Манифест о дружбе полов (гет)

Поднимается густая пыль, и сразу после взрыва воцаряется недолгая, но абсолютная тишина. Потом где-то запоздало ломается очередная конструкция, все приходит в движение, и кто-то кричит:

— Дети!

Кажется, это я.

— Малфой, — зову тут же, потому что разглядела его первым, и неосознанно хватаю Драко за руку, утаскивая за собой в сторону сцены. Он не сопротивляется, даже обгоняет, крепко удерживая мою ладонь.

— А ну-ка все откликнитесь! — требовательным от испуга голосом призывает Малфой.

Тут же отвечают дети: «Я цел!», «Я здесь!», «Все нормально!», «Ни хрена себе!..». Пыль медленно оседает, и становятся видны перепачканные, удивленные, растерянные лица.

— Всё, все в порядке? — спрашиваю я, хватая одну из девочек за плечи и по-маггловски прощупывая на предмет возможных повреждений. — Посмотрите по сторонам!

— Где Мадлен? — взволнованно кричит Луи.

— Я здесь!

Он торопливо идет на голос, отодвигая одно за другим искусственные деревья, свалившиеся на сцену. Малфой большими шагами преодолевает оставшееся до Луи расстояние и вместе с ним берется за плоскую «каменную глыбу» — боковую перегородку сцены, которая, покосившись, заточила Мадлен в углу. Девочка невредима, только чуть более пыльная, чем остальные.

— Декорациям конец.

Все обходится без жертв. Более-менее придя в себя, мы смотрим на испорченное отскочившим заклятьем убранство сцены, на костюмы, покрытые неизвестно откуда осыпавшейся штукатуркой.

Я вижу, как Малфой запрокидывает голову, чтобы проверить потолок, и, заметив в ясном вечернем небе размытое пятно, как на прожженном гобелене, принимается сканировать пространство вокруг. Куда-то должен был прийтись основной удар. Вскоре всем становится ясно куда: в стене справа от сцены чернеет большая дыра.

— Ну вы и… — заводит Глория, сверкая глазами в сторону виновников.

— Так, хватит, — бормочу я, старательно раздумывая, с чего начать спасение спектакля. С очистки костюмов? С ромашкового чая для актеров? С восстановления сцены, декораций, стены Большого зала?

— Нет, ну это надо же было именно сегодня…

— Стоп!

Все смотрят на меня. Не ожидали, что умею так орать.

— Вы хотите новой ссоры? Обзываться до рассвета? Или избавиться от наших общих проблем ради общего, Мерлин Всемогущий, дела?!

Глаза студентов почти единодушно выражают пристыженность и несмелое согласие. Произнесшие заклинания мальчишки все еще стоят немного поодаль: гриффиндорец нервно перебирает пальцами рукоятку дымящейся палочки, когтевранец, спрятав свое оружие в карман, одной рукой механически трет почерневшую стену за спиной.

— Пойду посмотрю, — бросает Малфой и направляется к дыре.

— А мы… мы всё исправим, — говорит когтевранец.

— Бери эту сторону, — предлагает другой мальчик.

— Вингардиум Левиоса!

— Ставим сюда.

— Глория…

— Да, я склею.

Я должна помочь, но не могу сдвинуться с места, потому что наблюдаю, словно завороженная, как дети начинают переносить и чинить разрушенные декорации. Они работают в ритме слаженного механизма, четко распределив сложность заклинаний по старшинству, взаимодействуют, понимая друг друга с полуслова, и на Большой зал вдруг опускается такая мирная рабочая атмосфера, что я с трудом верю глазам и ушам.

Очнуться меня заставляет Малфой: он еще не избавился от дыры в стене и выглядит озадаченным.

— Грейнджер, — говорит он, когда я подхожу. Мне хочется обратить внимание Драко на произошедшее чудо, но он не слушает. — Попробуй-ка ты.

Малфой отодвигается, а я недоверчиво поднимаю палочку.

— Репаро!

