Семейство МакДугалл, или Яблочко от яблоньки (гет)

1967 год

Констанцию во время ее учебы в Хогвартсе, когда она еще носила фамилию Мэйсон, тоже не обошло стороной это поветрие — увлечение всем маггловским. На последнем курсе она влюбилась в магглорожденного студента своего факультета — Питера Робертса. Он был очень недурен собой, спортивен, умел красиво и складно говорить, а главное — он так вдохновенно рассказывал наивной девушке о космических спутниках, о самолетах, об успехах маггловской науки, благодаря которым были побеждены множество неизлечимых ранее болезней, а вскоре, как он уверял, человечество забудет, что такое голод и война. Констанции, когда она слушала его, казалось, что настоящая жизнь — где-то там, далеко за пределами родного для нее волшебного мира.

На уроки Питер ходил в школьной мантии, но в гостиной Рэйвенкло снимал ее и оставался в джинсах и клетчатой рубашке, которую часто завязывал узлом на животе, открывая загорелую кожу и рельефные мышцы. Многим девушкам он очень нравился, хотя говорили, что он непостоянен в своих увлечениях. И Констанция не устояла. Она согласилась пойти с ним в Хогсмид, потом они встретились в Лондоне во время зимних каникул, и он водил ее в кино — Констанция никогда еще там не была. Фильм рассказывал о маггловском ученом, который без магии изобрел способ становиться невидимым, правда, закончилось все для него плохо. Впрочем, Констанции не удавалось внимательно следить за развитием сюжета на экране, потому что Питер то и дело ее целовал. После сеанса она сказала, что кино немного похоже на Омут Памяти, а Питер в ответ долго — и даже несколько обидно — смеялся.

Он все уговаривал ее «бросить вызов предрассудкам и отдаться свободной любви» — так он выражался. Конни долго не соглашалась, но наконец, сдалась, и весной они стали близки — встречались по ночам в потайной комнате, скрытой за гобеленом с троллями на восьмом этаже. Но вскоре радость влюбленной девушки сменилась горестным недоумением. Ей стало казаться, что Питер охладел к ней, а однажды она увидела его любезничающим с магглорожденной хаффлпаффкой Лиззи Далтон, бойкой и веселой девицей, которая на последнем Рождественском балу появилась в очень короткой юбке, чем произвела фурор, граничащий со скандалом. Молли Прюэтт, защищая свои владения от посягательств — Артур Уизли смотрел на Лиззи, разинув рот — приложила ее своим знаменитым летучемышиным сглазом. А Беллатрикс Блэк, заметив, что взгляд Руди Лестрейнджа тоже прикован к голым ногам бесстыдницы, наслала на нее порчу, от которой ее рыжие волосы превратились в зеленую паклю — от последствий этого заклятия Лиззи потом долго лечили в Больничном крыле. Профессор МакГонагалл не сделала замечания ни Молли, ни даже Белле — хотя обычно не упускала случая оштрафовать Слизерин. Сняв двадцать баллов с Хаффлпаффа, она просто отправила наглую девчонку переодеваться.

Питер тогда не упустил случая посмеяться над ханжеством волшебников. И вот теперь он с этой Лиззи, обнимает ее у всех на глазах во дворе школы, а на нее, Констанцию, и не смотрит…

Она прошла мимо, отвернувшись. Но на глаза навернулись слезы, которые она сдержала лишь неимоверным усилием воли, а собственная новая мантия и кружевная блузка с длинной узкой юбкой показались нелепыми и старомодными, плохо сидящими, словно Конни была не юной, стройной и красивой девушкой, а горбатой и кривобокой каргой.

Улучив момент, чтобы встретиться с Питером в коридоре наедине, чтобы рядом не было ни Лиззи, ни кого-то еще, Констанция спросила, сама не узнавая своего голоса — настолько жалким и дрожащим он был — что произошло, почему он так изменился.

— А что изменилось? Ничего не изменилось, — глаза Питера забегали, отчего все лицо стало неприятным. — Ты что, ревнуешь, что ли? Мне что, уже нельзя с девушкой поговорить?

— Ты обнимался с ней! Вся школа видела. Скажи мне честно — у вас с ней что-то есть? Ты ее… любишь?

— И что здесь такого? Мы друзья, — Питер вздохнул. — Почему мне нельзя по-дружески обнять девушку? Ты не понимаешь, Конни… Мне любой человек из настоящего, большого мира — свой, близкий. Я даже с тобой не обо всем могу говорить, ты многого не понимаешь…

— Ну неужели обязательно обниматься? А о чем ты со мной не можешь говорить? Ты бы мне объяснил, может быть, я бы поняла…

— Не поймешь. Мы слишком разные… Я бы ни слова не сказал, если бы тебя кто-нибудь обнял. Но у вас это не принято, девушку, видите ли, скомпрометировать можно… Смешно! Двадцатый век, в нормальном мире все давно равны, а у вас тут такие дикие понятия. Я, наверно, никогда не привыкну.

