Рождённый ползать (джен)

Быть или не быть, вот в чём вопрос.

Достойно ли смиряться под ударами судьбы,

Иль надо оказать сопротивленье

И в смертной схватке с целым морем бед

Покончить с ними? Умереть. Забыться.

И знать, что этим обрываешь цепь

Сердечных мук и тысячи лишений,

Присущих телу. Это ли не цель желанная?

Скончаться. Сном забыться.

Уснуть... и видеть сны? Вот и ответ.

День клонился к вечеру, и хотя до заката оставалось ещё больше часа, но свет уже постепенно приобретал характерный золотой оттенок. Весна в этом году выдалась ранней и на удивление тёплой: в лесу уже вовсю распускались листья, первоцветы почти отцвели, а трава была густой и сочной, словно летом. И даже сейчас, когда вечер уже был так близко, воздух ещё не остыл.

Зато настроение у Скабиора, в противовес этому великолепию, было на удивлением мерзким, как проклятый ноябрьский смог в Челси, и грозило стать еще отвратительней, когда сосредоточенный и мрачный Грейбек обрадовал его тем, что сегодня им придётся снова тащиться в Уилтшир.

Когда почти год назад британских волшебников охватила паника после жутких заявлений Альбуса Дамблдора, которые старина Корнелиус так рьяно принялся отрицать, что завертевшиеся шестерни в машине фаджевской пропаганды практически задымились, всем в Лютном стало, в общем-то, очевидно, к чему всё идёт. И Скабиор даже не удивился, когда Грейбек объявил уже вслух, что Тот-Кого-Нельзя-Называть воскрес из небытия, а вместе с ним воскресли старые союзы и обещания, тем более, с Министерством им никогда не было по пути, и пора уже было пустить кровь этим зажравшимся мордредовым отродьям.

На первую официальную встречу с Тем-Кого-Нельзя... нет, с Тёмным Лордом, так теперь было правильней, Грейбек прихватил самых надёжных на его взгляд людей: двух немногословных парней из Серых Охотников, которые были с ним ещё со времён кровавой мясорубки при Крауче. Они как никто умели тихо появляться и уходить, не оставляя после себя живых, и, что самое главное, не распространяться о том, что им довелось видеть. И конечно, вместе с Грейбеком отправился и его адъютант.

Скабиор шёл туда почти с трепетом. Он подозревал, конечно, что самого Лорда увидит вряд ли, да и желанием, если честно, не слишком-то и горел, — но на тех самых Пожирателей Смерти, от одного упоминания о которых волшебники по всему Соединённому Королевству спадали с лица, он обязан был посмотреть!

Он и посмотрел — и, увидев вблизи, испытал, наверное, одно из сильнейших разочарований за все свои почти тридцать два года жизни.

За всей своей показной надменностью на постных брезгливых лицах, за всеми своими роскошными мантиями и коваными оградами, за всеми своими старинными особняками и вычурными подсвечниками, продав который, какая-нибудь мамаша из Лютного могла бы кормить своих детей целый месяц, они не в состоянии были скрыть тошнотворного аромата страха, пропитавшего их с головы до пят. От них разило словно от запуганного стада овец, и Скабиору приходилось напоминать себе, что они пока не его добыча.

Впрочем, самоуверенности волшебникам всегда было не занимать, и, даже тайно пуская под крышу своего дома оборотней, они предпочитали смотреть на них сверху вниз.

Словно заранее сговорившись, лица, приближенные к Лорду, встречали визитёров практически одинаково — пока сам Грейбек удостаивался высочайшей аудиенции, остальных оставляли дожидаться своего вожака в каком-нибудь скудно обставленном закутке, куда пустить таких второсортных гостей было, вероятно, не жалко.

Их оставляли одних разглядывать висящие на стенах натюрморты или пялиться молчаливо в окно. К разговорам обстановка не слишком располагала — да и о чём им было беседовать? Ожидание тянулось для Скабиора неимоверно долго, а затем возвращался Грейбек, получивший новые таинственные приказы, и их выпроваживали за дверь.

Впрочем, порой встречали и провожали их даже не сами хозяева, а домовые эльфы, трусившие, надо признать, всё же на порядок сильней, чем их полные аристократического дерьма хозяева, которых, несмотря на отсутствие подобающих при встрече расшаркиваний, Скабиор, был вполне в состоянии опознать.

Белобрысого породистого детину, чья бабка явно путалась с викингами, он не раз видел в «Пророке» на фоне зелёных холмов и свинцово-серого неба в очередной статейке про важный вклад в волшебную экономику шерстяных мануфактур Роули. Да и сложно было не знать в лицо человека, которому фактически принадлежало самое крупное волшебное поселение на Оркнеях.

Другой, в родне которого где-то затесался не один тролль, иногда мелькал в Лютном, сбывая фамильные артефакты далеко не одному Горбину, и, несмотря на туповатый вид, торговался всегда с умом. Но вот мозгов, чтобы нацепив маску и зловещую мантию с капюшоном, не светить на внушительной парадной двери свой фамильный герб, мистеру Крэббу уже не достало. Ну хоть бы провёл всех через чёрный ход, мерлинов конспиратор, думал тогда Скабиор, вместе с Серыми закатывая глаза.

А вот в Малфой-мэноре хозяева в эти игры с секретностью даже не собирались играть. Мистер и миссис Малфой соблаговолили встретить их лично, и смотрели на своих гостей так, словно кто-то из них успел вытереть обувь об их бархатные портьеры.

