не выяснили. Если бы Селвин и Бёрк хоть раз довели диспут до конца, им грозило бы окончательно разочароваться друг в друге в силу разительных отличий в их мировоззрении, а так Кэрри извинялась и бежала обниматься — ссора замята. Но Том Риддл и отношение к нему — не та тема, которую они могли закрыть, не придя хоть к какому-то, даже шаткому, общему заключению, ведь этот мальчик мозолил им глаза каждый Мерлинов день.

— Убеди меня, что это нужно. Объясни мне, — решительно потребовала Кэрри, плюхнувшись на кровать.

— Ладно, — пробубнила Селена, присаживаясь рядом с ней. — Это уже хоть на что-то похоже.

— Ну-ну.

— Не подгоняй меня! Знаешь, как я не люблю об этом говорить?

Кэрри просияла и навострила уши.

— А! Ты что-то почувствовала!

— Да, почувствовала! — шикнула Бёрк, смутившись. — Странная у него аура. Никакого четкого образа. Оно едва принимает какую-то форму, быстро меняется. Словно он притворяется или приспосабливается ко всему, как паразит. Не понимаю я его, не вижу. Ясно только, что хочет быть везде первым, лучшим. Холодный до тошноты. Теплеет, когда его хвалят, но тепло это быстро испаряется. Как бездонный колодец, понимаешь? Он мне противен.

Шесть лет назад обнаружилось, что Селене передался ненавистный дар семьи Олливандеров, который интересным образом проскочил мимо её матери, не удостоив ту чести. Понимая категоричность мамы в сием вопросе, Селена начала на гордость ей демонстрировать, что она выше таких пошлых материй, как дар этой семейки.

В подтверждение этому Селене было бы не жаль совсем убить в себе этот дар — чувствовать. Но к своему несчастью, она никогда не переставала.

Было невозможно смириться с тем, что ей передалось что-то от Олливандеров. Это делало её несчастной, противоречащей себе, отрицающей свою природу, и действительно — Селена терпеть не могла говорить об этом.

Кэрри, конечно, знала и была единственной, кто в полной мере понимал причины поведения Селены. Она прощала ей многое. Так же знал Рольф, который дал Бёрк слово хранить её секрет.

— Понимаю, — прошептала Кэрри, взвесив, насколько серьезный довод это для Селены, ведь она поднимала эту тему очень редко. — Однако в голове не укладывается. Не сходится. Твоё описание — и наш однокурсник…

— Не хочешь — не верь! Зачем я вообще...

Селена забралась в кровать и щёлкнула свет деллюминатором, оставив Кэрри не только в темноте, но и в глубоком замешательстве.

* * *

Раз в неделю младшие змейки, с первого по четвертый курс, собирались в гостиной для дополнительных занятий. Кто же сегодня будет тьютором?

Пятикурсники, нагруженные занятиями чуть меньше, чем старшие курсы, всё же готовились к СОВ, и поэтому нельзя сказать, что жаждали помогать младшим. Однако критиковать традиции на этом факультете было не принято, и кому-то всё-таки приходилось вытягивать этот жребий каждую неделю. В этот раз «честь» выпала Кадмусу Гринграссу.

Младшие обожали Кадма и тот стиль, который он избрал, чтобы быть дежурным по успеваемости. Он не притворялся тем, кто знал с пеленок все заклинания и формулы, а вот другие дежурные буквально упивались моментом своей важности, чтобы хоть как-то развлечься в пропадающий зря пятничный вечер.

Кадм не тратил времени на вычурность. Обычно через час сочинения были проверены, пробелы восполнены, а дежурный и младшие студенты болтали на отвлеченные темы, дожидаясь, пока в гостиную заглянет декан и сочтет, что Кадм сделал своё дело.

Но сегодня по стеклянному взгляду Гринграсса было заметно, что он тоже человек и ничто человеческое ему не чуждо.

— Подходите, пока я не уснул, — сказал Кадм, отделываясь от зевоты, и захлопнул книгу, за которой прятался.

Роули с четвертого курса, рыжеволосый, длинный как шпала парень, подоспел первым. Он уже второй раз перекроил формулы противоядий и с нетерпением — даже каким-то вызовом — сунул свиток Кадму под нос.

Гринграсс хмыкнул и заглянул в сочинение:

— Ох, не знаю, Гаррет, — протянул он. — Первые два сгодятся, от третьего к отравлению прибавится несварение желудка, а заключительное можно просто пить вместо яда.

Его сокурсники, Эммет Селвин и Двэйн Розье, подсказавшие Гаррету формулы третьего и четвертого, загоготали. Лицо Гаррета приобрело цвет марганцовки, и он гордо, словно цапля, прошествовал на своё место, не упустив по дороге возможности сунуть нос в их работы.

Третьекурсники Альберт Пьюси и Осборн Селвин — младший брат Эммета — были безнадежными квиддичистами. Остальные, примеряя роль дежурного по успеваемости, стремились прочитать им лекцию, изобилующую эпитетами вроде «бладжером отбило» и «ветром выдуло». Но не Кадм. Он всегда был терпелив и основательно возился с этими двумя. Их эссе уже были готовы. Альберт и Осборн тихонько играли в волшебные шахматы.

Их однокурсница, Калиста Крауч, за годы дружбы родителей с семьей Кадма выработала привычку бесстыдно пользоваться тем, что Гринграсс относится к ней хорошо. У неё всегда было много вопросов, ответ на которые можно было легко найти в учебнике. Но зачем утруждать себя, когда Кадм так добр ответить на каждое глупое «почему»? Сегодня с Кадмусом было что-то не то — он сказал ей всё-таки полистать учебник, ведь «там всё написано». Крауч уже десяток минут разглядывала одну страницу. Ад для яркого аудиала.

Кузен Селены, Осгар Бёрк, зачем-то ввязался в заведомо проигранный спор о магических существах с Кэрри. Селвин, преисполненная интереса к предмету, который так предвкушала начать в следующем семестре, выпросила у Осгара его эссе. Был в нем один пассаж, которым Осгар очень гордился: «Каждый дракон похищает в год в среднем сто магглов. Эти меры полностью одобрены маггловским премьер-министром». Но Селвин, естественно, начала истерически хохотать. Хмурый кузен Селены насупился, сгреб эссе и с претензией заявил, что идет показывать его Кадму — мол, «посмотрим, кто сейчас будет смеяться». Кэрри в ответ ещё раз покатилась со смеху, а Селена прикрыла лицо ладонями, словно прячась от факта, что у неё с кузеном имеются общие гены. Невероятно, но, по всей видимости, вместо крови в Кадме циркулировала тактичность: он поулыбался и каким-то не оскорбительным способом заставил Осгара переписать это безобразие.

Особняком от всех сидела мафия Блэков, занятая отработкой заклинаний. Альфард с антигуманным видом тренировал Фините Инкантатем, сначала надувая несчастного жука, пойманного в теплице, в несколько раз — так, что тот заполнял собой всю банку, врезаясь в стенки — а потом возвращая ему изначальный размер. Лукреция и Вальбурга по очереди разоружали друг друга, но только для Вальбурги это было тренировкой, а для Лукреции — битвой, которая словно что-то решала в мировом устройстве.

Остальные — мальчишки первого и второй курсов — единой массой практиковались в трансфигурации.

После третьей речи Дамблдора о невыдающихся навыках юных змеек у Слизнорта начали сдавать нервы. Впоследствии пришлось перешить очень много пуговиц на одежде. Проще говоря, декан был глубоко уязвлен и не мог всё так оставить. Угрожать наказанием никогда не было в стиле Слизнорта. Он выцеплял дежурных по одному и запевал душещипательную песню про престиж факультета. Но чтобы не понять, что профессор действительно имеет в виду, нужно быть тупым как горный тролль — слишком уж часто упоминались черепахи и чайники, так что немудрено, что пятикурсников-дежурных подташнивало от слова «трансфигурация».

Неделька выдалась для Кадма адской, и подлокотник жесткого кресла становился с каждой минутой всё удобнее. Не без усилий собрав себя в кучу, Гринграсс принялся за сочинение младшего из Пьюси, Ашера. Проверяя работы этого товарища, Кадм всегда покрывался испариной. Ашер порой писал слова чуть ли не задом наперед. Хотя если попросить пересказать сочинение, Ашер делал это без труда. Что ж, видимо, он просто не мог сосредоточиться, когда писал…

Казалось бы, расквитаться с сочинением Ашера Пьюси означало победу и открытую дверь в выходные, но тут Гринграсс вспомнил, что там ещё сидят шесть недо-трансфигураторов. Хотелось прыгнуть в камин и инсценировать свою смерть. Нет, никто не знал, сколько усилий было приложено Кадмусом, чтобы вести себя так непринужденно с младшими. А уж если приходилось учить чему-то Мальсибера и Кэрроу, каждая минута выдержки была равносильна подвигу.

Темноволосый мальчишка Максимиллиан Нотт отштамповал все превращения по программе своего курса очень лихо. Кадм одобрительно похлопал того по спине, подумав, что, может, не так и далеко он теперь от своей мягкой кровати. Рольф показал кузену большой палец.

Винсент Эйвери же наоборот не сделал ни одного превращения верно, но зато притворился, что всё прошло по плану. Кадму явился образ его кровати, улетающей куда-то далеко-далеко. И без него.

— Макс, — обратился Кадм к Нотту. — Объясни своему другу, что такое спички, а что такое иголки, и какие из них должны быть острыми, а какие деревянными.

Нотт послушно кивнул и вытолкал Винсента из-за стола.

— А вы чем порадуете?

Гринграсс обратился к нераздельной четверке из Кэрроу, Лестрейнджа, Треверса и Мальсибера, и ощутил всю иронию своего вопроса.

Чернильница Рольфа без проблем превратилась в жабу. Рафаил справился со второй попытки — после первой его жаба всё-таки не квакала, а булькала, словно внутри ещё оставались чернила.

Коул Мальсибер продемонстрировал обратный результат. Что бы он ни делал, его чернильница только квакала, но никаких визуальных изменений не претерпевала, а у Арчибальда Кэрроу получалась максимум чернильница в виде жабы или жаба, изрыгающая чернила.

Кадм вывел этих двоих на середину гостиной, попросил совершить свои превращения, а остальных дать комментарии их ошибкам. Сам он сел всё в то же кресло — сейчас подлокотники казались мягчайшей сладкой ватой — и наблюдал за процессом.

— Коул, ты же знаешь, как выглядит жаба!

— Вспомни нашу библиотекаршу!

— Ну-ка, — гаркнул Кадм.

Младшие притихли. Мальсибер взмахнул палочкой, и…

— Ха-ха! Плюющаяся жаба, как у Арчи!

Младшие завизжали, отпрыгивая в стороны. Жаба выплеснула своё содержимое на мантию замешкавшейся Калисты Крауч. Кадм был готов поклясться, что губы у жабы при этом были цвета фиолетовой губной помады, которую ему где-то приходилось видеть.

— Но это лучше, чем просто квакающая банка! — Мальсибер с досадой пытался доказать всем, что это уже прогресс.

— Фините!

Коул и Арчи осуществляли одну попытку за другой. Толпа смеялась, давала жесткие, но дельные советы, и вот, наконец, обоим отстающим удалось повторить результат первой попытки Треверса. Оба — и Мальсибер, и Кэрроу — были вымотаны так, словно проработали весь день на каменоломне. Кадм их похвалил и отпустил. Вот до чего доводит соревнование, стремление быть не хуже! Даже эти двое сделали большой шаг.

— Ладно, давайте ждать декана. Приберите! Жаб тоже не забудьте.

Дубовый столик, по которому скакали жабы, двинулся восвояси. За ним по местам отправились левитируемые стулья с гигантскими, высокими спинками, обвитыми резными змеями. Кожаные диваны рассредоточились по привычному периметру. Волшебные лампы — навязчивые мишени для неумелых заклинаний — вновь поселились на столах и тумбах и отбросили на гостиную мистические тени.

Кадм уже расслабленно руководил уборкой, как вдруг вздрогнул, заметив Тома Риддла, вжавшимся в одно из кресел у буфетных полок.

— Том! — вырвалось у него от удивления. Остальные ученики пороняли всё, что держали в руках, и смерили Риддла укоризненными взглядами. — Ты что сидел там всё время?

Том беззвучно кивнул.

— Почему? — возмутился Гринграсс.

Ох, выходные были так рядом! Том смущенно опустил глаза в пол.

— Том! Есть у тебя вопросы или нет?

Из Кадмуса потихоньку начала испаряться тактичность.

Том, к изумлению дежурного, воспрял бодростью, услышав вопрос, и покачал головой.

— Нет вопросов, — с облегчением утвердил Гринграсс.

Он был так счастлив, что не заметил, с каким презрением некоторые из учеников посмотрели на Риддла. Для них всё выглядело так, словно он потешается над тем, что у них есть вопросы, а у него — нет.

— Ладно, Том. Не сиди, пожалуйста, больше там. Участвуй с остальными.

На этих словах Кадм опять опустился в нежное как сливки кресло и чуть не захрапел.

— Кадм! Кадм! А что это? — докопался Пьюси-младший, вытаскивая из-под головы дежурного что-то, служившее тому подушкой.

— Книга, не видишь, что ли, — подсказал сокурснику Макс Нотт.

— «Супербыстрые тесты-тренажеры для подготовки к СОВ», — Гаррет выхватил у Ашера книжку и прочитал название высоко церемониальным тоном.

— О-о-о-о, — протянули остальные.

— У меня идея! — объявил Двэйн Розье, гипнотизируя сборник тестов.

— Надеюсь, не такая же, как у меня! — подала голос Селена.

— Кто старше, у того и идея, — фыркнул Двэйн.

— Говорите уже. Кто-нибудь из вас, — призвал их хозяин книжки.

Бёрк только открыла рот, но Розье её опередил:

— Может, порешаем твои тесты, пока ждем Слизнорта?

