Враг в доме твоем (джен)

Барти съеживается на грязном полосатом тюфяке, набитом гнилой соломой, подтягивая острые колени к подбородку. Ему хочется уменьшиться до размеров мокрицы или блохи — только эти твари и могут здесь жить — тогда страшные существа в черных саванах с низко опущенными на лица капюшонами его не заметят. Он боится пошевелиться, но делает над собой усилие и, не открывая глаз, натягивает тощее, совсем не греющее одеяло на голову.

Ни в коем случае нельзя открывать глаза. Когда дементор впервые подошел к нему — это было еще до суда, когда его только привезли в Азкабан, — Барти, едва увидев высокую черную фигуру без лица, приближающуюся к нему бесшумно и медленно, но неотвратимо, нечеловеческими, изломанными, но в то же время словно подчиняющимися какому-то безумному ритму движениями, закричал так, что сорвал голос, и продолжал кричать уже беззвучно. Он беспомощно глядел расширенными от ужаса глазами, как дементор склоняется к нему, и жуткая, зловещая черная дыра под капюшоном, которую Барти не видел, но чувствовал, будто готова его поглотить... Он никогда не мог и вообразить себе, что может быть настолько страшно — казалось, сердце не выдержит и разорвется, и Барти уже готов был молить о смерти. Он пытался отползти, но сзади была стена, и он скорчился на холодном полу, отчаянно молотя кулаками по каменным плитам. Потом Барти потерял сознание, а когда очнулся — из носа текла кровь, из разбитых костяшек пальцев — тоже. Дементор ходил из стороны в сторону за решетчатой дверью, размеренно, словно маятник. Он не поворачивал голову к Барти — видимо, потерял к нему интерес, — но Барти, всхлипывая и стуча зубами, уполз в дальний угол камеры и закрыл руками лицо. Пришедшего за ним аврора — он узнал в нем того, который на допросе приложил его Круциатусом и бил ногами по ребрам — Барти встретил со слезами радости.

Белла, когда их после суда везли из Англии обратно в Азкабан, наставляла его: «Они только пугают, а без приказа не нападут. Помни и не поддавайся страху! Думай о том, что Повелитель вернется — они выпивают счастливые воспоминания, но этого они у нас не отнимут. Темный Лорд обязательно вернется, Барти! И освободит нас! Мы дождемся его, Барти…» И Барти шептал, как молитву: «Повелитель вернется… вернется... вернется… Он придет за нами…». Но стоило дементорам войти в его камеру, как язык переставал повиноваться ему, и он с воплем: «Не-е-ет! Я не делал этого! Я не виноват! Мама! Мама! Папа…» падал на койку и прятал лицо в подушку. И едва не задыхался от ужаса и омерзения, когда руки дементоров касались его затылка.

Он чувствует смрадное дыхание стражей Азкабана, слышит, как они втягивают воздух с заунывным свистом, от которого замирает сердце и мороз пробегает по коже, хотя, казалось бы, холоднее уже не может быть — у Барти и без того зуб на зуб не попадает. Его глаза закрыты, но ему кажется, что он все равно видит, как тянутся к нему их руки — черные, гниющие, словно у полуразложившегося мертвеца.

Барти ничего не помнит — ни почему он здесь оказался, ни прежней своей жизни. Не помнит, как еще недавно строил планы поисков Повелителя, которые представлялись ему героическим приключением или решением сложной задачи — а все оказалось так просто, так страшно и так грязно... Не помнит ни исказившихся от ярости и отчаяния черт Беллатрикс, ни окаменевшего лица Рудольфуса, ни бешеных глаз Рабастана. Он не помнит даже лиц Фрэнка с Алисой. Барти не пытал Лонгботтомов — он и палочку-то не доставал. Только помог их похитить и присутствовал при допросе. Но сейчас он и этого не помнит.

Он по-прежнему шепчет: «Темный Лорд вернется, он придет и освободит нас…», — но, если бы его переспросили, что он говорит, Барти вряд ли смог бы ответить. Слова потеряли значение. Все на свете потеряло значение — здесь, вблизи этих существ, от одного вида которых у Барти перехватывает дыхание и останавливается сердце. «Почему я еще не умер?» — думает он в минуты просветления, которые, впрочем, случаются все реже и реже.

Барти уже, кажется, начал забывать и собственное имя. Утром лучи солнца ненадолго проникают в камеры, дементоры отступают в самый темный угол коридора, и в это время узники перекидываются между собой несколькими словами — самыми обыденными, ничего не значащими, просто чтобы напомнить самим себе, что они еще живы. Но когда Белла, сидящая в камере чуть наискосок от него, спрашивает: «Барти, как ты?», он не сразу понимает, что обращаются именно к нему.

Когда приносят еду, Барти почти не ест — его руки дрожат так, что он не может донести до рта ложку, не расплескав неаппетитное и к тому же холодное варево. В миске плавают листья вареной капусты и овсяная крупа — но Барти, кажется, забыл, как это называется.

