Преступление, которого не было (джен)

Урбино был далеко не таким приветливым, каким представлялся Томмазо издалека.

Внушительный замок, в котором разместился университет, был холодным и мрачным, извилистые улочки с односторонним движением не годились для быстрой езды, от бесконечных подъёмов и спусков можно было подвернуть ноги. Но самым ужасным оказалось то, что знаменитый герцог урбинский, Федериго да Монтефельтро, живший в замке в пятнадцатом веке, имел нос с внушительной горбинкой — точь-в-точь такой, как у Томмазо. Федериго, потерявший глаз в поединке, позировал только в профиль, и его знаменитый портрет в красном был хорошо известен каждому студенту и жителю Урбино. За носатое сходство с герцогом Томмазо с первого курса получил кличку Дука*, которую ненавидел и от которой так и не смог отделаться. Как чешуя свежей рыбы, она прилипла к нему и не счищалась.

А всё началось из-за преподавательницы по античной литературе.

* * *

— Надо же, какой умный и прилежный студент! А как похож на нашего Дуку! Только гляньте!

И они все глянули.

Томмазо почувствовал, как кровь приливает к лицу. Ему захотелось спрятать свой нос подальше от внимания сокурсников, но он лишь поднял голову и с гордым видом повернулся в профиль к молодой сеньоре Пальми. Нельзя дать понять, что тебя это задело, иначе идиотская кличка останется навеки.

Не помогло. Они словно забыли его имя.

— Дука, что там у тебя с эссе по Аристофану? Дашь списать?

— Дука, не будь букой, напиши о конкурсе красноречия в своем блоге.

— Ну что ж ты, Дука, не позвонил вчера? Мы бы так здорово оттянулись…

— Не называйте меня так. Меня зовут Томмазо… — пытался напомнить он, но никто его не слушал.

Пальми на семинарах тоже звала его Дука — видимо, ей это казалось забавным.

Томмазо какое-то время злобно улыбался, а затем бежал от толпы к античной литературе. Ему хотелось изучить предмет наилучшим образом, чтобы завоевать расположение сеньоры Пальми. Он задавал много умных вопросов, ходил за ней в читальный зал, писал в своём блоге о Плутархе, цитировал Овидия, был соавтором сценария для студенческой пьесы. Он залез к Пальми под юбку к концу первого семестра и всё незаметно снял на видео.

Во втором семестре литературу преподавал занудный профессор Калабрезе, но с уходом Пальми мало что изменилось. Кличка уже ушла в ноосферу, в бездонное пространство, поселилась во всемирной паутине. Что ему оставалось делать? Гордо поменять свой ник в блоге на Дука и сняться в профиль в идиотской красной шапочке.

Когда Пальми, как беса, изгоняли из священных пенатов, у неё было глупое, изумленное лицо. Но даже тогда она не выдала Томмазо. За отношения с учеником в набожной и двуличной Италии могли и распять на общеуниверситетском собрании, а её просто тихо уволили и попросили удалить компромат из общего доступа. Но, как известно, это невозможно. Пространство без дна не ведает пощады и позволяет падать до бесконечности в подлости и унижении. Репосты нескромного видео в кабинете литературы, где молодая преподавательница томно раздевается, случайно попали во все популярные соцсети: и на либеро, и в репубблику, и в альтервисту. Томмазо там, естественно, не было видно, а звук он потёр: Пальми несколько раз шепнула: «Дука, Дука», а он ей ответил за кадром: «Я не Дука». Впрочем, Томмазо не был уверен, что она поняла причину его поступка и усвоила его урок. Поговаривали, что после увольнения сеньора Пальми развелась, сменила прическу и место жительства и спустя год устроилась преподавать в колледже на севере.

После её отъезда Томмазо долго писал о ней в своём дневнике: главным образом оправдывал себя. Что-то вроде: «Всё, что с нами происходит — это уроки жизни. Кто-то учит нас, кого-то учим мы. Иногда эти роли меняются». Он считал, что поступил по справедливости: унижение за унижение. Разве справедливость — это преступление?

* * *

Её звали Лючия Скольи.