Кадм завис на несколько секунд, обдумывая. Выбрать самый сложный тест, размножить на всех и вуаля! — ему обеспечено минимум двадцать минут, пока они не начнут возмущаться, что ничего из этого не знают.

— Конечно! Отличная идея, — заключил он вслух.

Копии заключительного теста в сборнике разлетелись по гостиной тучными экземплярами в двадцать страниц. Кадм заботливо удостоверился, что все получили по одному.

— Что ж, давайте проверим, на сколько вопросов в СОВ вы смогли бы ответить с тем, что знаете сейчас, — провозгласил Гринграсс и провалился в кресло. — И, конечно, никакого списывания!

Но остальные его уже не слышали. Все были поглощены новым соревнованием. Перья прыгали с одного вопроса на другой. Лица младших сияли от счастья, когда им попадался вопрос, ответ на который был прост как хлеб с маслом. Вот это да! Они уже сейчас знают что-то, что понадобится на СОВ. Кругозорами Макса, Рольфа, Селены и Кэрри можно было только дивиться, а отец Рафаила, казалось, позаботился о том, чтобы сын знал все даты гоблинских восстаний назубок. Естественно, для четвертого курса это было словно терапией по поднятию самооценки — минимальное количество незнакомых тем. Третьекурсники от себя многого не ждали, но так же демонстрировали знание некоторых поразительных фактов и даже не знали, откуда им подобное известно.

Даже через полчаса Слизнорт не удосужился пожаловать в гостиную. Перья перестали скрипеть. Слизеринцы сошлись на том, что выжали из своих мозгов всё до капли, и если они немедленно не начнут проверять, сопротивляться желанию подглядеть в учебник станет невозможно.

Каждый гордо подписал свой тест, а Двэйн Розье собрал их в стопку и отлевитировал к дежурному. Девчонки издали звуки умиления — Гринграсс скрючился в калачик, чтобы уместиться с комфортом в кресле. Двэйн тем временем заколдовал тесты летать вокруг и время от времени в него врезаться. Кадм очнулся с честным и невозмутимым видом. Словно человек, заснувший на важном заседании, он изо всех сил притворялся, что просто дал отдых глазам.

— Все? Ну, проверим, — сказал Гринграсс, устало глядя на глыбу тестов. — Только не сильно задавайтесь. На настоящем СОВ не будет вариантов ответов.

— А зачем тогда большими буквами писать «для подготовки к СОВ»? — возмутился Гаррет.

— Помогает выявить пробелы.

Кадм открыл страницу с ключами, неуверенно повертел книгу в руках, обвел палочкой нужный фрагмент, а потом принялся выговаривать формулы над стопкой листов. Завершив сей ритуал, он выцепил одну из работ в середине стопки. Брови одобрительно поползли вверх.

— Протеевы чары! — с восхищением выкрикнула Калиста Крауч.

— Они самые, — подтвердил Кадм. — Но с некоторыми изменениями, и, к сожалению, работает эта прелесть только с тестами, — последнее было произнесено почти беззвучно и очень грустно.

Детям не терпелось узнать баллы. Интерес Кадма посмотреть, насколько хорошо малышня справилась, одолел даже зевоту. Он раздавал им тесты, бегло исследуя результаты.

— А вы, ребята, знаете непростые вещи, — признал дежурный. — Ха! Кто ответил, что зелье собачьего дыхания как-то связано с запахом изо рта?

Слизеринцы в исступлении поглядели друг на друга. Винсент Эйвери притворился торшером — от разоблачения его спас профессор Слизнорт, явившийся в гостиную.

— Прекрасно, прекрасно! Все здесь! Как поработали?

Дети наперебой восхищались Кадмом, просили пожизненно сделать его дежурным, превращали чернильницы в жаб. Слизнорт был так доволен, что долго не мог оставить Гринграсса в покое.

— Сколько правильных? — Арчи выглянул из-за спины Рольфа и сцапал работу из его рук.

Лестрейндж выглядел мрачно.

— Ого! — Коул подавился яблоком. — Сто сорок семь!

Рольф ещё помрачнел.

— Это не моя работа, — шепнул он им. — Она не подписана.

Друзья оглядели гостиную. Ученики оживленно обсуждали тест и бегали друг за другом, сравнивая ответы. Кресло в тени опустело.

* * *

За стеной перекрывающих небо туч разносился рёв самолетов. Англия дрожала от бомб сброшенных то там, то здесь. С каждым днем казалось, что взрывы всё ближе и ближе к стенам укрытия. Летом сорокового года Том увидел, что такое война и как быстро может оборваться жизнь. Приютские дети верили в приметы, в удачу. Они молились перед сном за то, что проснутся утром. У Тома был другой ритуал — он верил, что не может погибнуть, потому что является особенным.

По ощущениям письмо из Хогвартса должно было прийти вечность назад. Он уже должен был читать новые учебники, но что-то было не так. Том волновался, что его просто оставят здесь с остальными, никто не придет. Календарь на покрытой копотью и жиром кухне каждый день сообщал ему, что, скорее всего, так и будет. И только тридцать первого августа всё изменилось:

— Мне нужен Том Риддл!

Знакомый ненавистный голос, обладатель которого стоял в прихожей. Том нехотя выпустил из рук страницу календаря и поплелся в коридор.

— Профессор, здравствуйте, — поздоровался он.

Что это, проклятье? Почему именно Дамблдор?

В коридор начали выглядывать запуганные дети. Увидев высокого человека в свежем костюме, они здорово удивились и невольно перевели взгляд на свои скромные, местами дырявые одеяния.

— Ну что же ты стоишь, Том? Поторопись со сборами. В этом году придется вернуться в школу другим путём, — Дамблдор подмигнул. — Не на поезде.

— Конечно, — кивнул Том, сиюминутно кинувшись в комнату за вещами.

Портал вышвырнул их на квиддичном поле. Пока они ждали тех остальных, кто прибывал сегодня, Дамблдор объяснил Тому, что все учебники и принадлежности уже закуплены попечительским советом. Позже портные лично прибудут в Хогвартс с новыми мантиями и подгонят их по размеру для всех нуждающихся.

— Так что скорее в замок, Том. Ты ещё успеваешь на обед, — дружелюбно улыбнулся Альбус и отсалютовал профессору Гампу, который появился на поле с последним ожидаемым студентом. — Гипперион, заблудился?

— Ещё чего, — отмахнулся он, присаживаясь на землю, чтобы отдышаться. Выглядел Гипперион Гамп, мягко сказать, потрепанно, а студент, с которым он прибыл, перепуган до чертиков. — Еле ноги унесли, везде эти… бомбы!

Насколько Том был рад снова быть здесь, настолько же он и разозлился, когда он узнал, что первые ученики начали пребывать в Хогвартс порталами и через каминную сеть ещё восемь дней назад.

В этом году распределение проводили без привычной помпезности — по прибытии, в кабинете директора. Ввиду принятых в том году нестандартных мер, общая картина распределения стала ясна в последний момент. На Слизерин поступили двойняшки Паркинсон — Бриана и Белинда, Майкл Уоррингтон и Орион Блэк. На Гриффиндор — Джулиан Подмор, Илер Браун и Рикарда Смит, а Пуффендуй был счастлив принять в свои ряды Анджелу Фронсак, чей дед состоял в совете попечителей школы, а далекий предок и вовсе являлся директором. Но в этот раз эти новости никому не удалось посмаковать за грандиозным ужином в Большом зале, и Тому это понравилось.

* * *

Рольфу Лестрейнджу больше не приходилось надеяться на то, что Том Риддл рано или поздно потеряет интерес к попыткам завоевать внимание. После того, как друзья напали на Рольфа с обвинениями, он наконец-то признал это.

Но что же делать? Селена Бёрк предложила пару гадостей, Мальсибер и Кэрроу с радостью её поддержали.

— Наложите на него отборный Оглохни утром и тихо уходите. Пару уроков наш лучший ученик точно проспит и схлопочет дополнительное сочинение. Ах, и лучше всего, когда первым уроком трансфигурация, — изложила Бёрк, подмигнув мальчишкам.

Вид у девочки был такой довольный, словно она только что посмотрела публичную казнь.

— Не подкопаешься, — одобрил Коул.

— С нас могут снять баллы из-за его прогула, — к всеобщему раздражению, Рольф продолжал отметать один план за другим.

— Значит, постараемся сами на уроке, чтобы сравнять штраф, — возразила Селена. — Нужно показать, что мы можем зарабатывать баллы и без него.

Рольф вздохнул. Не хотелось указывать на то, что тот же Кэрроу иногда путался, какой конец палочки нужно наставить на противника.

— Как я понимаю, вы готовы к тому, что факультет потеряет баллы? Подмешаем мы что-то в его еду или подбросим лишнее в котел, украдем домашнее задание или спрячем его вещи, натравим Пивза или спустим с лестницы — итог один. Слизерин потеряет баллы, а мы будем первыми подозреваемыми, — Лестрейндж попытался ещё раз призвать всех к ответственности.

Рольфу не раскрыли, почему он действительно был выбран кем-то вроде предводителя на курсе. Причиной тому качества, которые крылись глубже, чем просто «умение говорить с людьми». Родители чистокровных, естественно, обожали своих детишек, но никто из них не был слеп.

Селена Бёрк — девочка умная, но давать ей власть было бы поступком очень опрометчивым. Её подругу Кэрри такой груз наоборот придавил бы.

Треверс-младший, одержимый жаждой быть в точности как отец, стал бы настоящей занозой в неприятном месте, дай ему какое-то особое право.

Арчибальд Кэрроу был слишком неуверен, а Коул Мальсибер не любил долго думать.

Альфарда Блэка по большому счету не заботили те, кто не носил фамилию Блэк — очень показательно, что на сотню писем, отправленных на площадь Гриммо его родителям, в лучшем случае повезет получить хоть один ответ.

Но Рольф Лестрейндж — мальчик, не только обладающий стержнем и наученный вести себя. Он в первую очередь тот, кто с самого детства останавливал друзей, когда те хотели влезть в неприятности.

В момент, когда сокурсники взбунтовались, заявив, что сделают что-то в любом случае, даже если не получат его поддержки, Рольф понял, что вот она — очередная неприятность. Он чувствовал, что его кидают на амбразуру, вынуждая принять в этом участие. Идея, из-за которой пострадает факультет — изначально провальная. И когда этот провал случится, разгребать последствия придется именно ему. Однако отвергнув их сейчас, он больше не будет иметь ни единой возможности хоть как-то держать друзей в узде. Что они вытворят, если Рольф перестанет их тормозить?

Дурное предчувствие не давало Лестрейнджу-младшему покоя, и действительно — в будущем этому предводительству было суждено затянуть его в пучину, из которой нет выхода.

— Значит, нужно лучше подумать, — не согласилась Селена. — Альфард, — повелительным, но более мягким, чем обычно тоном окликнула она. — Мы обсуждаем, что делать с выскочкой. Тебе стоит поучаствовать.

— Угадай, что я бы лучше отправился чистить рогатых жаб. От этого хоть есть польза.

— Не трать время, милая. Блэк — до корней волос истинный человек своей фамилии, — промурлыкал Рольф.

— Что ты сказал? — резко процедил Альфард.

Ах, оказывается, Блэк их всё-таки слушал. Рольф натянуто улыбнулся и продолжил:

— Некоторые считают, что Блэки предпочли бы не утруждать себя участием.

Девочки разинули рты, услышав такое обвинение. Парни принялись разглядывать начищенные лаковые ботинки.

— И под этим ты подразумеваешь свой собственный опыт или, храни тебя Салазар, какие-то несвежие сплетенки?

Родители предостерегали Рольфа: с этой семейкой нужно быть осторожнее. Они всегда держались отдельно от всех, словно и не были знакомы. Однако хоть Альфард и не был другом Лестрейнджа-младшего, он так же пока и не давал подтверждения тому, о чем предупреждал отец.

Поэтому Рольф продолжал слащаво улыбаться.

— Так, наблюдения, — отмахнулся он. — Но ты окажешь нам честь, присоединившись, и заодно покажешь, что я не прав.

Альфарда обуяло какое-то сочувственно-грустное чувство жалости к Лестрейнджу, даже захотелось рассмеяться ему в лицо. Прожив с Блэком пару лет в одной комнате, он так и не понял, что старое, как мир, «на слабо» просто не может здесь сработать.

Альфард Блэк — это тот, кого мы бы получили, сложив вместе Регулуса и Сириуса. Блэковское хитроумие, ограненное легким геройским сумасшествием. Коварное сочетание, пускающее пыль в глаза. Ему повезло объединить в себе то, что Блэки обожали и ненавидели — к их душевному спокойствию, противоречивые качества почти всегда были спрятаны.

Почти всю жизнь Альфарда люди вокруг считали, что он — такое же высокомерное чудо природы, как и все Блэки, считающие за закон всюду выбиваться из массы, сторониться, вести себя так, словно им всё дозволено, и собственноручно выписывать себе разрешения делать всё, что заблагорассудится.

Да, Альфард Блэк, конечно, так же не был ангелом. Он считал, что все вышеописанные вещи положены ему по праву рождения, но, к тому же, ещё был достаточно смел и расслаблен, чтобы заявлять об этом во всеуслышание и порой не мог удержаться от объяснений для собаки, лающей на караван — что, конечно, не одобрила бы его семья.

— Во-первых, если моя семья не может принимать ваши бесконечные приглашения, это не значит, что мы не проявляем участия. Мы не любим приёмы. Во-вторых, моё мнение остается прежним. От Риддла не избавиться. Я просто экономлю время, не участвуя в бесполезных метаниях. Всё, что вы можете — носиться с криками. Открою секрет. Ваше мнение не интересует никого, пока Риддл успешно приносит баллы нашему факультету. Попробуйте получить за день столько же, сколько он. Удостоверитесь, что это возможно, тогда я не возражаю — выкидывайте его хоть с Астрономической башни. А пока давайте успокоимся и не будем ронять лицо. Всё, что вы показываете этой дискуссией, это то, что он вас волнует.

