Брат мой Седрик (джен)

Домой Гарри вернулся совершенно вымотанный, страшно уставший от нервных потрясений: то ещё ощущение — узнать, что добрейший и мудрейший дедушка Дамблдор окажется таким жутким циничным манипулятором…

Это Дамблдор убил его маму! И папу!!! Это он всё подстроил, гад!.. Сочинил пророчество, подогнал под него подходящие события, подобрал людей поудобнее и давай… играться в солдатики, сволочь. И выбрал-то… магглорожденную ведьму, о которой в волшебном мире никто и не знает: ну Лили, ну Эванс, ну и что? Кто такая, из какого рода? Ах, она маа-а-аггла… да тьфу на неё! Ну кому она интересна-то?! Джеймс Поттер тоже малозначительная фигура, такая же деревянная пешка, которую жрут кто ни попадя… Род, конечно, древний, но именно что древний, можно сказать, сгнивший, протухший за давностью лет-поколений. Зато их ребё-е-енок!.. Чудо дивное, Дитя Пророчества, об которого, вы только подумайте, убился сам Темный Лорд!

Угу, убился… на самом деле Дамблдор его и прибил, той самой Авадой, запущенной в Лорда исподтишка, якобы отраженной ото лба младенца. Вот так и родилась гребаная легенда о святом Поттере-Чугунном-Лбе! Разумеется, дедок расстарался, спел арию о великомученике святом младенце, победившем саму смерть, отразив убивающее заклятие лобиком. Расписал-описал, как тот дитёнок выглядит, мол, точная копия папки: лохматые черные волосы и точно такие же очочки, и ведь схавал пипл! Никто не задумался — какие-такие лохматые лохмы у лысого младенца??? Да ещё и в очках, прости господи… это в год-то?!

Лично у Гарри в год был пушок, милый такой хохолочек черных волосиков, который мама любила накручивать на палец, это ему тётя Петунья рассказывала. А очки он только в шесть лет надел, когда воспитательница младшей школы заметила, как мальчик читает книжки чуть ли не носом. Зрение у него резко упало вдруг. Видел-видел буквы, а потом бац — и перестал. Как же он хихикал над изданиями восемьдесят второго года, видя на обложке себя — лохматого и в очках. Ага, в то время, когда ему едва год исполнился! Да ещё и сова! Все иллюстрации тех лет изображали Гарри Поттера с полярной белой совой. То есть Буклю ему за десять лет до Хога «подарили». Ну, совой, скорей всего, Хагрид впечатлился, вот и купил ему на день рождения такую же, откуда ему знать, что Гарри книжек про себя не читал.

И ведь главное-то до сих пор не понятно — зачем это всё Дамблдору? Зачем ему искусственный идол, этот осиротевший ребёнок — золотой телёнок? А Тома Реддла зачем понадобилось убивать? Только за то, что тот крестражей наклепал да черной магией увлекся? А кто не увлекается? Да каждая вторая сопливая школьница ударяется в вакханалию, обвешивается амулетами-оберегами, красит ногти в жутенький черный цвет маркером и разводит папу-маму на покупку вон того хрустального шарика для гаданий. Том-то чем провинился? Да ещё и настолько, чтоб его на дурную дорожку толкать-подставлять? Парень родню искал, потому что сирота, а чокнутый старик зачем-то убил невинных магглов и опять для каких-то своих мутных целей… А может, он просто сумасшедший? Ну просто вот, кукухой поехал, а? А то для политика он что-то уж больно страшен…

Вспоминая обо всём этом, Гарри с гудящей головой лег спать сразу после ужина — совсем невмоготу стало о подлости мира думать. А наутро его ждал сюрприз в виде записки от Седрика.

«Гарри, мы с Невиллом вынуждены покинуть тебя, отец сообщил Патронусом, что твоих сов перехватывают, не дают им донести до тебя корреспонденцию. Отец говорит, что на них стоит блок Дамблдора, по каким-то причинам старик решил ограничить твое общение с друзьями. Мы не можем больше рисковать, ты ведь сам знаешь, насколько он опасен. Пожалуйста, не сердись на нас и прости, попробуем пообщаться с тобой по телефону, твоя тётя дала ваш домашний номер, я позвоню тебе вечером из автомата.

Седрик».

Ну ладно, хоть неделю, да успели погостить, наверное, старик как-то прознал, что он, Гарри, куда-то отлучался из дома на целый день, вот и подсуетился… Загорелась его старая сморщенная жопа, вот и забегал, засуетился, как-так, у парня какие-то дружки на стороне? Непорядок. Надо проконтролировать.

