Лодка Харитона (джен)

— Ева! Ева?! Отвечай, ну пожалуйста, ну что ты молчишь!

Ева лежала поперёк поребрика — лицом на газоне, ногами на асфальте. В сумерках белой ночи пятно под ней казалось чёрной лужей.

— Слазали, блин, на крышу, — мрачно пробормотал Бард.

Дима выдохся и теперь только тихонько всхлипывал. Рядом, тихо жужжа, приземлился квадрокоптер — бездушная машина горевать по хозяйке не собиралась.

Бард пошарил в гитарном чехле, извлёк зажигалку, прикрылся от ветра. Мог бы сказать: «я же говорил». Он и правда говорил — перед каждой экскурсией въедливо объяснял технику безопасности, решительно заворачивал назад пьяных парней и девушек на высоких каблуках... Но эти чёртовы хипстеры вечно искали кадр получше. А он, как ни крути, за них отвечал. Перед людьми — и не только.

— Мой косяк, мне и исправлять, — заявил Бард, резким щелчком отбросив окурок.

Дима непонимающе уставился на него. Исправлять? Что тут исправишь? Всё уже ясно. Сейчас кто-нибудь из разбуженных шумом жильцов выглянет в окно, вызовет полицию — и утром ленты взорвутся пронзительными заголовками. «Смертельная вылазка блогеров», «Селфи на двушечку»... Диме захотелось врезать себе, да посильнее. «Да чёрт бы с ними, с заголовками! Это же Ева... Как же теперь...»

Он поднялся на негнущихся ногах, машинально подобрал квадрокоптер и повертел его в руках. Если смотреть куда угодно, только не на тело — его ведь не будет, правда? Ну правда?..

Где-то сверху с грохотом распахнулись створки окна. Бард схватил Диму за руку и с неожиданной силой потащил прочь.

— Пусти! — завопил Дима.

— Слышь! — раздалось из окна.

— Бежим, — на ходу бросил экскурсовод. — Мосты уже развели.

Если бы Дима тогда обернулся, то, наверное, тело бы не исчезло.

* * *

Ночь выдалась ветреная, но тёплая, и по набережной робко бродили первые оттаявшие после зимней спячки городские романтики. Бард тащил Диму так быстро, что песни уличных музыкантов сливались в один сплошной фон. Впрочем, когда возле Царя-плотника к ним пристала тётка, продающая китайские фонарики, Бард внезапно затормозил.

— Давайте, — заявил он и извлёк из ксивника мятую пятисотку.

Дима попытался отдышаться. По дороге проводник что-то сбивчиво рассказывал ему про особую ночь, про мосты, острова и загадочного Петровича. Дима ничего толком не понял, кроме одного: надежда есть. Каким-то чудом всё ещё можно исправить. В это так отчаянно хотелось поверить, что Дима махнул рукой на здравый смысл и решил просто плыть по течению. Да и к тому же... слишком уж собранный вид был у Барда. Сумрачный и решительный — словно он готовится к неравному бою, но при этом точно знает, что делать.

На Дворцовом мосту дежурил полицейский — следил, чтобы никому не пришла в голову светлая идея взобраться на вздыбленный пролёт моста. Бард юркнул вбок, к ограждению, и поманил Диму следом.

— Быстрее, — шепнул он. — Сюда он не смотрит.

Сбоку у опоры моста ютилась хлипкая железная лесенка. Дима с опаской покосился на патрульного, а потом перемахнул через ограду и тут же пригнулся, прячась за решёткой. Бард тем временем уже спускался по ступенькам к чёрной воде.

Пройдя следом, Дима обнаружил, что лестница заканчивается широкой площадкой. Почти у самых ног шумно плескались волны, а в гранитной опоре виднелась маленькая усеянная заклёпками дверца с грозной надписью: «Посторонним вход воспрещён».

Бард постучал. Потом обернулся к Диме.

— Слушай, забыл спросить. У тебя её фотография есть?