Пожалуй, теперь Рольф в полной мере ощутил, какой смысл был вложен во фразу «эти психованные Блэки». Чтобы рубить правду в глаза, как это делал Альфард, нужно действительно быть немного психом. Рольф таких ещё не встречал. Лично он привык говорить с людьми, заворачивая невкусное содержимое в съедобную обертку.

В то же время Рольф понимал, о чем говорит Блэк, и согласился бы с каждым словом. Он завидовал свободе Альфарда, тому, что тот может так легко обозвать всех идиотами и продолжить читать книгу.

Рухнул последний призрачный шанс на поддержку от Блэка — тот предельно ясно дал понять, что помощи от него ждать не приходится.

* * *

«Пресвятая Моргана, Лестрейндж! Как тебе пришло в голову, что ты можешь впутать меня во что-то, что мне не нравится?» — думал Блэк. К своему недоумению он нашел кое-что во взглядах всех присутствующих: судя по всему, не только Рольф имел некоторые слепые пятна в восприятии тех вещей, которые в семье Альфарда считались фундаментальными.

Блэк вспомнил ночной набег на кухню за апельсиновым мармеладом, бывшим в то время тщательно охраняемым лакомством. Он бесшумно миновал два пролета лестницы. Родители громко спорили в гостиной. Это преимущество сыграло Альфраду на руку, но он, не раздумывая, от него отказался, зацепив краем уха разговор.

Семилетний Альфард — старший в семье, во вспышке непонятного окрыления посчитал себя достаточно взрослым, чтобы принять участие.

Зря. Вмешательство показало, что Альфарду ещё учиться и учиться.

— У Эстеллы родился третий ребенок, Поллукс. Мне кажется, она всё ещё ничего не знает.

— Что значит, тебе кажется?

— Она выглядит счастливой.

— Ирма! — взревел отец. — И пусть! Пусть выглядит счастливой, не наше дело!

— Ты не хуже меня знаешь…

— Что Гринграссы прокляты, как же! Головой надо думать. Но не нам! Не наше дело! — пригрозил Поллукс супруге.

Мать подходила к этой дискуссии очень медленно. Так медленно, что даже Альфард уже понял, что она замышляет что-то нехорошее. Она целую неделю аккуратно пыталась узнать у Поллукса мнение касательно того, что собирается сделать, объясняя всё на отвлеченных примерах, конечно.

Ирма Блэк была неимоверно участливой женщиной и самой внимательной из всех, кто когда-либо носил «черную» фамилию. Поллукс любил в ней эту черту, когда та проявлялась в отношении его и семьи. Но не в те моменты, что ему приходилось уговаривать Ирму не совать нос не в своё дело.

— Леди Эстелла? Почему мы не можем рассказать ей? — Альфард сам не заметил, как нашел себя наполовину просунувшимся между створками дверей.

Поллукс подпрыгнул на месте от неожиданности. Выглядел отец озлобленным, и Альфард подумал уже, что не стоит ждать ответа и на этот глупый вопрос.

Поллукс испытующе посмотрел на лицо супруги, выжидая, что она уведет обнаглевшего ребенка назад в детскую. Но Ирма словно восприняла появление сына как подкрепление, и даже те термины, кои её муж употребил прежде, были бессильны изгнать надежду с её лица.

Прищурившись, отец уловил этот благодарный взгляд, подаренный Ирмой сыну, и передумал молчать. Пришло время пресечь эту вездесущность! Если не в характере жены, то хотя бы преподать урок сыну.

Поллукс подлетел к дверям, словно хищная птица, и ткнул Альфарда в лоб со словами: «Потому что мы не ввязываемся!»

Альфард свалился на пятую точку, двери перед ним захлопнулись. На этом урок был усвоен. Блэки не ввязываются. Это правило не раз нарушалось Альфардом, но только там, где он считал дело стоящим этого.

После того, как эта сцена снова прокрутилась в голове, улетучилось и всякое желание что-то объяснять, указывать сокурсникам на их близорукость.

Сейчас он был старшим из Блэков в Хогвартсе. От него требовали присматривать за Вальбургой, Лукрецией и Орионом, а в следующем году приедет ещё и Сигнус. Памятуя об этом, Альфард вернул своё внимание в книгу, прочно вцепился в семейное «не ввязываться».

Однако в скором будущем ему придется откопать свою храбрость, пусть целью его неизменно останется забота о семье. В скором будущем Альфард Блэк начнет жалеть о том, что не потрудился помочь чистокровным выкинуть Тома Риддла из Хогвартса, пока это ещё было возможным.

* * *

— Посмотрите на это иначе, — сказал Мальсибер, прервав многозначительный обмен взглядами. — Знаю, нас не заботят другие факультеты, но Риддла даже они не переваривают, а это уже вопрос нашего имиджа.

— Коул, тебе бы в лаборатории работать. Ты просто генерируешь эти причины из воздуха! — к ним подошла Кэрри Селвин. Ни на кого не взглянув, она кинула свою сумку подле лавки и скрестила руки на груди.

Никто не понял, какая муха её укусила, и даже Блэк удивленно приподнял брови.

— О, ромашка Кэрри! — хохотнул Коул. — Легка на помине. Что случилось? Единорог лягнул?

Больше всего на свете девочка Селена ненавидела моменты, когда что-то выходило из под её контроля, поэтому она не знала, за кого взяться первым: за Мальсибера, позволившего себе слишком много в отношении её собственности, или за саму подругу, которая возомнила, что её настроения здесь кого-то заботят.

— Ты злопамятный дурак, Коул. Не можешь простить Тому тот урок зельеварения, когда вас поставили работать в паре? Проблемы твоей личной самооценки! Разберись сам, не подстрекай других.

— Спустись с Луны, милая! — сочувственно призвал её Мальсибер.

— Вы, — она посмотрела на Селену, Рольфа и Коула, — Взяли моду винить кого-то во всем.

— Кэрри, — с притворным волнением обратилась к ней Селена. — Ты принимала сегодня Умиротворяющий бальзам?

Мальсибер закатился от смеха, перекрыв нависшую неловкую тишину. Альфард не оторвался от книги. Рольф озадаченно переводил взгляд с Селены на Кэрри и обратно. Дозволено ли между ними использовать такие грязные приемы в спорах?

Когда Коул свалился на траву, не в силах успокоиться, Бёрк всё-таки сдалась — она больше не давила ухмылку, порывающуюся выступить на губах. Кэрри смотрела на подругу пустым, но убийственным взглядом. О некоторых вещах ей не давали забыть, хуже всего — той, кто напоминал, всегда была Селена.

— Не волнуйся, — сказала Селена. — С нами твои секреты целы и невредимы. Все секреты, — нарочно подчеркнула она, взглянув на Рольфа.

Его сомнения от неё тоже не укрылись.

— Как вижу, все, кроме Блэка, в деле, — подметил Мальсибер, хитро поглядывая на подруг.

— Старшие не должны знать, иначе напишут вашим родителям раньше, чем успеете моргнуть, — дополнил Рольф менторским тоном.

— Нашим родителям, — поправила его Селена. — И раньше, чем мы успеем моргнуть. Но я согласна. Будем осторожны.

* * *

Впервые в обозримой истории факультета слизеринцы развернули тайный мятеж против одного из своих. Под угрозой оказалось то, что защищали их семьи веками — границы. Тому Риддлу нужно было непременно объяснить, что сколько бы очков он им ни принес, как бы ни был мил, ему никогда не стать одним из них.

Том хотел всего лишь привлечь внимание, но не до конца понимал, как всё работает. Он не учел кое-что очень важное — чувства.

В прошлом быть чистокровным волшебником автоматически означало быть одним из лучших. Мало того, что Том являл собой свидетельство того, что это больше не является абсолютной правдой, он ещё и задорно танцевал победный танец на остатках их самооценки и ждал какого-то признания за это.

Прецедент так же обличил пробел в воспитании чистокровных слизеринцев. Они понятия не имели, что делать, если кто-то из низшей расы их превосходит.

Тому здорово досталось за то, что он стал именно этим «прецедентом». Однако и из этого смутного времени он сумел вынести полезный опыт. Он выучил болевые точки чистокровных и запомнил, что их одержимость традициями можно использовать в будущем с пользой для себя.

Но это было позже, а пока — с Альфардом или без него — слизеринцы начали холодную войну. Блэк не учел одно: он оставался единственным, кто принял нейтралитет, а это значило что-то нехорошее.

Две недели Том сидел рядом с Альфардом на всех уроках, завтраках, обедах и ужинах. Вальбурга, Орион и Лукреция то и дело норовили отсесть от брата подальше в Большом зале, но под гневным взглядом возвращались на свои места.

Не сказать, что Альфард одарил Тома каким-то многообещающим жестом, что тот теперь повсюду таскался за ним. Нет, Блэк вообще ничего не сделал, вёл себя как обычно, только вот на фоне остальных выглядел едва ли не дружелюбным. Том на радостях принял это как комплимент на свой счет и посчитал, что может продолжать преследование.

Альфарду было адски неловко, но окончательно его баланс терпения ушел в минус, когда Том появился на занятии в кружке артефакторов, куда он, кстати, прежде никогда не заявлялся. Там он застал Альфарда за методичным счетом деталей для придуманного изобретения: это должна была быть сороконожка, заколдованная поедать с одежды катышки и торчащие нитки.

Том потоптался на месте и как бы невзначай заговорил:

— Свободно? Профессор Гамп сказал, что мне лучше ассистировать кому-нибудь, пока не пойму основы.

Блэк всё-таки надеялся, что Том не решится на такую наглость, но не особо растерялся.

— Садись уже, — буркнул он, едва Том успел договорить.

Том понял, что переоценил «доброту» Блэка. Появиться здесь было плохой идеей.

— Слушай, Риддл, — Альфард снова принялся отсчитывать сорок тонких закругленных деталей для ног изобретения. — Факт того, что я не присоединился к твоей травле, ещё не означает, что мы теперь друзья. Надеюсь, ты того же мнения.

— Конечно, — подтвердил Том, никак не выдавая внутреннего взрыва, произошедшего от слов Блэка.

Злоба накатила словно цунами. Последние две недели были кошмаром. Радовала только мысль, что не абсолютно все ненавидят его настолько, чтобы подкидывать помёт пикси ему в кровать. Но теперь и этот якорь был поднят и больше не удерживал. Что интересно, слова Блэка разозлили его куда больше, чем все неприятности, подстроенные чистокровными.

Там, где кому-то случалось ранить Тома, он начинал искать то, чем поможет ударить по обидчику в ответ. Страшно даже представить, что он насобирал за годы, что был белой вороной…

Поразительно, что Том раньше не заметил этого: ни про кого он не знал так мало, как про Альфарда. Нужно было это исправить.

На занятии по артефакторике обнаружились все Блэки в полном составе. Лукреция со скукой во взгляде пыталась соединить неподдающиеся детали. Вокруг девочки вытанцовывал старик Гипперион Гамп, делая большую часть работы за неё. Видимо, он не мог смириться с тем, что кто-то с фамилией Блэк полностью обделен семейным талантом изобретать, и всё ещё пытался отыскать намек на спящее дарование. Лукреция даже не старалась — всё внимание улетало к соседней парте, за которой сидели Орион и Вальбурга. Брат с кузиной создавали очередной шедевр, даже не глядя в книгу или инструкции на доске, что удивительно, если учесть, что Альфард не стеснялся пролистывать «Справочник заклинаний артефактора» каждые пять минут.

Пусть поход на занятие юных изобретателей не принес ожидаемого результата, лекарство от разочарования нашлось на месте. Вальбурга и Орион — одаренные от природы артефакторы, что заставляло Лукрецию источать на весь класс вибрации зависти.

В какой-то мере наблюдения за тем, как у чистокровных тоже не всё хорошо, благотворно влияли на настроение.

* * *

Ранним утром Том неожиданно проснулся, услышав дверной скрип. Под дверью ванны слабо пробивался свет, журчала вода в раковине. Темпус показал пять двадцать утра. Кровать Альфарда выглядела так, словно на ней никто не спал. На покрывале покоились книги и учебники. Снова дверной скрип — в комнату заглянул первокурсник Орион Блэк. Любопытство подбивало выбраться из кровати и узнать, по какой же причине и с кем ещё приключилась бессонница.

Завернувшись в халат, Том прокрался в гостиную. Уже догорел огонь в камине, тихо похрапывали портреты. Всё здесь было так спокойно и обездвижено, что он не сразу заметил двух детей, сидящих на полу напротив друг друга.

Орион и Вальбурга держались за руки. Глаза закрыты, словно они пребывали в каком-то трансе. Увиденное натолкнуло Тома на мысли о спиритическом сеансе, и всё так и выглядело бы, не будь на месте доски с символами изобретения, над которым Блэки трудились в кружке артефакторов.

Ему очень хотелось посмотреть, но предчувствие подсказывало, что нужно уходить.

И вдруг — ничего. Кусок памяти безвозвратно выпал.

* * *

Том отлетел к одному из диванов и приложился головой о дубовый подлокотник.

— Что. Ты. Сделал?! — зло прошептала Вальбурга и брезгливо оглядела бессознательного Тома.

Орион в ужасе топтался на месте.

— Я запаниковал! — кинул Альфард. — Я же кристально ясно дал вам понять, что вы должны дождаться, пока я вернусь!

— Так нужно было шевелиться! Я планировала поспать хотя бы два часа.

— Неужели? Как насчет моего сна, пиявка? Я тут всю ночь возле вас продежурил!

— Хорошо дежурство, что не заметил, как он выходил из той же комнаты, в которой ты был. Это же тот приютский, которому весь твой курс объявил бойкот?