Стало совсем тошно — ожидалось ещё одно унылое лето. Пятое. Разобидевшись вконец, Гарри скорчился на кровати, скомкав записку Седрика. Опять ты мне мешаешь, Дамблдор, хоть одно лето дал бы нормально прожить! Что тебе от меня надо???

Тянутся горы в высоту,

Смотрятся горы в низину.

В озере-зеркале отражаются,

Снежными шапками украшаются…

Донеслось вдруг из-за открытого окна, Гарри прислушался — мелодия песни звучала на шотландский мотив:

Вдоль по шурфам, наискосок,

Струятся по кручам ветры сонные

И поют безголосо горным склонам

Переливами звонких ручьев…

Песня приближалась, низкий мужской голос тягуче выводил-тянул гласные, да так, что аж в сердце защемило. Гарри встал с кровати и подошел к окну, выглянул в сонный нежаркий английский июль и увидел их в самом конце Тисовой — мужчину в легонькой колясочке, запряженной толстым вороным пони. Коняшка, колыхаясь вислым пузом, мелко трюхал по дороге, заведя ушки назад, слушая голос хозяина, который как раз допевал-домурлыкивал негромко и нежно:

Смотрятся горы в зеркало водное —

На плечах кучерявится облачко модное.

Льется-вьется косичка ледяная-ладная,

Шотландия моя родная, сестра ненаглядная!

Проезжая мимо четвертого дома, певец, почувствовав взгляд Гарри, поднял голову и, взглянув в ответ, вдруг светло и непринужденно улыбнулся. Просто так улыбнулся ему, незнакомому мальчишке, случайно встреченному на тихой утренней улице. И даже тогда, когда незнакомца скрыли домики соседей, его улыбка продолжала согревать Гарри, вернув ему веру в то, что всё будет хорошо. Ведь жизнь не остановилась из-за того, что какой-то старик вознамерился запереть его на Тисовой до конца лета, при этом лишив счастья общения с друзьями. По лицу Гарри вдруг расползлась его собственная лукавая улыбка — ха, а дедок-то не знает, что он примирился с родственниками! И лето у него будет отличное!

Воодушевившись, Гарри подскочил к шкафу, нашел полотенце и обрадованным сайгаком поскакал в ванную — приводить себя в порядок.

* * *

Одиссеево лето тоже было отличным — в молодом лесу водились жирные непуганые олени и кабаны, и наш арахнид, что называется, жировал на полную катушку. Нежная свинина и пряная оленина здорово скрашивала его одинокую жизнь, наполняя его плоть и укрепляя хитиновую броню, придавая изысканный лоск его черной шерсти, делая её ещё мягче и чувствительнее. Вынужденный охотиться самостоятельно без помощи паутины, Одиссей невольно приобретал все необходимые навыки, становясь опытным и потрясающим охотником. Стал, что называется, красой, гордостью и мечтой для каждой вменяемой паучьей девушки. Помимо внешней красоты и мощи, паук ещё усовершенствовал свою паутину, потихонечку-полегонечку поедая серебряно-хрустальный кубок, откусывая и отламывая от него маленькие кусочки, отчего заметно улучшались его паутинные железы, которые вскоре, ближе к осени, начнут производить сверхпрочную невидимую паутину. Ещё один плюс для рачительной хозяюшки. В общем, из отпуска Одиссей обещал вернуться очень богатым и завидным женихом.

Старый заброшенный дом он полностью обжил, весь, от подвала до чердака, оплел густой пушистой паутиной, так называемой ватной, специальной лежбищной, для сна и комфортного передвижения. На чердаке он обнаружил небольшую колонию летучих мышек, которых не стал трогать, сочтя их безобидными и милыми соседями, в подвале же нашлись два человеческих тела, они уже давно разложились, и Одиссей побрезговал их есть, а чтобы они не воняли, он замуровал их в плотные коконы, совершенно случайно оказав им последнюю услугу — похоронив «по-человечески»…

Несколько раз местный репортер-ветер докладывал ему о присутствии крупной змеи. Обеспокоенный наличием конкурента, Одиссей сходил посмотреть на гадину, а увидев, что она намного мельче его, успокоился и прогнал её прочь. Однако Нагайна неоднократно возвращалась к дому в тайной надежде погреться у камина, её шкурная память продолжала помнить чудесное волшебное тепло от разведенного в камине огня. Но как она ни ползала вокруг дома, тем каминным теплом оттуда больше не тянуло, а ночи пока ещё были холодными, несмотря на лето. А огромный паук, новый хозяин дома, не внушал доверия, в чем змея скоро убедилась, когда тот грубо прогнал её. Ну и не надо, подумаешь, всё равно ты огня никогда не сумеешь развести… Тихо шипя от досады, Нагайна уползла к покосившейся лачуге, из которой почему-то веяло чем-то знакомым. Некие темные эманации витали в воздухе над одним участком пола, и однажды Нагайна не выдержала — захотелось проверить, чем это таким знакомым веет?