— Питер… Я и сама не хочу ни с кем обниматься. Ты же говорил, что любишь меня… Я просто не понимаю…

— О, черт… И что теперь — одно неосторожно сказанное слово, и все, жизнь кончена? Я твой раб до конца дней?

— Почему раб? — она прижала пальцы к вискам, пытаясь осмыслить услышанное. — И, знаешь, ты в чем-то прав, мы к словам относимся серьезно. Ведь в словах тоже заключается магия.

— А кто я, если не раб? Если ты следишь за каждым моим шагом? Я вот не пытаюсь лишить тебя свободы.

О чем он говорит? Конни растерянно глядела на Питера — она впервые видела его таким. А он обвиняющим жестом ткнул в ее сторону пальцем:

— Тебе самой свобода не нужна, ты ее боишься, потому и не замечаешь, насколько ты сама скована этими вашими правилами. По рукам и ногам!

Она покачала головой.

— Нет, Питер. Я ничего не боюсь. А вот ты боишься. Зря, кстати. Мне ничего от тебя не нужно, делай что хочешь, а ко мне больше не подходи.

Констанция развернулась и ушла. Она долго плакала в спальне, задернув полог своей кровати. Потом ее охватил ужас — она не могла вспомнить, выпила ли она зелье, когда в последний раз была с Питером. «А сейчас уже поздно… Мерлин и Моргана! Что же делать…»

Мучительный страх и стыд не оставляли Конни еще две недели. Как назло, у нее случилась задержка. Она не представляла, что скажет отцу, и какой будет его реакция — но мысль об аборте пугала ее до дрожи. «Нет, я не буду этого делать, не буду…» — шептала она по ночам, прислушиваясь к себе. Может быть, отец нашел бы средство повлиять на Питера — вот только что делать с тем, что Питер ее не любит и, видно, не любил никогда?

В трактире Аберфорта Дамблдора всегда толклись торговцы разными сомнительными зельями и артефактами. Зелье контрацепции можно было купить в любой аптеке либо приготовить самостоятельно, однако школьникам его не продавали, а в Хогвартсе варить было негде — не в классе же зельеварения это делать, и не в кабинете Слагхорна. А в «Кабаньей голове» одна старая карга, хорошо известная старшеклассницам Хогвартса, промышляла этим зельем в маленьких темных пузырьках, по два галлеона за штуку. Имелись у нее и средства для прерывания беременности. И Конни решилась — на прогулке в Хогсмиде она незаметно отделилась от толпы школьников, возле трактира накинула капюшон на лицо и тенью скользнула внутрь. Карга была там.

— Что, красавица, в беду попала? — прошамкала старуха, узнав ее. — Сколько задержка-то? Неделя? Вот, возьми. Выпьешь половину сегодня вечером, а половину завтра утром. Не бойся, средство верное — скинешь, как будто ничего и не было.

Когда дело было сделано, и месячные наконец пришли, Конни, рыдая, рассказала все своей подруге, Мэри Сеттон.

— Бедняжка, — говорила Мэри, гладя Конни по спине. — Ну что же ты плачешь, ведь все прошло… Да может быть, у тебя и не было ничего, может, ты и не была беременна. Просто перенервничала, так бывает. Ты ведь не проверялась? У тебя грудь болела?

— Не помню… — Конни перестала плакать.

— Если бы болела, ты бы помнила. У нашей Эми, — вспомнила Мэри жену своего старшего брата, — когда она ждала ребенка, очень болела. Она мне говорила, что это самый первый признак — ну, кроме задержки… И тошнило ее, и ела она то маринованные огурцы с джемом, то конфеты с соусом карри…

Конни это рассмешило.

— Ужас какой… — покачала головой она, сморщив нос. Ей и самой очень хотелось верить, что Мэри права, и беременности у нее не было — и постепенно она успокоилась.

А Питера больше не видели с Лиззи Далтон, он с головой ушел в учебу — приближались выпускные экзамены. И вообще он как будто стал серьезнее и скромнее, когда провел три дня в Больничном крыле после драки с двумя слизеринцами. За что они его побили, Питер не говорил, но догадаться было нетрудно — может, пытался вскружить голову чьей-нибудь сестре или невесте... А может быть, снова разглагольствовал о достижениях маггловского прогресса и об отсталости магического мира — только на этот раз слушатели ему попались неблагодарные.

Экзамены Констанция сдала хорошо, выпускной бал тоже прошел весело. Питер перед балом просил у нее прощения, заверил, что с Лиззи у него ничего не было, он просто обиделся, что Конни ему не верит, потому и наговорил грубостей.

Констанция вернулась домой, в Ковентри, и стала помогать отцу в аптеке. Питер обещал приехать к ней, но все лето она его не видела, лишь в сентябре он написал, что ездил с родителями в Америку и только недавно вернулся, и предлагал встретиться в Лондоне. В письмо был вложен порт-ключ.