Вскоре он начинает кашлять кровью. У него едва хватает сил, чтобы встать с койки, а поднявшись, он долго не может справиться с головокружением и держится за стену.

Ночи в Азкабане мучительны и полны смертной тоски. И летние, белые — когда небо, едва видимое через узкие оконца, светится мертвенно-бледным светом, и зимние — такие черные, что кажется, будто ничего и никого нет, и тебя тоже нет, есть только заливающий все вокруг непроглядный мрак, душный, тяжелый и холодный, словно крышка каменного колодца.

* * *

Барти уже несколько дней почти не встает. Еда, которую дементоры приносят дважды в день, и вчера, и сегодня осталась нетронутой. Когда дементор подошел к нему, он даже не смог натянуть на голову одеяло — пальцы не слушались, и Барти лишь зажмурил глаза, вжимаясь спиной в грязный, мокрый от пота и холодный тюфяк, и беспомощно застонал.

Когда мрачный коридор тюрьмы вдруг озаряется серебристым светом, узники, все как один, бросаются к решеткам дверей и смотрят, не в силах отвести глаз от сияющего, переливающегося огромного голубя, мерно взмахивающего крыльями. Их изможденные, заросшие бородами лица озаряет какая-то наивная, почти детская радость. Патронус! На миг в сердце каждого вспыхивает безумная надежда — может быть, их освободят? Если Повелитель вернулся и взял власть в свои руки...

По коридору идут двое — высокий худой мужчина и повисшая на его локте, с трудом переставляющая ноги маленькая хрупкая женщина. Она держит в руках волшебную палочку. Голубь — это ее Патронус. В мужчине узники узнают Бартемиуса Крауча — он постарел и будто высох, его шаги тяжелы, как у оживленной волшебством каменной статуи, но лицо по-прежнему выражает непримиримую ненависть и презрение, когда он встречается глазами с теми, кого в эту тюрьму посадил.

И все же, пока льется свет Патронуса, они не в силах отвести от него взгляд.

Свет достигает и Барти. Он, не веря глазам, приподнимает голову с подушки — и слышит лязг двери своей камеры, видит вошедших, но не сразу узнает их.

— Барти! Барти… мальчик мой, родной мой… — женщина бросается к нему и плачет. У нее мягкие, нежные и слабые руки. От нее пахнет лекарствами и чем-то давно забытым. Серебристый голубь парит в воздухе за ее спиной.

— Мама… — произносит Барти одеревенелыми губами. Он неловко обнимает женщину и пытается встать, но голова кружится, и он без сил падает на подушку.

Она снова плачет и что-то говорит ему, но Барти не улавливает смысла ее слов. Он переводит взгляд на стоящего чуть позади нее отца — и ощущает полное равнодушие к нему. Неужели он когда-то боялся этого человека? Неужели он когда-то его любил?

Мать поит Барти каким-то зельем, от которого он чувствует прилив сил. Он встает на ноги и даже делает несколько неуверенных шагов по камере.

— Джози… Может быть… может, пойдем домой? — говорит Крауч-старший, и в его голосе звучит неприкрытое страдание.

— Нет, Барти, милый… — поворачивается к нему мать. — Ты же знаешь, для меня надежды нет. Я очень скоро умру. Но ты мне обещал, Барти… ты же мне обещал…

— Я помню, — с усилием кивает он, и по его щеке катится слеза. — Тогда… делай то, для чего мы сюда пришли… У нас мало времени.

Миссис Крауч достает из кармана мантии большой флакон, наколдовывает стакан и наливает туда зелье, отрезает у сына прядь волос, один бросает в стакан и залпом выпивает.

— Теперь ты, — говорит она, очищая стакан и снова наполняя его зельем, затем вынимает из кармана аккуратно свернутый листок бумаги — там припрятан загодя вырванный у себя волос.

Барти непонимающе смотрит на мать — и видит, как она меняется. Вскоре она превращается в истощенного до предела юношу с болезненно-бледным, сероватого оттенка лицом.

— Это же… это я теперь такой? — спрашивает он.

— Не задавай идиотских вопросов, а делай, что тебе говорят, — с неприязнью отрезает Крауч-старший.

— Сынок... — умоляюще смотрит на Барти мать. Она бросает свой волос в стакан с оборотным зельем, протягивает сыну: — Пей скорее…

Барти повинуется, еще не понимая, для чего все это нужно. Кости на мгновение сжимаются острой болью, кожа как будто рвется, и внутри все переворачивается.

— Ну вот, — улыбается мама. — Теперь нам надо поменяться одеждой.

Барти снова слушается ее. Раздеваясь, он с некоторым удивлением смотрит на свое — вернее, не свое, а матери — тело, иссушенное болезнью, увядающее. Впрочем, он и сам выглядит не лучше.

