Гроза (джен)

Чемодан был пыльным и старым и, в сущности, совсем не пригодным — крысы прогрызли в нём желтоватые дыры, а моль поела всю обивку. Пахло из него чем-то старым, сопрелым, так обычно пахнут старики в своей дряхлости или жирнеющая кожица двушейки.

Застёжек не было. Ньют пытался отыскать замок, но тщетно: под кроватью на чердаке был только слой пыли и чья-то почерневшая кость. Чемодан скрипел при отбрасывании крышки и стонал, когда крышку опускали — в общем-то, он и был стариком, отбывшим свой век.

Ньют всё же вытащил его с чердака на кухню и поставил под стол — чемодан, в целом, не мешал, разве что пылил больше и занимал место. Он был ворчливым, если его задевали, и порой Ньюту казалось, что чемодан по-настоящему дышит, и что в нём всё-таки где-то шатается магия. Он проверял чемодан множество раз, но так и не обнаружил ни единого признака магического воздействия.

И всё же чемодан ворчал и кряхтел, и бормотание его, хоть и не столь слышное, часто раздавалось по ночам с кухни, как раз в те моменты, когда ветер бил в слуховое окно. Ньют жил в этом старом домишке уже два месяца, и здесь часто хорошо было слышно ветер. Особенно здесь.

Чемодан пылился, и обивку его всё ещё подъедала моль.

Они водились в коре. Между тонкими древесными прутиками они — самки волчьих мушек — вили себе подстилки и выкручивали из хоботков так называемые шершаподы — мелкие, едва заметные катышки для впитывания пыльцы. Шершаподы пахли горелыми крыльями златоглазок, они были мелкими и живыми, как микроорганизмы в речной воде, они толклись и шевелились. Запах был неприятный и въедливый, следовало бы идти по левой стороне пролеска, чтобы добраться до зарослей осоки. Шершаподы любили ясени и осоку.

Кора, естественно, тоже пропитывалась этим запахом. Острым, тошнотным и вяжущим, впрочем, не самым отвратительным из тех, что ему доводилось обонять. Шершаподы были интересны гораздо больше, чем их хозяева — самки волчьих мушек — толстые, неуклюжие существа, похожие на отходы флоббер-червей или челочревов. Шершаподы не любили запаха людей: тогда вырабатываемый ими яд увеличивался в своей концентрации и капал на землю с тонких ветвистых крон. Земля засыхала и съёживалась, и деревья умирали в чёрной жиже с запахом горелых насекомых.

Ньют принюхался и зашагал быстрее — к самому устью небольшого болотца со светящимися бабочками — их, безусловно, тоже надо будет запечатлеть на странице для отметок, но он, как назло, забыл цветное перо. Придётся запоминать, как в тот двухмесячный поход по лесам Чехии. Он потом долго сводил термины на бумагу и засыпал ночами за письменным столом.

Память у Ньюта Скамандера была похожа на чемоданные отсеки. По крайней мере именно так он любил представлять в минуты особой сосредоточенности и наплыва информации. Говорили — фотографическая, но он, конечно, отнекивался, и снова углублялся в каждый отсек — раскладывал по полочкам и по шкафам всё, что могло понадобиться и всю терминологию, естественно. Он, признаться, только и мечтал, чтобы память его материализовалась в такой же чемодан — огромный и надёжный.

Ньют перешагнул через впадину с чернеющей жижей сгнивших вод из ближайшей реки и снова принюхался. Носоглотку обожгло задымленным воздухом — вероятно, где-то рядом магглы опять жгли костры; что-то зашуршало в кустах и цапнуло его за ногу. К счастью, он намазал сапоги смолой и отталкивающим зельем, но шуршание назойливо вилось вокруг лодыжек и, похоже, отставать не собиралось.

Ночь он любил, правда, не так, как любили её пресловутые самки волчьих мушек, которые каждую вторую луну расползались в корешках и уродовали чернозём — он любил её осторожно и восторженно, и, как ни пугающе признаваться, щекочущее чувство трогало уставшие ноги и грудную клетку, каждый раз, как он входил в шелестящую чащу. Но сегодня ночь мешала ему, и шорохи, звуки не давали сконцентрироваться на запахе и гнилом чернозёме.

Шершаподы показываться не хотели, и он решил ждать у подножия холма, опутанного осокой. Вдалеке горели окна постоялого двора, Ньют поморщился, разминая отёкшие ноги и подумал, что хорошо бы сейчас сливочного пива и горячего супа с фасолью, правда, не такого вязкого, как ему подали в прошлый ужин.