Впрочем, глядя на холодную высокомерную физиономию Люциуса Малфоя, Скабиор не мог не злорадствовать, замечая за аристократической бледностью лёгкую синеву, которую вполне объяснял пусть и превосходно замаскированный чарами и дорогим парфюмом запах джина, который, кажется учуял не он один. Что, павлин, закладываешь за воротник, тоже небось трясёшься за свою жизнь от страха? И это вас-то так боялись во время прошлой войны! Да даже дамочка твоя выглядит похрабрее.

Мадам Малфой действительно казалась Скабиору напуганной куда меньше, и уж точно лучше умевшей держать себя в руках: по крайней мере, если бы он выбирал, с кем сойтись в бою, он бы однозначно предпочёл павлина.

Внутри особняк выглядел излишне помпезным, впрочем, Скабиор мало что успел рассмотреть, разве что приметил пару недурных статуэток, соблазнительно стоявших недалеко от распахнутого окна.

Хозяйка провела их в небольшую и аскетичную даже на взгляд Скабиора курительную, а затем удалилась, неприязненно поджав губы и не предложив им даже простой воды, не говоря о чае. Да что там чай, в этот раз их лишили даже привычной возможности поскучать с комфортом: кроме хлипкого кофейного столика и сиротливой банкетки, на которой даже уместиться смогли не все, в комнате не было ничего, даже вшивой пасторальной мазни с какими-нибудь пастушками.

Проторчав там часа полтора, Скабиор потерял остатки терпения и осторожно высунулся в приоткрытую дверь. Не заметив в коридоре ничего подозрительного, он, несмотря на неодобрительное ворчание Серых, решил немного размяться. В конце концов, если он на кого и наткнётся, то всегда может сказать, что его позвала нужда, да и помочиться в роскошном хозяйском сортире с золочёными канделябрами он бы не отказался.

Дверь одной из соседних комнат была слегка приоткрыта, и Скабиора так и подмывало туда заглянуть. Внутри в уютном кресле устроился с книжечкой какой-то изнеженный рохля. Пухлый, с копной светлых волос, кудрявых, словно у херувима, и весь такой благостный и домашний, что Скабиор чуть не сплюнул. А тот, то ли услышав что-то, то ли почувствовав на себе чужой взгляд, просто захлопнул дверь у Скабиора под самым носом, не потрудившись махнуть даже палочкой.

Впрочем, Скабиору хватило и этих секунд, чтобы учуять не только уже хорошо знакомый ему въевшийся запах страха, но и заметить испуг, застывший на безвольной круглой физиономии. Ба, да этот кусок манного пудинга действительно испугался, едва завидев перед собой оскаленную ухмылку! Скабиору захотелось ухмыльнуться ещё шире и даже поскрестись в дверь, но его окликнул один из Серых, и он вернулся в курительную.

Пожалуй, именно в тот раз Скабиор окончательно утвердился в мыслях, что зловещие Пожиратели Смерти, до дрожи запугавшие обывателей, при ближайшем рассмотрении вовсе не так страшны. Да что уж там, крысы в Лютном были куда опаснее, не говоря о хищниках покрупней.

Вся репутация этих ряженых неудачников оказалась дутой, словно мыльный пузырь. Мало ли что там было в семидесятых — но глядя на этих людей теперь, даже пьяный марш на чемпионате по квиддичу им можно было приписать с трудом. Они и на дерзкий взгляд, за который в Лютном можно было схлопотать режущее, не решались ответить — только губы и поджимали, глядя собеседнику куда-нибудь за плечо, а то и вообще отворачивались от него, словно от бродячего книззла — только бы не пристал.

Да чем, чем они лучше? Делают важный вид, надуваясь от собственной значимости, но надави на них посильней, вот тогда и станет понятно, у кого на самом деле есть клыки. Им просто повезло удачно родиться. Отбери у них всё — золото, эльфов, дом — и что останется? Самая дальняя в лагере палатка у выгребных ям, и та из жалости.

Именно эти мысли Скабиора и подвели — а ещё, конечно же, четверть бутылки «Огденского», плескавшегося в его желудке. Пил он, естественно, не один, да и не так чтобы от большого желания — отчасти со скуки, отчасти чтобы скрасить бессмысленную беседу, начавшуюся еще вчера у костра и зачем-то продолжившуюся сразу после полудня. Грейбек пьянство в лагере особо не жаловал, но какое же это пьянство, если одна бутылка на четверых на фоне острой социальной полемики? Спор практически перерос в драку — полнолуние было не за горами, и сдержанности этот факт обитателям лагеря не добавлял. Пожалуй, всё действительно могло закончиться мордобоем, не появились та ледяная сука из Серых Охотников. Тёплую компанию разогнали, но ярость и нервное возбуждение по-прежнему перекатывались у Скабиора под самой кожей, и сейчас, когда ему вновь пришлось дожидаться Грейбека в убогой курительной, они бурлили внутри, туманя голову и отравляя кровь.

В отличие от Серых, меланхолично оккупировавших банкетку, Скабиор просто не мог усидеть на месте — сначала он мерил шагами проклятую комнату от стены до стены, а когда уже готов был лезть на эту самую стену, сосчитал про себя до десяти, и буркнув что вернётся прежде, чем они успеют соскучиться, распахнул дверь. Пусть их! Даже если Грейбек снова окажется недоволен его прогулкой, он это как-нибудь переживёт.

