Я не видел, ребята, море (джен)

— Вот, Ерофеич, ты как есть у нас человек опытный, бывалый, в Империалистическую аж за Варшавой был, так скажи нам, какие, к примеру, в той Польше бабы?

— Тьфу на тебя, охламон! Нешто тебя другое интересовать может?

— Ты волну не гони. Я, Ерофеич, человек разносторонний. Но данный предмет вопроса интересует меня исключительно не в последнюю очередь, — Пинчук подмигнул голубым глазом и ловко свернул самокрутку. — И всё ж таки, какие там в Польше гражданочки? Я, как сознательный боец Красной Армии, гоню своим тяжёлым сапогом фашистскую гадину в её нору и скоро пойду освобождать порабощённые соседские народы. А ты меня просветить насчёт благодарности представителей тех народов не желаешь.

— У тебя, охальника, как не станем, везде какая благодарная бабёнка сыщется, а то и не одна. И в Польше не пропадёшь, бабы они везде бабы. И что только находят в тебе, дураке? — Ерофеич снова сплюнул.

— Неверно ты, Матвей Ерофеич, мои умственные достижения оцениваешь. К дамочкам подход нужен с пониманием, тогда они и достоинства твои разглядят, и спасибо продемонстрируют.

— Эт какой-такой подход ты им устраиваешь, когда и часу не пройдёт, а ты уж подол задрал?

— Тёмный ты, Ерофеич. Потому бобылём и маешься. Женщина — она ж тоже человек. У ней тоже потребность в мужике есть, особо как его распробует. А попадётся ей такой как ты, баба на всю жисть щукой станет. С такой и в постель лечь холодно, и под юбкой щукой пахнет, жабрами только трепыхает, а толку чуть. А у правильной бабы в подмышку ткнёшься — она духмяная, кваса хлебного запах идёт, и грудь под рукой волнуется, соском в ладонь тычется. Ты вот корову вовремя не подои, утро пропусти, вечор пропусти, так-то она жалобно звать будет. И баба тако ж, не мычит только, про себя молча криком исходится.

— Лихо ты, Мишка, разделил. По теории у тебя всё. Баба либо тёлка, либо щука, так? А Настёне ты вчера про лебедя втирал, — насмешливо посмотрел на Пинчука Яша Симонов, — Светочка-связистка — лань, Глаша — жар-птица. Не любовь, а какой-то Уголок товарища Дурова.

Разведвзвод дружно и охотно захохотал. Смешливый Степан Сухов — коренастый, почти квадратный сибиряк — всхлипывал и утирал выступившие слёзы:

— От Яшка даёт! Не любовь, грит, а Уголок товарища Дурова.

— Ну вас! — Пинчук смутился и пошёл в атаку, пытаясь выдать смущение за обиду. — Завидуйте, дурачьё! У меня теория не из фантазий, а стоит строго на практическом опыте. Из вас половина целовались поди по разу всего, а кому и того не перепало. Николка, сокол, — Пинчук повернулся к самому младшему — Николке Пичугину, — яхонтовый мой, скажи как на духу, и я отпущу грехи твои, возлежал ли ты с женщиной, отрок? Томим ль был вогнём чресел своих и… Ерофеич, подскажи ещё чего на церковном.

— Как есть охальник! Отстань от пацана, говорю. Страмотень развёл.

— Ох, Ерофеич, — Пинчук резко посерьёзнел, — я об том, что Колька наш пацан пацаном. Он за титьку-то только за мамкину в младенчестве и держался. Вона покраснел как, уши цветом, что звёзды на Кремле. — Пинчук затянулся, помолчал. — Девчата наши да бабоньки воевать умеют, спору нет, а всё ж не бабье это дело. Война — время мужчин. Требует по максиму, проверку всем устраивает и косит без разбору: и сорняк, и цвет, и жито. Рожать-то бабы от кого будут, когда почитай в каждом доме похоронка?

— Ты, Мишка, себя небось в жито записал? — Ерофеич злился, усы топорщил. — А я тебе как есть скажу: сорняк ты! По названию репей. Причепишься, и поди стряхни тебя. И репей не простой, а избирательный, как мимо юбка — шасть, ты её — хвать!

Все снова загоготали.

— А ты, Ерофеич, крапива! Что тебе не скажи, ты всё ворчишь, жжёшься да жалишься.

— Яшка — подсолнух, такой же рыжий! — выкрикнул кто-то.