В кустах шуршали и скреблись, шершаподы никак не показывались, и земля всё ещё пахла свежестью и жухлой травой. Снега в этом году не было.

Ньют пересчитывал про себя все возможные варианты полировки хамелеоновой кожи, дожидаясь луну, которая поднимется достаточно высоко, чтобы катышки наконец-то вылезли из коры.

Кто-то всё ещё шуршал в зарослях, и долго-долго копошился… копошился, до того как густая тёмная масса не стекла по заиндевелой почве — Ньют безоговорочно понял — кровь, и поначалу удивился, но удивление это длилось секунду.

Шуршание прекратилось, и мохнатый ледяной ком вывалился из осоки, брызнув Ньюту в лицо горячими мелкими каплями.

Возвращался он к утру, когда все личинки были собраны в сумку, а травы ровно разложены по карманам. Пальто Ньюта промокло от крови и грязи, рана у зверя, завёрнутого в пальто, была сильно воспалена. Зверёк приоткрывал сложенный в лодочку сиреневый рот и часто-часто дышал, перебирая в воздухе длинными усиками. Он был небольшим — размером с ладонь, если не считать хвоста, зато лапы у него были широкими и опухшими от ночной слизкой корки льда.

Ньют медленно вспоминал, давал ли он раствор ячменя Айвиго, и все ли скраболы расцвели вовремя, но мысли куда-то уплывали — Ньют мог не спать помногу дней, но сейчас, на свежем воздухе, после долгой возни в лесу его валило с ног. Местность была незнакомая, он пытался было аппарировать, но его лишь выкинуло на противоположную сторону холма.

Рассвет пронизывал поле незрелыми струями света, трава подгибалась и блестела под ними, и Ньют брёл, придерживая свёрнутое в узел пальто — мокрое и горячее. Руки у него тряслись.

Длиннобрюх. Ньют знал, что его будут звать так, хотя не мог вспомнить ни одного справочника, в котором подробно бы говорилось о таком виде. Длиннобрюх. Зверёк ворочался и прерывисто дышал, Ньют размашисто шагал, временами западая на левую ногу, но он всё же шагал и почти не спотыкался.

Поле было рыхлым и свежим — начинался утренний дождь, земля впитывала влагу. Это были места рощ и холмов, перемежающиеся с полями и лесами, в общем-то, не очень приятная местность для прогулок. Пришлось нащупать палочку и сотворить высушивающее и согревающее заклинание, но это мало помогло — дождь участился, а сил на новую магию почти не осталось.

Ему было не привыкать падать от усталости, но Ньют вздёрнул голову, зашагав резвее — вдали показались остроконечная крыша деревенской церкви и сонные дома. Зверь затих, Ньют держал его крепко, и через шершавую ткань чувствовал его живое дыхание.

— Длиннобрюх, — пробормотал Ньют, разматывая набухшее от крови пальто.

Чемодан вибрировал под столом от ветра и поднимающейся бури. Чашки на столе тоже дрожали — всё-таки эта деревенька в Норвегии была не самым лучшим местом для изучения шершаподов. Часы, кажется, тикали быстрее, чем нужно, и создавалось ощущение, что вечер будет совсем скоро.

Айвиго в клетке беспокоился и кудахтал — хозяина не было, а тучи всё набухали, и было видно, что в них дождь. Айвиго был преданным и глупым, за что и стал любимцем Ньюта — да, преданным, глупым и пёстрым — этакая помесь норвежских попугаев и гиппогрифов, правда, размером гораздо меньше.

Айвиго кудахтал, теребя клювом клетку, тучи стали тяжёлыми-тяжёлыми, и наполнивший их дождь вот-вот готов был прорваться наружу. Айвиго носился по клетке, в большой коробке шуршали флоббер-черви, они тоже чувствовали приближающийся ураган.

Прорвало. Завыла собака на соседнем маггловском дворе, и ливень обрушился на высокие стебли в поле за окном. Появились первые молнии, и в воздухе запахло электричеством.

— Й-й-й-йа-а-а-а, й-й-й-йа-а-а-а, — заверещал Айвиго, затрепыхав цветными крыльями.

Длиннобрюх разбухал медленно, впитывая в себя ток, и слипшийся от крови мех искрился электрическими разрядами.

«Это всё гроза», — понял Ньют, вглядываясь в чёрное от туч и пыли небо.

