(Не) счастье номер три (джен)

За всю свою сознательную жизнь Эггзи мог припомнить всего три сильнейших огорчения, потрясших его. Нет, вопреки расхожему мнению, известие о гибели отца в их число не входило — утрату он осознал намного позже, а в тот момент Эггзи был только пятилетним, притихшим по случаю напряженной атмосферы в доме шкетом, и все, что осталось в памяти — это заходящаяся в рыданиях мать и похожий на кузнечика мужик в костюме, отдавший ей медаль. Вот и все. Позднее Эггзи думал: может быть, и хорошо, что он не все понимал. Да определенно, хорошо — чувство потери так и осталось будто смазанным, присутствующим незримо, но не колющим, не рвущим душу в клочья.

А с его личным «топом-три» все было куда прозаичней. Первое он испытал, когда потерпел фиаско на третьем по счету юношеском чемпионате, откуда — ну разумеется! — тоже должен был привезти золото, но судьба, случай, а может быть, и что-то более хитрое распорядилось иначе, и вместо медали он привез травму, которая перечеркнула его дальнейший путь в гимнастике. Второе — когда рыжий ирландский драный кобель Дин сделал матери предложение, и она согласилась. Третье дало по голове, когда Эггзи узнал, что у них теперь еще и ребенок будет. Динов ребенок будет драть глотку под одной с ним, Эггзи, крышей.

Нет, ему было уже двадцать два, и самое время бы съехать куда-нибудь на отдельное жилье, но пока в карманах посвистывал ветер, и с текущими перспективами, стиснув зубы, приходилось мириться. А перспективы были такими, что живот уже лез матери на нос, и это значило, что третье его несчастье с недели на неделю грозилось приобрести более обширные масштабы. А еще это должна была быть девочка! Ладно бы наоборот, Эггзи бы еще понял. Хотя… неизвестно, что лучше — девчонка или пацан, похожий на Дина. В общем, как ни крути, что так, что этак выходила полная задница.

Он лишь один раз, после выписки подошел к кроватке, искоса оглядел то, с чем придется иметь дело, и ушел, натянуто улыбнувшись — при виде рыжей завитушки на затылке внутри поднялась волна отвращения. Под испытующим взглядом матери он потянулся, потрепав мелкую по рюше на распашонке, и шустро, словно девчонка была заразной, убрал руку, когда Дэйзи (с выбором имен у его матери, он и по себе знал, была большая проблема) шумно вздохнула. И впредь он всегда старался огибать колыбельку по кривой дуге.

Худа без добра не бывает — Дин, празднуя рождение ребенка, пусть и девчонки, дома почти не появлялся — еще бы, теперь ни футбол посмотреть, ни выпить, ни компанию свою пригласить. Эггзи был очень рад, что теперь они с отчимом пересекались крайне редко — настолько рад, что даже готов был мириться с существованием с ним в одной вселенной этого недоразумения, которое пока может только гадить и плакать. Все бы ничего, если бы и мать тоже смирилась с отсутствием Дина. Но такая ситуация ее в корне не устраивала. Настолько, что в один из вечеров она, растрепанная, уже запахнутая в пальто, заглянула в комнату сына:

— Эггзи, детка, у тебя есть… ну, хотя бы полтинник? —  почти с надеждой спросила она.

Он только развел руками — откуда, мол? — и снова уставился в телефон. Мама скрылась, потом чем-то шуршала в соседней комнате, что-то — впрочем, известно что — безуспешно ища, и через пару минут снова показалась в дверях. На лице ее отражалось нешуточное сомнение.

— Присмотри за Дэйзи, — на одном дыхании выпалила она и, видимо, решившись, развернулась на каблуках и сорвалась во мглу вечернего Лондона, прежде чем он успел что-то возразить.

Дверь хлопнула, и за ней неминуемо последовало то, что успело уже осточертеть Анвину до зубовного скрежета — сирена детского плача, режущая уши похуже полицейской. Потерпев этот концерт до поры до времени, Эггзи нехотя выполз из своей комнаты и подошел к кроватке. Глядя на надрывающегося младенца, которого на него скинули, его не спросив, он воскликнул в сердцах:

— О, да ради Бога, что ж мне сделать, чтобы ты заткнулась?! —  и строго посмотрел на Дэйзи: — Прек-ра-ти.

