Гранатовый блеск в глазах (гет)

Всё началось совершенно безобидно — со снов. На пятом курсе мне начал сниться Гарри. Или не совсем Гарри: облик был его, а вот голос, жесты, глаза... Казалось, я смотрю сквозь зелёные глаза своего друга и вижу карие с гранатовым отблеском.

Он много говорил, этот "Гарри". О, он был дьяволом! Он мог оправдать самый неприглядный поступок — и втоптать в грязь благороднейший. Он просто смотрел в глаза — и говорил. Его глаза были настоящим оружием гипнотизёра, а его голос — голосом заклинателя змей. А его ум... Его ум был моей слабостью.

И, знаете, я верила в оправдания половины его убийств.

А второй половине оправдания искала сама.

Безумие? Точно.

Сумасшествие? Так и есть.

Днём я улыбалась Гарри, днём я помогала Гарри, днём я поддерживала Гарри. А ночью... Ночью я смотрела в карие глаза с гранатовым блеском и теряла голову. И всё чаще думала — почему бы и нет? Он умнее, он обо всём позаботится. А я... Я с замиранием сердца слушала его, забывая об убаюканной сладкими речами совести.

Теперь он говорил не об убийствах и оправданиях, а о Гарри. О том, что мне не стоит ему помогать. О том, что у Гарри нет шансов. О том, что из-за Гарри мы с Роном погибнем.

И так каждую ночь — Гарри, Гарри, Гарри...

Я сопротивлялась, как могла.

А потом наши встречи вышли за рамки снов. Когда Рон ушёл, всё изменилось: сны начали прорываться в реальность. Теперь я видела "Гарри" днём. Иногда несколько секунд, иногда пять минут, а иногда мы даже поговорить успевали. Я знала, что настоящего Гарри это пугает: в такие минуты он будто бы выпадал из реальности, а потом не мог вспомнить, что происходило, когда он был не в себе. Или стоило бы сказать "не собой"?

Я сочувствовала своему другу, я поддерживала своего друга. Я говорила, что всё пройдет. Что ничего страшного не происходит. Я врала. И он был моим оправданием.

Думаете, я тогда не знала, кто этот "Гарри"? Знала. Знала с самого начала. Но иногда проще не называть вещи свои именами. "Гарри" так часто делает. Это "Гарри" меня научил. Это всё "Гарри", не я.

В тот момент, когда Рон вернулся, я была в ярости — потому что поняла, что мой "Гарри" не сможет больше приходить наяву. Я знала, что ему не нужны свидетели. И мне захотелось придушить Рона. В крайнем случае — покалечить. Я не смогла сдержать своей злости.

Теперь мы вновь виделись лишь во снах. И, знаете, я бы проспала так всю жизнь, споря с ним об очередном зелье или проклятии. Я любила, когда он говорил не о Гарри. Я любила его. Любила этого проклятого "Гарри". И когда целовала Рона — всё равно любила. Хотела проверить, будет ли реальный поцелуй приятнее, чем поцелуи Тома во сне.

Верите? Не верьте, я вру, как Том. Какая там правда?!

А потом — в ночь битвы за Хогвартс — наваждение спало. В глазах Гарри больше не было этого гранатового блеска. А вместе с гранатовым блеском ушла и моя "любовь". В груди кольнул страх от понимания, что я столько времени находилась под влиянием Волдеморта. И в то же время облегчение — ведь теперь всё позади.

Время от времени он всё ещё снится мне — больше не в облике Гарри, а в своём собственном. Насмехается, дразнит, и я просыпаюсь в холодном поту. Но чаще я просыпаюсь от криков Рона: ему тоже снятся кошмары. Мы никогда не говорим об этом — и так всё понятно. Мы никому не говорим об этом — не поймут.

С виду мы обычная счастливая семья, но если копнуть глубже...