Тупо протаранив головой трухлявые половицы, змея, не видя цели, заодно боднула и шкатулку, отчего та, опрокинувшись, раскрылась. Потревоженные внезапным вторжением неведомого великана, из-под половиц во все стороны порскнули мокрицы и тараканы, вечные жильцы-поселенцы подполовичного пространства. Один, особо стройный и юркий таракан сослепу сквозанул в ободок золотого колечка. Древнее темное проклятие, настроенное на того, кто наденет кольцо, среагировало на таракана так же, как на палец покусившегося на побрякушку — со всей положенной мощью шандарахнуло по мелкотравчатой цели, сжигая таракашку в пыль и распыляясь само, так как моментально растратилось, убив «носителя». Древнему проклятию как-то не объяснили, что кольцо может надеть таракан…

Обползав подполовичное пространство, Нагайна, не найдя ничего интересного, разочарованно покинула это место, не обратив ровно никакого внимания на обезвреженное кольцо с черным камушком. Само кольцо тускло сверкнуло гранями, благодарное господину Случаю, мистеру Року и леди Удаче за то, что они так или иначе вмешались и очистили его от проклятия, которое наложил на него юноша в страстной мести Дамблдору, рассчитывая на его меркантильность. Ведь камень-то в нем был непростой, а самый что ни на есть волшебный — древний-предревний, как сама планета, сама жизнь, помнящий ещё свою первую Хозяйку Смерть, Воскрешающий камень очень тяготился тем грязным налетом проклятия, что наложил на него глупый юнец. Что касается старца, который использовал его в качестве крестража, то тут камень мог лишь развести гранями — а песок его знает, с чего старец решил сделать из него хранилище чужой души. Но недоумение недоумением, а кусочек тот он давно отпустил, когда мальчика убили. Не дело ведь удерживать в себе рвущийся к целому частичку большого…

Итак, камень поведал нам свою историю, и теперь мы с вами знаем, что он не крестраж и очищен от темного проклятия, что отныне он свой собственный и свободный артефакт — Воскрешающий камень, один из трех Даров Смерти. И, конечно же, он не причинил никому вреда, когда за ним пришли. На сей раз их было куда больше — к Долишу, Макнейру и Боуду с Ранкорном присоединились Циппиан Бойл и группа мракоборцев. Они пришли сюда со вполне определенной целью — забрать тела Фрэнка Брайса и Берты Джоркинс и отыскать крестраж, изображение которого Том нечаянно спроецировал всем присутствующим в момент эмоционального потрясения.

Звук трансгрессии в тишине прозвучал, как удар мортиры в туманнее раннее утро со стены крепости в залив — гулко и раскатисто. Одиссей сторожко встрепенулся, моментально нацелив хелицеры в сторону этого крайне знакомого хлопка, ругнувшись по-паучьи примерно в таком ключе:

— Да чтоб вам вытечь из хитина соком непереваренным! И здесь вы!..

Паучье неудовольствие относилось, конечно же, к колдунам, которых наш герой, достойный праправнук Арагога, прекрасно знал и считал весьма неудобными существами — им для чего-то нужны были паутина и яд акромантулов. Послушав сообщения радиоветра, паук уяснил, что гостей чересчур много для того, чтобы встречать их лично и с радушием — к нему пожаловали целых пятнадцать волшебников. Вот те раз, и угостить-то нечем, пока он троих-пятерых обслужит, десятеро остальных могут разбежаться и попортить ему красивую шубку, украдут дорогие ковры и кровати…

На всякий случай Одиссей выпустил из паутинного хода нить-невидимку, аккуратно ссучил прочную петлю задней парой лап, после чего стратегически забрался в дыру на потолке, под самую крышу, чтобы и напасть можно было, и удрать быстренько в крайнем случае.

Прибывшие волшебники в первую очередь, разумеется, проверили окрестности при помощи Ревелио, которое тут же сообщило им, что на чердаке притаился паук, и что он точно нападет, если кто-то сунется туда. Ну, идиотов среди пришельцев не было, оставив на стреме четверых, одиннадцать из них спустились в подвал, где и нашли тела, уже погребенные в хрустально-паутинные гробы. Очень бережно забрав их и прихватив попутно пару клоков со стен, незваные гости вернулись к своим и поспешили убраться с территории дома, где на страже ждал паук. Когда надо, волшебники уважают чужие владения и личные пространства кого бы то ни было.