— Нет времени на твои крики. Скоро здесь не обойдется без лишних глаз, — Альфард посмотрел на зевающих и причмокивающих обитателей картин. — Всё, что мне нужно от вас — обещание, что вы ни за что больше не будете выходить в Зазеркалье без моего присутствия.

— Почему? — робко поинтересовался Орион.

— Потому что это не шутки тебе! — Альфард трещал по швам от недоумения и в воспитательных целях решил ещё раз освежить в памяти младших некоторые неприятные детали. — Потому что он мог отвлечь вас, сбить. Вы могли застрять там внутри.

— Папа говорит, что у меня лучший контроль, и ему бы я тоже не дала там застрять, — она кивнула в сторону Ориона.

Тот, судя по всему, мало понимал, на что он вообще был подписан.

— Тебе так не терпится это проверить? — хмыкнул Альфард. — Мне нужно слово.

— Хорошо, — без проблем отозвался Орион. — Даю слово.

Вальбурга посмотрела на него как на предателя.

— Теперь ты, — со скрипом обратился Альфард к сестре.

— Нет, — коротко ответила она.

Орион дернул кузину за руку.

— Сложно тебе, что ли? — возмутился он.

— Нет, просто не хочу.

— Хорошо, может громовещатель от Мелании и Арктуруса тебя отрезвит. Я уж постараюсь им сообщить первой почтой об этом происшествии.

Во взгляде Вальбурги полыхнула ярость.

— Ладно! Доволен?

— Идите по комнатам, — скомандовал Альфард, не пропуская выпад мимо ушей. Он слишком устал. — Мне ещё нужно здесь прибрать, — он посмотрел на Тома.

— Что будет? — поинтересовался Орион с тенью страха.

— Ты же не умеешь стирать память, — язвительно подметила Вальбурга.

Альфард всегда поражался умению сестры вести себя так, будто она не имеет никакого отношения к происходящему бардаку, даже если она и была при этом единственной причиной.

— Я бросил в него Конфундус и Остолбеней. Такое сочетание обычно дает утерю последних воспоминаний. Особенно если по ходу врезаться в диван, — торопливо проговорил Альфард, закидывая тощего однокурсника на кресло. — Идите.

— Невероятно! Кто-то выучил Конфундус, — поддельно восхитилась Вальбурга, всплеснув руками. — С таким защитничком мы точно трупы.

На сей ноте Вальбурга тряхнула гривой волос и удалилась, напоследок уколов брата неприятным взглядом. До конца жизни Альфарда мучил вопрос: способна ли его сестра сказать «спасибо»?

Лицо Ориона застыло от шока.

— О чем она говорит?

Альфард снисходительно посмотрел на кузена и задумался, какие же разные у них семьи — неважно, что и те, и те носят фамилию Блэк. Леди Мелания ему не простит, если Альфард посвятит её сына в темы, которые их семейная ветвь условилась не обсуждать с детьми.

— Не думай об этом. Она просто напугана. Иди к себе.

Доверия на лице Ориона не было, только вопросы. Но он медленно побрел к лестницам, и Альфард принялся за дело.

— Почему ты не мог просто с ним поговорить? — послышалось через минуту, когда он просвечивал Тома диагностическими чарами.

Альфард не мог поверить, что собирается это сказать:

— Потому что Блэки не ввязываются.

* * *

— Проходите, Том, проходите.

Брюшко профессора Слизнорта выглядывало из-за буфета. В помещении без окон громоздились шкафы, коробки, стеллажи. В центре плохо освещенной комнаты обосновался стол с огромным подобием аквариума, в котором, впрочем, было пусто.

— Извините, профессор, — поежился Том. — Я не вовремя?

— Ни в коем случае, — Слизнорт с натугой выбирался из проема между буфетом и стеной, стиснув в руках две чашки чая. — Секунду.

Том улыбнулся в кулак, пытаясь не фантазировать о том, как пришлось бы вытаскивать профессора, застрянь он там.

— Снова нужно худеть, вес скачет! — декан обозрел занятый террариумом стол и недовольно крякнул. — Подержите-с, Том, — он вручил одну из чашек студенту. — Нет, постойте, другая, — Тому была всунута другая чашка. — Без сахара.

— Спасибо, что помните, сэр.

Слизнорт, заулыбавшись, полез свободной рукой за палочкой, удерживая свою чашку в другой руке. Деревянный стол, расплавленный, словно кусок металла, расплылся на добрый метр в длину. Подлетели стулья.

— Порядок! Присаживайтесь, — добродушно скомандовал Слизнорт.

— Сэр…

— Бардак, не правда ли? Никак не могу выбить у директора приемлемые комнаты.

Том сочувственно склонил голову.

— Позвольте спросить, зачем вам такой террариум, сэр?

— Ах, это, — профессор, казалось, только и ждал, пока его кто-то спросит. — Мой добрейший коллега из Африки занялся разведением бумслангов и обещал отправить мне партию, когда ферма выйдет на чистую прибыль. Думаю, это будет достаточно скоро! Дело очень прибыльное.

Было что-то интересное в том, как Слизнорт переходил с Томом на «ты» для пущей убедительности. Это должно было создать видимость абсолютной секретности, доверительности. Профессор пользовался этим при крайней необходимости, в особо запущенных случаях. В отличие от Дамблдора. Тот всегда обращался к Тому на «ты» в разговорах один на один, но явно не за тем, чтобы сократить дистанцию.

— Только вот директору Диппету не обязательно знать о змеях в школе, правда, Том? — тот кивнул. — Хотя с чего ради, мои же комнаты… — остаток фразы Слизнорт еле слышно пробубнил себе под нос.

И вот у них словно уже есть общий секрет. Как по учебнику — сначала прикормить, потому поговорить о неприятном.

— Пей чай, Том, — Слизнорт резко вылез из своих размышлений. — Не желаешь печенья? Точно, ты не ешь сладкое. Хорошо, я вот по поводу чего тебя позвал…

— Знаю, профессор, — откликнулся Том, воспользовавшись тем, что Слизнорт принялся подбирать слова. Откуда росли ноги у этого разговора, становилось яснее ясного, не хотелось тратить время на дальнейшие хождения вокруг да около им обоим известной сути. — Только совсем не могу это объяснить.

— Что же, не можешь объяснить, — продолжал бормотать Слизнорт. — У меня самого, пожалуй, есть только одно объяснение, и поверь, происходящее — не твоя вина.

— Чья же, сэр? — нарочно удивился Том.

Он тоже не видел в происходящем своей вины, но ему хотелось услышать, что думает Слизнорт.

— Вина стереотипов, — дал свой вердикт профессор. — Безосновательные, бесполезные стереотипы, в которых погрязло наше общество. Ты же верно знаешь, что мне неинтересны те, кто ни к чему не стремится, — Слизнорт прибавил категоричности голосу. — Я поддерживаю тех, кто имеет амбиции и желание становиться лучше. Независимо от фамилии. Это в первую очередь касается таких светлых умов, как ты, Том, — тот поднял на профессора растроганный взгляд. — Да, в следующем учебном году последует безоговорочное приглашение в мой клуб Слизней. Позволяется присутствовать с четвертого курса, директор непреклонен.

Напоследок вставленное уточнение Слизнорт произнес даже другим тоном, подчеркнув факт двумя жирными чертами.

«Уж если бы не директор, Том, я бы взялся продвигать тебя в люди ещё раньше, так?» — подумал Том, но ничем не выдал внутреннего раздражения.

Но это в следующем году. Как с достоинством пережить этот? Последуют ли советы?

— Понимаю, сэр. Благодарю вас. Понимаю, обстановка на факультете вас совсем не устраивает. Могу ли я что-нибудь сделать?

В мыслях Слизнорта Том читал что-то вроде «нет, ничего не можешь, мальчик» и «лучше ничего больше не делать».

— Конечно, можешь, Том. Не поддавайся на провокации, не тушуйся, — Слизнорт не без усилий изобразил боевой настрой, говоря это. — Понимаешь, у меня нет полномочий, чтобы ворочать устои этих семей — будь это в моих силах, я обязательно бы что-то здесь поменял! Всё, что мне посильно — создавать благоприятный климат на факультете для всех-всех, включая тебя. Но это будет не просто, Том. Прояви своё чуткое понимание и здесь. Если тебе требуется помощь, всегда обращайся ко мне. Я сделаю всё, что в моих силах.

«Но не в моих силах помочь тебе».

— Конечно, сэр. Ещё раз спасибо.

Том допил чай и удалился, сославшись на незаконченную карту по Астрономии. Слизнорт тепло его проводил и устало опустился в кресло — подумать, насколько его слова были убедительны. К своему стыду, профессор признал, что на любом другом факультете Том Риддл был бы звездой, а на его собственном — он изгой.

Том возвращался в гостиную по ночному коридору и был едва ли удивлен речами Слизнорта. Никаких заблуждений, что декан способен что-то сделать. Однако вновь выкопанные на поверхность эмоции, связанные с участием и реальной ответственностью декана за эту ситуацию, теперь не давали ему покоя.

«Не сдавайся, Том. Будь сильным», — передразнил он.

Коридор утонул во тьме, потушившей все факелы. Том не зажег свет.

Его прельщала чистая и честная темнота.

* * *

Возвращаясь в этом году в Хогвартс, Том мечтал о том, чтобы всё было, как в первый год — чтобы его не замечали, но шагающая впереди него репутация образцового ученика лишила это желание шанса на исполнение.

Чистокровные же наоборот, выглядели отдохнувшими, свежими. Словом, были полны сил и вдохновения вновь делать жизнь Тома невыносимой.

И всё же четвертый курс стал чем-то разительно отличавшимся от всего, что было до.

Том был опустошен и сбит с толку. Его не принимали, план не работал.

Более того, в сентябре, вернувшись, он зашел в библиотеку, оглядел не помещающиеся в поле зрения книги и фолианты и наконец-то признал, что ему не найти здесь и одного упоминания фамилии Риддл, как бы упорно он не искал. Его отец был магглом. Всё, на что он рассчитывал, провалилось.

И тогда злость на других отступила. Его окутала пелена смятения за собственный просчет. Клетка из гнева сломалась, высвободив старого пленника.

Том позволил своей душе ненадолго встать у руля жизни, прежде чем она снова была заточена. Но перед этим он понял, как больно ей пользоваться, если всегда этого избегал.

Да, на этот раз Тома ожидала помощь — поддержка преподавателей. Удалось даже растопить лёд в отношениях со студентами других факультетов.

Однако чистокровные всё равно превосходно справлялись с доведением его до бешенства. И это подтолкнуло Тома отойти от правил игры и выступить в открытую. Первый и последний раз в жизни.

* * *

Если вещи пропадали — это было не так страшно, как когда они возвращались к Тому назад в своей «усовершенствованной» версии. Красящие мантии, ботинки с гвоздями-невидимками, торчащими из стельки, норовящий отгрызть все пальцы учебник по нумерологии. Но это, впрочем, программа третьего курса. Повторив старый материал, чистокровные принялись за что-то новенькое.

Он изучил логику своих вредителей, их почерк и медленно вырабатывал иммунитет к пакостям на всякий лад.

Сегодня Том был предельно осторожен. Только вот за обедом расслабился.

Отпив из кубка, он ощутил, что на вкус в нем была вовсе не вода. Том подавился и выплюнул всё содержимое обратно, к своему отвращению увидев, как жидкость окрасилась в смоляно-черный. Руки оказались покрыты чернилами. Что в этот момент было с его лицом, Том представлять боялся. За другими столами кто-то смеялся. За столом Слизерина стояла тишина. Младшие студенты и все, кто был причастен, уткнулись в тарелки. Шестой и седьмой курсы молчаливо переглядывались в поисках того, кто это выкинул, и оглядывались на преподавательский стол — заметили ли там?

Том, позабыв всё на свете, вылетел из Большого зала в попытках безуспешно оттереть чернила рукавом мантии, и налетел на кого-то, кто ещё только направлялся на обед.

— Мерлиновы трусы! — вздрогнул Сэвидж, обозревая маскировочный раскрас на лице Тома. — В котёл с головой, что ли, залез?

Мейнард хохотнул и взмахнул палочкой. Чернила исчезли.

— Ну, ты тут беседуй, если общения не хватает! А я жрать хочу! — объявил Аластор за спиной Тома. Он даже не заметил, как проскочил его — а ведь со времен первого курса Грюм вымахал на две головы в высоту.

— Да иду я, — бросил Сэвидж.

В хорошем настроении Мейнард был склонен к болтливости и хотел спасти всех на свете, да и чувство справедливости вдобавок обострялось до неприемлемой степени. Девчонки, конечно, были в восторге, когда он такой герой, но вот Аластор — нет.

Грюм счел, что Сэвидж сегодня как раз в своём лучшем настроении. В таком состоянии Аластор его плохо переносил, поэтому со спокойной душой отправился уплетать пирог с почками, напоследок испепеляющее глянув на Тома. Тот уже ринулся со всех ног к лестнице.

Заступаться за Риддла! Придумал тоже. Аластор не любил слизеринцев, но отдаленно видел проблески того, почему Том был им неугоден. Осталось только каким-то образом втолковать это Мейнарду. Он хоть и вырос в Англии, но какие-то вещи ему приходилось объяснять ровно так же, как и тем, кто об этом мире ничего раньше не знал.

— Да постой же ты, — ругался Сэвидж, нагоняя Тома.

Том слышал, что за ним следуют, но не терял надежды, что Сэвидж вот-вот отвалится с его хвоста. Как минимум, вспомнит, что ввязываться в дела другого факультета — это неэтично… Почти так же, как подменять воду чернилами.

Он резко развернулся — сейчас Сэвидж сам почувствует, как это глупо, и уйдет!

Но Том не знал Мейнарда Сэвиджа — волшебника, который жил совершенно по иным правилам, чем те, среди кого Том хотел оказаться. Он был чистокровным и богатым — все карты в руки, чтобы подружиться с кем угодно, но в первую очередь Мейнард не хотел быть никому врагом. Хотелось со всеми ладить, и слизеринцев он находил даже приятными собеседниками, никогда с ними не ругался. Однако ему был намного важнее один друг, чем все те — потенциальные друзья.