Дима торопливо кивнул и зачем-то полез в сумку — словно боялся, что ему не поверят. В телефоне у него была добрая сотня фотографий Евы, но самую удачную он снял на полароид и с тех пор носил с собой. Ева тогда ещё дурачилась — мол, фотографии отнимают душу, — а он вдохновенно объяснял, что как раз в тёплой ламповой технике души хоть залейся.

Дверь со скрежетом распахнулась. На пороге стоял крепкий мужичок в застиранной тельняшке и с огромными чёрными усами. Завидев Барда, он тут же просиял.

— Ёлы-палы, Болдырев! Какими судьбами? — жизнерадостно прогрохотал толстяк. Тут он заметил Диму и снова нахмурился: — Я же тебя просил сюда толпы не таскать.

— Петрович, — оборвал его Бард, — я человека угробил.

Петрович вздрогнул. Потом огляделся, словно высматривая, не подслушивает ли кто, и махнул рукой:

— Заходите быстро, я чайник поставлю.

* * *

— Ну ты и... — крепкое словцо заглушил щелчок электрочайника.

Бард виновато молчал. После городских сумерек свет люминесцентных ламп казался выхолощенным и безжизненным. Серые пульты вдоль стены перемигивались лампочками, по экранам тихо ползли графики — показывали, как колеблются под ветром крылья моста.

— Я сплаваю, — наконец проговорил Бард.

— Я тебе сплаваю, — фыркнул Петрович. — Забыл, как я тебя самого вытаскивал?

— Сегодня ночь на первое, — упрямо проговорил экскурсовод, как будто это был важный аргумент.

Петрович, похоже, заметил, с каким недоумением смотрит на них Дима. Он протянул ему чашку с чайным пакетиком и обернулся к Барду:

— Слушай, Болдырев, давай ты своему парню всё объяснишь толком, а то сидит тут с глазами по пять копеек.

Бард вздохнул. Отодвинул стопку распечаток на столе, осторожно поставил чашку. А потом заглянул Диме в глаза.

— Ты замечал когда-нибудь, какой Питер волшебный по ночам?

Дима неуверенно кивнул. Все эту фразу повторяли так часто, что как-то даже неловко было с ней соглашаться. Вроде и чувствуешь каждое лето, что воздух дышит сказкой — а стоит облечь это чувство в слова, как получается ванильный сироп. А Бард говорил без тени иронии, и в его серых глазах блестела сталь.

— Это потому, что мосты разводят, — столь же серьёзным тоном продолжил он.

— Разводят туристов на деньги, — буркнул Петрович, — а я пролёт навожу.

— А какая разница? — не понял Дима.

— Большая, — заявил Петрович. — Если на дороге мост, и его вдруг развели, в дороге дырка появляется. Не проехать, не пройти. А если граница на замке, а через неё пролёт навели — тогда наоборот, все флаги в гости будут к нам.

— Ночью границы тонкие, а белой ночью — вдвойне, — поддержал Бард. — Кто только сюда не приплывает повеселиться. Фаерщики возле сфинкса, трубач на площади Восстания, босоногая танцовщица на Дворцовой... Как думаешь, куда они все днём деваются?

— Домой? — неуверенно предположил Дима. Он уже догадывался, куда клонит экскурсовод — в конце концов, ещё на прошлой неделе они с Евой увлечённо обсуждали нового «Сэндмена».

— Домой, — кивнул Бард. — Если только до рассвета успеют. Сведут мосты — и всё, добро пожаловать в Санкт-Петербург.

Официальное название города он произнёс чуть ли не как ругательство, и Дима его внезапно понял. Он сам всю жизнь прожил в Питере — именно в Питере, никак иначе.

— Ты... тоже? — вопрос сорвался с губ сам собой.

Бард не ответил — то ли помотал головой, то ли качнул. Вместо него заговорил Петрович:

— Кое-кто просто выпендривался много. Сталь его, видите ли, не берёт, молокососа эдакого!