Их роман возобновился — Питер присылал Конни записки с порт-ключами, которые, стоило привести их в действие, переносили ее в Лондон, к Дырявому котлу, где ждал Питер. Они выбирались на маггловскую территорию, и он вез ее на своем мотоцикле в какой-нибудь мотель. Впрочем, происходили эти встречи раз в неделю, а то и реже. Зелье контрацепции Конни брала в кладовке — там его было много, и нехватки никто так и не заметил. Отцу она врала, что ездит на «Ночном рыцаре» повидаться со школьными подругами — Мэри была в курсе дела и соглашалась в случае чего подтвердить, что Конни провела время с ней, хотя очень не одобряла поведение Питера. Сама Конни, несмотря на то, что была влюблена, все же отдавала себе отчет, что Питер ее не только не любит, но даже не уважает. Если вначале ей нравилась атмосфера тайны и дух приключения, которыми были окутаны их свидания, то вскоре Конни стала чувствовать лишь неудобство и жгучий стыд от того, что приходится столько лгать.

В декабре Питер опять куда-то пропал и не подавал о себе вестей, а незадолго до Йоля сова наконец принесла Конни записку от него, которую она вернула, не распечатав. И через два дня Питер прибыл в Ковентри. В аптеку он, впрочем, не зашел, а караулил неподалеку от дома. Дождавшись, когда Конни отправится в лавку за продуктами, он догнал ее.

— Почему ты не пришла и даже не ответила? Опять приревновала к кому-то? — Питер обнял ее за плечи и привлек к себе, стараясь поцеловать в шею. — Я соскучился, детка…

Конни, отстранившись от него, сказала, что такие отношения для нее просто унизительны, что, если Питер хочет и дальше общаться с ней, то пусть он явится к ним в дом и представится ее отцу. А она больше не может так.

Питер слушал ее, и на лице его все явственнее проступало выражение скуки и холодного отчуждения. У Конни защемило сердце.

— Ты не хочешь Йоль с нами отпраздновать? — спросила она, дотронувшись до его плеча и мягко улыбаясь, желая смягчить ранее сказанные слова и делая шаг к примирению. — Ты вообще когда-нибудь праздновал Йоль в волшебной семье? Это совсем не то, что маггловское Рождество.

— Представиться твоему отцу, да? И он будет считать меня твоим женихом? — с кривой усмешкой спросил Питер. — Это для тебя так принципиально?

— Да. А что тут дурного?

Питер некоторое время молчал, потом со вздохом, отводя глаза, ответил:

— Ну, если так, то… мы расстаемся. Прости, Конни. Я понял, что это было ошибкой. Мы не будем с тобой счастливы.

— Но почему же? Ты не любишь меня? Ты меня обманывал?

— Я вообще жениться так рано не собираюсь. А ты ведь уже представляла меня своим мужем, отцом твоих детей… — эти слова Питер произнес с неизъяснимым презрением. — Или я не прав? Ты разве не об этом думала, когда предложила мне познакомиться с твоим отцом?

Конни смотрела на него, не понимая, что происходит.

— Питер… Ты говорил, что любишь… А жениться вот так сразу и не обязательно, это даже не принято.

— Да, говорил. Я и не отказываюсь от своих слов. Ты мне очень нравишься, детка… Но ты хочешь, чтобы я свою жизнь принес в жертву…

— Как это — в жертву, Питер? Почему — в жертву? Я хочу счастья для нас обоих.

— У нас разные понятия о счастье. Я не виноват, что у вас такие устаревшие взгляды. Мир изменился, пойми это! Любовь должна приносить радость, а не заковывать человека в цепи долгов и обязательств⁽¹⁾…

— Любовь? Цепи? — Констанции казалось, что или она, или Питер сошли с ума. — Почему — цепи? Что плохого в семье и детях? И что ты тогда называешь любовью?

— Вот! Для тебя любовь — это непременно брак по гроб жизни и куча спиногрызов. Ты и сама себя в какие-то рамки загоняешь, и меня хочешь туда же загнать. Вот удовольствие-то — сразу после школы жениться, встать за прилавок аптеки твоего отца, наплодить детей неизвестно зачем, и так прожить всю жизнь? Так и умереть, ничего не увидев и не узнав?

— Но тебе не обязательно работать в папиной аптеке. И жениться сразу вовсе не нужно, я же тебе уже сказала…

— Конни, прости, но ты ужасно ограничена. А я хочу от жизни чего-то большего, я чувствую, что на что-то способен. И в постели… Я тебя сколько уламывал? Месяца три, наверно, потерял. Но ты защищала свое «сокровище», как Бог знает какую ценность… Ну и стоило ли оно того? Твоя пассивность — просто на грани фригидности. У меня девушки были гораздо опытнее и раскованнее. Нет, наверно, ты будешь неплохой женой для кого-нибудь из ваших, которые помешаны на приличиях…

— Питер… — в ужасе прошептала Конни. — Что ты такое говоришь? Какой опыт? У меня же никого не было до тебя… Как же иначе?

Он говорил что-то еще, но Конни уже не слышала его. Она повернулась и побежала домой, забыв, что шла за покупками.

1) Речи Питера — это в общем и целом те воззрения, которые легли в основу сексуальной и культурной революции 60-х годов.

Вернуться к тексту