Ни один кирпичик из кучи на полу у стены не дрожит, и вообще ничегошеньки не происходит. Я взмахиваю палочкой еще несколько раз, Репаро и другие заклинания — все безуспешно.

— Это так странно…

— Надо что-то повесить, — решительно перебивает Малфой.

— Что? — переспрашиваю я.

— Повесить, — он уже сделал шаг по направлению к выходу, а для убедительности кивает. — Пока прикроем дыру, а потом разберемся, сейчас ведь не до этого.

— Подожди! А где ты возьмешь то, чем можно прикрыть?

— У Натана! — отвечает он, чуть повернув голову.

И мне приходится догонять.

* ~ * ~ * ~ * * ~ * ~ * ~ *

— Натана здесь нет, — говорю я в темноту, пытаясь намекнуть Малфою, что неприлично заходить в чью-то комнату без спроса. В крайнем случае можно только мне.

— Да, я это уже понял, — спокойно отзывается Драко и зажигает фонари.

Свет растекается по всем картинам. Малфой идет по кругу, «перелистывая» холсты в рамках, поставленные вплотную друг за другом. Я теряю всякую надежду остановить его, потому что он определенно чувствует себя здесь хозяином (как и в большинстве мест этого мира, надо заметить), и сама просто осматриваюсь вокруг. Подошел бы какой-нибудь натюрморт, пожалуй, но из классических у Натана всего парочка: он любит все оживлять.

— О, Грейнджер, — Малфой звучит очень странно: как-то пораженно, задумчиво и при этом нетерпеливо. Я тут же дергаюсь в его сторону, — только глянь, кто тут.

Он достает из крайнего ряда третью картину, демонстрируя мне с неописуемым выражением лица.

Это мой портрет.

Очень красивый портрет или портрет… красивой меня.

Нарисованная нежными пастельными тонами, я смотрю с холста прямо, а потом опускаю глаза со смущенной улыбкой, а на щеки падают тени темных ресниц. Ни одна колдография не могла быть такой же прекрасной, тут все очевидно.

— Я не… Я не позировала, — еле удается выдавить мне.

— Это только подтверждает мои догадки, — говорит Малфой тихо.

Я поднимаю на него глаза одновременно с той, нарисованной версией, взглянувшей на нас обоих.

— О чем ты? — тороплю я, ужасно испуганная этой затянувшейся паузой.

— Грейнджер, только влюбленный человек может нарисовать такое, — произносит Драко так же негромко, но четко и убедительно. — Поверь мне.

Мое сердце бьется с такой скоростью, что становится немного больно.

— Привет.

Мы оба оборачиваемся к стоящему в дверном проеме Натаниэлю, который улыбается, но по тону приветствия ясно: он все слышал и ситуацией не обрадован.

— Я тут… — говорит Малфой, — я тут возьму у тебя летающие апельсины. Они будут отлично смотреться в Большом зале.

Малфой уносит картину, а я остаюсь в мастерской и какое-то время молчу, не в силах справиться с чувствами, разбушевавшимися где-то в груди.

— Так… как прошла репетиция? — спрашивает Натан.

— Нормально, — отвечаю я дрогнувшим голосом. — Половину зала разрушили, зато сплотили детей дальше некуда. Можно сказать, добились перемирия.

Опять наступает пауза, потом Натаниэль говорит:

— Детям не нужно было перемирие. Они и так друг от друга без ума, просто не хотели этого признавать. Впрочем, как и вы с Малфоем, — горько усмехается он. — Мне вообще иногда кажется, что весь этот концерт МакГонагалл устроила ради вас.

Внутри у меня что-то сжимается — оттого, что я крайне редко, почти никогда не вижу Эдвардса таким расстроенным.

— Что ты такое говоришь, Натан…

Но больше ничего не могу добавить. Он внимательно смотрит на меня.

— Это правда? — решаюсь я. — Что Малфой сказал про портрет?

Эдвардс вздыхает, и я принимаю это за положительный ответ.

— Почему ты никогда не говорил мне?