Она поступила на журналистику, когда Томмазо был на третьем курсе. У Лючии было круглое веснушчатое лицо, рыжая шевелюра, вечно убранная в хвост, плоская детская фигура и ужасно раздражающая Томмазо способность писать быстро и помногу. Он уже был известной в университетских кругах фигурой, знаменитым блогером, лучшим автором студенческой онлайн газеты «Паутина», когда Лючия впервые написала для газеты статью. Статья была про конец света и проводимую в противовес ему акцию «Всемирный оргазм» и призывала к тому, чтобы максимальное количество людей присоединились к доброму делу и вместо «негативных мыслей и страхов одновременно наполнили земное пространство радостью и счастьем». По рейтингу и обсуждениям статья вышла на первое место в декабрьском номере, конец света ожидаемо не случился, а сколько человек воспользовалось советом Лючии, даже не удалось сосчитать. Комментариев было несколько сотен, и это лишь подтверждало мнение Томмазо о человечестве.

При случайных встречах в университете Лючия раздражала его детским, легкомысленным видом и отсутствием уважения. Казалось, она не замечает его, в то время как другие девчонки смотрели на него с интересом или даже со страхом. Сеньор Палабрини, профессор литературы и известный в масштабах Умбрии тележурналист, пророчил Лючии Скольи большое будущее, хвалил её статьи и даже раз пригласил её на семинар к третьекурсникам, на котором она зачитывала отрывки своих эссе. Она была, по мнению профессора, гением пера. Автором нового медийного пространства. Томмазо не знал, что на это возразить. Она писала хорошо, но слишком… на публику. Выбирала дешёвые темы и упивалась своей популярностью.

К концу весны публикации Лючии в «Паутине» обогнали по рейтингу колонку Томмазо, у которой было без малого десять тысяч читателей. А всё почему? В январе мисс Скольи написала статью «Запрет на смерть» о местах на земле, в которых по закону запрещено умирать — вроде Британского Парламента или норвежского Лонгйира, в феврале — про «Общество плоской земли», отстаивающее своё право на иррациональное отрицание общепринятых научных фактов, а в марте все обсуждали её публикацию под названием «Медленное движение», после которой по университету прокатились флэшмобы «медленное образование» и «медленное питание». Томмазо лишь удивился, что никому не пришло в голову организовать акцию «медленный секс».

Дело было вовсе не в зависти. Томмазо чувствовал, что Лючия стоит на его пути к мечте, не дает ему начать и закончить свой бестселлер. Всё, что он писал в своей колонке, стало казаться пресным и банальным, едва он прочитывал её статью. Его дневник с многолетними наблюдениями пылился без дела в ящике стола в съёмной квартирке на Виа Басса. Ему почти расхотелось писать, эта девушка губила его вдохновение, и это было несправедливо.

* * *

— В бар «Друзья»?

— Нет, там пиво горькое.

— Тогда в пиццерию?

— Не поговоришь нормально, — Лючия посмотрела на часы, потом по сторонам, и хвост из её рыжих волос весело прыгнул из стороны в сторону.

Они собирались найти место, чтобы обсудить сценарный план для пьесы Возрождения, которую профессор Палабрини поручил им написать вместе.

Томмазо сам намекнул на это профессору: сказал, что не справится в одиночку, что ему не помешает новый, незамыленный взгляд и задорное чувство юмора. Когда Палабрини предложил в соавторы Лючию, Томмазо сделал вид, что колеблется, но в душе испытал давно забытое чувство удовлетворения. Если долго и внимательно наблюдать за людьми, то направлять их мысли в нужное русло не так уж и сложно. Палабрини считал Лючию лучшей ученицей курса — с одной стороны, ей было рано участвовать в создании такой важной работы, как ежегодная пьеса Возрождения, с другой — стать соавтором Томмазо пошло бы ей на пользу.

— Может, в библиотеку? — предложил он.

— Там еду не раздают. А мне срочно надо заправиться, — сказала Лючия, делая последний глоток воды из бутылки.

Май стоял жаркий, городские камни раскалились ещё до обеда, мощёная мостовая вызывала только одно желание — стучать по ней подошвами, пока не уберёшься в более прохладное место.

— Может, ко мне? Закажем что-нибудь и подумаем вместе.