— Поживее, мальчишка! — хрипло произносит Крауч-старший. — Ты что это вздумал — мать разглядывать, бесстыдник? Одевайся!

Мать, с нежным укором взглянув на мужа, протягивает Барти свое платье и верхнюю мантию. Он одевается, с непривычки путаясь в застежках.

Лицо Бартемиуса Крауча-старшего непроницаемо, только по щеке снова ползет слеза. Он подходит к жене, принявшей облик их сына, целует ее в губы, закрыв глаза, и не может сдержать горестного стона.

— Ну, вот и все, — говорит миссис Крауч и прячет под подушку флакон с оставшимся оборотным зельем и прядь волос Барти-младшего, завернутую в носовой платок. — Вам пора идти. Барти, милый... помни, что ты мне обещал.

— Я помню, — бесцветным голосом отвечает Крауч. — Я все сделаю, что нужно. Если ты так хочешь, он будет жить.

И с прорвавшейся невыносимой мукой, громким шепотом:

— Джози… Ну почему? Почему именно ты, а не… За что?

— Барти… — она подходит к нему, он мгновение смотрит на нее, затем поворачивается к сыну — чтобы видеть лицо жены. А она продолжает: — Жизнь и смерть — не в нашей власти. Но мы живем в своих детях. И я буду жить в нашем сыне, Барти. Поэтому я прошу тебя… попробуй, постарайся его простить… Чтобы мне было спокойнее… Я умру счастливой, зная, что он дома, что он будет жить…

— Хорошо… хорошо, Джози… Я на все согласен, лишь бы ты не страдала. Я всегда… готов был все отдать…

— Я люблю тебя, — с нежной улыбкой произносит Джозефина, берет руку Бартемиуса и прижимает к груди.

Барти-младший стоит у стены, прислонившись к ней спиной. Действие укрепляющего зелья начинает проходить, и ему снова хочется лечь, руки и ноги дрожат, голова кружится, и опять начинается озноб. Он кашляет, прикрывая рот рукой — и замечает брызги крови на рукаве светлой мантии миссис Крауч.

Он едва не падает — и чувствует, как его подхватывают жесткие руки. Потом они идут по коридору — вернее, отец почти несет его на руках. В висках у Барти стучит кровь, перед глазами все плывет. Патронус миссис Крауч — серебристый голубь — уже давно растаял, но дементоры к ним не приближаются. Они покидают тюрьму и садятся в лодку — ту самую, в которой перевозят осужденных.

За все время пути Бартемиус Крауч-старший ни разу не смотрит на сына. Его взгляд устремлен назад, в туманную даль, где скрылся Азкабан.

* * *

Дома отца и сына встречает Винки. Она с плачем и причитаниями моет Барти в ванне, потом поит зельями и укладывает в постель. Барти сразу засыпает.

На следующее утро Бартемиус Крауч — с осунувшимся, почерневшим лицом, но все такой же безукоризненно аккуратный, в отглаженном костюме, при галстуке, волосы расчесаны на пробор, усы щеточкой лежат ровно, как приклеенные, — заходит в комнату сына и, склонившись над кроватью, долго смотрит на него.

— Спит? — наконец, спрашивает он Винки, которая всю ночь просидела у постели молодого хозяина.

— Спит. Ночью просыпался, снова засыпал, бредил… Жар у мастера Барти. Винки ему давала зелье… — шепотом отвечает служанка.

— Ладно. Без меня не отходи от него, и никуда не пускай. Двери никому не открывай. Как проснется, попробуй его накормить. Он в Азкабане последние дни ничего не ел.

— Да, хозяин мистер Барти, — кивает Винки.

Бартемиус уходит на службу, а Винки остается с больным. Просыпается Барти около полудня, и Винки поит его куриным бульоном и зельями, и он опять засыпает. Но к вечеру у Барти снова жар и озноб, зубы стучат, он смотрит вокруг воспаленными глазами и, кажется, видит не свою комнату и служанку, а что-то другое.

Вдруг его глаза расширяются в ужасе, а волосы встают дыбом. Приподнявшись на кровати, он не сводит немигающего взгляда с дальнего угла комнаты.

— Там… там… Не-ет, пожалуйста, нет! — кричит он, и слезы текут по щекам.

Винки оглядывается.

— Что такое, мастер Барти?

— Там… уйди, уйди! Уберите… — всхлипывает Барти, трясущимися руками отмахиваясь от кого-то невидимого и по-прежнему глядя в угол.

— Мастер Барти, там ничего нет, это штора! Вы шторы испугались? Тут никого, только ваша Винки… Мастер Барти, успокойтесь, пожалуйста! — уговаривает она, потом идет и снимает штору.

Барти еще некоторое время бьет дрожь, потом он, наконец, успокаивается.

— Винки? Ты здесь? А что ты тут делаешь? — голос у него удивленный.

— Вы дома, мастер Барти. Вы дома. Вы болеете, а Винки за вами ухаживает, — объясняет эльфийка.