— Да откуда мне было знать, что эти уроды в Купчаге теперь с деревянными битами ходят?!

— А вот и было! — рявкнул Петрович таким голосом, что Бард сразу сник. Потеребил лямку от гитарника, глянул исподлобья.

— Петрович, я кругом виноват, — тихо проговорил он. — Но сейчас я тебя прошу. Не за себя прошу, за парня. Не своди ночью Дворцовый, подожди до рассвета. Бельтайн сегодня. Сегодня — можно.

— Тебе — нельзя, — твёрдо ответил механик. — Второй раз не вырвешься. Прадеда своего внимательно читал, про античные напутствия? Или думаешь, с гитарой тебе чёрт не брат?

— Я пойду, — неожиданно для самого себя выпалил Дима.

* * *

— Нижайше прошу меня простить за подобную просьбу, юноша, — раздался голос откуда-то снизу, — но не затруднит ли вас пожертвовать карманную сумму на потакание моей пагубной привычке?

«Он сам тебя найдёт», — всплыли в голове слова Петровича. Дима подозрительно покосился на гранитный спуск. Запах в этом закутке был столь же характерен, как и внешность обратившегося к нему попрошайки.

— Услуга за услугу, — выпалил Дима, всё ещё сомневаясь, что говорит с нужным человеком. Однако попрошайка ничуть не удивился.

— Вы восхитительно безрассудны! — воскликнул он. — Вы, полагаю, видите, что взять с меня нечего, но я вполне готов расплатиться лекцией по поэтике Ахматовой. «И синий блеск возлюбленных очей последний ужас затмевает...»

— Затмевает, — кивнул Дима и полез в сумку за бутылкой. — Пожалуйста, перевезите меня на остров.

Бутылку вручил ему Петрович, нехотя выкопав её из тайника под пультом управления. Рядом в сумке лежал запакованный китайский фонарик, а под ним — евин квадрокоптер. Брать у Барда гитару Дима отказался наотрез: мифы мифами, но играть он попросту не умел.

Попрошайка поманил Диму к себе и показал на воду. Рядом со спуском, привязанный к полусгнившему деревянному столбику, болталась хлипкая зелёная «Пелла» с бензиновым мотором. Дима не знал, чему удивляться больше: то ли тому, что у бомжа оказалась лодка, то ли тому, что это чудо вообще пустили в акваторию Невы, то ли тому, что всего минуту назад — он готов был в этом поклясться — у берега было пусто.

— Харитон Авенирович, очень приятно, — церемонно представился попрошайка, залезая на среднюю банку. — Простите, что не подаю руки, но в моём состоянии обратное было бы невежливее.

* * *

Лодка шла на вёслах, как Дима ни уговаривал Харитона Авенировича поторопиться. «Рассвет ещё нескоро, — ответил лодочник, — а ночные волны созданы для созерцания в тиши». Плеск волн и правда завораживал, словно бы что-то нашёптывал. За левым бортом проплыли громады спящих за Благовещенским туристических лайнеров, промелькнул и скрылся лес скрюченных подъёмных кранов на верфях. Впереди расстилалась только чёрная гладь залива... а на горизонте виднелось какое-то ещё более тёмное пятнышко. Остров.

— Это же Кронштадт! — выпалил Дима.

— «Этот северный свет, бледный и рассеянный, в нём и память, и глаз приобретают необычайную резкость», — процитировал Харитон Авенирович. — Боюсь, юноша, Кронштадт вы бы отсюда не разглядели даже при дневном освещении. Белая ночь — другое дело, в сумерках становится видно многое, что днём скрыто от глаз. Прав был Иосиф Александрович: в этом свете мысли путешествуют дальше цели самого путешествия.