Знакомый коридор был снова пуст, вот только открытых дверей в этот раз не было, и Скабиор смело отправился дальше изучать дом, то и дело прикладываясь к потертой фляжке, извлечённой из недр пальто.

Просторный холл уже утонул в красноватых отсветах заходящего солнца, и длинные тени зловеще тянулись к широкой лестнице, ведущей на верхние этажи. На мгновенье Скабиору показалось, что там проползла какая-то тварь, но он списал это на игру света. Здесь не было ни души, вернее, живой души, зато мертвецов — с избытком. Скабиор бродил по коридорам, разглядывая висящие на стенах многочисленные полотна, и чем легче становилась фляжка в его руке, тем сильней он начинал злиться.

Эти самовлюблённые выродки не менялись и после смерти: когда он почти дружелюбно отсалютовал волшебнику в напудренном парике, рядом с которым на столике красовалась бутылка весьма характерной формы, тот скорчил презрительную гримасу и отвернулся, демонстративно дернув затянутым в кружева плечом. Вот ведь, сдох — а всё равно туда же!

— Что, не нравлюсь? — спросил Скабиор, подходя ближе и поигрывая извлечённым из-за голенища ножом. Дохлый Малфой на холсте заметно заволновался и пробормотал что-то явно нелестное по-французски. Слов Скабиор не разобрал, но вот интонацию вполне уловил и завёлся по-настоящему: — Слышь, ты, да ты, ублюдок в трико! Это ты мне, да? — прорычал он, оставляя на раме кривую царапину.

Ублюдок процедил в ответ: «Мизерабль»⁽¹⁾ и поспешил ретироваться с портрета под громкие и возмущенные перешёптывания остальных представителей напыщенной павлиньей семейки, давно уже гнивших в земле. Раздраженно покосившись на них, Скабиор слегка поколебался, но нож поспешил убрать. Одно дело — пошататься здесь в тишине, и совсем другое — портить чужое имущество при свидетелях. Хель их знает, во что ему может это встать…

Эта мысль лишь подогрела кипевшую в Скабиоре злость: он всё же вынужден был опасаться их, этих обитателей красивых и богатых домов, хотя уже знал, что они не стоят даже грязи с его ботинок.

Он шёл через длинную анфиладу комнат, смутно надеясь найти способ выплеснуть уже скопившееся в нём раздражение: всё шло не так, и даже фляжка в его руках уже почти опустела. Впереди он заметил свет, льющийся из дверного проёма одной из малых гостиных. Обе створки широкой двери были приглашающе распахнуты, и Скабиор явно расслышал звон бокалов, негромкий смех и даже скрип иглы по пластинке на фоне негромкой музыки. Кто-то явно проводил время куда лучше него, и он просто не мог остаться в стороне от этого праздника жизни. Что ж, пожалуй, он примет в нём участие, даже если его там не слишком ждут, решил Скабиор, решительно направляясь вперёд и пытаясь вытряхнуть себе на язык последние капли виски, и поэтому не заметил неожиданного препятствия.

Собственно, он вообще ничего не замечал до того момента, как у самой двери практически врезался в высокого тощего человека с гривой седых волос, явно направлявшегося в ту же гостиную, вывернув из соседнего коридора.

Они едва не столкнулись плечами, и Скабиор инстинктивно отступил чуть назад, принюхиваясь. Даже сквозь весь выпитый алкоголь он едва не скривился от слишком уж экзотического и сбивавшего его с толку парфюма. Что-то с ним было не так, но что? Скабиор втянул воздух ещё раз, и на сей раз уловил, что за терпкими, но вполне знакомыми ему нотами, он отчётливо различает дым. Не табачный нет, дым не от костра или камина, а паршивый муторный дым из дерьмовых притонов Лютного, которых он с отвращением избегал — в нём причудливо переплетались тревога, отчаяние и истома на фоне сладковатого, манящего за собой аромата опиума и горьковатых трав.

Скабиор хорошо знал обитающую там публику, и с каким-то мрачным для себя удовольствием различил за всем этим дурманящим шлейфом привычное, будоражившее его, зловоние страха.

— Пройти дай! — прищурив глаза от нахлынувшего на него отвращения, прорычал Скабиор, однако, к своему удивлению не получил в ответ никакой реакции. Зато в малой гостиной неожиданно наступила напряжённая тишина и Скабиор наконец обратил внимание на собравшееся там общество.

Только близкое полнолуние и ударная доза виски не позволили волосам на его загривке встать дыбом, так как ситуация из неприятной или неловкой явно превращалась в опасную. Даже конченному дураку под Конфундусом очевидно, что когда ты натыкаешься на беглых и явно не стремящихся быть обнаруженными преступников, это гнилой расклад, а уж если они числятся среди записных маньяков…

Этих двоих Скабиор не узнать не мог: их портретами с пометкой «Особо опасны» был увешан в Британии каждый столб, а в объявления о награде даже пирожки в Косом заворачивали. И хотя теперь они не слишком-то походили на свои старые колдографии, Скабиор не усомнился ни на мгновение в том, кто именно сидит перед ним.