Что интересно, Сэвидж знал что-то о Томе, потому что у него тоже был выбор, и лично он выбрал обратное, противоположное тому, чего желал Риддл. Мейнард предпочел прямоту и честность — понятия, о которых слизеринцы, казалось, слышали только в сказках.

Когда Том повернулся к нему лицом, Мейнард ещё раз убедился, что выбор был верный. Том умел нацеплять маску равнодушия, но ей никак нельзя было скрыть взгляд затравленного животного.

Животное было ранено, практически уничтожено и опасно тем, что готовилось кинуться на любого, кто решится подойти.

Сэвидж действительно какое-то время не находил, что сказать.

— Ты, возможно, считаешь, что отвечать на их нападки — это ниже твоего достоинства, и тем более даже не пытаешься сделать что-то, потому что ещё надеешься подружиться с ними. Но, быть может, в этом и дело? Они тебе чернила в еду и другие прелести, а ты им смирение, почти что послушание? Так они и рады стараться, — тихо сказал Сэвидж. — Дай им отпор. Покажи, что ты не безобидный терпила. Глядишь, и изменят мнение на твой счет.

Выдав Тому совет, который тот по достоинству оценил в недалеком будущем, Мейнард ушел на обед. Том остался стоять на ступеньках. Его мутило от того, что вся школа видела, что произошло. От того, что гриффиндорец Сэвидж давал ему указания по общению с сокурсниками. От того, что чудовище внутри ждало отмщения и ответов.

По закону жанра, из Большого зала как раз выходил Рольф. Том не заметил, как рванул с места и последовал по пятам за сокурсником, не особо представляя себе, что собирается делать.

— Рольф, — приветственно окликнул Том, догоняя его.

Лестрейндж продолжал идти, но с ленцой обернулся. Черты лица выражали удивление. Взглядом было отмечено, что Том избавился от чернил.

— Том, — бессмысленно сказал он в ответ.

И всё шел и шёл, а Том не отставал.

Мысли ворошились, словно черви.

Он превосходил каждого из них! Он лучший на курсе! Он приносил факультету столько баллов, сколько никому не снилось! А они — не более чем завистливые слабаки с богатенькими родителями! Гриндиллоу подери этого Сэвиджа, он прав — Тому не стоит бояться доставить чистокровным неудобства. Пусть взбодрятся от удобной жизни.

— Думаю, Рольф, ты и твои друзья имеете какую-то связь с тем, что в моем кубке оказались чернила.

Лестрейндж наконец остановился. И улыбнулся.

— Слушай, если не заметил, ты нам никогда не был интересен, и ничего не изменилось.

— И по этой же причине со мной происходили другие любопытные вещи? Да, я буквально чувствую, как вы равнодушны.

Рольф продемонстрировал снисходительную гримасу, какая обычно бывает у родителей, если их дитя говорит глупости.

— Кажется, я припоминаю эти неприятности. Но про это я ничего не знаю. Советую лучше следить за вещами и своим котлом.

— Я научен с раннего возраста следить за своими вещами, и мой котел никогда не взрывается сам по себе. Не путай меня с Кэрроу и Мальсибером — вот кому действительно требуются подобные дружеские советы, — голос Тома впервые на памяти Рольфа звучал так уверенно и резко, и это не приносило ему храбрости, но он продолжал слушать Риддла с безразличным видом. — Факультет теряет баллы, Рольф. К чему это Слизерину? Просто скажи, чего вы этим всем добиваетесь, и никаких детских соревнований. Решим всё цивилизованно, — озвучить это без издевки стоило Тому усилий, ведь органы плавились от раскаленной ярости.

Только вот Рольф разхохотался:

— Мы ничего не делаем, Том. Вся борьба, кажется, идет только в твоей голове.

Том был глубоко оскорблен новой порцией вранья, но его мимика осталась неподвижной. Зато мышцы на лице Лестрейнджа дрогнули от внезапно пронзившей голову боли.

— Как скажешь, — голос Тому звучал по-нехорошему позитивно. — Значит, если вы ничего не делаете, профессора и другие ученики должны быть того же мнения. А я… Наверное, просто подвинулся умом?

На сей бодрой ноте Том его покинул. Рольф задыхался от мигрени.

Способен ли сиротка выкинуть что-то неблагоприятное?

* * *

Через две недели исчезновения вещей окончательно прекратились. Котёл перестал взрываться. Есть жаркое и пироги снова стало безопасно.

Сэвидж был прав. Иногда стоило показать зубы.

Но Том не мог оценить прелестей спокойной жизни. Его преследовало напоминание о неудаче. Уже четвертый год он без толку пытался стать их другом.

Конечно, методы его были своеобразны. Он многого не понимал. Он путал понятия «дружба» и «власть». Он действовал, как умел, пусть кому-то со стороны его ошибки могли показаться глупыми, очевидными.

Том был одержим одной целью, которой никак не удавалось достичь. Которая была сложнее блестящей учебы, лести и притворства.

Быть стабильной личностью, а не хамелеоном, подстраивающимся под среду и мнение других. Быть собой, привлекать людей своей индивидуальностью, а не завоевывать.

Это трудно.

Том начал осознавать свои промахи. Вера в успех стала очень хрупкой, ведь он несколько лет делал всё неправильно.

В голове звенела тишина. Он не разговаривал в мыслях.

Тишина. Словно нечего и сказать.

Пустота. Словно это не его голова. Всё там было иначе.

Том больше не отвечал на уроках.

Сложно сказать, ел ли Том вообще. Известно, что он почти не спал. Во сне голова была полна образов и шума. Во сне он видел того себя, который пытался достичь всего подчинением. Смотреть на это было невозможно. Он делал всё неправильно.

Лекарством стало колдовство. Для колдовства нужно быть полностью сосредоточенным на колдовстве. Это помогало забыть обо всем и сильно истощало.

— Том?

Коридор подземелий ожил, как будто кто-то пытался скрутить его, выжать, словно тряпку для мытья полов. Верх и низ медленно менялись местами, искажаясь.

— Том! — повторил писклявый голос, теперь уже с испугом.

Ноги скользнули вперёд, а туловище понеслось назад, словно он упал, катаясь на коньках. По всему телу разливалась боль, и только это подтверждало, что всё реально.

Прежде чем сомкнуть глаза, Том разглядел нависшие над ним лица Кэрри и Рольфа.

* * *

Старшие сдали их с легким сердцем, не задумываясь. Как и полагал Лестрейндж, он остался крайним.

Старшекурсникам надоело, что за приемами пищи остальные факультеты в предвкушении ждут представления, таращась на слизеринский стол. Будут ли чернила место тыквенного сока? Личинки в пироге с почками?

Слизерин — далеко не беспечный Гриффиндор. Виновника искали. Проблема была лишь в том, что один заговорщик никогда не совершал два розыгрыша подряд. Они менялись, а родители у подозреваемых были серьезными людьми, так что права ошибиться с обвинениями не представлялось.

Но сегодня после урока зельеварения время для наблюдений вышло. Старшие просто помогли Слизнорту сопоставить неприятности, поделившись своими предположениями.

Когда это случилось, Селена сгребла Кэрри в охапку и испарилась с горизонта, прежде чем Слизнорт успел высунуться из кабинета и увидеть потерявшего сознание Тома. Кэрроу, Трэверс и Мальсибер наперебой всё отрицали, когда декан устроил им допрос. К их счастью, любимый дежурный Кадм Гринграсс шепнул Слизнорту, что эти трое даже все вместе не способны провернуть такое количество качественных шалостей, за этим стоит кто-то другой. Ничего больше не говоря, Кадм нашел Лестрейнджа в толпе учеников. По взгляду Гринграсса Рольфу стало понятно — его шансы притвориться дураком равны шансам Гаррета Роули стать профессором зельеварения.

Слизнорт задавал простые вопросы и был не так зол, как когда Арчи получил два тролля по трансфигурации подряд. Несмотря на это, слова всё равно застревали в горле и звучали неубедительно. Ведь правдой было то, что он всегда был поблизости. Когда Селена напустила насекомых на пересаженные Томом прыгучие луковицы, так, что от них остались рожки да ножки. Когда Коул слегка переписал сочинение по Непростительным заклинаниям, так что профессор Вилкост подумала, что Тому нездоровится.

Рольф был везде, подстраховывая друзей.

Но где были они в тот момент, когда ответы выходили такими нескладными?

Всё получилось ещё хуже, чем он думал. Ему не только отдуваться за всё в одиночестве и быть посмешищем. Ко всему прочему, он, кажется, потерял друзей, что значило, что он теперь не просто неудачник — он одинокий неудачник.

Рольф уже с час прогуливался по коридору, борясь с паникой, мыслями одна страшнее другой. Наконец горгулья отпрыгнула в сторону. Из кабинета директора под предводительством профессора Бири спустились попечители школы.

— Непременно оставайтесь на ужин, — заговаривал зубы Бири. Профессор двигался вперёд полубоком, еле смотря под ноги, и ежесекундно озирался на раздраженных попечителей. Голова его при этом вращалась, как юла. — Идемте. Ах, какой замечательный урожай бубонтюберов у нас в этом году, мистер Фронсак, вам стоит взглянуть.

Последними, специально отстав от строя, вышли родители Рольфа — вот уж с кем «умение говорить» Лестрейнджу-младшему совсем не помогало.

Не могло оно его спасти и на этот раз.

Лицо Криоса Лестрейнджа не выражало злобы или печали. Рольф знал, что это самый плохой знак из всех, означающий, что отец в бешенстве.

Оливия Лестрейндж, женщина невысокого роста, устало следовала за мужем, понурив голову. Шляпка съехала набок. С Рольфом никогда не было проблем, думала она. Как её ответственный, умный сын мог затеять такое, настроить всех на Моргана-знает-какие мерзости? Нет, не может быть.

Рольф терпеть не мог, когда она расстраивается. Ещё хуже было понимать, что он этому причина.

Медленно и неуверенно он шагал навстречу родителям, и открыл рот, когда они были в метре друг от друга, но отец опередил его:

— Не знаю, что ты хочешь сказать, но лучше сохранить объяснения для директора. Когда ты рассказываешь придуманное в первый раз, у тебя получается убедительней, чем второй и последующие.

Лестрейндж-младший хлопнул губами, как рыба, и закрыл рот, не проронив и звука.

— Дорогой, — откликнулась Оливия, обращаясь к сыну с такой интонацией, словно и не слышала супруга. — Это правда? Как же так?

— Как же так? — голос Криоса был пропитан токсичным сарказмом. — Забыл, что мы попечители этой школы, а не какие-то проходимцы? Где будет семейная репутация, если наш собственный сын ведет себя как безродная блоха!

— Я тебя не слушаю, если ты не заметил, — безобидным голосом пояснила миссис Лестрейндж мужу и снова повернулась к сыну. — Рольф, aquila non captat muscas⁽²⁾. Зачем вы это сделали? Кто действительно это начал?

Рольф очень хотел бы объяснить ей всё. Про то, как Риддл терроризировал границы, и про его поведение в стиле прилипалы. Про то, что тактика «игнорировать» была апробирована, и что его бездействие не остановило бы остальных от этого поступка — вопрос, с большими ли или меньшими последствиями. Про то, что травля давно в прошлом, и он понятия не имеет, почему выскочка свалился в обморок только сейчас. Про то, что здесь есть вина ещё как минимум пяти человек, а не только его.

Но тем временем за спиной матери расшагивал туда-сюда отец, выкрикивая:

— Устроили травлю грязнокровок! Святые вершители правосудия! Не знаю, кто этот парень, но судя по рапорту старухи Дервент, он не имеет ничего общего с грязной кровью. Грязнокровка умер бы ещё несколько месяцев назад от истощения.

Слова отца гулко отпечатались в его сознании.

Последний час Рольф думал: не инсценировал ли Риддл своё истощение, чтобы в очередной раз привлечь внимание? И вот он ответ, добавивший в придачу веса чаше вопросов.

Он уже совсем не понимал, кто такой Том Риддл, и в этом шоковом состоянии ему начинало казаться, что он сейчас намного ближе к странному приютскому парню, чем к своим трусливым товарищам. Пойти бы да сдать их всех тоже к чертовым рогам!

— Кто ещё причастен? — упорствовала мать.

Она знала, что Рольфу не могла прийти в голову такая пропащая идея.

— Да кто бы там ни был ещё, попался — отвечай! Мне лично чувствуется почерк девчонки Бёрк, но её ведь здесь нет, так? — Криос театрально посмотрел по сторонам. — Должно хватать ума держаться подальше или чутья вовремя смыться. Если нет ни первого, ни второго, будешь пожизненно оставаться в дураках!

— Вот ещё! — набросилась на мужа Оливия. — Ясно ведь, что всё намного сложнее! Рольф, я хочу поговорить с твоими друзьями.

Криос громогласно расхохотался. У него начали сдавать нервы.

— Пойдешь делать из него посмешище? — он махнул рукой на Рольфа. — Разбираться, детей пугать? Поезд ушел, виновный найден.

— Нечестно это, Криос!

— Так это школа, а не Отдел магического правопорядка. Лучше уж никого больше не втягивать, факультет и так проблем не оберётся. Да и хотел бы я посмотреть, как ты объяснишь своим подругам, что наябедничала на их детей.

Миссис Лестрейндж обиженно замолчала, но оставалась при своём мнении.

Их словесное сражение как не странно остудило враждебный настрой Рольфа. Отец прав — он поступил глупо и посредственно.

Права и мать — здесь есть вина других. Они тоже должны понести ответственность.

Было непонятно, на чьей Рольф стороне, ведь навредил ему совсем не приютский паренёк, а те, кого он всю жизнь считал друзьями.

Рольф понял, что здорово переоценил дружбу, и этим был очень удобен в обращении.