Приглядевшись, Дима понял, что и правда ошибся. Такого острова, насколько он помнил, в устье Невы вообще не должно было быть. Прямо из воды вздымалась отвесная гранитная скала, словно бы заключившая в объятья крохотную бухточку. По краям острова скала была голой, но над самой пристанью темнели деревья. Дима было принял их за привычные сосны, но потом пригляделся и увидел, что кроны у деревьев вытянуты вверх, будто свечки.

— Меня неизменно восхищает проницательность герра Бёклина, — загадочно заметил Харитон Авенирович. — Что ж, спустимся, так сказать, с небес на землю. Вводную лекцию, полагаю, вам прочитали, но я позволю себе ещё раз подчеркнуть важнейший момент: вы ни в коем случае не должны попадаться никому на глаза. Стражи порядка, увы, относятся к авантюрам на заброшенных фортах без должного пиетета. Если же осторожность вам изменит, с прискорбием вынужден буду вас оставить. Что поделать... — он развёл руками, на секунду оторвавшись от вёсел, — человеку без прописки лучше избегать некоторых встреч.

Дима понимал, о чём он говорит. Даже не понимал — чувствовал. Сказки не просто так происходят именно ночью — украдкой, подальше от чужих равнодушных глаз. Он решил не портить это ощущение словами и просто кивнул.

Когда лодка ткнулась в гранитную ступень, из темноты вдруг выскочил чёрный пёс. Он подбежал к самому борту и угрожающе раскрыл пасть, будто собирался залаять на всю округу.

— Тихо, тихо, мой хороший, — ласково пробормотал Харитон Авенирович. — Это со мной. Клади морду на лапы, вот так, вот и славненько. Я тебе в другой раз на трубе сыграю, а сейчас извини, шуметь нельзя.

Выбравшись из лодки, Дима бросил взгляд на белёсое небо. Далеко на востоке расстилался город. Сложно было понять, близко ли рассвет, но Диме казалось, что он видит тонкие чёрточки разведённых мостов. Значит, время ещё есть. Можно отправить Еву обратно.

«А если повезёт, то и вернуться самому».

Дима присел на корточки возле самой воды и достал из сумки запакованный китайский фонарик. Стал было расправлять, но ветер чуть не вырвал тонкую рыжую бумагу из рук — пришлось достать увесистый квадрокоптер, чтобы придавить фонарик. Теперь приклеить к нему фотографию, чиркнуть зажигалкой — и душа полетит обратно, торопясь успеть до рассвета к мостам, успеть к привратнику, живущему между двух миров. Петрович поймает непутёвую девчонку, отругает последними словами за безрассудство, напоит чаем — живым, тёплым чаем для живых тёплых людей...

Фитиль у фонарика всё никак не хотел заниматься, но Дима упрямо щёлкал зажигалкой, сбивая костяшки в кровь. Ещё немного, ещё чуть-чуть... И вот шар уже рвётся из рук.

Темноту пробил луч фонаря — белого, электрического. Чья-то здоровенная ручища смяла рыжую бумагу, загоревшаяся было спиртовая таблетка скатилась с пристани и жалобно пшикнула в воде.

— Нарушаем, значится, — раздалось над ухом.

Где-то рядом взвизгнул мотор — и почти сразу затих вдали.

* * *

Отделение выглядело обычнее некуда: обшарпанные стены, окно со стеклопакетом, полудохлый фикус в горшке, рамка с непременным портретом восемнадцатилетней свежести. Так сразу и не скажешь, что попал в каменную пещеру на несуществующем острове.

— Ты меня уважаешь? — сразу перешёл к делу полицейский. Судя по плашке над форменным карманом, майор носил на редкость удачную фамилию Гадов.

Дима помотал головой. Он вспомнил, как неделю назад на Невском к нему с таким же вопросом прицепился мутный тип в наколках. Вопрос застал Диму врасплох, и он почувствовал странную смесь брезгливости и страха. Тогда собственная реакция показалась ему совершенно естественной — мало ли что на уме у пьяного уголовника? А вот сейчас Дима крепко задумался, куда его могли увести и в кого превратить, если бы он принял угощение. «Не пить, не есть, не оглядываться», — мысленно повторил он.