— Ты где живешь, Дука? — она вытерла пот со лба и внимательно посмотрела на Томмазо.

Его прозвище давно стало псевдонимом, но по-прежнему действовало на нервы. Томмазо хотелось спрятать свой нос куда подальше.

— Внизу, тут недалеко. Пешком минут пятнадцать по улице Рафаэля. А ты? — он закинул на плечо сумку с книгами и дружелюбно улыбнулся.

— Я тоже внизу, но с другой стороны.

Томмазо прекрасно знал, где она живёт, как и многое другое: что она любит есть, пить, читать, смотреть и курить. Он знал, что она не носит лифчиков и не признает каблуков, что у неё нет парня и, вероятно, никогда не было, что в мужчинах она больше всего ценит ум и рассудительность. Томмазо недолго задабривал её подружек, чтобы выведать эту информацию. А ещё он знал о её проблеме, благодаря которой у него появился шанс вернуть себе свою жизнь.

— Я подброшу тебя домой или одолжу велосипед. Если не ехать в гору, удобная вещь.

Она пожала одним плечом, бросила бутылку в урну и закинула на плечо рюкзак.

— Ну, что думаешь? — спросил Томмазо, когда они пошли вниз по узкой извилистой улочке, вымощенной как раз во время Возрождения. — Насчет пьесы.

— Думаю, это должно быть… неовозрождение. Что-нибудь современное. Ни слова о гениях его эпохи, — она махнула рукой на табличку с названием улицы. — Почему мы должны из года в год рыться в одной и той же песочнице? Возьмем самых ярких авторов наших дней и построим всё на их работах.

Томмазо скривился.

— Но традиции…

— Идеи почти не меняются. И не так уж важно, кто высказал их раньше.

Они шли по улице, то ускоряя шаг на крутых спусках, то притормаживая на поворотах: Томмазо внимательно слушал, думая о том, что всё это уже было. Точно так же, как идеи Возрождения когда-то витали в воздухе над этим камнем и даже, возможно, над каким-то из старых платанов на площади, много слов и слёз было пролито, много жизней загублено, а люди как не научились разбираться в себе и других, так никогда и не научатся. Лючия ничего не подозревала. Она говорила, активно жестикулируя, и Томмазо её не перебивал, лишь изредка вставляя короткие фразы. У неё был странно знакомый профиль и отрывистая манера говорить, глотая окончания… Дойдя до окончания спуска, они свернули вправо и стали огибать величественную громаду замка с симметричными двойными башнями и высоким куполом собора.

Когда они дошли до старой трёхэтажки, в которой жили исключительно студенты, Томмазо вдруг почувствовал необычайную лёгкость. Прожужжал зуммер, они поднялись на верхний этаж, встретив по пути одного озабоченного очкарика, и через несколько минут уже заказывали «маргариту» в ближайшей пиццерии. Его квартирка-студио была мала даже для одного, но зато имела отдельную кухню и санузел, в который Лючия первым делом и направилась. Воспользовавшись моментом, Томмазо быстро достал из буфета два стакана и налил в них грейпфрутовый сок. Соблазн немедленно привести свой план в действие был велик, но что-то заставило его медлить. Не страх и не осторожность, а любопытство. Подозревает ли она, что находится в опасности, на пороге смерти? Неужели не чувствует, как он к ней относится и почему?

Томмазо никогда не верил, что у женщин высоко развита интуиция — это была полная чушь. Разве каждый человек не должен ощущать ненависть, исходящую от другого, особенно на таком малом расстоянии?

Он вдруг представил, что Лючия сейчас делает в его ванной комнате: она наверняка разделась, чтобы освежиться. Сняла майку, вымыла вспотевшие подмышки и свои крошечные груди, сполоснула водой лицо и глянула на себя в его зеркало. Женщины всегда внимательно смотрят на себя в любое зеркало, попавшееся на пути. Он четко представил себе её веснушчатое лицо, и вдруг в голове зазвонил тревожный колокольчик. Он точно видел её, но давно. Они встречались в детстве: в младшей школе или в поезде. Ему была знакома её манера речи — и этот жест, когда она машет рукой, а потом пожимает одним плечом.