— А мама? Как мама? — спрашивает он. — Где мама?

Винки отводит глаза и изо всех сил сдерживается, чтобы не заплакать.

— О-ох, мастер Барти… Ваша матушка… уехала.

— Она умерла? Умерла, да? — шепчет он.

Потом у него снова начинается бред, он не узнает ни Винки, ни вернувшегося с работы отца…

Через несколько дней Барти все же становится лучше. И теперь отец каждое утро, перед тем, как отбыть в Министерство, заходит в комнату к сыну и, направив на него палочку, произносит:

— Империо!

Затем Крауч-старший велит сыну не выходить из своей комнаты и сидеть смирно. Винки получает приказ не спускать глаз с Барти, а если ей нужно отлучиться на кухню или в кладовку — запирать его на замок. И он целый день сидит в кресле, глядя в одну точку. Он ест, пьет, спит — но его движения замедлены и кажутся какими-то неестественными, а лицо неподвижно.

Так проходит день за днем. Барти с утра до вечера сидит в своей комнате, Винки хлопочет по хозяйству, время от времени тяжко вздыхая. Придя с работы, отец проверяет, на месте ли сын, и никогда ни о чем с ним не разговаривает. Только однажды он, вернувшись позже обычного, несколькими скупыми словами сообщает о смерти матери. Лицо Барти каменеет, а Крауч-старший, постояв некоторое время в дверях и не дождавшись от сына ответа, уходит.

* * *

Сразу после суда над сыном Бартемиус покинул пост начальника ДМП. Ушел сам, не дожидаясь, пока мадам Багнолд его об этом попросит. Теперь он возглавляет Отдел международного магического сотрудничества — должность вроде бы солидная, но Крауч понимает, что для него это вроде почетной отставки. Отсюда ему уже выше не подняться — да он и не хочет.

После возвращения из Азкабана Бартемиус устроил официальные похороны жены. Гроб был пустым, но, разумеется, никто из присутствующих, кроме самого Крауча, этого не знал, а Барти на похоронах не было. Вскоре Джозефина и в самом деле скончалась. Получив известие о смерти заключенного Бартемиуса Крауча-младшего, Крауч испросил у мадам Багнолд разрешение посетить остров, и министр без ненужных вопросов дала согласие. Там он долго стоял возле каменистого холмика неподалеку от стен тюрьмы, не замечая ни холода, ни дементоров. И отправился назад, только когда хлынул ледяной дождь.

Жизнь в Магической Британии постепенно входила в мирную колею. Оправданные Упивающиеся смертью чувствовали себя даже слишком спокойно — никто не припоминал им старого, все хотели мира. О Волдеморте ничего не было слышно. Через несколько лет после войны от драконьей оспы умер Абраксас Малфой — Крауч не разговаривал с ним с того злополучного вечера, когда Абраксас предъявил ему компрометирующие фотографии и потребовал отпустить Люциуса⁽¹⁾. Они встречались лишь на похоронах Джозефины, где Абраксас в толпе прочих родственников и знакомых покойной положил цветы на гроб и молча пожал руку вдовцу.

Абраксас сдержал слово — о постыдной слабости бывшего начальника ДМП к эльфийкам никто не узнал. Правда, года через три после смерти Малфоя-старшего Людо Бэгмен, человек, напрочь лишенный совести, запутавшийся в долгах и грязных махинациях, однажды явился с тремя фотографиями — вероятно, в свое время утаил их или украл у Абраксаса, а теперь решил поживиться⁽²⁾. Но с этим болваном справиться было легко, и, заполучив снимки, Крауч их сжег.

Впрочем, с утратой Джозефины все это почти потеряло значение. Ни женщины, ни волшебные существа Бартемиуса больше не привлекают. А карьера так или иначе пошла прахом.

* * *

В доме Краучей тихо. Гости к ним давно уже не ходят, разве что старик Грюм иногда заглянет вспомнить былые дни — его тоже спровадили с прежней работы, и теперь он преподает на курсах авроров. Аластор сетует, что нынешним молодым аврорам далеко до прежних.

— Вот взять хоть Лонгботтомов, Фрэнка и Алису — ты же помнишь их, Барти, какими они были, когда еще только-только на стажировку пришли? Таких ребят больше нет. Я бы Лестрейнджам глотки перегрыз, будь моя воля. Эх… да что теперь говорить!

Бартемиус при этих словах мрачнеет, и Грюм, спохватившись, переводит разговор на другое, но эта тема для Крауча еще более неудобна.

— Министерство совсем бдительность потеряло! Они и Волдеморта, приди он снова, под носом у себя не заметят. А уж взяточники — через одного! Старый Малфой, слава Мерлину, подох, так ведь молодой наглостью папаше не уступит. Ходит в Министерство, как к себе домой, в любой кабинет двери ногой открывает. Понять не могу, Барти, как ты тогда Люциусу позволил ускользнуть! Если бы я тебя не знал, как облупленного, то подумал бы, что Абраксас тебя купил.