Длиннобрюх разбухал. Его холодные шерстяные бока раздувало, его взгляд был прикован к пуговице пальто — как-то дико и чётко, похоже, он был голоден и напуган, и дрожание мелких усиков всё набирало частоту. Около лап образовалась красная пенка, вроде той, что выпускают летучие рыбки из волшебных книжек — только гуще и вязче, словно туда насыпали песок.

Ньют выхватил из рукава палочку и создал защитное поле от крупных, бьющих капель, потом покрепче прижал к себе сумку и узел с длиннобрюхом и побежал. Зверь рос и рос, и Ньют боялся пережать и задушить его. Выли псы во дворах, когда он наконец добрался до своего низкого дома и дёрнул дверь.

Там надрывался Айвиго, и флоббер-черви шебуршали в коробке у кровати. Ньют стянул шарф и протёр взмокшую шею. Уши совсем обледенели, он подбежал к умывальному тазику и окунул лицо в тёплую воду, потом махнул палочкой, чтобы подогреть её и аккуратно опустил пальто с длиннобрюхом на стол.

Серая поверхность потемнела, люстра зашаталась ещё сильнее и замигала — буря только усиливалась. Длиннобрюх наэлектризовался, казалось, настолько, что мог бы поджечь любую щепку, он разбухал и был уже размером с голову хорошо откормленного дракона.

— Держись, длиннобрюх, — пробормотал Ньют и начал разлеплять скатанную шерсть.

Они появлялись из вод. Подземных, холодных и спокойных вод, которые хранят в себе электричество и энергию. Они были злобными и пугливыми и почти не вылезали наружу, кровь у них была лягушачья, холодная. Они были пропитаны магией и током одновременно, и это всегда приводило к катастрофам — Ньют бы не вспомнил сейчас термина, но знал, что такое явление, как взаимодействие силы тока и магии практически не изучали.

Их было сначала множество и множество особей, потом стало меньше, деревенские жители говорили, что они уходили куда-то в землю к самому ядру. Это были, конечно, небылицы, но куда-то они точно пропадали. Постепенно теряя силы и прекращая размножаться.

Длиннобрюхи. Комки чёрной шерсти с коротким отростком хвоста и мелкими, тёмными словно бусинки, глазками. Лапы их были широкими и быстрыми, и сами они в большом размере были неуклюжими. Они питались электричеством помногу, день за днём набухая, раздуваясь, росли под землёй, набирая силы. И однажды они вырвались наружу — к солнцу и дождям. Но что-то убило их, деревенские говорили — гроза, но кто будет верить их небылицам. Длиннобрюхи исчезли быстро, в одни сутки, и никто не заметил этого.

Говорили, что не грозы создают их, а они создают грозы.

Буря продолжалась весь день и ночь напролёт. Ньют как раз закрепил длинный, сложный шов на чёрной блестящей шерсти зверька и сполоснул онемевшие руки в тазу. Пахло, как и прежде, током и керосином. Длиннобрюх съежился и больше не рос, но от него несло электричеством, и сам он был растопыренным, как натёртые волосы.

Ньют уснул с книгой, сидя у стены. Голова его свесилась на бок, и правая щека была чёрной от сажи. Волосы его были выжжены норвежским солнцем, губы обветрены. Длиннобрюх ровно и долго смотрел на него, сверкая своими мелкими глазёнками. Айвиго беспокойно вертелся и терзал клювом решётку, он кричал длиннобрюху что-то на своём языке, и день близился к концу.

По маггловскому чемодану ползали крысы, лампа качалась и мигала, ураган за окном свистел, мерцали жёлтые и красные молнии на горизонте, и флоббер-черви от страха совсем перестали шевелиться в своей коробке. Ньют спал ровно до тех пор, пока последняя капля дождя не уступила место восходящему солнцу, а шея окончательно не затекла.

Их было не много, Ньют знал, что вольпиолы разводятся только в самых опасных местах — между расщелинами скал и огромными горными трещинами, и поэтому выкроил время, чтобы сходить туда на рассвете, как раз в то время, пока воздух наполнялся электричеством и гарью. В тумане стояла вся деревенька, и его дом, скрытый магглоотталкивающими чарами, был окутан пеленой серебристой дымки.

В горах было свежо и спёрто, только солнце нещадно врезалось в глаза. Но далеко в скалах всё ещё сверкали на горизонте молнии. Ньют думал, странная эта история — буря не проходила уже три дня, и с каждым раскатом грома длиннобрюх рос и становился горячее в районе предполагаемого живота. Ньюту не спалось ночами — то ли из-за горного воздуха, то ли из-за чего ещё, но он сидел за столом и писал о шершаподах и популяции вида длиннобрюхов.