Вина за совершенное скреблась внутри него одного — казалось, что во всём объеме, за всех, кто в реальности виноват.

Может, Рольф был зол на всю компанию и поэтому решил принять сторону врага им назло. Может, он раскаялся, а может и решил следовать пословице «Держи друзей близко к себе, а врагов еще ближе». Нельзя было точно сказать, чего в его помыслах больше.

— Мне нужно поговорить с директором. Это я во всем виноват. Простите меня, — дежурно сказал он и направился в кабинет директора.

* * *

Суровая зима дала дорогу быстро набирающей цвет весне. Ветви деревьев освободились от тяжести снега и льда. Земля слегка высохла и завлекала студентов прогулками без риска провалиться в болото. Первая весна, которую Том встретил не в статусе изгоя или отщепенца.

Однако первые дни новой эпохи для него настали в Больничном крыле, куда Том попал после потери сознания. По словам мадам Дервент, организм был истощен до предела, ведь Том плохо спал, почти ничего не ел, много переживал и колдовал. На соседних кроватях часто появлялись новые резиденты — те, кого свалил предэкзаменационный стресс, большей частью пятикурсники и будущие выпускники. Вчера выписали Элару Гамп, а сегодня Шерил, одну из сестер Хортон. Том больше не мог находиться здесь. Круговорот больных был бесконечным. Он притворялся спящим, чтобы никто не докучал с разговорами, и не переставал строить планы на то, что он сделает, когда выберется из Больничного крыла. Мадам Дервент относилась к нему с неимоверной дотошностью, ведь он был тут «самым младшеньким» и, по её словам, «тощеньким» для своего возраста.

Когда Том собирался на полном серьезе молить медсестру выпустить его на волю, случилось что-то, чего бы он ожидал только в параллельной Вселенной:

— Кхм, мадам Дервент? Можно нам посетить однокурсника?

В дверях больничного крыла стояла целая делегация — Рольф, Арчи, Коул, Раф, Кэрри и даже Селена.

— Не больше шести человек! — напомнила старушка, приподняв брови. Даже она была удивлена тем, что к Тому пожаловали посетители.

Том сам не знал, как реагировать! Не пришли ли они сюда окончательно его добить?

Селена деловито поставила цветы в вазу на тумбочке. Арчи оставил рядом свёрток, от которого ещё исходил пар и приятный запах.

— Вафли. Попросили домовиков не делать их сладкими. Может, они немного соленые, — пояснил он.

— Это конспекты по всем предметам. Мы делали для тебя копии по очереди, — Рафаил протянул ему кипу пергаментов.

Том смущенно улыбнулся.

— Спасибо! Это много для меня значит.

Посетители сконфуженно топтались на месте, каждый призывая на выручку актерские качества. Кажется, и для них это значило «много», может, даже чересчур.

— Надеемся, что тебя скоро выпишут. Нам всем тебя не хватает, — Рольф попытался пасти ситуацию.

Селена картинно нахлобучила притворную улыбку на лицо. Коул кашлянул, а Рафаил уставился в окно с таким упорством, словно за стеклом летала стая розовых гиппогрифов в балетных пачках.

Казалось, не совсем искреннее поведение в данной ситуации могло оскорбить. Однако для Тома факт того, что они его навестили, был важнее всего прочего. Даже если Слизнорт попросил их сделать это в рамках программы восстановления климата на факультете, он не притащил их к дверям Больничного крыла на руках и не закинул в палату. Они пришли сами, и их растерянность ни разу не обижала Тома.

— Поправляйся, Том! — с теплом сказала Кэрри перед тем, как вся процессия высыпалась за двери палаты.

Чудовище внутри приятно замурлыкало.

— Может, ещё недельку, потом посмотрим, — пожилая медсестра как обычно прикидывала что-то в уме — и как обычно делала это вслух.

Том посмотрел на неё глазами, полными шока.

— Мадам Дервент! Я не выдержу здесь и двух дней. Не обижайтесь.

— Директор Диппет настаивает. Ему не понравилось, что даже ученики четвертого курса стали падать в обморок в коридорах.

— Но ведь никто, кроме меня, не падал, верно, мадам?

— Никто. И больше никто не упадет, если ты пролежишь здесь, полечишься, как тебе говорят.

— Я здоров, мадам.

Миссис Дервент сощурилась и налетела на него, как коршун.

— Мне прекрасно известно, что произошло, мальчик. Почему ты ничего не ел, почему ты не спал. И всё-таки это не причина делать из себя сквиба.

Конечности Тома онемели от страха.

— Сквиба? — тихо повторил он. На лбу выступил пот.

— А как же, — цокнула старушка.

Как же хотелось заглянуть в её мысли, понять, правду ли она говорит? Или просто пытается его напугать? Идея о том, что он был близок к тому, чтобы лишиться магических сил, привела Тома в полное оцепенение.

— Целитель Дервент, вызывает больница Святого Мунго, — послышался голос из личных апартаментов медсестры, пропущенный словно через рупор.

Она напряженно вздохнула и полетела собираться.

— Вот так, с этой маггловской войной, мальчик. Каждый день вызывают. Не забудь про зелья — ровно в три!

Том сел на кровати и, глядя на суетящуюся старушку, попытался уловить хотя бы её настроение. Он не смог. Ровно так же ему не удалось привлечь к себе ни один предмет в комнате — а ведь это он умел с раннего возраста, без палочки.

— Невозможно, — панически пробормотал Том.

Он никогда раньше не чувствовал себя таким беззащитным. Ничтожным.

На часах три. Из-за ширмы вылетели склянки с зельями и эликсирами. Время от времени комбинация менялась, но среди них всегда было то, похожее на тягучий сироп, малинового оттенка — от одного взгляда становилось кисло на языке.

Том мешкал. Что они заставляли его пить? Большей частью он знал, что это за зелья — многообразие восстанавливающие отвары, которые поддерживают организм. Но флакон малиновой жижи вызывал вопросы и отталкивал.

На часах было три часа тридцать минут. Тому удалось передвинуть взглядом кровать. Догадка подтвердилась: раз в день ему дают зелье, блокирующее магические способности. Три дня он пролежал в Больничном крыле, как сквиб, потому что кто-то решил, что имеет право лишать его магии!

Ваза с цветами взорвалась на куски, когда Том представил себя обычным, не-волшебником. Как же сильно ему захотелось немедленно вырваться на свободу.

* * *

Под Делюминационными чарами, наложенными далеко не с первого раза, и в халате поверх пижамы, Том выбрался во двор замка. Там он вжался спиной в стену и замер.

— Торт у нас!

— Плед? Кто-нибудь взял плед?

— Он у меня!

— Идем, Рольф ждёт.

— Подождет. Не растает.

— Ах! Что это?

— Это дождь, Кэрри.

— Не может быть.

— Что теперь делать?!

— Вот почему никто не гуляет.

— Может, отменим? Поздравим в гостиной.

— Да замолчите вы! У меня идея. Пошли.

Мешанина из голосов сменилась шуршанием мантий и шагов, которые вскоре стихли, стоило ребятам шагнуть на мягкую, просушенную землю. Группа посетителей Тома спускалась к берегу: кто с корзиной, кто с мешком, кто с цветастыми подарочными коробками. На середине спуска заговорщики так же, как и Том, набросили на себя Делюминационные чары. Том следовал по их следам, припечатывающим в землю сухую траву; беззвучно морщась от боли, когда под ноги попадалась острая ветка или камень — обувь и мантию он не нашел.

Черные облака в небе заполняли не только небо, но и накрывали тенями гладь озера, тушили блики, играющие на льдинах. Куски льда поплыли быстрее, закружились. Ветер сбивал с ног, по лицу хлестал нарастающий дождь. Том, не сдаваясь, двигался вниз за невидимыми существами, и происходящее всё больше походило на сюрреалистичный сон.

Шаги невидимых стали рассыпаться в разные стороны ближе к берегу. Дрогнули ветви деревьев, скинув несколько прошлогодних сухих листьев. У озера, вжавшись от холода в мантию, стоял Рольф. Изредка он поглядывал на наручные часы и переводил взгляд обратно на дрейфующие льдины, не зная, что за его спиной, у деревьев кто-то притаился. Каждый звук, который мог ему об этом сообщить, заглушала погода.

Тем временем невидимые просочились сквозь живой забор, выстроились вокруг Рольфа и выпустили из палочек разноцветные икры. Рольф вздрогнул.

— С днём рождения! — расслышал Том между порывами ветра.

Теперь он стоял за одним из деревьев, как те невидимые мгновение назад, и цеплялся за ствол, чтобы не свалиться с ног. Пальцы онемели от холода, накатила безумная слабость, но лучше мерзнуть, чем быть обнаруженным за попыткой наложить на себя Согревающие.

— Не сомневался, что вы это устроили, — протянул Рольф, закатив глаза.

Слова его прозвучали четко и ясно, словно все они оказались в палатке посреди бури. Словно здесь кто-то выключил ветер.

Теперь они могли говорить без затруднений. Только вот никому не хотелось.

Молчание было продолжительным, и нарушить его решился Арчи, самый нерешительный из всей компании:

— Мы знаем, что ты взял вину на себя.

Том от таких новостей чуть не упал в кусты.

— И что вы с Блэком перецапались в пух и прах, — Селена наоборот говорила тоном будничным, словно докладывала о чем-то несущественном.

«Интересно, — подумал Том. — Что ещё я пропустил?»

— Знаем, что тебе крепко досталось от родителей за то, что ты, опять же, взял вину на себя, — добавил Коул.

— Мы решили, что ты не захочешь отмечать и уж тем более не пожелаешь делать это в гостиной, полной Блэков, — подхватил Раф.

— И поэтому организовали пикник. Понимаем, погодные условия подводят… — промолвила Кэрри.

Девочка тряслась от волнения так, будто её била лихорадка.

— Но ведь это не такая большая проблема для тебя, Рольф, верно? — закончила Селена и хитро улыбнулась имениннику.

Лестрейндж словно ещё был занят перевариванием того, что сказано другими, поэтому отреагировал на её слова не сразу.

— Хорошо. Не думаю, что кто-то заглянет сюда в такую погодку, — на лице появилась неуверенная улыбка.

— Только сделай что-то с температурой, дружище. Варюсь как в котле, — пожаловался Коул, обмахивая себя одной из салфеток.

— Заметано.

Том тоже заметил, что ему больше не холодно, пока не находя этому объяснений.

Подле озера, словно невесомое облако, парило над землей мягкое одеяло. Кэрри и Селена опустошали корзинки и узлы, выставляя на него тарелки, приборы, подушки. Том проверил, что маскирующие заклинание действует. И ущипнул себя за руку, убедившись заодно, что находится в сознании.

Рольф спустился к озеру, остальные ребята следовали за ним по пятам, словно не хотели пропустить ни одного движения. Младший Лестрейндж повелительно вытянул руку вперед. То, что случилась дальше, Том не смог забыть никогда — даже после того, как душа его была искалечена до неузнаваемости.

Вода в озере качнулась, двинулась единой, необъятной массой назад, подобно морскому отливу, а потом, словно маленькое цунами, поползла к берегу, накрывая и парящий у земли стол, и кромку деревьев, и всех, кто находился внутри, невидимой пеленой. Дождевые капли, ударяя по куполу, становились его частью, вливались в течение.

Такое было под силу даже не каждому взрослому волшебнику. Том впервые лично увидел подобное, до этого читал об этом только в книжках.

— Да ты сегодня в ударе, — отметил Мальсибер.

— Результаты тренировок, — отмахнулся Рольф.

Ливень разошелся, а небо пронзали молнии. Крыши замка непроглядно затянуло. Но здесь, на берегу, стоял водный шатёр, внутри которого было тепло, внутри которого раздавался смех, звучали поздравления, рассказывали истории, разлетались по тарелками кусочки торта и брякали бутылки со сливочным пивом.

Том стоял на границе с этим маленьким миром, придавленный впечатлениями о поразительном волшебстве, которое исполнил Рольф — а ведь тот отстает от Тома по баллам, он не лучший на курсе!

Травмирующая идиллия отрезвляла: хоть они и пришли проведать его, их объединяют годы дружбы, и тут Тому нечем крыть.

Они там, за стеной неосязаемой, но от этого не менее реальной. А невидимый Том топтался на пороге, без шанса получить приглашение, но всё же не решается уйти.

В глазах помутнело, и картинка расплылась подобно тому коридору, где он рухнул без сознания. Может, и стоило выпить хотя бы некоторые из зелий мадам Дервент. На эмоциях Том выкинул их в окно и убежал.

На исходе сил он шагнул за купол, в царство бушующей стихии, которая скрыла его бегство и мучительные попытки вскарабкаться вверх по крутому склону из скользкой грязи.

Ему повезло, что мадам Дервент не застала его в том виде, в коем он вернулся в Больничное крыло.

* * *

— Ну, расскажешь ты нам что-нибудь теперь, на сытый желудок? — Рафаил задал вопрос, крутившийся у всех на языке.

Том был так зациклен на мысли, что проявленное к нему дружелюбие в реальности ещё менее искреннее, чем изначально казалось, что не замечал, как кривились лица и хрустели сжатые кулаки.

— Да уж, пожалуйста, Рольф, — Мальсибер по-варварски запихал в рот последний кусок торта, но продолжал говорить, звонко зачавкая. Селена отсела от него, как от дурно пахнущего человека. — Чем тебе так пригрозили, что ты заставляешь нас таскать гостинцы Риддлу?

— И писать для него конспекты, — дополнил Арчи.

— Кстати, просим учесть, что этот маленький спектакль в Больничном крыле, в котором ты попросил нас так несвоевременно поучаствовать, тоже в каком-то роде подарок. Больше мы ничего подобного делать не будем. По правде говоря, мы пошли с тобой, чтобы не вызывать вопросов. Чуть весь сюрприз кентавру под хвост не пошел, — отчитала его Селена.