— Гермиона, я и так знал, как ты отреагируешь. Я ведь спрашивал тебя об этом, когда…

Он вдруг осекается. Я жду продолжения, но потом меня осеняет:

— Когда мы выпили и ты расспрашивал про парней? Натан! — я возмущена и пытаюсь разобраться с волнением, от которого даже пальцы дрожат. — Об этом говорят на трезвую голову! Я ведь совершенно не помню, что ты спрашивал!

— Ну, вот мы говорим на трезвую голову, — тут же возражает Эдвардс. Снова этим непривычным серьезным тоном, который ранит меня почти физически. — Ответ разве поменяется?

У меня просто сердце кровью обливается. Нет, я не люблю его как мужчину. Но я бы никогда, никогда не сделала ему больно, если бы это было в моих силах. Не могу смотреть, как он, зная, что его чувства не взаимны и никогда такими не были, наконец дает волю эмоциям — они отражаются на его лице и в том, как он стоит: чуть ссутулившись, хотя всегда говорил, что может быть примером прямой осанки в маггловских рекламных роликах.

— Я не требую никаких оправданий, Гермиона. Я знаю, что такое дружба. И что нельзя заставить себя испытывать то, чего не испытываешь, — он выдает вдруг улыбку, максимально теплую, на какую сейчас способен. — Давай просто будем друзьями. Я не хотел, чтобы ты знала и мучилась от этого. Малфой заслуживает хорошенького удара в челюсть за то, что залез куда не просили.

Глаза мои наполняются слезами, в груди пульсируют все теплые чувства, которые я испытываю к Натаниэлю. Делаю нерешительный шаг, потом все-таки подхожу и обнимаю его. Он аккуратно обхватывает меня руками, и какое-то время мы просто стоим, откладывая, откладывая и пряча неожиданно развернувшуюся между нами драму.

Наконец Эдвардс мягко отодвигает меня и заявляет:

— Если мы еще немножко так постоим, это будет уже не дружба.

Я смущаюсь и шутливо толкаю его в плечо, и Натан наигранно кривится от боли, пока я не смеюсь — нерешительно, но искренне.

— Пойдем поедим, — говорит он. — Я как раз хотел тебя пригласить.

Я киваю и пропускаю его вперед, а сама, на несколько мгновений застыв, смотрю ему в спину и думаю только об одном.

«Как ты могла быть такой слепой, Гермиона? Как могла не замечать очевидного?»

Но ответа не нахожу.

* ~ * ~ * ~ * * ~ * ~ * ~ *

Когда мы с Натаниэлем заходим в Большой зал с огромными подносами, полными стащенных с кухни сэндвичей и пирожных, Малфой косится на нас, но ничего не говорит. Он остается чинить свет на сцене, в то время как проголодавшиеся дети набрасываются на еду. За время моего отсутствия тут явно прибавилось народу: полюбопытствовать и помочь пришли другие участники, работавшие над номерами поблизости. Однако ни одного постороннего преподавателя не наблюдается. Приходится еще раз порадоваться про себя, что Малфой перед репетицией наложил на Большой зал чары шумоизоляции.

— Ну и что, — громко, нараспев интересуется Натан, — вы тут прямо готовитесь, что ли?

— А то! — отвечает пятикурсник, усиленно жуя. — Минут двадцать назад масштаб стараний был очевиден.

— Вы их из скромности слегка прикрыли, как фиговым листочком, правильно понимаю? — уточняет Эдвардс, указывая остатками пирожного на свою картину с апельсинами.

Натан вместе с детьми заразительно смеются, а я, продолжая улыбаться и захватив сэндвич для Малфоя, отхожу к сцене.

— Тебе помочь?

— Нет, я уже заканчиваю.

Забирая сэндвич, Драко избегает касания пальцами, но я решаю не зацикливаться на этом, если он обернется наконец и посмотрит на меня. Благо долго ждать не приходится.

— Мы почти справились, правда ведь?

Застигнутая врасплох, я отвечаю не сразу, но с чувством:

— Да. Едва не провалились, но все еще на пути к победе.

