Два Ивана (гет)

В некотором царстве, в некотором государстве посреди болота мёртвого, у избушки старой, в землю вросшей, стоял молодец красный, что Иваном был наречён при рождении.

Через сражения кровавые да пиры весёлые, но дорогою живых шёл Иван до болота этого мёртвого. На лице его и теле успели оставить метки свои и секиры нурманов, наймитов северных, и стрелы печенегов, детей Дикого Поля, и копья руси, гридней князя Киевского. И одежда-то его была вся потрёпана: кровью и потом рубаха пропитана, ворот-оберег оторван, а сапоги да шаровары грязью-пылью изъедены. Меч в его руках давно не знал камня точильного, а щит, за спину заброшенный, уж и щитом-то назвать стыдно было.

Три зимы минуло да три лета пролетело с той поры, как переступил он порог дома родного с наказом отеческим — не возвращаться, покуда голову Кащея, царя мёртвых, домой в мешке не принесёт.

И вот дорогой длинною пришёл он наконец туда, где наша история начинается — на мёртвое болото, что владение Бабы Яги, видоками рекомой колдуньей тёмною. Путь-дорогу сюда ему указал купец один хузарский, на торжище ростовском коней продававший, что болотом тем супротив разуму да ради молодецкой удали в гости хаживал. Он Ивану коня и продал — молодого, степных кровей жеребца, — да не уберёг его Иван, мечи ватаги разбойничьей, в аккурат у болота им встреченной, кровью коня вдоволь напились. А своей крови Иван испить мечам тем не дал — порубил всю ватагу и оставил зверью на поживу.

Постоял Иван посреди болота мёртвого, посмотрел на избушку старую, всю набок перекошенную да в землю гиблую вросшую. Так и сяк он думал-передумывал, как в ту избушку войти, но ничего придумать так и не смог, да и решил пойти по-простому. Постучал в дверь кривую тихонько, распахнул её и вошёл, пригнувшись. Смотрит, а в дальнем углу, за столом кособоким, сидит женщина седовласая, в простую рубаху одетая, без опояски, да нитку в иглу продевает, аж кончик языка от усердия прикусила.

Замер Иван на пороге, слово вымолвить не может и никак уразуметь не сподобится, что колдунья злобная, купцом хузарским описанная, и эта женщина седая, мужнины, небось, шаровары зашивающая, — один и тот же человек, Баба Яга.

— Фу, фу, русским духом пахнет! Коли надобно чего — говори, а коли просто мимо шёл — иди, — прозвучал в тишине немного ворчливый голос. Смотрит Иван, а с небольшой печи чёрный кот величаво спускается и прямо перед ним садится.

Тут Иван наш ещё больше заробел. Стоит, молчит, ус синий теребит.

— Ну? Али котов говорящих не видел? Говори или уходи, не до тебя хозяйке, — всё тем же ворчливым тоном промурлыкал кот.

— Не видел, — помотал головой Иван.

— Гляньте-ка, люди добрые, царевич-то у нас, оказывается, говорящий! — усмехнулся в усы кот.

— Не царевич я, а Иван, воеводы суздальского сын, — ответил ему Иван.

— Зачем пришёл? Не тяни, рассказывай, — мурлыкнул кот.

— А чего это я тебе рассказывать буду? Не к тебе я пришёл, а к хозяйке твоей.

— Ну и дурак, — тихо проговорила Баба Яга, вдев наконец нитку в иголку. И даже головы к варягу не повернула — будто и не было его тут.

— Почему? — удивлённым тоном спросил Иван.

— Рассказал бы коту свою беду, живым бы мой дом покинул. Он бы тебе ещё чего-нибудь да присоветовал. А коли со мной захотел разговоры разговаривать — не уйти тебе отсюда, — пожала плечами Яга и кивнула кому-то, стоявшему за спиной Ивана.

В тот же миг взметнулась дубина над головой Ивана, раздался глухой звук удара и, сведя глаза на переносице, сын воеводы суздальского медленно завалился на пол.

