Долго и счастливо (гет)

Констанция де Батц де Кастельмор д’Артаньян шла из церкви медленно, величественно и неторопливо, раскланиваясь с приятельницами и знакомыми. С утра у нее нещадно ныли колени — к дождю, верно; пришлось опираться на клюку, и потому госпожа д’Артаньян ощущала себя совсем старухой.

Хотя, что уж говорить, она и впрямь немолода. Начни сейчас рассказывать о тех временах, когда Констанция Бонасье, супруга галантерейщика и камеристка ее величества, бегала легконогой ланью по всему Парижу, разносила надушенные записочки, тайно проводила в Лувр кавалеров, скрывалась от мести кардинала… Скажут ведь: «Совсем из ума выжила госпожа капитанша, эвон чего навыдумывала!»

А ей нынче странный сон снился, тревожный, она даже подошла после проповеди к святому отцу и спросила, что бы это могло значить. Снилась она сама, юная и влюбленная, страдающая от греховности своей любви к красавцу-мушкетеру. Она думала тогда, что им не быть вместе перед Господом, но отчего-то была уверена, что их жизни связаны прочно и что умрут они в один день.

Снилось, что тогда, в монастыре кармелиток, ее Шарль опоздал к ней. Снилось, как она умирает от яда, а Шарль держит ее за руку и все повторяет дрожащим голосом: «Констанция, Констанция, не уходи». И душа ее рвется к нему, а что-то не пускает, и она только и может, что отвечать едва слышно: «Д’Артаньян, любовь моя»…

«Не верь снам, дочь моя, сны — обман и искушение бесовское», — сказал святой отец, и Констанция ушла успокоенная. В самом деле, ведь все было иначе. Как ее любимый д’Артаньян мог не успеть к ней? В последний миг, когда она уже поднесла к губам бокал и омочила губы в отравленном вине, но — успел. Выбил яд из рук, и Констанция даже не видела, что случилось с отравившей ее женщиной, с этой мерзкой лгуньей, назвавшейся их другом! Ей было все равно, потому что д’Артаньян обнимал ее крепко, словно боясь выпустить из рук, и целовал сладко и страстно, и она отвечала тем же, позабыв, что они находятся в доме Господнем.

Да, так и было, и с того дня они вот уж три десятка лет вместе. И ей вовсе не стыдно за радость, охватившую в тот миг, когда она узнала о смерти Бонасье, ведь это позволило им обвенчаться. Госпожа д’Артаньян, супруга капитана королевских мушкетеров… Пусть они жили не так уж богато, пусть к гербу благородных предков Шарля не прилагалось ни экю, а жалованье вечно задерживали, зато они любили друг друга. Все эти годы не было в Париже, а то и во всей Франции женщины счастливей, чем Констанция де Батц де Кастельмор д’Артаньян.

Придя домой, госпожа д’Артаньян устроилась в глубоком кресле у камина. Что-то быстро стала она уставать… Трещали поленья, успокаивающе пахло сосновой смолой, и Констанция прикрыла глаза, вспоминая любимого супруга. Скорей бы вернулся из похода! Теперь, когда возраст берет свое, заметней, что Шарль моложе ее. Он еще полон сил; он смеялся, уезжая, и обещал, что вернется маршалом Франции. «Будешь маршальшей, дорогая моя!»

Ах, какая ей разница, лишь бы вернулся!

Она и не заметила, как задремала, а сон вновь пришел тревожный, пугающий. Крепостная стена в клубах порохового дыма, солдаты, идущие на штурм, и ее Шарль, сердито покусывающий седой ус и то и дело стряхивающий с мундира пыль, поднятую падающими поблизости ядрами. Снилось, как отдают ему письмо, и, верно, что-то хорошее оказалось в том письме, потому что глаза Шарля засияли гордостью. Снилось, как протягивает он руку к украшенному золотом ларцу из черного дерева — в этот миг Констанция явственно, как свою, ощутила его радость. И тут что-то ударило в грудь — тупо, мощно, опрокидывая мир… вспыхнула и погасла боль, и настала тьма.

Госпожа д’Артаньян схватилась за грудь, вскрикнула и обмякла в кресле. Вбежавшая служанка успела лишь услышать затухающее: «Шарль…»

Шарль де Батц де Кастельмор д’Артаньян сжал руку на маршальском жезле — это было последнее осознанное усилие в его жизни. Чудилась ему в тот миг Констанция, отчего-то вновь молодая, в одеянии кармелитки, чудился горько-сладкий вкус ее губ, а еще слышался полный отчаяния голос Атоса: «Вино отравлено!»

Голосов стало много, они путались, шумели, перебивали друг друга, и д’Артаньян выхватывал лишь обрывки. «Но бокал был полон, я точно помню!» — «Посмотрите на Констанцию, Портос, она, наверное, успела немного отпить». «У этого яда нет противоядия, и даже капли хватит». «Д’Артаньян, ах, д’Артаньян, зачем вы кинулись ее целовать…»

Он рассмеялся бы, если бы мог оторваться сейчас от губ Констанции, своей Констанции. Как он мог бы не целовать свою возлюбленную?! Она ждала его, он нашел ее. Ничто больше не имеет значения.

Теперь они будут вместе.

«По крайней мере, они не страдают. Посмотрите на их лица, они счастливы, они видят что-то хорошее. Господь милостив к ним в их последние минуты».

«Ах, оставьте! Мне в кошмарах будут приходить эти их счастливые улыбки. Отчего мы не удержали его? Отчего мы не успели хоть на минуту раньше?!»

Глухая скороговорка молитвы, чей-то плач. Отчего они плачут? Крепость сейчас будет взята, и он вернется, как и обещал, маршалом Франции. К своей Констанции. Они будут жить еще долго и счастливо и когда-нибудь умрут в один день…