— Выяснилось, что Люциус был под заклятием… — неохотно отвечает Крауч. И добавляет, стараясь не встречаться с Грюмом взглядом: — Я и сам этому не верю. Но доказать обратное не вышло…

Грюм, поворчав еще немного, допивает огневиски — Крауч один из немногих людей, в чьем доме Аластор ест и пьет, не опасаясь яда. Затем откланивается и уходит, стуча деревянной ногой. И в доме снова воцаряется тягостная, почти неестественная тишина.

Постепенно Крауч смягчается — теперь сыну можно в его отсутствие ходить по всему дому. Однажды отец приносит мантию-невидимку — на всякий случай. Барти может подходить к окнам и смотреть на улицу — главное, мантию не снимать.

Дни, похожие один на другой, как две капли воды, незаметно складываются в месяцы и годы.

* * *

Винки страшно. Хороший домашний эльф, она день и ночь занята по хозяйству. Но Винки чувствует, что дом, которому она служит с рождения, как служили ее мать, и бабка, и прабабка — обречен. Смерть поселилась в доме, смерть ходит по пятам за его обитателями.

По ночам, когда оба хозяина спят, Винки, даже переделав все дела, не может уснуть. Ей кажется, что она слышит тоскливые вздохи, и половицы скрипят так жалобно, и ветер воет в трубе — Винки чудится в этом вое похоронный плач. Чтобы отвлечься, она в который раз протирает кухонную раковину, и без того вымытую до блеска, или перебирает хозяйские носки — вдруг еще остались незаштопанные?

Мистер Барти стал совсем на себя не похож, с тех пор, как вместе с хозяйкой отбыл в Азкабан. Он больше не зовет к себе Винки для удовольствия — Винки все равно, она и так любит бедного мистера Барти, просто ей очень-очень жалко его. Винки знает, что хозяин оставил в Азкабане жену, заменив ею сына. Ох, мастер Барти так сильно болел — но Винки его выходила. Только хозяин все равно не разрешает мастеру Барти ни покидать дом, ни показываться редким гостям. Потому что мастер Барти поступил очень плохо, и хозяин нарушил законы, когда вывез его из Азкабана.

Вечером Винки, как в добрые старые времена, приносит мастеру Барти стакан теплого молока с пенкой, и он иногда не сразу отпускает ее. Винки повинуется, ведь воля хозяина — закон. К тому же у бедного мастера Барти нет ни занятий, ни развлечений. Удовлетворив свое желание, молодой хозяин велит Винки остаться с ним, ему хочется поговорить. А Винки слушает. Иногда мастер Барти говорит ужасные вещи, которые пугают Винки. В эти минуты он будто становится другим человеком: с горящими глазами, дрожа от волнения, он говорит о Темном Лорде — плохом волшебнике, которого и по имени-то боятся называть — что он непременно вернется и освободит мастера Барти, и накажет мистера Барти-старшего.

— Повелитель упрячет отца в Азкабан. Туда, где мама умерла… где я чуть не умер.

— Ох, мастер Барти! Вы не должны так говорить, вы плохой мальчик…

— Повелитель меня вознаградит, я буду свободен… А я отблагодарю тебя, Винки… Что бы тебе подарить? Ты будешь ходить в шелковых полотенцах, шитых золотом, я возьму других эльфов, ты будешь только наблюдать за ними, а сама работать больше не станешь…

— Что вы такое говорите, мастер Барти, — Винки хихикает сквозь слезы. — Для Винки радость — служить дому Краучей... Если Винки не сможет работать, то умрет.

В конце концов мастер Барти засыпает. А когда просыпается, то ничего не помнит из того, что говорил ночью, и глаза у него опять такие, будто ему все равно. Хозяин мистер Барти каждое утро накладывает на сына заклятие Империус — плохое заклятие, как говорят волшебники, непростительное. Но иначе нельзя — ведь мастера Барти поймают, если он не будет слушаться. А хозяин обещал хозяйке, что мастер Барти будет жить.

Днем мастер Барти слоняется по дому в мантии-невидимке, иногда он подолгу смотрит в окно и молчит. Бедный мальчик, как же ему скучно все время сидеть взаперти одному…

Винки — хороший домашний эльф, она знает, что хозяев нужно слушаться беспрекословно и не лезть в их дела. Но все же она скажет мистеру Барти, что мальчику нужно развлечься. Ведь хозяйка не хотела, чтобы мастер Барти жил как в тюрьме. Ей было бы приятно, если бы ему стало хоть немного повеселее.

Винки прищемляет себе уши дверью, наказывая себя за своеволие — но она твердо решила, что обязательно поговорит с хозяином, как только тот вернется домой.