— Худощав да жилист, — скривился, переступая через оглушённого Ивана, седой мужчина. Лицо его было покрыто шрамами — три свежих, багровых рубца, похожих на след чьих-то когтей, пробегали по левой щеке, а у правого глаза белым крестиком выделялась давняя метка от стрелы.

— Ничего, на щи сгодится, — улыбнулась Яга.

Схватил мужчина Ивана за сапоги пыльные, дёрнул и чуть оземь не опрокинулся — в кулаках сжатых подошва да каблуки остались. Покачал головой муж:

— Уж прости, жена, да только щи из старых запасов варить тебе придётся. Это мясо для моих зубов старых слишком жёсткое будет.

— Хорошо, Ванечка, — усмехнулась Яга, глядя, как тот Ивана, воеводы суздальского сына, на лавку укладывает.

* * *

Очнулся Иван, лежит, глазами хлопает, сообразить пытается — где он? Под головой лавка деревянная, вокруг темно, только лучинка неподалёку еле тлеет. Вдруг слышит — скрежет знакомый. Меч с камнем точильным шепчется о судьбе своей кровавой.

Повернул Иван голову, и вся избушка вокруг него в пляс пустилась.

— Лежи смирно, не вскакивай. Хозяин тебя крепко приложил, — мурлыкнул ему на ухо кот, тут-то Иван и понял, что ему на грудь давит. В этот раз решил он совета кота послушаться — всё-таки зверь колдовской, вряд ли плохого посоветует. Замер Иван, лежит, плач меча слушает.

Вскоре меч с камнем прекратил шептаться, а к тому времени и Иван к темноте глазами привык. Смотрит — супротив него сидит кто-то да его разглядывает. Сидящий взгляд Ивана заметил и вздохнул:

— Рассказывай! Величать тебя как, вояка?

— Иваном. Только я не вояка, а варяг.

— Варяг, — усмехнулся тот. — А чьих будешь, варяг?

— Устаха, воеводы суздальского сын.

— Устаха, говоришь? Из Суздаля, значит? — напрягся неожиданно сидящий напротив. — А в честь кого тебя нарекли?

— Именем старшего брата отца моего, что сгинул два десятка лет тому назад.

— Ясно. А куда путь держишь?

— К Кащею, — вздохнул Иван. — Дабы наказ отеческий выполнить.

— Что, голову его потребовал? — усмехнулся вдруг сидящий напротив мужчина и, поднявшись, подошёл к столу. Раздул лучинку и пересел к Ивану на лавку.

— А… Где?.. — приподнявшись на локте и осмотревшись при неярком свете, протянул вопросительно Иван.

— Яга? По делам женским вышла, — пожал плечами мужчина. Был он росту среднего, плечами широк и с кольчугой не привыкшим, видно, расставаться надолго. Волос седой, нос ломали коли не дважды, так трижды, но глаза ясные, молодые, серого цвета, и усы синие, варяжьи, до груди спускались. Сам одет был в рубаху простую, да шаровары не раз уже латанные, а на шее висел золотой гривень.

— Ты варяжьего рода? — удивлённо воскликнул Иван.

— А какого ещё же? — усмехнулся его собеседник. — Муж я Яги законный, Перуном да Волохом тот брак скреплён…

— Но ты ж варяг!

— И что же?

— А Яга колдунья… — еле слышно проговорил Иван.

— А где в нашей Правде сказано, что нам, варягам, запрещается на любимой женщине жениться? Нет там такого. А Ягу я люблю, потому муж я ей, а она мне жена законная. Так то, — усмехнулся мужчина. — И вообще, кто тебя пестовал хоть да в варяги принял?

— А что не так?

— Много не так! Старших перебиваешь. Варяжской Правды не знаешь, хоть и варягом называешься. Меч свой запустил, камнем точильным не радуешь, от крови грязной не протираешь…

Задели Ивана слова прямые да обидные.