У Малфоя очень красивая улыбка. Когда это не саркастическая усмешка, не самодовольная ухмылка и не злой оскал — а просто усталая улыбка по истинной, душевной причине.

Пока еда сносится с подносов, я прохожусь восстанавливающим заклинанием по единичным прожженным листьям на искусственных деревьях, а потом возвращаюсь к сытому Натану. Мягко, незаметно для остальных сжимаю его плечо, и он кивает.

— Что ты сделала со студентами? — спрашивает Эдвардс.

Дело близится к ночи, но дети пока разошлись только по Большому залу. Вполсилы, без физического и магического напряжения, они репетируют номера, старательно сбрасывая с себя накатившую усталость.

— Они просто молодцы, — говорю я. — Правда молодцы.

Натан недоверчиво и восхищенно качает головой.

— Я пойду, — вздыхает он. — Чтобы завтра быть самым красивым на вашем шоу. После тебя, конечно.

— Нет уж, мне не до красоты сейчас.

После того как я провожаю Натаниэля, мы с Малфоем повторяем с детьми очередность выступлений и механизмы плавного перехода одного номера в другой и отправляем половину участников спать. Потом в ускоренном темпе и как можно дальше от сцены пробегаемся по пьесе: выглядит все вполне прилично.

— Пора и нам поспать.

Теперь мы одни в пустом зале; Драко глубоко вздыхает, стрелки часов показывают двенадцатый час, и я чувствую, как перенесенные волнения свинцом наливаются в голову, руки и ноги.

— Да, — отвечает Малфой.

Мы молча покидаем зал, напоследок обернувшись, чтобы удостовериться в сокрытии улик, и расстаемся у комнат, так и не сказав друг другу ни слова.

* ~ * ~ * ~ * * ~ * ~ * ~ *

Кажется, что нужно только доползти до кровати и положить голову на подушку, чтобы тут же отключиться, но я автоматически иду принимать вечерний душ, который, расслабляя, еще и немного бодрит, не к месту запуская процесс активных размышлений.

«Изменится ли теперь что-нибудь? — спрашиваю себя, вытираясь полотенцем и тут же высушивая его простым бытовым заклинанием. — Будем ли мы с Натаниэлем смущенно замолкать время от времени или, наоборот, найдем в случившемся новый повод похохотать?»

«Нет, нет, — спорю я сама с собой, расстилая постель, — это будет происходить постепенно. Сначала — неловкие паузы, а уже значительно позже — смешное воспоминание».

Лежа и глядя в потолок, я все еще думаю, насколько правильно отреагировала сегодня на стихийное признание Натана. В этот момент кто-то аккуратно, как бы боясь разбудить, но при этом вынужденный дозваться, стучит в дверь. Первая мысль — это Эдвардс, он, наверное, тоже переживает, хочет попытаться еще сильнее сгладить и упростить ситуацию. Пришел с собственной подушкой и ароматическими ночными масками для лица, чтобы лечь прямо на полу.

Но когда я запахиваю халат и открываю, там стоит Малфой: одетый поспешно и не так идеально-аккуратно, как обычно.

— Грейнджер, там МакГонагалл, — объявляет он со смиренным отчаянием в голосе. — Просит нас прийти на несколько минут. Кто-то все-таки доложил про взрыв.

* ~ * ~ * ~ * * ~ * ~ * ~ *

Дверь кабинета распахивается, пропуская нас с Драко внутрь, но Минервы за столом нет. Скованные волнением и чувством вины, под бдительными взглядами директоров с портретов мы проходим к креслам.

Даже гостеприимно разложенное на тарелке печенье мгновенно вызывает чувство тошноты. Мы сидим, потупив головы. Хочется просто, чтобы этот день закончился, начался другой и тоже очень быстро и безболезненно прошел.

— Профессор Снейп, а у вас, случайно, не найдется сигары? — вдруг говорит Дамблдор.

Мы с Малфоем резко оборачиваемся, уставившись на портрет директора, — Дамблдор в шикарном халате с крупными кисточками на рукавах и в явно меланхоличном настроении.