* * *

Никогда прежде Бартемиус Крауч не чувствовал себя таким одиноким и никому не нужным. В те времена, когда он возглавлял ДМП и его называли «железным Барти», им восхищались, ему прочили большое будущее. Вместе с коллегами и подчиненными они делали общее дело, боролись с Волдемортом. Конечно, многие тогда его боялись и втайне ненавидели — как, должно быть, они злорадствовали, когда Барти-младший оказался на скамье подсудимых!

Да, с сыном ему не повезло… Но у него была Джози.

Теперь жена умерла — ее последние минуты прошли в самом страшном месте на земле, вместо любящих и скорбящих мужа и сына возле ее смертного ложа стояли дементоры… Что до друзей… кого-то уже нет в живых (а Фрэнк с Алисой — хуже, чем мертвы), кто-то ушел в отставку, а кто-то продолжает работать в Аврорате и ДМП, но Бартемиус Крауч стал для них чужим… Он не может прямо и открыто смотреть старым товарищам в глаза — потому что прячет в своем доме опасного преступника, сбежавшего из тюрьмы с его, Бартемиуса, помощью. Он сам — преступник, заслуживающий суровой кары. Что сказали бы Аластор Грюм или Руфус Скримджер, если бы знали правду?

Одиночество Бартемиуса разделяет тот, с кем у него меньше всего общего — и это кажется ему злой насмешкой судьбы. А может быть, в этом и состоит его наказание? О его преступлении не знает ни министр, ни Визенгамот — но он сам себя судил и сам себе вынес приговор. Они с сыном — чужие люди, враги, и в то же время — соучастники, а это самая прочная на свете связь. Ничто не скрепляет людей так нерасторжимо, как общее преступление. Они обречены жить бок о бок в этом доме, все больше напоминающем склеп. До тех пор, пока кто-нибудь из них не умрет. Нет, Бартемиус вовсе не собирается убивать сына — он сдержит слово, данное жене, чего бы это ему ни стоило.

* * *

В конце концов одиночество становится невыносимым. Бартемиус больше не может притворяться перед самим собой, что в доме никого, кроме него и Винки, нет. Он начинает тосковать по прошлому — когда Джозефина еще не болела, а Барти даже не знал о Волдеморте. Все чаще он после ужина остается в гостиной и удерживает возле себя сына. Барти-младший, сняв мантию-невидимку, сидит в кресле у камина, иногда с книгой — никакой темной магии, Крауч строго следит, чтобы опасных книг в доме не было. Сыну он разрешает читать лишь старинные романы, которые так любила Джози.

Глядя на Барти, он впервые осознает, насколько сын похож на мать, и с острой, хватающей за сердце тоской вспоминает жену — молодую, счастливую, влюбленную в него…

Он прикрывает глаза и будто наяву видит ромашковый луг, тропинку, сбегающую к реке, а чуть подальше — уединенный дом на берегу, где Краучи жили после свадьбы... Джозефина в легком платье в мелкий цветочек. Солнечные лучи играют на ее светлых волосах, искорками вспыхивают в прищуренных глазах... Маленькая и хрупкая, она едва достает мужу до плеча, а он может обхватить ладонями ее талию. Она обнимает его за шею, заглядывая в лицо, и смешливо-огорченно морщит нос: "Барти, посмотри, у меня снова веснушки?.." С веснушками она ничего не может поделать, сколько ни старается, но Бартемиусу они кажутся очень милыми. Кожа у Джозефины нежная и белая, и, чтобы летнее солнце ее не обожгло, она носит соломенную шляпку с широкими полями.

Однажды Джози споткнулась о какой-то камень, упала и подвернула ногу — она тут же сама наложила исцеляющее заклинание, но Бартемиус все равно до самого дома нес ее на руках. Она очень легкая, почти невесомая...

Барти-младший тоже отличается хрупким сложением, у него такие же, как у матери, соломенные волосы и серые глаза, небольшие руки и ступни изящной формы, и молочно-белая кожа в веснушках...

«А ведь это Джози захотела назвать сына моим именем…». Он помимо воли начинает чувствовать сожаление и горечь от того, что уже ничего нельзя изменить. Как же так случилось, что они стали чужими? Да не просто чужими, а врагами?

Бартемиус не видит, что лицо сына временами перестает напоминать маску и приобретает осмысленное выражение. Не видит его пристального холодного взгляда. Он не догадывается, что Барти научился сбрасывать с себя Империус.

Когда Винки впервые заговаривает о том, что бедному мастеру Барти необходимо развлечься, посмотреть на людей, Крауч наотрез отказывает. Но эльфийка, плача и дергая себя за уши, снова и снова повторяет свои мольбы и даже доходит до такой дерзости, что напоминает об обещании, данном им Джози.