— Но, но. Я не рыжий, — Яша Симонов лицо строгое состроил, — я золотой.

— Стёпка, будешь подорожник. Больно умело припарки ты фрицам ставишь.

— А Николка кто?

— Как кто? Ромашка юная стыдливая! Ой, ты, Коля, Коля, Николай, сиди дома, не гуляй. Не ходи на тот конец, не дари девкам колец…

Подбором увлеклись, но шумели недолго, в компанию лихо влетел Нодари Абуладзе.

— Князь прилетел! — Пинчук увидел его первым. — Куда спешишь Нодари?

— Э, слюшай, какой я князь? Хватит твоё «Князь! Князь!», зачем говоришь так? Зачем?!

— Да хватит уже, Мишка, в самом деле. Что ты цепляешься ко всем? Вот уж репей точно. А ты, Нодари, глазами стрелы не мечи, — вступил Яша. — Куда летел? Что за спешка?

— Почту привезли, — Нодари кричать перестал, но на Пинчука глазом косил бешено. — Тебе письмо, генацвале, — он протянул Яше мятый треугольник.

И сразу несколько голосов:

— А мне?

— А мне ничего там нет?

Нодари помотал головой и сел рядом с Яшей. Тот разглаживал бумагу пальцами, нежно лаская, а потом поднёс к лицу, глубоко вдохнул и зажмурился:

— Морем пахнет. А вы знаете, как пахнет море? — он привычно глянул на Николку. — Вы это не знаете.

Как-то установилось, что, начиная рассказывать что-то своё, о чём другие могли лишь чуть что-то знать или не иметь вовсе никакого представления, все смотрели на Николку, потому как тот точно не знал, не видел, не слышал и даже не догадывался, но с таким интересом и жаждой слушал, смотрел так восторженно, что хотелось рассказывать именно ему. Он все слова с лаской и вниманием примет, насмешкой занозить не станет и ёрничать не будет.

— Я никогда не видел море, — поймал Яшин взгляд Николка.

— Призывно оно пахнет, пьяно. Чайки, вечно пьяные от того лучшего в мире запаха, кричат, скандалят, за каждого бычка дерутся так, будто он последний. Бабка моя под Одессой живёт. Деревня на пригорке, дорога к морю уступами резкими спускается, и его издалека видно. По правую руку — виноградник, а по левую — лавандовое поле. Море колышется, дышит, выдыхает йод с солью, и их запах с лавандой мешается… — и севшим голосом в полной тишине: — Так пахнет счастье.

Николка даже дышать забыл, таращил глаза, рассказ впитывал.

Яше так свербело письмо прочесть, аж нутро крутило, но он оттягивал этот момент, оставлял на десерт, тянул сладость предвкушения. Чтобы не сорваться, не поддаться звеневшему внутри требованию «Сейчас! Сейчас!», он снова сцепился взглядом с Николкой.

— А чайки за бычков не зря дерутся. Лучшая рыба, ребзя. И в глубине её найдёшь, и в лиманах. Самый здоровенный бычок — кнут или жаба. Видел, как жаба щёки надувает? А кнут жабры раскроет, в стороны растопырит — пугает, стервец. Песочник и подкаменщик по месту устройства гнёзд зовутся. Есть бычок-бабка, кругляк, есть цуцик, ну, этот мелкий — только на прикорм или на наживку. И вот такого бычка на маслице пожари-и-и-ить… Не то что ваша речная рыба, вся болотной тиной пахнет.

— Неправильно говоришь, Яша. Зачем? — Нодари встрепенулся. — Ты форель знаешь? Речную горную знаешь? Нежный, розовый. На костре запеки, хочешь, пожарь, хочешь, бульон. Никаким болотом не пахнет! Откуда в горах болото? В горах воздух чистый, твой море не так пахнет. Водоросли здэс, здэс. Гниёт на солнце, воняет. А ты понюхай снег, траву, облако летит мимо, его понюхай! Что твой море — дыра в земле. Вода собралась, и что? Лужа! Гора вверх гордо растёт. Так правильно. Ребёнок растёт, дерево растёт, гора растёт. Твой Пушкин приезжал, Лермонтов приезжал, Кавказ хвалил.

Нодари тоже смотрел на Николку, приглашал, упрашивал словно: «Зачем Яшу слушаешь? Горы лучше». И Николка заворожённым пристрастным арбитром кивал, соглашался: «Да, горы прекрасны», шепча:

— Я не видел, Нодари, горы…

— Что твой море? Война закончится, Николка ко мне приедет, — Нодари повёл глазами вокруг. — Все приезжайте.