Младший Лестрейндж занимал в розыскных списках третью строчку и был более узнаваем: дело Лонгботтомов когда-то было громким и породило в Лютном не одного подражателя. Второй прославился меньше, но и его имя успело обрасти зловещим флёром — Ойген Мальсибер со вторым непростительным прочно обосновался на пятой строке, сразу за кровавым душегубом Блэком.

Оба черноволосые, измождённые и неуловимо похожие друг на друга, они сидели за небольшим столом: Мальсибер ловко тасовал колоду карт, а Рабастан Лестрейндж, расслабленно откинувшись в кресле небрежно сжимал в руке початую уже бутылку дорогого шампанского — и теперь они отвлеклись от разговора и безмолвно воззрились на тех, кто их потревожил.

Скабиор был слишком пьян, чтобы как следует испугаться, и конечно же слишком зол, чтобы сдать назад. Он ещё раз одарил презрительным взглядом своего визави. Рожу его Скабиор вспомнить никак не мог, и хотя он был весь такой элегантно-небрежный и чистенький, даже его перчатки из дорогой пепельно-серой кожи были идеально чисты — так же, впрочем, как и начищенные ботинки и край тёмно-серой мантии, однако все равно походил на какой-то забытый выцветший снимок из криминальной хроники. Было, было в нём что-то ещё.

Ноздри Скабиора снова хищно затрепетали, и за всей мешаниной запахов он смог различить ещё один — едва уловимый аромат свернувшейся крови и почему-то реки. Запоздало Скабиор начал осознавать, что страх, который он уловил, был чужим. Так пахло в особо удачные дни от Грейбека, когда тот уходил в одиночестве прогуляться у маггловских деревушек, так пахло в захудалых уголках Лютного, когда поутру там обнаруживали труп неудачливой шлюхи, если от неё оставалось хоть что-нибудь.

Вот мразь! Скабиора от этой картины неожиданно затошнило, и он, рефлекторно, сглотнув, зарычал, наконец привлекая чужое внимание. Седой сфокусировал на Скабиоре взгляд, и на его узком, хищном лице медленно разлилась брезгливость — будто бы он только что увидел у себя под ногами даже не грязь, а содержимое чьего-то желудка недельной давности. Он безразлично взмахнул затянутой в перчатку рукой, словно жестом отодвигая досаждающее ему препятствие в сторону. Это был просто жест, без капли магии, словно презренный оборотень не заслуживал даже этого.

В глазах у Скабиора потемнело от ярости и унижения — да сколько они еще будут пренебрегать им! Он, сделав шаг назад, с характерным звуком смачно плюнул на безупречно-чистую мантию и на всякий случай потянулся за палочкой.

Краем глаза он видел, что сидящие в комнате Пожиратели даже не сдвинулись с мест, но на их лицах отразился одинаковый интерес, словно их вот-вот ожидало нечто донельзя любопытное.

Да и на лице своего неожиданного противника даже тени ожидаемого и почти что желанного возмущения Скабиор не нашел — нет, человек перед ним был, скорее, до крайности изумлён. Он в задумчивости моргнул, а потом в его руке невесть как оказалась палочка.

Плевок с мантии канул в небытие — и это было последнее, что Скабиор увидел. Видеть со стороны, как его тело сперва поплыло, а затем сжалось практически в точку и по воле чужой магии вылетело в распахнутое окно, он, конечно, уже не мог.

Как не видел он и того, что седой мерзавец мгновенно потерял к произошедшему всяческий интерес, а Мальсибер с Лестрейнджем понимающе переглянулись.

— Опоздал, — сокрушённо заявил Гектор Трэверс, усаживаясь верхом на стул. — Давно уже не был в Норидже, совсем разучился ориентироваться во времени и пространстве.

— Почти ничего и не пропустил, — меланхолично отозвался Лестрейндж, прикладываясь к бутылке. — Повелителю этим вечером не до нас, зато Ойген явно в ударе, — кивнул он на горку монет рядом с Мальсибером.

Мальсибер швырнул в центр стола галлеон и отточенным, почти профессиональным движение сдал по три карты.⁽²⁾

1) Мизерабль (фр. misérable) — ничтожный человек, негодяй и обитатель социального дна, так же бедный, отверженный. Произведение Гюго «Отверженные», в персонажах которого наш герой мог бы узнать своих классовых собратьев, на языке автора называется «Les Misérables».

Вернуться к тексту

2) Господа Пожиратели играют в брэг (англ. brag). Эта старинная карточная игра появилась в Англии примерно в 1700 году и считается один из признанных прародителей покера. Как и в покере, партия состоит из кругов торговли (ставок) и заканчивается тем, что игроки вскрывают карты. Хорошему игроку должны сопутствовать выдержка, хладнокровие и невозмутимость. В брэг выигрывают не только те, кому идет хорошая карта, но и те, кто умеет хорошо блефовать.

Вернуться к тексту

Какие сны в том смертном сне приснятся,

Когда покров земного чувства снят?

Вот в чём разгадка. Вот что удлиняет

Несчастьям нашим жизнь на столько лет.