Айвиго визжал в своей клетке и беспокоился о чём-то, и как Ньют не успокаивал его — всё было бесполезно, и все остальные мелкие звери рядом с Айвиго начинали нервничать и терять аппетит.

Воздух увеличивал напряжение, дышать становилось здесь всё труднее — длиннобрюх спал, свернувшись калачиком в старом чемодане, и цедил в себя грозу, а Ньют ходил по земле и собирал зёрна гречичной лунницы для камуфлори, встречал рассвет вместе с детёнышами оттискрунов, сцеживал пыльцу с крыльев ночных бабочек, чтобы они жили дольше, чем им следует. Окками замирали в банках и ждали закатов, чтобы выпить из рук Ньюта немного ячменного раствора, а жители деревушки проклинали ураганы, что уничтожают их посевы.

С каждым днём вылуплялись новые детёныши змееголовок. Ньют привык связывать всё, чем он живёт, с существами — маленькими и большими — хищными и не очень, прекрасными и уродливыми — и даже мысли у него были длинными и запутанными, как хвосты змееголовок, а чесотка между пальцами, словно липучие лапки быстроногих шелкопрядов и милионные усики серых кузнечиков.

Было холодно. В декабре здесь так обычно и бывает — холодно, солнечно и морозно, но было по-особенному душно. И пахло гарью. Ньют просматривал старые тетради с записями и снова читал. Читал и писал, чертил, зарисовывал, придумывал и лишь изредка спал. Он планировал остаться здесь ещё на месяц, но электрический воздух всё больше не давал дышать, а шрамы у длиннобрюха заживали быстрей, чем следовало.

Длиннобрюх спал и рос, набухая и наполняясь током.

— Тшшшш, — шептал Ньют бабочкам в банке, — тшшшшш. — Они трепыхались и взволнованно светили своими крылышками, и пыльца сыпалась на стеклянное дно.

Ночник горел ярко, но песок так сильно залепил окна, что были слышны только раскаты грома, а вспышек молний видно не было.

Гроза шла уже пятый день.

— Тшшшш, — и флоббер-черви затихали в коробке, а лечурки выползали из своих углов.

Чемодан звенел и дрожал — длиннобрюх зализывал там свои раны и сердито сопел, ему нравилось, что окна дома забивает песок.

— Тихо, — шепнул Ньют, и пол завибрировал, потому что длиннобрюх подпрыгнул в своём чемодане и выкатился из-под стола.

Зверь смотрел внимательно и настороженно, быстро перебирая перед собой лапками. Ньют сидел за столом и наблюдал, как шторы трясёт от грозы, и как мигают фонари на улице. Буря. И длиннобрюх вдруг улыбнулся, обнажая белые зубы и сильнее съёжился, потом дёрнул отростком хвоста, и Айвиго нечеловечески заверещал.

Потом покатился по деревянному полу, оставляя за собой прилипшую из-за тока шерсть, и заполз Ньюту на колени, ударяя мелкими зарядами тока.

— Тихо, — повторил Ньют, и сквозь колени его вдруг прошла вибрация, и длиннобрюх снова улыбнулся, начиная расти.

— Тихо, — успокоил Ньют зверя и взглянул за окно. Буря только усиливалась, песок слился с ветром и что-то взорвалось на заднем дворе. Ньют пробормотал определение из тетради и высыпал на ладонь бабочек.

Длиннобрюху нравился его голос.

Следующим утром горы отражали фиолетовым в свете пурпурных молний, и маггловские собаки уже не выли, а тихо скулили, вылизывая пустые миски. Никто из местных ещё не видал такой долгой грозы. В скалах было сухо и удушающе наэлектризовано, и длинноюбрюх увязался с Ньютом, забравшись в погрызенный чемодан, отчего тот стал тёплым.

Ньют смотрел на мутную линию горизонта, снимал показания развития огневицы в горах и кашлял от дыма. Ураган поутих, и длиннобрюх прятался в чемодане с утра до вечера, но на каждое слово Ньюта согласно или, быть может, злобно вибрировал. Зверь был зол и, кажется, сам пугался этой злобы и хотел расти, но чемодан или шрамы не давали ему взбухнуть и вдохнуть электричества. Назревало что-то мощное и большое, и длиннобрюх беспокойно ворочался, пожирая спёртый в чемодане ток, и пугался того, что растёт.

Вечером — стоило только принюхаться — и напряжённое горелое чувство расползалось в груди.