Образ полуголой Лючии исчез, как только она сама зашла в комнату, действительно посвежевшая и очень серьёзная. Они быстро съели пиццу и, сев друг напротив друга за столом, снова стали обсуждать пьесу. Ему было всё равно: он мог ей потакать, зная, что её планы вряд ли исполнятся. В какой-то момент Томмазо почувствовал себя властителем судеб, и это чувство, как нервная щекотка, заставило его потерять бдительность. Он достал холодное пиво и предался фантазиям.

Анафилактический шок — страшная вещь, он знал это не понаслышке. У его сестры была ужасная аллергия на цитрусовые, и несколько раз её едва успели отвезти в больницу. Томмазо помнил её безумный взгляд и беспомощное махание руками у горла, которое смыкалось и не давало вдохнуть. Если никого не окажется рядом, Лючия не сможет даже вскрикнуть. Она посинеет, упадёт, произойдёт ужасный несчастный случай… Она и так не красавица, и ему вовсе не хотелось увидеть её посиневший труп.

— Так что, мы оставим пародию на Боккаччо?

Он кивнул.

— Дука, а у тебя больше нет пива?

Он поднял на неё озадаченный взгляд. Грейпфрутовый сок был ещё не выпит, но подмешать ореховую эссенцию в пиво будет гораздо проще.

— Я мигом. Пять минут. Ты пока набросай тут всё это… что говорила про Боккаччо. Хорошо?

Схватив кошелек и телефон, он вышел из квартиры, спустился по лестнице и неспешно направился в ближайший продуктовый. Жара уже спала, но Томмазо как никогда болезненно ощутил нехватку моря. Ему не хватало родного Фаро. Нестерпимо захотелось сбросить одежду и нырнуть в прохладную волну.

Томмазо купил две бутылки пива — так у него оставался выбор, в последний момент он мог дать задний ход… Отойдя от магазина, он открыл одну бутылку, отпил несколько глотков и влил в неё ореховую эссенцию. Снова попробовал на вкус. Почти незаметно. Совсем незаметно.

Закрутив крышку, он медленно пошёл домой, продолжая вспоминать родной город. Высокий маяк, запах рыбы у причала, цветущие магнолии, загадочные пещеры. Остановившись у своего подъезда, он вдруг поднял голову, и его взгляд упал на рекламу на доске объявлений: «Приглашаем всех думающих и рациональных вступить в университетский шахматный клуб». Томмазо усмехнулся, поднёс руку к домофону и вдруг замер.

Не зря он именно сегодня так скучал по Фаро, не напрасно в голове звенел тревожный колокольчик.

Он вошёл в подъезд и стал быстро подниматься по лестнице, не понимая, что проносится у него в голове — реальность или фантазии. В последнее время их отделять стало всё труднее. Летний пляж, неподалёку — рыжий, невысокий Сильвио, его шарообразная мамаша, отец и рыжеволосая сестра… Два ужасных трупа, при воспоминании о которых его рвало несколько дней… Закрытый спортивный лагерь, огороженные специальным забором пещеры...

Дойдя до квартиры, Томмазо уже знал, что начатую бутылку выпьет сам. Поставив её на пол у входной двери, он зашёл в комнату.

Лючия сидела на прежнем месте за столом, напряжённо вглядываясь в экран монитора, но Томмазо почувствовал, что за время его отсутствия что-то изменилось: она был напряжена и натянута, как струна. Он молча поставил на стол вторую бутылку и только тогда заметил, что Лючия смотрит вовсе не на монитор, а в толстую тетрадь, лежащую на клавиатуре её ноутбука. Он с интересом вытянул шею и увидел свой дневник.

— Маленькая шпионка, — тихо сказал он. Лючия ничего не ответила, лишь внимательно — или даже с вызовом — глянула на него. — И воровка. Хочешь украсть мои истории?

— Всего одну. Но так уж получилось, что их оказалось несколько, — сказал она, пряча дневник под стол.

— Это называется плагиат, — невозмутимо произнёс он, хотя сердце уже качало по венам адреналин.

— Там есть несколько примечательных историй, которыми заинтересуется полиция, — ответила она.