А тот, кто снёс бы униженья века,

Неправду угнетателей, вельмож

Заносчивость, отринутое чувство,

Нескорый суд и более всего

Насмешки недостойных над достойным,

Когда так просто сводит все концы

Удар кинжала! Кто бы согласился,

Кряхтя, под ношей жизненной плестись…

Скабиор не планировал умирать. Он, конечно, знал, что однажды костлявая явится по его душу, но уж точно не предполагал, что подобное случится настолько неожиданно и нелепо. Он не слышал слов, которые чаще всего бывают последними в чьей-то жизни, да и ядовито-зелёной вспышки, которую он подсознательно ожидал, не было. Вместо этого с ним произошло что-то совершенно непостижимое. Его тело словно исчезло, развоплотилось, растворилось само в себе вместе с мордредовым пальто и поношенными ботинками, но при этом продолжало существовать, правда, в каком-то совершенно ином и чуждом для него качестве.

Скабиор никак не мог осознать, что с ним произошло или всё еще происходит — может быть, именно так и умирают, а все эти байки о таинственных коридорах и свете в самом конце не стоят и дерьма дохлых докси? Может, там совсем ничего нет? И никто никого не ждёт. Ни мёртвых врагов, ни покойных родственников Скабиор не видел, как, впрочем, и всего остального, и даже не уверен был, что ему всё еще есть, чем глазеть на мир.

Когда свет померк и всё вокруг не просто стало другим, а, как и он сам, переплавилось и исчезло, единственным, что Скабиор смог уловить, было лишь недолгое ощущение полёта и удар обо что-то твёрдое и упругое — хотя даже в этом он не мог быть уверен полностью. Просто из всех знакомых ему ощущений это было, пожалуй, самым близким к тому, что он испытал.

Позже Скабиор решил, что не рехнулся в тот миг только благодаря не успевшему ещё выветриться из него хмелю. Собственно, он даже толком и испугаться-то не успел — леденящий животный страх настиг его позже, когда мир перестал плавиться и застыл как смола. Вот тогда Скабиор действительно испугался — и замер на какое-то время… впрочем, течения времени он тоже не ощущал. Так и лежал, ну или ему так казалось — иными словами описать своё положение он не мог, знал лишь, что находится без движения, и уж точно не сидит и не стоит. А затем тьма начала рассеиваться, оставляя вместо себя смутные сероватые сумерки. Скабиор попытался зажмуриться, однако тусклый неясный свет всё равно причинял ему дискомфорт. Как бы он ни старался, он всё равно его не то чтобы видел, нет, скорее, ощущал большей частью своего новообретённого тела.

Постепенно Скабиор позволил себе отмереть. Пока больше ничего ни в нём, ни в окружающем его зыбком и непонятном мире не собиралось меняться, и его охваченный в первый момент паникой разум снова начал исправно ему служить. Для начала Скабиор постарался определить, что же он вообще чувствует. Прежде всего, он с уверенностью мог заявить о том, что больно ему точно не было. Было влажно, но это ощущение оказалось неожиданно приятным и очень правильным, а ещё было холодно. Холод действовал на Скабиора странно: от него хотелось не попытаться согреться, а наоборот, замереть и… он не знал, как определить это чувство. Переждать? Спрятаться? Перестать на какое-то время быть?

Мысли путались и не додумывались до конца, но Скабиор, по крайней мере, начал осознавать, что он всё же жив, пусть и жив теперь как-то совсем иначе, и явно не так, как он привык. Это значило… значило, что он изменился — но, поскольку, сам он меняться не собирался, тем более до такой степени, и уж точно для этого ничего не делал, зато тот обдолбанный сукин сын успел достать палочку… Значит, заколдовал, да? Превратил его в какую-нибудь гнусную дрянь. Но разве именно так это всё должно ощущаться?

Скабиор просто не мог вообразить себе превращение без сочащейся сукровицей кожи, выворачивающихся суставов и чудовищно изменяющихся костей, разрывающих связки и мышцы. Не мог даже на мгновение предположить, что превращение может прийти одно, без сопровождающей его боли. О, Скабиор отлично знал, как это — превращаться, однако то, что с ним происходило сейчас, совсем не было похоже на привычную ему трансформацию. К тому же, до полнолуния оставалось несколько дней, да и солнце ещё не скрылось за горизонтом.

Не к месту всплыло полузабытое детское воспоминание: мутноватое, мерзко отливающее радужными цветами, как плёнки на лужах в Ньюхеме после дождя — он ведь когда-то хотел узнать, бывает ли крысе больно, когда её превращают в стакан — ну вот, узнал. Осталось понять, во что же его самого всё-таки превратили. Вернее, в кого. В том, что это явно было что-то живое, он уже не сомневался, вот только хорошо это или плохо, пока не понимал.

Оглядеть себя не получалось. Скабиор понял, что почти слеп, когда попытался открыть глаза — конечно, он сознавал, что всего лишь цепляется за простые и привычные для себя понятия, но иного описания для подобного действа у него не было, да и вряд ли он когда-нибудь даже предполагал, что почувствует, как его глаза буквально вытягиваются вперёд. Сумрак вокруг стал ещё на пару тонов светлей, и Скабиор, к своему удивлению, окончательно убедился, что не силах разглядеть практически ничего, кроме света — он не просто его ощущал, он видел, именно видел его всем своим невозможным телом. Или же почти всем.

Обоняние тоже сыграло с ним сомнительную и невероятную шутку: запахи окружали его со всех сторон, утратив при этом не только привычную форму, но даже смысл. Насколько Скабиор мог судить, они, как и свет, словно воспринимались кожей, и отпечатывались в сознании чем-то средним между звуком, запахом, прикосновением и даже вкусом, но не были чем-то одним, и это ужасно сбивало с толку.