Подземные воды кипели, и где-то там под землёй — Ньют точно знал — формировалась новая гроза. Она медленно зрела и зарождалась, как почки стоцветника, притягивала к себе электричество и съёживалась, чтобы потом вырасти снова.

Сегодня должна была быть буря. Новая, огромная — шрамы длиннобрюха почти зажили, и он ещё сильнее вибрировал и прижимался к коленям Ньюта, когда тот успокаивал Айвиго. Песок медленно сползал со стекла, и затишье было слишком душным и заметным.

Длиннобрюх копошился в чемодане и злобно урчал, выползая к окну и поедая мелкую мошку. Флоббер-черви совсем потеряли разум и бились в коробке, грохоча и переваливаясь между собой. Ньют решил, что скормит их оттискрунам. Расползлись по всей сумке окками и высовывали свои любопытные мордочки к свету и к умывальнику. Током и керосином здесь пахло слишком сильно.

А длиннобрюх набухал, как тучи на горизонте и словно ждал чего-то огромного, он пристально смотрел своими тёмными глазками-бусинками на Ньюта и едва-едва показывал чистые, белые зубки. В горы сползала ночь.

Ньют понял, что длиннобрюх будет всё расти и расти, пока не вырастет до таких размеров, что не сможет уместиться даже в крупное озеро близ деревеньки. Его росту не будет предела, и никакие уменьшающие заклинания здесь не помогут. Ньют думал о белых, огромных зубах, электричестве и о том, что длиннобрюх стал слишком злым для этого чемодана, и что шрамы его давно зажили.

Гроза только начиналась, когда Ньют схватил пальто, чемодан и решил, что успеет добежать до леса у холмов.

 Стебли ломались от ветра. В доме стонал Айвиго, его клетка звенела, лампочка лопнула, и звон стекла прорезался сквозь песчаный шквал. Песок нёсся с реки, и дождь только-только начинал накрапывать. Было душно, воняло горелыми крыльями златоглазок и электричеством, а Ньют шёл через поле, чтобы быстрее добраться до пролеска, где растёт осока. Гроза шла с севера.

Она была мощной, огромной, и, казалось, поглощала в своей мощности целый мир, горизонт слился с небом, и лёгкие очертания гор смазывались с тучами, воздух пропитался током полностью, а длиннобрюх рос. Он рос, рос и рос, и, кажется, занимал уже половину чемодана, а Ньют изо всех сил вцепился в сумку, чтобы та не улетела из-за вихря к реке.

Молнии были разные — жёлтые, красные, белые и пурпурные, они ослепляли. Ньют выбежал к лесу и стал пробираться в чащу. Зверёк шуршал в чемодане, увеличиваясь в размерах с каждым ударом грома, Ньют боялся, что он вырастет настолько, что его невозможно будет унести в руках. Чемодан словно держал его, и зверь злился и пропитывался энергией ещё больше и не мог расти.

Осока показалась тёмно-зелёной в мутном ночном вихре, и Ньют расстегнул чемодан, чтобы выпустить зверя. Длиннобрюх зашевелился, и на горизонте вспыхнула новая молния, Ньют снова почувствовал, как волосы встали дыбом, запахло озоном.

Значит, один такой зверёк способен создать мощнейшую электрическую бурю, вот почему так несло керосином и гарью, вот почему длиннобрюх реагировал на малейшее его движение и вибрацию голоса. Он был напуган, одинок и зол на Ньюта. И это — последний вид на земле.

Ньют знал, что зверёк уползёт к себе под землю и уляжется в подземные воды, наполненные магией и энергией, и будет снова набираться злости и тока, будет плодиться, находя похожих по виду сородичей и размножаться. А потом они выползут на поверхность и создадут новую электрическую бурю.

— Держись, длиннобрюх, — рассеянно прошептал Ньют и подтолкнул зверька к устью болотца. Длиннобрюх забурчал и улыбнулся белыми зубами, и затем пошевелил лапками.

Гроза успокаивалась, белая молния засветилась и исчезла. Длиннобрюх закопошился, шевеля усиками.

— Это ты создал грозу, — проговорил Ньют и сильнее сжал сумку. Зверёк фыркнул, и гром грянул сильнее. На небе светлело, и шёпот трав только усиливал начавшийся дождь. Всё стихло на мгновение, и Ньют посмотрел в сторону гор — там завершалась буря. Буря, которой управляют существа, выплывшие из подземных вод.

Ещё секунда — и длиннобрюх зашуршал, заползая в темнеющие заросли осоки.