Магия момента для Рольфа померкла, как падающая звезда. Без сомнений, было бы удивительно, если слизеринцы не воспользовались ситуацией, чтобы его хорошенько расспросить.

— Знаете, — Рольф кашлянул. — Скажи я, например, что не один устраивал Риддлу весёлую жизнь, с факультета сняли бы не сто пятьдесят очков, а больше, и тогда нас бы сожрали живьём свои же. Кроме того, представьте лица своих родителей, если бы вскрылась правда. Ты, Рафаил, — обратился он к сыну главы мракоборческого Отдела, — больше всех удружил бы отцу и его репутации, а Кэрри забрали бы из школы, как давно обещают, — он старался не распаляться, но подумав о том, что больше всего выводило его из себя, совсем перестал держать себя в руках. — А ещё притом, что все вы приложили руку и именно вы начали разговоры об этом на втором курсе — а я вас останавливал! — при этом всём, я ещё и стал козлом отпущения и разгребаю то, что было сделано нами всеми коллективно, а вы спрашиваете: «Рольф, что за балет? Вафли? Конспекты? Сколько можно?» Вы, драккл дери, серьёзно?!

Он остановился, чтобы набрать воздуха в легкие, и наткнулся на пришибленные лица друзей.

— О, вижу, это не то, что вы хотели бы услышать. Вы-то ждали смачных деталей моего разговора с директором или ссоры с Блэком, чтобы обмозговать, как себя вести, как оставаться хорошими. Но нет! У меня для вас новости. Не пытайтесь — даже не пытайтесь! — подбивать меня на подобное впредь, и если я замечу, что вы что-то замышляете, мне придется лично пойти к Диппету и сдать вас, потому что отныне случись с Риддлом что, все будут думать на меня — а мне ещё учиться здесь, знаете ли. И не нужно обид! Уж у меня для них больше поводов. Честно, аплодисментов от вас не ждал, но можно же как-то помочь мне после всего? Первые три дня, пока родители в пяти письмах за сутки меня разносили, никто из вас даже не пытался поговорить со мной. Дожидались, пока остыну, чтобы получить подробности? Притащили торт, думаете, сойдет? Опять же, вы серьезно?!

— Рольф, — проклюнулся вялый голосок Кэрри. — Я хотела с тобой поговорить, но…

Не успела она закончить предложение, Лестрейндж метнул в Селену гром и молнии своим взглядом.

— Понятно, — изрек он.

Арчибальд снова набрался духу попытаться:

— Признаем, облажались. А ты ещё раз доказал, почему родители выбрали тебя присматривать за нашей кучкой. В тебя прямо встроен детектор неприятностей.

— Кэрри предложила написать твоим родителям, кстати. Рассказать правду, — Коул наконец закончил жевать торт. — Мы обдумываем, как всё объяснить.

Рольф хмыкнул — настолько он был преисполнен признательности. Лицо продолжало пылать от гнева. Человек, которого ему больше всего хотелось послушать, беззастенчиво молчал. Селена смотрела то в туманную даль, то на бьющиеся о берег льдины, и имела вид, словно её ничего не касается.

— Извини, — Рафаил сказал это с опаской, будто это было каким-то страшным словом. — Сделаем, что скажешь.

— Как вовремя! Поражаюсь вам просто, — Лестрейндж не думал прекращать беситься.

— Как тебе помочь? — с уверенностью спросила Кэрри.

Всё, что они говорили, только подогревало Рольфа орать о том, как они бессовестно подставили его, не упаковывая всё в приличные слова.

— Давить для Бири гной из бобонтюберов вместо меня, например! Три раза в неделю. До конца учебного года. Заманчиво? Составите компанию?

Известно, что слизеринцам не нравилось быть обязанными и, тем более, иметь некий моральный долг — гадость какая! Как платить за то, у чего нет однозначной цены?

Они знали, что Рольф помог им, но в какой-то мере считали его идиотом, который сам себя подставил.

— Достаточно, — протянула Бёрк. — Накричался? Нажаловался? — голос был полон фальшивого сочувствия. — Кто-то из нас просил тебя? Кто-то подходил к тебе со словами: «Рольф, ты должен сказать, что это сделал ты»? Никто тебя не склонял.

— Диппет не любит Слизерин и не стал бы долго разбираться. Вижу, вы хотели бы отрабатывать все вместе в одной теплице? Или в Запретном лесу, чтобы Кеттлберн мантикорам скормил? Или, может, чтобы все опять запели песню о факультете чистокровных психов?

Все хмыкнули каждый на свой лад.

— Ну, прошу прощения за то, что твоё самопожертвование не было оценено по достоинству! Сейчас-то что? Говори, чем помочь, или закроем дискуссию, — Бёрк выдвинула свой по-королевски щедрый ультиматум и чуть не удавилась.

— Селена, не будь козой, — попросил Мальсибер.

— Поговори мне.

— А что? Интересно с твоей стороны — огрызаться. Большая часть гадостей, между тем, придумана тобой.

За какую-то долю секунды, прежде чем кто-то понял, что происходит, Селена схватила серебряное блюдо, на котором был принесен торт, и от души запустила им прямо в физиономию Мальсибера. Снаряд встретил цель с таким поразительным звуком, словно нос парня ушел внутрь головы.

— Потому что с вас, недоумков, и взять нечего! — Кэрри повисла на руке подруги, когда та вознамерилась встать и эффектно удалиться. Коул всё ещё лежал на спине, ухватившись за нос. — Да отцепись ты, Кэрри.

Все сцепились, как свора бродяжек. Лаяли, кусали друг друга побольнее. Лестрейндж поднялся на ноги, наблюдая за тем, как бывшие друзья скатались в клубок и прокатываются друг по другу с каждым разом всё более выразительными оборотами речи. Как же ему это надоело!

Водяной купол задрожал и обрушился тысячей капель на всех, кто под ним сидел.

— А-а-а-а-а!

— Рольф!

— Извините, — блёкло произнес он. Обтекающие аристократы вылупились на него во все глаза — каждый смутно предполагал, что Лестрейндж сделал это нарочно.

Рольфу стало паршиво. И зачем он всё это делал? И зачем хотел их предостеречь? Почему он чувствовал ответственность за кучку испорченных, вечно считающих, что им все обязаны, тупиц? Что-то сломалось и не подлежало восстановлению — это сам Рольф откололся от них. Он ещё не понимал, что произошло. Эти подростки перед ним — с которыми Лестрейндж вырос, чьи секреты хранил — показались такими чужими.

— Извините, — повторил он, принявшись вытягивать воду из парящего одеяла.

Когда одеяло было «обезвожено», он жестом указал, что они могут присаживаться. Дождь отступил.

На берегу сидели семь слизеринцев. Одежда просыхала, окружая их облачками пара.

— Больше никаких конспектов, гостинцев и взаимодействий с Редллом, — начал он. — Этого я от вас не прошу.

— Очевидно, вести себя как прежде мы тоже не будем? — поинтересовался Рафаил.

— Нет, будете, а я — наоборот.

Никто не понял.

— Диппет придумал мне исправительную программу — наладить отношения с Риддлом. Надеюсь, старик перестанет меня пасти, когда увидит, что между нами мир.

— Что он тебе наговорил там? — Арчи взъерошился, как разозленный кот. Условие реабилитации Рольфа ему явно показалось пыточным.

— Вы же знаете Диппета. Астрономическое желание, чтобы все жили дружно, и неприязнь каких-то скрытых мотивов. Из-за чего он, кстати, нас и не любит.

— Странно тогда, что нашему сиротке удалось выйти сухим из воды, да ещё и быть причисленным к лику святых. Вот уж кто настоящее двуличное отродье, — беззастенчиво высказала Селена.

— Не стоит так говорить, — хмуро предупредил её Рольф.

— Да будет тебе.

Рольф с раздражением выдохнул. Скорее бы объяснить всё и смотаться от них!

— Риддл далеко не так прост, как нам казалось, — он внимательно посмотрел каждому в глаза — доверия в них было немного.

Ничего. Он поделится своими опасениями и окончательно освободится от ответственности за этих незнакомцев.

Их дело, что с этой информацией делать, а он умывает руки.

— Летом я начал серьезно упражнялся в окклюменции и легилименции с отцом. Сегодня попытался прочитать мысли Риддла, но на них такой блок, что даже комар не пролетит — притом, что ему дают блокирующее зелье.

Было не похоже, что новость их хоть чуть-чуть взбудоражила.

Как же неосмотрительно было со стороны чистокровных не отнестись к словам Рольфа серьезно. Он был прав, признав Тома сильным волшебником. Не просто интриганом и симулянтом.

Однако даже не это было их самой большой ошибкой. Губительней всего было упустить Рольфа, не отдать ему должного за то, что он сделал для них.

Лестрейндж ощутил, что слишком переоценил их всех.

— Какие же вы камни, — сказал он в сердцах. — Как я никогда не замечал, что вас никто, кроме собственных персон, не волнует?! Вся эта «защита личного пространства», издевательство над Риддлом — да нет в этом никакой великой цели! Кэрри оказалась права с самого начала. Всё, чтобы проучить кого-то, кто посмел вылезти на первый план, затмевая вас.

Друзья как воды в рот набрали, но взгляды их непроизвольно скатывались в сторону Селены.

Та вцепилась в Лестрейнджа убивающим взором.

— По-моему, Рольф, нашей дружбе конец. До свидания, — пропела она, бодро вскочила на ноги и двинулась прочь.

Вслед ей как обычно бросилась Кэрри, второпях брякнув Рольфу на ухо:

— Я найду тебя позже, поговорим.

И умчалась.

Остальные не стали комментировать его слова, будто и не слышали, но сил злиться у Рольфа уже не было.

— Перебесится, — прокомментировал Коул, глядя подругам вслед. — Не воспринимай всерьез. Меня она так проклинает по десять раз на неделе, ещё и предметами бросается.

Наверное, Рольф должен был чувствовать себя ещё хуже, ведь даже его «дорогая» Селена отгородилась глухой стеной от его проповеди. Но хуже было некуда.

* * *

Как бы сильно Рольф ни держал зло на свою старую старую компанию, он всё ещё был к ним привязан. Ему много приходилось бороться со старой привычкой им покровительствовать и напоминать себе, что он им ничего не должен.

А они, как видно, и не страдали в отсутствии его общества. Селена быстренько подмяла их под свой каблучок. Как? Это Рольфу было неведомо. В своих глазах он оставался прав. Невозможно представить, чем Бёрк могла эту правду перекрыть, чтобы виноватым стал он, а не она. Но Селене всё-таки удалось запудрить им мозги, и это только подкрепляло настрой Лестрейнджа заботиться отныне только о себе.

Диппет, верно, почитал за развлечение терроризировать Рольфа своим требовательным взглядом за каждым приемом пищи в Большом зале, уведомляя, что пора выполнять его условие.

Начать было не так сложно, как потом разобраться в своём истинном отношении к Тому Риддлу.

Рольф как мог защищал в сознании концепцию того, что начал общение с Томом не по собственному желанию. Не нужно Риддлу об этом знать.

На сокрытие секрета уходил весь запас дисциплины и ещё щепотка. В конце дня мозг Рольфа был изможден. Из-за этого неизбежно начался скат по учебе — на ликование профессорам, которые не упускали возможности отомстить за вред, нанесенный их любимому ученику. Однако вскоре сближение с Риддлом дало свои плоды. Преподаватели немного простили Рольфа, подумали, что тот раскаивается, берется за ум.

По мере того, как близко он подпускал к себе Тома, становилось ещё сложнее не путаться в собственных замыслах. Он играл свою роль, но оставаться актером было до крайности непросто, ведь внезапно в его жизни появился кто-то понимающий. «Он просто читает мои мысли! Не так уж и трудно понять меня при этом!» — успокаивал себя Рольф в одиночестве. Но Том завладевал им по крупице. Он вёл себя безукоризненно. Так совершенно, что в голову стали закрадываться мысли: «А не сделали ли мы все грандиозную ошибку, отталкивая его?» Лестрейндж запутался во врагах и друзьях. Те, кем он до недавнего времени называл вторых, никогда не были с ним так честны и — что уж! — превратили его жизнь в бардак.

Рольф с нетерпением ждал лета — времени, когда он хладнокровно разберется в своих мыслях.

А Том знал, что всему причиной требование директора, но от этого долгожданное общение с Лестрейнджем не становилось менее приятным подарком.

Так же Тому нравилось наблюдать, как Лестрейндж тужится, не подпуская его к секретику, спрятанному за блоком. Это было бесценно!

Так или иначе, Рольф всё-таки делал именно то, что Тому было нужно — становился его другом.

Чистокровные выкинули его, как ненужный хлам, и Рольф впервые в жизни оказался одинок. В такие моменты люди, словно плавленое железо — удобны. Благодать.

Сказать нечего, Рольф Тому очень нравился. И, возможно, по этой причине, а не только из-за минутной слабости, души, пребывающей всё ещё на воле, или того, что это пришлось «к слову», будущий Тот-Кого-Нельзя-Называть поделился с ним чем-то сокровенным — размышлениями, которые посетили его после пребывания в Больничном крыле, где он прочувствовал хрупкость бытия.

* * *

Рольф сидел в уголке гостиной, наблюдая за кипящим жизнью Слизерином. Конец мая. Меньше месяца до итоговых работ и последние шансы ликвидировать отставание от Когтеврана в межфакультетском соревновании. Стараниями Рольфа это было за гранью возможного, поэтому он не хотел мозолить остальным глаза, дабы не нарваться на праведный гнев.

На столе разложены конспекты, позаимствованные у сердечной Кэрри, и по уговору их следовало вернуть через час.

— Как твоё эссе? — спросил тот, кто, бесспорно, испытал на собственной шкуре, как сложно сосредоточиться на задании, когда окружающие желают тебе провалиться в преисподнюю.

— Гиппогриф не валялся, — честно признался Рольф.