— Это всего лишь мои фантазии.

Он сел за стол, даже не пытаясь забрать у неё дневник.

— Твои фантазии для кого-то реальность. Мой мёртвый брат — это реальность.

Томмазо усмехнулся. Она пошла ва-банк, надеясь изумить его, но опоздала. Он уже её узнал.

— Я не имею никакого отношения к его смерти. Это был несчастный случай.

— А у полиции есть отпечатки пальцев со знака, запрещающего вход в пещеры. Их сняли в день смерти Сильвио, — холодно добавила Лючия, не спуская глаз с Томмазо.

Тот встал, прошелся по крошечной комнате, изображая озадаченность, а затем поднял с пола бутылку пива, оставленную у входа.

— Ну и что? Я не имею к этому отношения. Ты прочла материал, который я придумываю для книги. Вы-мы-сел. Фан-та-зи-я. У меня богатое воображение, — он улыбнулся и подмигнул.

Лючия презрительно поморщилась.

— Брат рассказал мне, что у него есть девушка, с которой он сможет остаться наедине в романтичном месте. Что он получил отличный совет от друга. Ему было всего шестнадцать…

— Припоминаю, что посоветовал ему прикинуться совершеннолетним и снять номер в отеле.

— Нет, я знаю, что это ты, и даже понимаю, зачем ты это сделал. Потому что ты тщеславный, завистливый, больной ублюдок.

— Точно, у меня пошаливает поджелудочная. И да, я тщеславен и амбициозен, как и ты. Как и многие другие. Кстати, тебе не кажется, что у нас на самом деле много общего? — он криво усмехнулся и протянул ей начатую бутылку пива. Себе открыл новую и сделал короткий глоток. — Холодное.

— Я давно читаю твой блог. И я знаю, что в этом дневнике. Ты не представляешь, сколько информации внимательный читатель может выудить о человеке из его блога. Где-то случайно вылетело слово, что-то просочилось в ответе на вопрос поклонника — я знаю о тебе всё, Дука, и этот дневник… Ты думаешь, он не является доказательством? Ещё как является.

— Доказательством чего? Я ничего не совершил. Пока.

— Ты мне угрожаешь? — она свела рыжие брови над переносицей. — Что ты сделаешь? Придушишь меня и спрячешь труп в ванной? Учти, все мои подруги знают, что я пошла к тебе. Нас видели вместе. А завтра все узнают о содержимом твоего дневника и о том, кто ты есть на самом деле, Томмазо Торренти.

— А тебя не учили в детстве, что читать чужие дневники нехорошо? — спокойно спросил Томмазо. Он видел, что его беспечность начинает выводить её из себя. К пиву она пока не прикоснулась, но и уходить не собиралась.

— Та учительница, синьора Пальми… Я давно знаю, что это был ты. На видео не было звука, но всё можно прочесть по губам. Она говорила «Дука».

— Дука — это не моё имя. Это просто «герцог». Кроме того, она меня совратила. Я должен был защитить себя от позора, — насмешливо сказал Томмазо.

— А в дневнике ты не писал о позоре. Ты был вполне доволен собой и своим замыслом… Какая же ты сволочь! И за что? Из-за чего ты испортил ей жизнь? Из-за прозвища?

— Ты правда не понимаешь — или прикидываешься? За унижение надо платить унижением, — в его голосе отчетливо прозвучала угроза.

— Я тебя не боюсь. Я знаю, что ты мне ничего не сделаешь, я смогу уйти в любой момент. Но мне… просто интересно. Тебе хоть немного было жаль моего брата и ту бедную девушку? Или ты чувствуешь себя «злым гением и вершителем судеб»?

— Ты что, ходила на курсы скорочтения? Прочла за четверть часа весь мой дневник и будешь теперь меня цитировать? — он тихо рассмеялся и сделал новый глоток пива. — Я тоже знаю, что ты мне ничего не сделаешь. Так что верни дневник, воровка.

— Значит, не жаль, — она покачала головой. — Так я и думала. А монашка? Зачем ты её выдал? Или она тоже тебя совратила?

— Серьезно? Тебе жаль двуличную лгунью, разбивающую свой лоб о церковный пол? И это всё, что ты вынесла из моего дневника? А как же мои идеи?