Переместившись к хижине Мракса, маги с теми же предосторожностями проверили прилегающую к развалюхе местность, убедившись, что внутри никого нет, двое вошли в домик и после недолгих поисков нашли пролом в полу и открытую опрокинутую шкатулку. Искомое кольцо, как ни странно, оказалось на месте. И не просто на месте, но и обезвреженное от темных проклятий. Удивились, конечно, но вопросов здесь некому было задавать, так что, прихватив шкатулку, рабочий отряд вернулся порталом обратно в Министерство.

Интересная картинка тут сложилась, вы не находите? Пятнадцать дюжих мужиков, элитных мракоборцев, постеснялись потревожить молодого акромантула, которого, на минуточку, запустили в лабиринт против четверых чемпионов-недорослей… Своя-то шкура, конечно, дороженькая и к телу близенькая, но не чешется она оттого, что против гигантского паука-людоеда спустили двух юношей, одну хрупкую девушку и пацана желторотого.

Долли Амбридж, прибывшая в школу по приказу министра, нежно журчала в ушко директору:

— А ещё я люблю котяточек, ах, у меня такая милая коллекция блюдечек с их картиночками. Директор, а можно я их привезу с собой? Я хочу повесить одну, с сиамским синеглазым котёночком, над учительским столом, рядочек бенгальских котяточек я бы хотела повесить справа от окна, их полосочки будут так выгодно подсвечиваться из окошка! И розовенькие занавесочки! — тут Долли экзальтированно вспискнула, по-девчоночьи хлопая в ладошки. — С рюшечками!!! И малиновенькими бантиками!

Дамблдор вздрогнул, представив малиновые бантики на розовом, и внутренне застонал, услышав дальнейший щебет:

— А как вы думаете, миленький Альбусик, в моем кабинете все мои тарелочки поместятся? Я с ними никогда не расстаюсь, вы же понимаете, Бусичка, родненький, а можно отсюда вот эту противную картину убрать? И оттуда тоже… Бусинка, не слышу!..

— Можно-можно! — торопливо разрешил Дамблдор, чувствуя, как его начинает тошнить от сладеньких наименований.

— Бу-у-ууунечка! Спасибо! Все мои тарелочки поместятся, все сто двенадцать!!! А самую любименькую я над столом повешу, рядом с сиамчиком, я уже говорила, но должна сказать, что беленького ангорчика зовут, как вас, Альбусом! Я назвала котеночка в вашу честь, Бусичка, он такой беленький, пушистенький, голубоглазенький, ну совсем как вы!!!

Тут Амбридж, видимо, вовсю разошлась — игриво подергала директора за прядь бороды. Пришлось удрать от греха подальше. Ощущая острую потребность заавадиться, Дамблдор юркнул к себе под защиту каменной горгульи. Проводив взглядом исчезающий за дверью подол директоровой мантии, Долли убрала с лица слащавое выражение, поправила розовую кофточку и степенным шагом покинула свой будущий учительский кабинет. Иногда это так удобно — быть дурочкой.

Неспешно прогулявшись на восьмой этаж и пройдя по коридору до его конца, Долли остановилась напротив картины с танцующими троллями. Поглазев на их розовые и белые пачки, она тихо шепнула:

— Брамус, эй…

Один из троллей перестал кружиться в балете, неуклюже повернувшись, вопросительно глянул на полную тётку в розовом.

— Ур-р-рр?

— Дверь в хранилище спрятанного открой… — попросила Амбридж.

— А! — просиял тролль и повел рукой вправо.

В голой стене напротив картины нарисовалась и появилась черная высокая дверь. Долли поблагодарила ключника, потянула за витую медную ручку и, открыв створку, прошмыгнула внутрь. Корону Кандиды она разыскала в считанные минуты, Том достаточно точно показал место её захоронения — где-то поблизости от скелета пятинога. Сам Макбун нашелся в шкафу благодаря злобным эманациям, все эти годы питавшим крестраж темной магией.

Так же легко прошли дела и у Люциуса Малфоя в банке, где он потребовал провести его к сейфу Лестрейнджей, вознамерившись забрать одну старинную реликвию. Гоблины, правда, взбрыкнули, дескать, а на каком основании он требует чужое??? Люциус надменно поднял бровь.

— С чего вы решили, что я хочу взять чужое? Эта вещь, кстати, и Беллатрисе не принадлежит. Видите ли, это чаша. Чаша Пенелопы Пуффендуй, вот её описание, взгляните.

Сиятельный лорд с некоторым отвращением протянул зеленорожим пергамент. Гоблины взглянули, впечатлились и дали пропуск.