Мордреда ради, да чем же он стал таким? Может быть, его действительно больше нет, и всё это просто чудится его беспокойному духу? Он умер, наверняка умер и попал в какое-нибудь чистилище, или Хель знает ещё куда — что там после смерти бывает?

Думать становилось всё сложней, и паника, постепенно охватывающая его вновь, ни капли ему в этом не помогала. Скабиор хотел было привычно потереть лицо ладонями, но ни ладоней, ни рук, ни, собственно, лица, конечно, не обнаружил. Несмотря на всю свою очевидность, эта новость настолько его потрясла, что он парадоксальным образом успокоился и попытался вновь проанализировать ситуацию.

У кого обычно нет рук, и ног, похоже, не наблюдается… кажется, нет лица, проблемы со зрением, да и, к тому же, он глух, как Министерство к проблемам бездомных сквибов. Чем больше Скабиор думал, тем больше у него выходил какой-то жутковатый калека, о котором он когда-то читал в дешёвеньком бульварном романе. Осталось только заколотить его в ящике и заживо закопать. От этой мысли ему стало неуютно и холодно. Откуда-то справа тянуло теплом, и он подался туда всем своим существом, чем бы оно ни было — по телу прошла волна, и Скабиор, неожиданно для себя сдвинулся. Немного, совсем чуть-чуть.

И потрясённо замер, пытаясь осознать произошедшее только что. Все эти стремление, напряжение, и прокатывавшуюся медленную волну… Да лысого гиппогрифа, что это вообще было? Теперь он уже намеренно сосредоточился, пытаясь вызвать это состояние вновь, и к его удивлению, это вышло неожиданно просто — Скабиор снова самую малость сдвинулся.

Он вдруг вспомнил, как однажды, вытаскивая кошелёк у одной кошёлки, попал под какой-то паршивый сглаз — эта дура наградила его отвратительным нервным тиком практически до плеча. Он тогда весь вечер развлекал себя тем, что держал свою руку дугой, наблюдая, как она конвульсивно дёргается, когда мышцы начинали беспорядочно сокращаться. То, что он испытал сейчас, чем-то напоминало те странные дёрганые движения — только ощущались они теперь естественно и гармонично. Словно бы всё его тело стало единой мышцей, лишённой даже хрящей и способной самостоятельно передвигаться.

На этом логическом повороте Скабиор неожиданно снова упёрся в самый животрепещущий для себя вопрос — да что же он, мать его, всё же такое? У чего, вернее, кого нет костей? Какая-нибудь медуза? Так он, вроде бы, не в воде… Может быть, насекомое? Бабочка? Определённо нет — у неё хотя бы есть крылья, а он ничего подобного за спиной не ощущал, да и спина воспринималось как-то неоднозначно. И потом, бабочки ведь не ползают… вернее, ползают, но совсем иначе, у них же помимо крыльев и ноги есть… или лапы… не важно, как они там называются. Порхают себе с цветка на цветок и ползают… явно не напрягаясь. Не бабочка… И не медуза, тогда… червяк? Да — червяк подходит. Ну или гусеница какая, а то может быть, и вообще слизняк. Ему стало вдруг ужасно смешно, как бывает смешно, когда у кого-нибудь сдают нервы. Скабиор хотел было рассмеяться в голос, но и этого у него не вышло — похоже он, ко всему прочему, был нем — зато неожиданно обнаружилось, что рот у него расположен внизу. Уместно было бы подобрать какую-нибудь метафору попохабней, но в голову ничего не шло — Скабиор оказался в непривычном для себя тупике, решив говорить про себя просто «снизу» и не желая представлять в деталях, что у него сейчас там внизу.

Точно слизняк, мрачно резюмировал Скабиор — и дело было не в том, что у гусениц и червяков, насколько он помнил, рот находился спереди. Слизняк был логичным и, в общем-то, даже закономерным итогом: тот носатый ублюдок наглядно выразил своё отношение к таким, как Скабиор, в целом, и ситуации в частности. Ладно… наплевать. Слизняк так слизняк. Это просто трансфигурация и не больше. Мало ли что люди трансфигурируют… и во что. Заклинание ведь долго не продержится — вряд ли этот волшебничек вложился по-настоящему, как если бы собирался его кому загнать — выдохнется через пару дней и само спадёт. Вот тогда Скабиор снова станет самим собой и вернётся в стаю. А потом подкараулит где-нибудь эту тварь и…

Эту мысль он не успел посмаковать до конца — его снова охватила совершенно иррациональная паника. А что, если не выдохнется? Вдруг этот скот под опиумным дурманом что-нибудь перепутал, и чары не спадут вообще? Если он таким теперь останется навсегда? Сколько там слизняки живут? Ну или не навсегда, а надолго? Да ещё полнолуние через пару дней — даже представлять страшно во что он там обратится. Воображение немедленно подкинуло ему образ в котором немилосердно слились обе сущности и за мохнатой уродливой тварью, волочившейся по земле растекалась слизь.

Нарастающая паника вкупе с захлестнувшей Скабиора яростью были совсем не к месту — он немедленно потерял даже те немногие способности управлять своим новым телом, с которыми хоть как-то освоился. Да и думать стало куда сложней: мысли вязли, как мухи в патоке, а слоги в словах перемешивались и путались. И вдруг на фоне этого мутного болота в своём рассудке Скабиор ощутил непреодолимое стремление двигаться куда-то вперёд, к неведомому теплу, и голод.

