Тактика пыток (джен)

Два месяца прошло с битвы за Хогвартс, в которой решилась судьба Магической Британии. Два месяца прошло с того дня, как завершился ад, принесенный Волдемортом. Тем не менее, суды над выжившими Пожирателями Смерти всё продолжались: бюрократическая машина Министерства Магии работала с трудом, изуродованная и потрепанная годами бурных перемен, от которых ее сотрудники никак не могли оправиться.

Дело каждого Пожирателя разбиралось даже не часами — неделями. Слишком много было совершено преступлений, слишком много страха и смятения царило в умах этих людей. Как понять, кто наслаждался содеянным, а кто подчинялся врагу в стремлении сохранить свою жизнь? Волдеморт выбирал сторонников, разделявших его взгляды, и в то же время не щадил своих рабов — отрицание его воли привело бы к неминуемой гибели.

Ни у кого из этих людей не было ни шанса на раскаяние. На руках каждого из них была кровь.

Поэтому ли новый министр желал смертной казни — маггловской казни — для большинства выживших приспешников Волдеморта? Чтобы воздать по заслугам? Не верил, что кто-то из них может быть искренен, заявляя о принуждении? Я не знала. Я не могла залезть в голову Шеклболта, проследить ход его мыслей, понять, что двигало им в тот момент, когда выносили приговор. Часть выживших отправится отбывать срок в Азкабане, и лишь у единиц он не был пожизненным.

Остальных же приговорили к смерти через повешенье.

И я понятия не имела, чья судьба была ужасней. Один день в окружении дементоров — само по себе нелегкое испытание даже для старожилов Азкабана. Что же говорить о годах? О всей жизни? И этому Шеклболт попытался противопоставить быструю — сравнительно быструю — казнь на виселице. Позорную, выставленную на всеобщее обозрение, лишенную и намека на гуманность по меркам двадцатого века, но всё же, по меркам волшебников, гораздо более милосердную. Виселица отбирала жизнь и дыхание, но не душу.

Смятение и недоумение были не только моими переживаниями. Я видела, как удивился Рон: для него, чистокровного волшебника, сам факт, что у магглов существовали другие виды казни, стал откровением. Гарри был мрачен, нахмурен, ему не нравилось, что происходило кругом. Я хотела бы поддержать его, но на самом ли деле ему требовалась помощь? Испытывал ли он хоть каплю сострадания?..

— Разве ты не хочешь их казни? — Рон заметил, что мне не по себе, и попытался подбодрить, как умел.

«Я хочу справедливости!» — едва не выкрикнула я эти слова, но в это время в зал стройной шеренгой ввели почти два десятка приговоренных и официально объявили о начале процедуры умерщвления.

Процедуры. Какая-то плохая, жестокая часть меня зацепилась за это слово. «Смотри, Гермиона! — заметила эта часть. — Они сказали “процедура”. Это всё равно что поход к доктору! Р-р-раз — и готово! Тебе не о чем волноваться! Это совсем не больно, не сравнить с дементорами! Им повезло». Вот только не я направлялась к эшафоту, не я была в кандалах, не мне предстояло пережить самые унизительные мгновения в жизни — пусть и последние.

Знала ли я, что происходит с человеком во время казни через повешенье? Конечно, знала. Порой я проклинала свою чрезмерную любознательность, но, будучи дочерью врачей, как могла я не интересоваться, что собой представляет человеческий организм? Что творится у нас под кожей? Что происходит после того, как мы умираем? И… и в процессе этого?

Будь проклято мое любопытство, будь оно проклято! Та моя часть, холодная и жесткая, которая пыталась утешить меня словами о безболезненности процедуры, ждала казни с нетерпением. Ей хотелось знать, правда ли, что повешенный зачастую умирает прежде, чем начнет задыхаться, — от перелома шеи? Ей хотелось поглазеть на конвульсии. Ей хотелось вида боли, чужого позора.

Возможно, та безжалостная Гермиона улыбалась внутри меня. Её злость происходила из разрушенного детства, из многих лет, наполненных страданиями и страхами. Каждый год — опасность, каждый год — тревога за друзей. Эти люди, конечно, не Волдеморт, но пусть и они ответят за него: они тоже заслужили. Пусть заплатят за их боль, а она посмотрит, она насладится, упьется их муками сполна!

Руквуд. Трэверс. Яксли. Макнейр. Роули. Первая пятерка. Имена Пожирателей Смерти стерлись из памяти с потоком фамилий, их лица выстроились в однородную бледную линию обреченных. Я помнила каждого из них, кроме Руквуда, потому что с прочими нам хоть раз приходилось пересечься. Макнейер ухмылялся, Роули и Яксли были мрачны. Трэверс и Руквуд дрожали: маска спокойствия трещала по швам.