Том улыбнулся и пригляделся к конспектам на столе.

— У Кэрри самый красивый почерк на курсе, — отметил он. — Когда вы принесли мне конспекты в Больничное крыло, её заметки было очень приятно читать.

— Она любит писать, прямо наслаждается каждой закорючкой, — проговорил Лестрейндж с намёком на раздражение. Он так устал подбирать слова, чтобы защищать секреты тех, кто не может ему помочь даже с проклятым сочинением по чарам. Одна Селвин удосужилась кинуть ему конспект — и то «верни до девяти часов». — Пишет, правда, медленно. Но её это успокаивает.

Том почувствовал себя совсем капельку неловко, словно услышал что-то не для своих ушей. Настроение было написано у Рольфа на лице крупными буквами.

— Своё я почти закончил. Библиотекарша снова превратилась в дракониху и выперла из зала, хотя ещё час можно сидеть. Но я успел всё найти. Если нужна помощь, задавай вопросы, — ободрил Риддл и уселся рядом.

На Рольфа обрушился ещё один удар совести. Том никогда прежде не улавливал в настрое сокурсника такие децибелы обреченности и почувствовал себя обязанным извлечь что-то из этого.

— Я замечал, что обычно вы все вместе пишете, — начал Том.

Рольфа подкинуло от этих слов, будто грифон вцепился ему в лицо когтями.

— Было такое, — взял он себя в руки. — Но профессора жалуются на однообразность формулировок. Решили использовать «коллективный ум» только в крайних случаях.

— Это вас немного разрознило. Насколько я вижу, — Том начинал подкапывать очередную тему из списка неприкосновенных и надеялся на успех.

— Не могу сказать, что дело в этом, — обобщил Рольф, принявшись нехарактерно качать ногой под столом. — Наверно, мы попросту взрослеем, разбегаемся. Уже не так, что родители собрались на одном приеме, и ты просто играешь с тем, кто есть. Не путаешься под ногами, пока взрослые беседуют. Мы знаем друг друга с пеленок, столько же и общаемся. Наши семьи всё посчитали — кто с кем идет в школу в один год. Практически в такой группе и прошло наше детство. Когда ты мелкий и самое большое дело для тебя — уговорить матушку не упаковывать тебя в смокинг на мероприятие, не думаешь ни о чем глубоком. С кем тебе весело — тот и твой друг. Но мы стали старше, и кто-то, видно, так много думает о причинах, «почему» мы друзья, что забывает всё, что было. Популярно мнение, что мы называемся друзьями только потому, что родители свели.

Рольф говорил очень тихо, не хотел, чтобы кто-либо слышал. Том, который, впрочем, уцепил каждое слово.

— Что-то я разболтался.

— Ты говоришь интересные вещи, — возразил Том. — Правда, мне не с чем сравнивать. Хотя… нет, не хочу говорить глупости.

— Риддл, ты обязан сказать хоть что-то приблизительно глупое и сентиментальное.

— Ладно, — сдался Том. — Напомнило мне приют. Отдаленно. Только тем, что там не приходится выбирать, с кем дружить. И я выбрал — не дружить.

— Почему?

Том задумался. Как бы корректнее выразиться?

— Они сбиваются в кучки, потому что боятся друг друга — и только поэтому. Стоит очередной бесплодной парочке появиться на пороге, чтобы выбрать себе ребеночка, все готовы перегрызать друг другу глотки. Мне было, с одной стороны, проще. Не пришлось примыкать ни к кому от страха. От меня все сами убегали. Ведь я такой странный. Волшебник, словом.

Лестрейндж был удивлен. Нет, он, конечно, слышал много нелестного о магглах, но никогда не разговаривал с кем-то, кого игнорировали из-за наличия волшебных способностей, а не их отсутствия, как сквибов.

Да и что мог видеть мальчик, который всю свою жизнь перемещался из одного поместья в другое? Знал ли он, что магглорожденные всюду становились изгоями? Не достаточно хороши для магического мира, слишком странны для мира магглов. Эта милосердная мысль хоть и посетила его голову, но закреплять её там навсегда Рольф не пожелал.

И всё же аналогия, приведенная Томом, была интересной.

— Как ты понял, что ты не просто странный, что ты на самом деле волшебник?

— Когда мне было одиннадцать, в приют пришел Дамблдор и объяснил, что к чему. Только вот к тому моменту я был близок к принятию того, что я просто псих, — соврал Том.

— Это неправильно. Я считаю, все должны знать. Магглорожденные в первую очередь. Мне кажется, это основанная причина, почему они такие дикие.

Поймав тень странной улыбки на лице собеседника, Рольф добавил:

— Извини.

— Ничего, — возразил Том. — Я понимаю. Правда. Но в свою защиту скажу, что я стараюсь соответствовать факультету, — при этому Том обвёл руками слизеринцев, ругающих сочинения друг друга на чем свет стоит в весьма экстравагантных оборотах речи.

— Я неправильно выразился, — начал оправдываться Рольф. — Нет, Том. Ты другое дело. Ты, быть может, и не чистокровный волшебник, но ты определенно не тот, кто станет критиковать принципы таких семей, как моя, наши правила жизни.

— Это правда.

— Как видишь, я не сразу понял, что ты не заодно с ними, и ещё раз прошу прощения за всё, что предшествовало моему, хм, выводу об этом, — Том кивнул в ожидании продолжения. — Ты ведь понимаешь, почему мы не хотим объединяться с ними? Сколько не рассказывай им про безопасность, всё равно найдут способ проколоться перед магглами.

— И стоит им узнать о магии, они сразу начинают примерять это к своей жизни. Оценивать, что им может это дать, как обогатить. Что они могут с помощью этого иметь.

Рольф на несколько секунд замер, пораженный этими словами.

— Да, в точку. Это именно то, что говорит мой отец, — да, Том знал, что это именно «то», ведь он и прочитал это в мыслях Рольфа. — Они не могут ничего хранить. Посмотри на Штаты. Когда был открыт Новый свет, в Англии появлялось всё больше предпосылок для принятия Статута. Страна обрастала правилами, а им не нравилось прятаться. Конечно, многие незамедлительно уплыли туда, где ещё не предвиделось никаких ограничений, «за свободой». И многие из них были отщепенцами. Посмотри, до сих пор сидят в подполье. Только Салем как-то вправил им мозги.

— Я полностью понимаю и поддерживаю то, что делают ваши семьи, — для убедительности повторил Том.

— Приятно слышать. В общем и целом бытует мнение, что наш стиль жизни ни на что не годится.

— Впервые слышу.

— Пресвятая Моргана, Риддл, откуда ты только свалился?

— Честно, не припоминаю.

— Как будто вовсе не в Хогвартсе четвертый год учишься, — негодовал Рольф. — Ладно уж, поверю.

— Чем же кого не устраивает ваш образ жизни?

— Ты ведь умный парень, Том. Должен видеть это самое «но». Я имею в виду, конечно, что-то помимо обычной зависти со стороны тех, кто не способен успешно устроиться в жизни. Кажется, они называют это «вырождение волшебников».

— То есть? — Тому хотелось, чтобы Рольф сам рассказал ему о всех минусах идеологии чистокровных, о которых он сам, несомненно, уже знал.

— Отличник ты или кто? Семьи создаются только между чистокровными. Если в каждой по одному ребенку, род волшебников медленно вымрет.

Том замолчал.

— Да. Но ведь ваши родители умны, они знают, что делают.

Немного лести не повредит. Рольф тяжело вздохнул.

— Они много говорят об этом. Не хотят, чтобы мы слушали. Вариантов, между тем, у них немного.

— Поделишься? — аккуратно спросил Том.

Лестрейндж слегка стушевался, но всё же решил, что вреда это не принесёт:

— В общем-то, самый очевидный вариант про то, что чистокровные семьи могли бы иметь больше детей, чтобы сообщество чистокровных волшебников разрасталось таким образом. Но посмотри на Паркинсонов, к примеру, — Рольф заметно понизил голос. — Умора просто. Дедушка Мортимер — он мне не дедушка, просто говорит, что я могу его так называть — он был так горд, что у него четверо детей. Причем, три сына. А потом у него появилось пять внучек. Подряд. Бриана, Белинда, Женевьева, Ислин, Иоланда. И только один внук. Да они разорятся, пока их всех замуж выдадут! Бедные Паркинсоны.

Тома пробивало на смех.

— К чему я это, — гостиную как раз пересекал Гаррет, ведя под руки девчонок-кузин из Паркинсонов. — Мне кажется, это не сработает. Магия не любит всякие штучки и всё равно уравновесит всё.

Тома озарила неоднозначная мысль, которую он ни за что не стал бы высказывать Рольфу: странно, что он не рассматривал появление грязнокровок как некий механизм равновесия.

— Жаль, что нельзя оставить всё просто как оно есть сейчас, — продолжал стенания Лестрейндж.

— А что, если можно?

— Да прекрати ты, — отмахнулся от него Рольф, словно не придав значения его словам.

— Магия должна иметь какое-то особенное свойство для тех, кто не грабит её, а просто хочет хранить, — Лестрейндж смотрел на него с недоумением, но от Тома не укрылось, что в глазах однокурсника пронесся отблеск, похожий на любопытство. — Что, если волшебникам, которые с благородным намерением желают хранить секрет, не нужно беспокоиться о преемственности? Что, если они просто могут делать это всегда? Как думаешь, поможет магия таким?

На лице Рольфа отразилось едва уловимое благоговение и немой, бледный страх.

— Риддл, ты объелся травок из сундучка Слизнорта, драккл тебя дери. Ты, — Лестрейндж осёкся, чтобы не швырнуть в него ещё какое-нибудь неподобающе меткое сравнение. — Спятил.

— Вполне возможно.

— Будь это так, почему до сих пор никто не додумался? Даже Мерлин не был бессмертным, а он такие штуки вытворял, что ты поседел бы на месте.

— Быть может, задумка просто ждала нужных людей.

Быть может, не стоило Тому начинать разговор. По крайней мере, он так вначале посчитал, ощутив, как резко перемешались эмоции Рольфа. В чем-то и сам Лестрейндж жалел, что начал обсуждать настолько личное с мальчишкой, не входящим в круг тех, кого касается эта проблема.

— Да. Меня занесло. Ты прав, — Том неестественно и нервно разхохотался, чтобы разрядить ненужное настроение, приобретенное этим разговором. — Вопросы по эссе?

— Секунду, — очнулся Рольф. — Перечитаю ещё раз. А то ты умеешь огорошить.

Лестрейндж придвинул поближе эссе про Восстанавливающие чары и опустил глаза в свиток. Но его лицо, напряженное, словно он мысленно пытался поднять моржа, доложило Тому, что Рольф размышляет совсем не о Репаро.

* * *

Собирать вещи не хотелось до безобразия. Том обрел компанию, и оказалось, что ему для счастья не нужен целый воз чистокровных детишек. Только один друг.

Альфард собрал свой сундук буквально, пока горела спичка, и ушел строить младших Блэков. Том и думать забыл о копании в грязном белье, как делал раньше, чтобы добыть подноготную на обидчика. С Лестрейнджем в друзьях ему это стало неинтересно. Да и Рольф говорил, что Блэк никогда не имел в виду кого-то обидеть. У него слишком много забот, чтобы падать до таких бесполезных вещей. Так что если не пытаться нарушить его автономию и не угрожать мелким Блэкам, ему хоть кол не голове теши — не заметит.

Остальные парни-слизеринцы из их комнаты — это уже другое дело.

Пока Том и Рольф, собирая чемоданы, делились друг с другом планами на лето, Трэверс, Мальсибер и Кэрроу впитывали каждое слово их разговора. Скорее всего, за тем, чтобы поведать родителям о происходящем во всех красках.

Вот и дал трещину план Селены. Она-то хотела поморозить Рольфа да впустить назад — слабее и послушнее. Да кто знал, что назад он к тому времени не захочет?

Парочка изгоев захлопнула крышки сундуков и двинулась из комнаты, над чем-то хохоча. Эффектнее всего было то, что они не обернулись посмотреть на обалдевшие лица сокурсников.

Столы и лавки из Большого зала исчезли. Кругом высились кучи чемоданов. Студенты третьего и четвертого курсов бегали от одного преподавателя к другому, выясняя, кто, в конце концов, будет их сопровождать с порталом. За некоторыми прибывали родители. Профессор Гамп на пару с профессором Бири перепутали все порталы и теперь нервно разглядывали кучу расчесок, галстуков-бабочек и галош.

Здесь им предстояло расстаться.

Рольфу — в замок Лестрейнджей. Тому — в эвакуационное приютское укрытие с потрепанным календарем, висящим на покрытой жиром кухне.

— Ну, жди письма!

— Я не знаю адрес этой дыры.

— И не надо. Граф найдет тебя. Главное, попроси его полетать где-нибудь в округе, пока пишешь ответ.

Том представил себе, как филин Рольфа с отвращением приземляется на крышу того сарая, где живут сироты. Если бы его самого попросили подождать поблизости хоть полчаса, он бы не согласился.

— Как-нибудь управлюсь, — кивнул Том.

— Лестрейндж, Рольф! — призвал профессор Дамблдор, стоящий у камина, высокий, как радиовышка. В одной руке — список, в другой — горшок с Летучим порохом.

Рольф растворился в зеленом пламени. Но Том не погрустнел.

Он знал, что теперь всё точно будет иначе.

1) От автора:

Вернемся на лет сорок пять/пятьдесят назад. Так как Ремус получил задание раскопать биографию врага, мне показалось важным написать про Тома. Я люблю всех героев и не хочу скатываться в «кто-то-гад». Для меня Том был вот таким. Три месяца на главу о нём мне абсолютно не жаль. Более того, в далёком будущем будет ещё одна. Блэки живы и счастливы, и в следующей выкладке вы получите их сполна.

Вернуться к тексту

2) Орел не ловит мух (латинская пословица).

Вернуться к тексту