— Вы же знаете, что нет, — отвечает привычным раздраженным тоном Снейп с соседнего портрета. — И вообще, пора вам бросать.

— А зачем? После смерти уже не вредно. И дым в кабинет не попадает. А пожелтевшие ноготки мне потом мистер Эдвардс подкрасит, правда, профессор Грейнджер?

Я неуверенно улыбаюсь, но знаю прекрасно: Натан будет рад лишнему поводу «перетереть с Дамблдором за жизнь».

Снейп вздыхает и переводит взгляд на нас.

— Мистер Малфой, полагаю, мне лучше не знать, почему вы сидите тут с мисс Грейнджер вдвоем посреди ночи?

— Мистер Снейп, — нервно реагирует Драко, — я думаю, меня тут сейчас будут увольнять и вы все равно всё услышите.

Снейп прищуривается, выражая все свое разочарование, и Малфой невольно снова опускает голову. Дамблдор же явно расстроен отсутствием сигары, но философскую речь по этому поводу, которую он уже было завел, прерывает залетающая в кабинет МакГонагалл:

— Что за дыра у нас в Большом зале?

Мы с Малфоем испуганно переглядываемся.

— Сползла картина, и теперь по Большому залу разгуливает сквозняк.

МакГонагалл усаживается, складывает руки у подбородка, и ее очки кажутся особенно строгими. Она явно сдерживает эмоции только по причине занимаемого статуса и проснувшихся любопытных предшественников.

— Ты что, картину заклинанием повесил? — не выдерживаю я. — Знаешь же, что в том месте проблемы с волшебством!

— А как я должен был повесить? — гневно защищается Малфой.

— Ты преподаватель труда! Неужели не мог гвоздь забить?!

— Куда? В каменную стену?!

Я отчаянно вздыхаю.

— Мы исправим это, директор.

— Я уж надеюсь! — восклицает МакГонагалл. — Не говорите мне, что ничего не выйдет и мне придется оправдываться перед Министерством…

— Не придется. Всё будет хорошо, — говорит Малфой, даже меня удивляя своей уверенностью. — Или нормально, — добавляет он на всякий случай.

— Ладно, — подумав, отвечает МакГонагалл. — Я просто боялась, что дыра не главное из последствий. Но если справитесь… Идите спать.

— Рано утром будем как штык и все приведем в порядок, — заканчиваю я, вставая.

Драко кивает и дает мне пройти, мы спускаемся по винтовой лестнице и наконец синхронно выдыхаем.

— Как теперь уснуть? — спрашивает Малфой, когда мы уже у кабинета и моя рука на дверной ручке, а все мысли — о грядущем шоу.

Драко вдруг кажется мне таким грустным и усталым, что я чувствую то же самое и в себе, поэтому невольно поворачиваюсь всем телом: как будто хочу сказать что-то, но понятия не имею что. Малфой сам говорит:

— Надеюсь, сделал только лучше… с этим портретом.

Сердце чуть ускоряется: кто это? Не Драко Малфой, он не бывает таким нерешительным.

— Да, — шепчу я.

Он кивает. Делает какие-то выводы.

— Хорошо, на свадьбу-то пригласите?

«Мерлин, Мерлин, он думает, что подтолнул нас друг к другу, свел и сосватал!»

— Что? Нет! — смеюсь я — тихо и с хрипотцой, как-то совсем по-ночному, я замечаю это потому, что боюсь издать лишний звук и кого-нибудь разбудить.

— Не пригласите?

— Никакой свадьбы.

Он внимательно разглядывает выражение моего лица, пытаясь разгадать.

— Мы друзья.

Малфой держится, его реакция почти не читаема, но доли секунды, на которую возникает довольная улыбка и сумасшедшее привлекательный блеск в серых глазах, достаточно, чтобы мне стало очень тяжело дышать.

— Ясно, — бросает Драко, и я плохо это слышу, потому что кровь гудит в ушах.

Он делает шаг ближе, наклоняется — замедляя время, наполняя мир вокруг своим запахом, — и целует меня.