— Ну и молодец, печень беречь надо, — кивнул Гадов и одним глотком опустошил гранёный стакан. — Значится, так. Ты у меня тут схлопотал проникновение на закрытый объект плюс нарушение пожарной безопасности. Стало быть, я тебя тут задерживаю до выяснения... — он покосился на лежавший на столе димин паспорт, — ...личности. Не очкуй, ненадолго. С утреца бойцы на смену подъедут, запакуем тебя, отправим на материк и слупим штраф.

«С утреца, — горько подумал Дима. — Когда сведут мосты».

— Мурку можешь? — внезапно сменил тему майор.

Дима только помотал головой. Сейчас бы пожалеть, что не взял у Барда гитару... да только что толку от лиры, когда ты сам не Орфей. И вообще не музыкант.

А кто? Блогер?

«Значит, буду блогером».

— Звонок адвокату, — выпалил Дима.

— Ты смотри, какие все умные стали, — гоготнул Гадов. — Наслушались своего... ну, не буду его по имени называть, примета плохая.

— На что он мне? — со всем возможным нахальством заявил Дима. — У меня самого канал раскрученный. Хотите репортаж о полицейском беспределе? Тема хайповая, шумиху я вам просто гарантирую.

Гадов посмотрел на него долгим тяжёлым взглядом.

— Ну, ты, молокосос... — начал он, а потом вдруг осёкся. Ухмыльнулся, о чём-то раздумывая. Снова посуровел и со скрипом поднялся со стула.

— Хрен с тобой, — заявил майор. — Шумиха и яркий свет нам тут в натуре ни к чему. Собирай манатки, сейчас катер за тобой пришлём. И чтоб больше не нарушал, ясно тебе?

И с этими словами он вышел.

Дима шумно выдохнул и только сейчас заметил, что дрожит. Ему прямо не верилось, что он отделался так легко. Нет, свои права он знал и инструкции на случай задержания пересматривал не раз... Но одно дело теория — а другое практика. Оказывается, это и впрямь не страшно.

Совсем не страшно. Совсем не как в подземном царстве.

И тут он понял, в чём подвох.

«Шумиха и яркий свет нам тут ни к чему».

«Ночью границы тонкие».

Нет, не про ментовский беспредел говорил майор — если это вообще был майор. Странно, он даже телефон у Димы при обыске не отобрал. Связь в этом сумеречном мире, конечно, не ловила, но телеграм работал — его даже Аиду не под силу заблокировать. В любой момент можно взять и написать в канал...

...и сказка рухнет. Останется банальный инфоповод про непутёвого блогера, которого за каким-то чёртом занесло на заброшенный форт на Неве. Дима даже начал смутно припоминать, что такой форт и правда где-то есть — правда, кажется, не в устье... Да нет, они же плыли в другую сторону — лодка точно проходила вантовый мост!

Дима так ярко это вспомнил, что даже испугался.

Сказки и мифы тоже прячутся в неизведанном и боятся яркого света. Поэтому и являются только ночью.

Стоит открыть телеграм — и Еву он больше никогда не встретит.

А если не открывать — ни за что не успеет до рассвета выбраться с острова.

Дима бросил последний взгляд в окошко, решительно тряхнул головой и открыл приложение на телефоне.

* * *

Над Невой занимается предрассветное зарево. Вот-вот солнце покажется из-за горизонта, вот-вот Петрович нажмёт на пульте кнопку, и ворота над рекой сомкнутся навсегда.

В бледно-рыжеватом небе посреди акватории летит крошечная белая точка. Квадрокоптер на полной скорости мчится к Дворцовому мосту, храня в памяти десятки, сотни фотографий Евы. Он успеет, обязательно успеет до рассвета.

Дима очень хочет, чтобы она успела.