— Они плоские и скучные, как камбала. Конечно, я прочла далеко не всё, но я много пролистала… Тебе не отвертеться. Если я расскажу всю правду, это разрушит твою жизнь.

Томмазо почувствовал, что ему немного наскучил этот спектакль.

— Лючия, что тебе нужно? — спросил он, наклоняясь вперёд. Она его удивила, но он всё равно был на шаг впереди.

— Признайся в том, что подстрекал моего брата пойти в опасное место с девушкой, которая тебе нравилась. Что ты знал, когда будет прилив и сам убрал знак. Что ты оставил их в беде, когда их ещё можно было спасти. Что ты знал, где будут их тела, и не помог поисковой группе.

— Я похож на человека, который хочет попасть в тюрьму? Я никого ни к чему не принуждал. Я не обязан был бегать нянькой за твоим братом. И в том, что он не смог отличить серьезный совет от шуточного, моей вины нет. Возможно, я прикасался к тому знаку у пещер, в этом нет ничего удивительного. Я прожил в Фаро восемнадцать лет, — Томмазо откинулся на стуле и внимательно посмотрел на Лючию.

— А как же тот мальчик в школьном туалете?

— Что?

— Его родители знают, кто его запер там без ингалятора?

— Сейчас ты вытащишь из кармана ингалятор с отпечатками моих пальцев? — насмешливо спросил он. — Детка, не строй из себя сыщика. Потому что всё, что ты можешь сделать — это распустить слу-хи. Из-за того, что я тебя отверг. Из ревности или мести… Ты маленькая, страшная, плоская, рыжая писака, возомнившая себя гением журналистики…

В комнате стало душно. Лючия взяла бутылку пива и машинально повернула крышку, даже не заметив, что её уже открывали. Томмазо замер в напряжении. Нужно дать ей выпить пива, а потом уйти ненадолго к соседу. Она умрёт у него в комнате, но уже без него — это будет очень скандально и неприятно... Он скажет соседу, что неплохо провёл время с бамбиной, а теперь она напилась пивка и заняла всю его кровать…

Томмазо знал, что уйти нужно сразу, как только Лючия сделает первый глоток. Запереть дверь снаружи. Она, возможно, удивится, но не станет никуда убегать — скорее захочет снова пролистать его дневник, а потом будет поздно. Он видел, как работает сильный аллерген. Даже если она успеет позвонить, то не сможет ничего сказать.

Лючия держала бутылку в руке и медлила. Томмазо сделал глоток из своей.

— Выпей, остудись. И верни мне дневник.

Было заметно, как трудно ей проглотить оскорбление даже от того, кого она считала мерзавцем. Смерив Томмазо презрительным взглядом, она поднесла горлышко к губам и сделала несколько глотков. Томмазо встал и, нащупав ключ в кармане, подошёл к двери.

— Думай, с кем связываешься! И вообще, оставлю-ка я тебя поразмышлять над своим поведением.

Томмазо был уверен, что до начала приступа осталось не больше минуты. Он открыл дверь, и в это время на площадку как раз вышла Анна-Рита из пятой квартиры. Это было не просто кстати — это делало его алиби железобетонным. Но нужно было спешить.

— А я схожу проветрюсь, бамбина! — крикнул он внутрь своей комнаты.

— Ты что, идиот? — крикнула Лючия в ответ.

Томмазо захлопнул дверь, повернулся к Анне-Рите и пожал плечами. Та ехидно ухмыльнулась и побежала вниз по лестнице.

Он быстро запер дверь и без стука вломился к соседу, из-за двери которого доносилась музыка. Это тоже было Томмазо на руку. Чем громче, тем лучше. Он сделал вид, что просто зашёл, чтобы оттянуться под Лигабу, от которого на самом деле ему хотелось блевать. Томмазо ощутил давно забытое чувство превосходства, вознесения над миром, и даже самый поганый рок не мог испортить это ощущение. Он сделал знак Луке, чтобы тот сделал погромче, и присел на диван, продолжая потягивать своё пиво.