Но ни его рычание, ни грозный вид не возымели на нее никакого действия, она и не думала завершать свою арию на языке гласных, доступном только беззубым.

— Хватит! — повторил он еще громче, но Дэйзи это мало волновало.

Закатив глаза, Эггзи попытался вспомнить, что в таких случаях делала мать, и взгляд его упал на желтую яркую погремушку.

— Ну, нет… — буркнул он себе под нос — развлекать малую он совершенно не собирался. Он ушел к себе, только вот звуки плача через стенку были если и тише, то совсем ненамного.

Спустя некоторое время он все же вернулся, явственно ощущая, что где-то в своей жизни свернул не туда — и взялся за погремушки. Да чего где-то? Известно, где. Нужно было не слушать мать, когда та причитала насчет морской пехоты, и даже не думать уходить оттуда. Только чего уже теперь об этом… Сам, добровольно, просрал прекрасный шанс — сидеть сейчас в казарме, где ни детей, ни отчима, ни всего вот этого дерьма…

Через минут пять плясок с какофонией, которые обычно действовали на нее успокаивающе, но сейчас никакого эффекта не возымели, он обессиленно опустился на стул, оглядывая гостиную. Взгляд зацепился за открытую банку детской смеси на столе — пустую, как выяснилось по факту, когда он подошел и заглянул туда.

— Так ты… есть хочешь, — с пониманием вздохнул Эггзи, когда до него дошла суть ситуации — мать не просто так спрашивала про деньги. И, вероятно, пошла вытаскивать Дина из приятных объятий загула тоже не от хороших дел.

На Анвина снизошло понимание, что он может хоть оркестр из Альберт-Холла пригласить сыграть для сестры колыбельную — она не успокоится, не заткнется и не уснет. Она просто хочет есть и говорит об этом — да вот как умеет, так и говорит. Отчего-то внутри шевельнулось какое-то иррациональное чувство жалости к мелкой, за то, какое дерьмо ей досталось в качестве отца. Да и свое детство с усталой, со временем все сильней разочаровывающейся в жизни матерью он помнил прекрасно.

Это все лирика, решил Эггзи, а суть состояла в том, чтобы достать для мелкой еды. Можно было позвонить парням и поспрашивать у них, но это было как-то слишком стремно. Он пошарил по карманам и не нашел даже близко той суммы, что назвала мама. Но и сидеть, слушая, как надрывается Дэйзи, он тоже не мог — чего доброго, соседям этот концерт надоест, и они вызовут полицию.

Эггзи влез в свои верные, видавшие виды кроссовки, что не для понта, но для бега, накинул просторную толстовку и, буркнув в сторону кроватки «я мухой», будто его кто-то мог понять, скользнул за дверь — чтобы немного позже, удрав переулками и крышами от охраны супермаркета, полиции и самого черта, прижаться к ней с обратной стороны спиной, не в силах перевести дух. Матери еще не было, не было и отчима, которого она хотела приволочь домой, и Анвин, отлипнув, наконец, от двери, грохнул слегка помятой от таких дел жестянкой о кухонную столешницу и фыркнул, думая, какой же он все-таки дебил — что мешало ему вместе с банкой стянуть еще пачку подгузников, а?

— Ничего-о-о… — протянул опасливо Эггзи, когда, намешав все, как было сказано в инструкции, аккуратно взял сестру на руки, осторожно покачивая. — По крайней мере, ты же не будешь орать с набитым ртом, да?

* * *

Прижимаясь спиной к бронированной двери камеры в бункере Валентайна, он затаил дыхание, загнанный в тупик, окруженный. Деться было некуда, оставалось уповать только на чудо, но загвоздка в том, что он прекрасно знал — чудес не бывает.

— Рокс, — тихо позвал он, прочистив горло. — Мне нужна твоя помощь. Позвони моей маме, скажи, что я ее люблю. Пусть уйдет от Дина, — попросил он и добавил: — И Дэйзи пусть заберет.