— Хозяин мистер Барти, вы обещали хозяйке Джозефине позаботиться о мастере Барти. А он здесь все равно что в тюрьме — разве для этого она его спасала? Хозяйка умерла, чтобы освободить его. Хозяин, скоро ведь чемпионат мира по квиддичу! Пусть мастер Барти посмотрит, пусть вдохнет немного свежего воздуха… Он же будет в мантии-невидимке! Мастер Барти хорошо себя ведет, он это заслужил. И хозяйка хотела бы этого…

Бартемиус ошеломлен и не может возразить. Ничего не ответив служанке, он удаляется в свою комнату и запирает дверь. Но после бессонной ночи, проведенной в мучительных раздумьях, соглашается.

— Хорошо. Мы поедем на чемпионат. Я, мастер Барти и ты. Только надо все как следует продумать и подготовить.

— Ах, хозяин мистер Барти, как хорошо! Винки так рада! И хозяйка была бы рада… Не беспокойтесь, Винки вас не подведет, никто не увидит мастера Барти.

Бартемиус не замечает, как глаза Барти на мгновение вспыхивают безумной радостью.

Однажды Крауч возвращается домой, и Винки, встречая его у порога, шепотом докладывает, выкручивая себе уши и выпучив и без того огромные глаза:

— Хозяин мистер Барти… Вас ждет мисс Берта Джоркинс. Она слышала… Плохая Винки, плохая, недоглядела, Винки себя накажет! Мастер Барти не виноват...

Бартемиус, отстранив эльфийку, стремительным шагом проходит в кабинет и по одному взгляду на Берту понимает, что она слышала достаточно. Выбора у него нет.

— Обливиэйт!

Он держит заклинание до тех пор, пока глаза Берты не наливаются кровью и не начинают косить в разные стороны. Тогда он снова взмахивает палочкой и произносит:

— Легилименс!

Увиденное Бертой надежно спрятано в глубинах ее сознания. Но память повреждена необратимо. «Дракклы ее побери, угораздило же припереться ко мне домой в самый неподходящий момент! Она и без того была дура дурой, а теперь и вовсе… Но уже ничего не поделаешь...».

Кое-как приведя Берту в относительный порядок, он подписывает принесенные ею бумаги и выпроваживает незваную гостью.

В душе Бартемиуса шевелится недоброе предчувствие, он думает, не отменить ли приготовления к поездке, но, устало махнув рукой, решает: «Нет, поедем. Все обойдется. Берта ничего никому не сможет рассказать.».

* * *

Летом 1994 года у Отдела международного магического сотрудничества много работы, в кои-то веки он в центре внимания и министра, и общественности — ведь, кроме чемпионата, на этот год запланировано и проведение Турнира Трех Волшебников в Хогвартсе. Но Бартемиус впервые в жизни этому не рад — его мысли заняты подготовкой к поездке, надо все тщательно продумать, предусмотреть любые случайности. Вдруг выясняется, что Винки, оказывается, боится высоты — а сидеть они будут на самом верху. Конечно, она преодолеет свой страх и не оставит Барти, а если вдруг что-то пойдет не так, сдержит его эльфийской магией и перенесет домой… Кажется, Бартемиус ничего не упустил, но все равно ему тревожно, и хочется, чтобы чемпионат побыстрее закончился. Если бы ему хотя бы не нужно было заниматься организацией чемпионата, если бы он мог сам сидеть рядом с сыном и держать его под контролем…

У Крауча новый помощник — совсем зеленый, только что из Хогвартса. Как его... Уизерби?.. Нет, Уизли! Крауч никогда не забывал имен своих сотрудников, и сейчас ему кажется плохим знаком, что он никак не может запомнить фамилию молодого человека. Долговязый рыжеволосый юноша в очках — аккуратный, трудолюбивый, исполнительный, смотрит на Крауча преданным, обожающим взглядом, и, кажется, даже подражает своему начальнику — в манерах, одежде, прическе… Бартемиус ловит себя на том, что хотел бы видеть такую преданность и обожание в глазах своего сына — эта мысль пробуждает горькое чувство, и он старается держать помощника на расстоянии. Впрочем, в служебных делах Уизерби... то есть, Уизли не вызывает нареканий.

А тут еще и Рита Скитер — так и рыщет по Министерству, вынюхивает что-нибудь «жареное», из чего можно раздуть сенсацию. Когда-то Рита была любовницей Абраксаса Малфоя. Теперь, потеряв очарование молодости и приобретя взамен железную хватку и непрошибаемую наглость, она стала сущим наказанием для властей предержащих. Никаких авторитетов для нее не существует, любого вываляет в грязи. А вот поди ж ты — самая популярная журналистка в Магической Британии! До недавнего времени Бартемиус Крауч ее мало интересовал — кто же захочет читать о международных стандартах толщины стенок котлов, длины метел и о прочих скучных материях, которыми теперь занимается некогда грозный глава Департамента магического правопорядка? Однако сейчас, когда Отдел международного магического сотрудничества отвечает и за проведение чемпионата по квиддичу, и за грядущий Турнир Трех Волшебников, Рита то и дело попадается Краучу на глаза, лезет с глупыми, а порой и бестактными вопросами, а ее Прытко Пишущее Перо тем временем что-то строчит в блокноте. И это, опять же, в нынешних обстоятельствах весьма и весьма некстати.