Когда песня закончилась, они немного обсудили прелести первокурсниц, а потом Лигабу завопил с новой силой. Мысли Томмазо были далеко. Он представлял, как Лючия, одетая монашкой, тонет в море — мокрая одежда тянет её на дно, а она вытягивает руки, кричит и захлёбывается... Её фото в черной рамке стоит в фойе университета, все проходят мимо с траурными лицами, кивают головами и перешёптываются. Ему выражают сочувствие, потому что он скорбит больше других. Лючия была его девушкой, хоть они так мало успели узнать друг о друге. В начинке к пицце оказались остатки орехов — кто бы мог подумать? Такая нелепая смерть…

Его мысли под громкий рок текли бурной рекой, но их прервал настойчивый грохот в дверь. Лука выключил музыку.

— Да иду я, что случилось?

— Ты что, оглох? — это была Марта, их соседка из шестой, запыхавшаяся и взъерошенная. — Дуке нашему дверь сломали, его девушку скорая забрала, а ты ничего не слышишь? Ой, Дука, ты здесь? Ты вообще в курсе, что происходит?

Он вскочил и испуганно помотал головой.

— Нет, а в чём дело? Пожар?

— Кажется, ей стало плохо… Какого чёрта ты запер дверь?

— Не хотел, чтобы её беспокоили, — пробормотал Томмазо, выскакивая в коридор. — Всё, концерт окончен, — крикнул он собравшимся соседям. Он не знал, что изображать: испуг, растерянность или скорбь. — А что с Лючией? Где она?

— Ей что-то вкололи и забрали в больницу. Сказали, всё будет хорошо, но время шло на минуты…

Томмазо тихо выругался и изобразил облегчение.

— Не переживай, всё будет хорошо…

Дверь в квартиру была выбита вместе с замком — сломать его, вероятно, не составило труда. В комнате всё осталось на своих местах. Ноутбук Лючии так и стоял открытый, её рюкзак валялся на полу, полупустая бутылка пива стояла на столе. Дневник валялся под диваном.

Томмазо выгнал всех любопытных из комнаты и поспешно обшарил рюкзак Лючии. Телефон был на месте — она даже не успела его достать. Что же тогда произошло? Кто вызвал скорую?

— Дука, помощь нужна? — спросил заглянувший Лука, но Томмазо только отмахнулся.

— Спасибо, просто прикрой дверь. Я соберу её вещи и отвезу их в больницу.

— Говорят, она поправится. Это был просто анафилактический шок.

— Лука, закрой дверь…

Томмазо устало сел на диван и задумался. Ему срочно нужен был новый план. Спрятать дневник, избавиться от бутылки, придумать новую историю… Вряд ли Лючия сообразила, что произошло — кто догадается, что в пиве были орехи? Всё спишут на несчастный случай. С другой стороны, это будет ей предостережением. Будет знать, как лезть не в своё дело, копаться в его записях, угрожать, указывать ему, что делать с его жизнью…

— В следующий раз они не успеют, — прошептал он, глядя в экран её ноутбука. Там до сих пор была открыта страница с заметками Лючии по сценарию. А ведь у неё и правда встречались нетривиальные идеи… Томмазо уже собирался захлопнуть экран, как вдруг его внимание привлекла небольшая иконка снизу — он нажал на неё и сразу увидел на экране своё лицо. У него внутри всё похолодело. Это была онлайн трансляция, включенная около часа назад — как раз, когда он ушел за пивом. Кто-то слышал всё, что происходило в комнате — возможно, Лючия даже пролистала перед экраном его дневник, распотрошила всю его жизнь. Кто-то там, по ту сторону экрана, узнал про его ссоры с родителями и сестрой, про его монашек, неверных друзей, глупых девчонок, которые получили свои жизненные уроки… И этот кто-то наверняка вызвал скорую помощь.

Томмазо устало поднял с пола дневник, спрятал его в ящик стола и посмотрел на экран. Мыть бутылку теперь не было смысла.

— Меня подставили, — с усмешкой сказал он незримому собеседнику, вслушиваясь в отдалённый звук полицейской сирены. — Меня шантажировали… Но я докажу свою правоту. И напишу про вас всех в своей книге.

______________________

* Дука — герцог (ит.)