Они шли на эшафот, но до последнего пытались держаться. Макнейер выглядел почти счастливым, будто веселился над иронией своей участи: палач будет публично повешен. Мы с Гарри и Роном сидели в первом ряду: Гарри как победитель Волдеморта, я и Рон — как его лучшие друзья. Взгляд Макнейра, безумный и очерняющий, скользнул по нашим лицам. В нем было столько ненависти, столько желания убивать, что мне стало страшно. Вырвется. Вырвется, несмотря на кандалы, несмотря на множество авроров, держащих палочки наготове, вырвется — и убьет всех волшебников в Атриуме. Не важно как, не важно, каким образом, он вырвется и…

Пятеро человек поднялось по ступенькам, каждый встал на предназначенное для него место. Я вдруг подумала, куда же денут их тела? Что за глупый вопрос, Гермиона, их похоронят, конечно же. Шеклболт зачитывал протокол, напоминая каждому волшебнику — здесь собралось чуть ли не всё Министерство — за какие именно преступления будут казнены сегодня восемнадцать Пожирателей Смерти. Его глубокий голос размеренно оглашал список, а до меня вдруг дошло, что, если бы кто-то захотел сегодня совершить убийство века, ему нужно было бы всего лишь подложить в этот зал бомбу. Обычную человеческую бомбу, что-то вроде динамита, и тогда…

Пять канатных петель стали последним прижизненным украшением приговоренных мужчин. Я пыталась не думать об этом, но не могла закрыть глаза: я тоже должна была держаться. Слишком много журналистов. Общественность не знает жалости, я не могу позволить себе уронить лицо.

«Они умрут быстро, — шептала разочарованно холодная, ожесточенная часть меня. — Они умрут быстро, и это несправедливо. Они должны мучиться дольше!»

Подмостки обрушились — и пять тел рухнули вниз. Канаты зазмеились, дернулись, выпрямились! А потом забились снова вместе с отчаянным сопротивлением повешенных. Я не верила своим глазам. Почему они не умерли? Почему ни у одного из них не сломались под весом их тел шейные позвонки? Какого черта?..

Падение замедлили извне. Палачи придержали тела заклинаниями, не дали казни свершиться мгновенно. Глаза Макнейра распахнулись в ужасе: он понял даже раньше меня, что их смерть с самого начала планировали растянуть ради зрелищности.

Это было умножением страданий ради страданий. Эти Пожиратели умирали без намека на благородство — грязно, погано, они хрипели и бились в агонии. Я не могла увидеть лицо каждого из них: мои глаза не были способны вобрать столько смертей сразу. Я остановилась на лице Яксли — оно посинело от недостатка кислорода и с каждой секундой темнело сильнее. Он еще брыкался, как кролик в силках, но паника от близости конца лишь приближала неизбежное.

Кто-то из них пытался кричать, Макнейр, возможно: он дергался особенно яростно, даже умирая, выплескивал всю свою внутреннюю ярость. В каждом его движении мне чудился истошный крик бешенства. «Убью! — его лицо было уже фиолетовым, капилляры глаз лопнули от удушья, но ненависть в его чертах оставалась прежней. — Убью!»

Он кончился первым — слишком много рывков и ярости. Следом был Яксли: его ноги перестали дергаться и застыли мертвым грузом. Последним был Трэверс: он уже отключился, но тело мелко, почти незаметно подрагивало, пока последние отголоски жизни покидали его.

В воздухе витал омерзительный запах аммиака. Их внутренности не пожелали сохранить этим мужчинам хотя бы иллюзию благородства.

Кто-то о чем-то негромко говорил, пока мертвецов вынимали с петель. Рон потряс меня за плечи, но я не смогла отвести взгляд от Шеклболта. Он улыбался, называя фамилии следующей пятерки Пожирателей, и те закричали, взмолились о пощаде. Всё плыло, переставая быть хоть немного разумным. Зеленое перо Риты Скитер порхало над желтоватым пергаментом, намереваясь запечатлеть последние моменты каждого из приговоренных в этот день.

«Это правда, — вдруг раздался в моей голове голос священника — персонажа из старого фильма сороковых годов. — Он умер, как трусливая крыса. Это правда, ребята. Каждое слово».

Шеклболт уничтожал их. Топтал репутацию каждого. Жестокая, бесславная смерть напоказ, безжалостная расправа над последним, что осталось после Волдеморта. Никакого благородства, никакого мужества не сохранилось — всё было уничтожено тем, к чему волшебники оказались не готовы: позорной казнью, известной магглам сотни лет.

Ради чего? Я плакала в плечо Рона, разбитая ужасающим зрелищем, в котором не было ни намека на настоящее, справедливое возмездие. Плевать на журналистов, плевать на окружающих, плевать на колдографии. Это было жестокой пыткой, страданием, нацеленным в будущее. Изощренная, продуманная сенсация, которая запомнится каждому, кто находился в этом зале. И они донесут ее своим семьям, те — своим детям, а те — своим друзьям…

Волдеморт принес Британии страдания, ужас и страх — и они останутся в сердцах и умах на долгие годы даже после его окончательного поражения. Сегодня мы сами позаботились о сохранении его наследия.

Война продолжалась.