Нет, право же, скорее бы завершился и чемпионат, и Турнир.

* * *

Когда над лагерем болельщиков в небе вспыхивает зеленым убийственным светом Темная Метка, Крауча с новой силой охватывает предчувствие катастрофы. В душу закрадывается страшное подозрение, которое Бартемиус не может прогнать — что это сделал сын. Воспользовавшись тем, что отец отправился пресекать беспорядки, учиненные недобитыми приспешниками Волдеморта, Барти, видно, смог каким-то образом вырваться из-под надзора Винки. Но где он взял палочку? Или ему кто-то помог?

Вскоре выясняется и это — когда Гарри Поттера, как нарочно, оказавшегося на месте происшествия, расспрашивают, что он видел, Бартемиусу уже почти все ясно. Конечно, ведь Поттер как раз сидел рядом, мальчишка был поглощен игрой, и Барти не составило труда вытащить палочку у него из кармана.

Хуже всего то, что с палочкой Поттера попалась Винки… Амос Диггори, болван, решил, что это она и наколдовала Темную Метку. Конечно, ему никто не поверит. Но с Винки, как ни жаль, приходится расстаться — она нарушила прямой приказ хозяина, не уследила, как Барти украл палочку. А ему сейчас нужно найти сына — как можно скорее, пока не произошло что-нибудь непоправимое. Хотя и без того уже ничего не поправить. Бартемиус с пугающей ясностью осознает: это — конец. И внезапно чувствует странное безразличие и даже как будто облегчение. Он только сейчас понимает, насколько устал от своей двойной жизни.

Он находит Барти, который сидит на траве, даже не прячась, совершенно обессиленный, с мокрым от пота лицом и лихорадочно блестящими глазами. Схватив сына за руку, Крауч аппарирует домой и там снова накладывает на него Империус. Но делает он все как будто механически.

На следующий день Крауч идет на работу, машинально отдает распоряжения, подписывает бумаги, равнодушно выслушивает гневные тирады Фаджа, до смерти напуганного произошедшим на чемпионате. Он чувствует себя механизмом, у которого с минуты на минуту кончится завод.

Сын молчит. И Бартемиус молчит. Они опять вдвоем, даже без Винки — два чужих человека, скованные одной цепью.

Однажды раздается звонок в дверь, и Бартемиус открывает. На пороге стоит Питер Петтигрю — постаревший и какой-то облезлый, но это он — Крауч никогда не жаловался на зрительную память. На руках у Питера странное существо, похожее на карлика с содранной кожей — но от существа исходит такая темная и пугающая энергия, что Крауч безошибочно догадывается, кого он видит перед собой.

В глубине дома слышатся быстрые, энергичные шаги, и вот уже Барти в прихожей. На нем ни малейших признаков подчиняющего заклятия, его плечи расправлены, глаза горят. Он благоговейно становится на одно колено и целует край черного плаща, в который завернуто безобразное существо у Петтигрю на руках.

— Милорд… Мой Повелитель… Добро пожаловать в мой дом.

Бартемиус неподвижно стоит посреди прихожей и даже не пытается достать палочку — он понимает, что для него все закончилось. Существо спрашивает Барти высоким, холодным голосом:

— Барти Крауч… мой самый преданный слуга… Готов ли ты послужить мне, чтобы я обрел былую силу и по-настоящему вернулся?

— Я готов, Милорд! Приказывайте — я все исполню.

Существо поворачивается к Краучу-старшему и направляет на него волшебную палочку, которую ему вручил Петтигрю:

— Империо! Ты никому не скажешь о том, что я вернулся, и о том, что Питер жив. Ты будешь ходить в Министерство, как и прежде, исполнять должным образом, со всем подобающим рвением, свои обязанности, и вообще вести себя, как обычно. А сейчас ступай к себе.

Бартемиус чувствует, как неимоверная тяжесть, давившая на его плечи, исчезает. Ему становится легко и спокойно. Он разворачивается и уходит в кабинет. Тем временем Барти-младший ведет своих гостей в столовую, они долго о чем-то говорят — но Крауча это не интересует. Ему надо выспаться перед рабочим днем — завтра совещание по очень важному вопросу, будут окончательно утверждены стандарты толщины стенок котлов. Хорошо, что подготовку доклада он поручил Уизерби — это весьма толковый молодой человек, на него можно положиться.

1) Отсылка к фанфикам "Компромат" http://fanfics.me/fic117451 и "Шантажист" https://fanfics.me/fic133293

Вернуться к тексту

2) Крауч-старший недолюбливает Людо Бэгмена, а Винки называет Людо "плохим волшебником"

Вернуться к тексту