— Правду я нашу знаю, — промолвил Иван через несколько секунд. — А то, что я тебя перебил, — прощенья прошу. А про меч скажу так — ласку он мою хорошо знал и верную службу мне он все эти годы служил. Только встретил я ватагу разбойничью у края болота, они и коня моего посекли, и меч испоганили, да только с них я за это спросил — отправились в Ирию все, до единого. А пестуном у меня был Тревор, он ещё моего отца пестовал.

— Ладно, понял я тебя. Давай, что ли, на боковую? Завтра день будет — там и поговорим о деле твоём.

* * *

На следующий день Иван проснулся до зари. Осмотрелся вокруг — хозяев уже не было. Да и были ли они? Может, ему всё причудилось? Избушка выглядела нежилой — кособокий стол в углу, печка-развалюха… Покуда Иван оглядывался, половицы скрипнули, и перед ним появился кот чёрный, да промурлыкал:

— Присаживайся к столу, каша стынет.

Смотрит Иван — и правда на столе тарелка деревянная стоит, полотенцем накрытая. Не долго думая, сел он за стол, достал ложку из-за пазухи и принялся за завтрак, хозяев после каждой ложки благодаря. И такая каша сытная была, что он аж тарелку вылизал.

Поел Иван, а кот ему мурлыкает:

— Пойдём, Иван, провожу — хозяин уже баньку растопил, да тебе, как поешь, париться идти велел.

Отправился Иван вслед за котом, и привёл его тот к баньке. Снова Иван подивился — и как он вчера её не заметил — да внутрь вошёл.

Попарились они с хозяином от души — всю хворь, какая была и какой не было, друг из дружки выбили. А после сели в предбаннике да под мёд завели беседу о деле Иванове.

— Стало быть, ты по Кащея душу идёшь? А зачем тогда к Яге пришёл? — потирая усы, спросил Ивана хозяин.

— Люди разное про неё говорят, — после раздумья короткого ответил Иван. — Кто-то говорит, что она невестою Кащею была, да зло на него затаила из-за его страсти к девицам невинным, поэтому и помочь может… Ещё говорят, что между Кащеем и Ягой вражда старая, из-за врат в Навь, ключ от которых отец Яги, старший брат Кащея, дочке своей передал на сохранение. Всякое болтают — да только чему верить?

— Ишь ты, — усмехнулся хозяин. — А ведь правду тебе говорили. Да только не всю. Зря ты шёл. Кащея нет уже на этом свете.

— Как нет? — воскликнул Иван, с лавки вскочив.

— Сядь, — махнул рукой хозяин. — Почитай, как тридцать лет уже Кащей в земле гниёт.

— Поведай, прошу, как так получилось, что я зазря свой путь сюда длинный прошагал.

— А чего уж там, расскажу, племянничек…

* * *

В тот год, когда от рук древлян князь киевский смерть жуткую свою принял, к болоту мёртвому из земли суздальской пришёл молодец красный, Иваном наречённый при рождении. Путь он прошёл дальний — в Тмутаракани на пардуса в лотвище с хаканом ходил, в Диком Поле с уграми бился, вместе с хирдом нурманским Полоцк брал. А в дорогу его позвала беда — за два лета до этого хотел он свадьбу сыграть с дочкой ромейского воеводы, Василиной, но посреди слова в храме вклинился гость незваный. Кащеем его звали, и по нем слава шла недобрая. Порубил он гостей да в полон себе Василину взял. Кинулся вслед за ним Иван, а Кащея уже и след простыл. Может, и не зря слух ходил, что самое тёмное колдовство ему ведомо.

Снарядился Иван в погоню, но с собой не взял никого, хоть и просились многие. Сам пошёл, одвуконь, надеясь, что вскоре догонит обидчика.

Два лета минуло с тех пор. Многое Иван повидал, да только никто не ведал, где Кащеево логово. Только Иван головы не вешал, искал — и нашёл. На торжище смоленском ему один купец подсказал, что на болоте мёртвом в глубине вятских лесов он тайну Кащееву узнает.