Голод ощущался не так, как Скабиор привык, не важно, будь это дразнящий голод, когда загоняешь дичь, или же то муторное бессильное ощущение, когда и не надеешься на ужин, как в те времена, когда они с матерью перебивались с бобов на хлеб. Теперь голод был частью его сознания, самой его сутью, словно в его нелепом теле не хватало чего-то важного, и чем дальше, тем сильнее становилась потребность в нём восполнить недостающее.

Может быть, обоняние и обманывало его, но Скабиор был уверен, что его окружала трава. Целое море травы. Судя по всему, его просто вышвырнули в окно, и он приземлился на что-то мягкое, а кроме травы, вариантов было не так уж много, если только он не оказался на кувшинке в центре какого-нибудь пруда. В любом случае, пахло вкусно, и Скабиор даже задуматься не успел о том, как, собственно, будет есть, когда осознал, что уже делает это, соскребая с поверхности неведомого растения верхний слой. А потом он обнаружил, что этот способ неплохо сочетался с движением — выходило, правда, довольно медленно, но всё же, есть на ходу Скабиору было не привыкать, и он погрузился в этот неспешный ритм, неторопливо перемещаясь туда, откуда тянуло теплом, и свет был ярче.

С того момента, как Скабиор понял, кем же теперь является, он практически успокоился, хотя правильнее было бы выразиться «перестал отчаянно паниковать». Пока что он просто старался привыкнуть к своему новому телу и придумать, как ему протянуть пару ближайших дней.

И если с отсутствием зрения он уже в какой-то степени примирился, то абсолютная, невозможная глухота сводила его с ума. Когда-то, став оборотнем, он с трудом привыкал к тому, как много вокруг него было звуков, которых он прежде не замечал, и сколькие из них буквально нашептывали ему об опасности. Теперь же он внезапно оказался в полной пугающей тишине, и это было настолько неприятно и тяжело, что Скабиору чем дальше, тем больше хотелось не просто заорать, а завыть. Отчаянно, по звериному, срывая голос до хрипоты. И пусть он знал, что выть ему было нечем, понимание того, что, как бы он не старался, всё равно не смог бы услышать себя, делало всё только хуже. Впрочем…

Пусть не сразу, но со временем он нашёл некоторую замену звукам. Вибрации. Его новое тело оказалось к ним удивительно восприимчиво — правда, лишь к тем, что прокатывались по земле… или же по той странной поверхности, на которой он сейчас находился. Его тело вообще оказалось невероятно чувствительным, и это немного помогало Скабиору смириться с тем, что он был полностью лишен слуха и почти — зрения. Нет, кое-что он, всё-таки, видел — когда это что-то находилось совсем рядом с ним, так, что ещё немного, и можно было коснуться. Правда, помочь это могло мало чем: он с трудом воспринимал непривычные для него цвета и формы, не говоря уже о размерах, и скорее угадывал, нежели действительно видел склонившуюся травинку или застывшую на её конце каплю росы. Однако Скабиор радовался и этому: слишком уж чудовищным ему поначалу казалась то, что он практически заперт в этом убогом теле, без возможности привычно ощущать окружающий его мир.

Постепенно, но он научился справляться и с тем странным чувством, что теперь заменяло ему привычное обоняние — и понял, что вокруг целый океан запахов, многие из которых были ему незнакомы. Даже в волчьем обличии Скабиор не ощущал их в таком количестве! Пахло всё, и пахло невероятно по-разному — даже два соседних стебля травы имели свой собственный запах. И чем дольше Скабиор впитывал окружающую его феерию своим новым склизким телом, тем яснее всплывали откуда-из подсознания, словно когда-то знакомые, а после позабытые, ароматы — всё больше и больше, ясней и ясней. Это, конечно, помогало ему ориентироваться, хотя, вместе с этим, отвлекало и даже заставляло Скабиора ненадолго выпадать из реальности, но каждый раз он заставлял себя отмирать и двигаться дальше.

Мягкое расслабляющее тепло, до которого он добрался, и ставший куда ярче свет, заставили его замереть и потянуться всем своим существом куда-то вверх. Солнце, это наверняка было солнце, и даже слизняком он бы его не спутал никогда и ни с чем. И как же странно, что оно ещё не зашло! Скабиор готов был поклясться, что, с того момента когда он ещё был собой, прошла уже целая вечность.

От тепла он ощутил себя немного сильнее — правда, очень скоро с ним начали происходить очередные странности, которые он с трудом мог описать. Тело словно бы высыхало, как это бывает, если надолго оказаться в жару без воды. Может ли засохнуть слизняк, и как быстро они вообще высыхают? Скабиор попытался было сосредоточиться и додумать эту тревожную мысль, но чем больше нарастало мучительное ощущение, как влага буквально испарялась с поверхности его беззащитного тела, тем настойчивее звенело в его голове паническое желание спрятаться. Спрятаться, укрыться, забиться куда-нибудь, и он, ведомый не столько разумом, сколько инстинктом, начал зарываться куда-то в грунт, ища спасения от последних лучей заходящего солнца.