Бойцы одобрительно зашумели, и тут же, не желая быть обвинённым в негостеприимстве, всяк стал зазывать к себе.

— Живописные горные виды, замечательные морские пейзажи — это прекрасно, но Николай должен понять необходимость получения образования. А эта возможность значительно шире в городе, — Паша Симонович, доцент кафедры истории в ЛГУ⁽¹⁾, был крупно, щедро, размашисто, по-богатырски сложён, за это студентами, что ездили с ним в довоенные археологические экспедиции на Волхов и Ладогу, практически мгновенно был окрещён Викингом. — Институты, музеи, выставки, филармонические концерты, театры. Ты, Коля, видел белые ночи? А Эрмитаж? А Васильевский остров? Летний сад? Неву? Невский?

Николка замотал головой, зажмурившись от огромных перспектив и возможностей:

— Я кроме деревни нигде пока не бывал. Только про’ездом⁽²⁾, когда на фронт через Москву ехали, в окно на неё глядел — кра-а-а-аси-и-и-иво. Пока состав перецепляли, хотел хотя б вокзал посмотреть, да часовой не пустил.

— Ничего, приедешь в Ленинград поступать, я тебе экскурсию проведу, — Паша говорил об этом, как о деле уже решённом.

— Приеду, — застенчиво, но с уверенной силой сказал Николка.

— Пинчук, Симонов, Симонович, Пичугин Коля, к командиру! Быстро! Остальным — банный день, автодуш приехал. Ерофеич, займись.

Повинуясь окрику вестового, продолжая перешучиваться и раздавать друг другу наказы и пожелания «лёгкого пара» у командира и не помереть на ОДРе⁽³⁾, компания разделилась.

* * *

Ерофеич щурился на нахальное солнце, на пыль, вившуюся над дорогой, не успевшую осесть после прохода танков, и медленно шёл, тяжело переставляя уставшие ноги. Он шёл и думал о Николке. О невиданных тем бескрайних морях, высоких горах и ярких шумных городах. О новой сестричке Лидочке, русоголовой, сероглазой. Их с Николкой познакомить бы, глядишь, что и сладилось б.

Устал. От усталости сердце билось неровно, кончики пальцев рук пугали неприятной влажной стылостью, но само сердце пекло. Прямо напротив него, в нагрудном кармане гимнастёрки, лежало свёрнутое коротенькое письмо, что нужно было доставить на подпись начштабу.

НКО СССР

Военный комиссариат

19 августа 1943г.

№ 19-8-43

И З В Е Щ Е Н И Е

Ваш сын рядовой Пичугин Николай Иванович

уроженец села Коткишево Костромской обл.

в бою за Социалистическую Родину, верный воинской присяге,

проявив геройство и мужество, был убит 15-8-1943г.

в р-не села Хиславичи Смоленской обл.

похоронен с. Хиславичи, Смоленская обл.

Командир части

Баталов В.П.

Военный комиссар

Туков А.А.

Начальник штаба

Петренко Ю.Д.⁽⁴⁾ 

Я не видел, ребята, море.

Ни весеннее, ни осеннее.

Я не видел, ребята, море —

Невезение, невезение.

Не ходил с моряками в плаванье

Океанами, океанами.

И в штормах не бывал ни разу я

С ураганами, с ураганами.

Я не видел, ребята, горы.

Ни высокие и ни низкие.

Я не видел, ребята, горы.

Ни далёкие и ни близкие.

Не видал лавины и пропасти.

Не взбирался к вершине дерзко я.

Потому что на нашей местности

Лишь пригорочки с перелесками.

Городов не видал, ребята, я.

Только с поезда, только с поезда.

Городов не видал, ребята, я.

Только про’ездом, к фронту про’ездом.

И вот эту песенку малую

Уже не спою, я больше не спою.

Потому что вчера под Варшавою

Я погиб в бою, я погиб в бою.

Я не видел, ребята, море.

Ни весеннее, ни осеннее.

Я не видел, ребята, море —

Невезение, невезение.

1) Ленинградский Государственный Университет

Вернуться к тексту

2) сохранено песенное ударение в слове

Вернуться к тексту

3) фронтовые обмывочно-дезинфекционные роты, снабжённые подвижными дезинсекторными камерами и автодушами

Вернуться к тексту

4) использована форма реальных бланков; выделенное курсивом вписывалось от руки

Вернуться к тексту