Так и пришёл сюда Иван — к мёртвому болоту, к избушке старой, всей набок перекошенной да в землю гиблую вросшей. Постоял, подумал, да в дверь тихонько постучался. Вошёл и обомлел. И было отчего. Яге, дочери парского воеводы Вия, в тот год восемнадцать было. Смуглая, волос длинный, чёрный, как вороново крыло, сама росточку малого, а глаза чёрными камешками искрятся. Заробел Иван от красоты такой.

Смотрит — а к нему котёнок, цвета чёрного, с печи спрыгнул и мурлычет:

— Чего тебе, молодец красный?

— Здравствуй, хозяюшка, — поклонился Иван. — Прости, что незваным пришёл я. Только не гони сразу, дай слово молвить.

— Говори, — улыбнулась смуглянка, и сердце Ивана ёкнуло.

— Если люб я тебе — то прошу, накорми, напои, в баньке, коли есть, попарь, да в постель рядом с собой уложи! — чувствуя, как краснеет от слов своих неразумных и горячих, выпалил Иван. — А коли не люб — гони меня в шею.

Посмотрела на Ивана Яга, подумала, кругом его обошла и выговорила, еле смех сдерживая:

— Люб.

На утро следующее, покуда котёнок от увиденного и услышанного ночью дар речи свой искал, решила Яга подсказать Ивану, где Кащея логово. У неё на это свои виды имелись, поэтому и решила помочь молодцу красному — ночь совместная в ласках и страсти на то её сподвигла или что-то другое — неведомо.

От болота мёртвого до Кащея крепости, где он проживал с ватагою, полверсты всего было — только знать надо было, куда идти.

В крепость, после раздумий недолгих, решил Иван по темноте идти. Не хотел он людские жизни попусту губить. Ватага за вождя своего не ответчик.

И как сумрак ночной сгустился, пошёл Иван в крепость. Ватажники Кащеевы на своей земле никого не боялись, потому стражу выставить поленились. Свободно прошёл Иван до Кащеевых покоев.

Слышит — а оттуда стоны раздаются. Понял он сразу, что происходит. Кровь горячая в голову бросилась, и стремглав устремился он к двери, чтобы выбить, ворваться и порубить ворога своего за поруганную невесту. Но на полдороги вдруг встал как вкопанный. Уж больно горячо да нежно стоны звучали. Тихонько приоткрыл он дверь, поглядел и ушёл так же тихо. Не Кащей сильничал Василину, а она уд его тайный в постели обнаженной ласкала.

Злоба да ревность обуяли Ивана. Спустился он в подвал, где, как ему Яга поведала, камень один есть — он всю крепость держит. Силы Ивану было не занимать, не всякий пардуса голыми руками задавит. Выдернул он камень, и крепость зашаталась…

Очнулся Иван наутро в избушке Яги. На плече головка хозяйки избы покоится, сам он раздет, а заместо ноги правой — культяпка. И с тех пор он с Ягой так и живёт.

* * *

— Во так всё и было, — сказал в конце Иван, Яги муж. — Ладно, хватит на сегодня бесед, пойдём трапезничать.

Иван, воеводы суздальского сын, с ним молча согласился. Идёт, думу думает. А как вошли они в избу, глядь — Яга на столе тело ватажника разделывает…

— Решил-таки его откормить? — спросила она, когда муж с гостем порог переступили. Глянул на них Иван и стремглав за дверь кинулся — только его и видели.

Покачал головой Иван, муж Яги, сокрушённо и промолвил с горечью:

— Что за люд пошёл. Во все глаза смотрит — и не видит, во все уши слушает — да не слышит. На одном языке говорим, а не понимает он меня. Не донёс я до него то, что ты мне открыть смогла, душенька. Сердцем надо смотреть, да душой чистой. А глаза и слова врать могут. Даже шутку твою, глупую, не разглядел. А варягом, воином назывался. Ладно, милая, давай, что ли, трапезничать, племянника моего, чую, уже не дождёмся...

Обняла Яга Ивана, голову седую к себе прижала:

— Ох и дурной ты у меня, — и засмеялась заливисто, как в молодости...