Нельзя сказать, что это вышло так уж легко, и, пока Скабиор пытался подчинить доставшееся ему тело, он постепенно начал приходить к пониманию того, что он, оказываете, вовсе никакой не слизняк — он улитка! Всё это время на его спине была раковина, и когда он осознал это, ему немедленно захотелось втянуть в неё своё тело и закрыться в ней. Если бы не довлеющий над ним голод, он бы непременно так и поступил, но ему необходимо было питаться, что изнутри было бы решительно невозможно.

Неожиданный прорыв в фундаментальном вопросе, кто же он теперь есть, Скабиора немного взбодрил. В раковине можно было укрыться: улитки совсем не так беззащитны, как обычные слизняки. И даже как с садовыми вредителями, с улитками обходятся куда гуманней, ограничиваясь лишь крепким пивом против всякой дряни из Лютного, которой можно было бы вместе со слизнями потравить надоедливого соседа, и заодно его пса. И потом, у Малфоев, насколько Скабиор помнил, была идеально ухоженная лужайка — да и кто в таких роскошных местах стал бы разводить под окном шпинат — значит, и вредителей не травили и от хозяев особой угрозы не стоит ждать.

Впрочем, кроме людей, были ведь и иные твари: в любой момент на него могли положить свой глаз птицы или какие-нибудь мелкие грызуны, охочие до того, чтобы полакомиться сочной улиткой. В природе кто-нибудь кого-нибудь обязательно ест. Эта мысль Скабиора испугала по-настоящему — настолько, что он, поддавшись тут же вспыхнувшему в нём инстинкту, втянулся в раковину.

Внутри было… спокойно. Словно бы весь мир остался где-то там, снаружи, за пределами его поразительного убежища, самого безопасного места на всей земле. Никогда ещё Скабиор не испытывал такого чувства всепоглощающего покоя и безопасности — и это было так прекрасно, что он сам не понял, как впал в состояние, похожее то ли на сон, то ли на странное блаженное оцепенение. Может быть, он действительно умер? Тогда это не самый плохой конец.

Когда бы неизвестность после смерти,

Боязнь страны, откуда ни один

Не возвращался, не склоняла воли

Мириться лучше со знакомым злом,

Чем бегством к незнакомому стремиться!

Так всех нас в трусов превращает мысль,

И вянет, как цветок, решимость наша

В бесплодье умственного тупика,

Так погибают замыслы с размахом,

В начале обещавшие успех

От долгих отлагательств...

Но довольно!

Нет, всё-таки он был жив и продолжал цепляться за своё жалкое существование в той форме, которую прежде не мог и представить.

Скабиор проснулся от ощущения голода и жары. Он осторожно высунулся из раковины и попытался, насколько позволяла ему его новая природа, если не оглядеться, то по крайне мере принюхаться, и конечно, инстинкты оказались сильнее остатков разума. Почти сразу им овладел трепет томительного и сладкого предвкушения, даже не поедания, а поглощения, растворения в своих внутренних соках тонкого слоя зелени. Запах травы словно звал впитать её, вобрать в своё тело, сделать частью себя и избавиться от чувства незавершённости, толкавшего его куда-то вдаль, где растения пахли ещё соблазнительней. Он вытянулся вперёд и, кажется, смог различить аромат полевых цветов, клевера и перепрелых листьев.

Здесь, снаружи, вне его удивительного убежища, было жарко, а свет жёг так сильно, что Скабиор немедленно начал искать спасения, и для начала забрался в самую гущу травы и пополз туда, где ощущал цветы и, кажется, влагу. Где-то там была нет, не вода, скорее, влажная почва. Она пахла так призывно, что если бы Скабиор мог, то бросился бы туда со всех ног, но в нынешней форме ему оставалось лишь неспешно и монотонно ползти.

И он полз вперёд, раз за разом переживая ставшее уже привычным ощущение прокатывавшейся по нему волны, а когда его тело наконец коснулось влажной и прогретой солнцем земли, Скабиор ощутил… гармонию.

Мир вокруг него стал таким, каким в идеале должен был быть, и теперь можно было спокойно приниматься за еду, отбросив любые тревоги. И он принялся — мысли в его голове постепенно успокаивались, как рябь на воде, а затем словно бы выцветали, и чем меньше их становилось, тем проще Скабиору было воспринимать нюансы своего нового тела, и тем более привычными и естественными казались они ему в тот момент.

Скабиор не знал, сколько времени прошло, прежде чем он насытился и, втянувшись в раковину, задремал, но пробуждение оказалось внезапным. Его разбудил удар, отозвавшийся вибрацией во всём теле. И пока Скабиор нервно пытался вспомнить, как это вообще — думать, удар повторился, и вместе с вибрацией пришёл обжигающий липкий страх.

Скабиор весь сжался, пытаясь забиться как можно глубже в раковину, как подсказывал ему не только недавно приобретённый инстинкт, но и те жалкие отголоски, что принадлежали всё ещё живущему внутри него волку. Увы, это ему никак не помогло — удары следовали один за другим хаотично, лишённые какого-бы ни было ритма, и от этого они казались ещё более жуткими. Скабиор не слышал их звука, не мог увидеть неведомого врага, который их наносил. Всё что ему было доступно — лишь запах, смутно знакомый и, в то же время, совершенно новый для его странного обоняния, но даже его было достаточно, чтобы всё внутри него оборвалось, а затем начало вопить об опасности! Тусклый свет внутри его раковины становился то ярче, то его словно бы закрывала чья-то огромная тень, и это ещё больше путало и мешало сосредоточиться.

Его настиг очередной удар, и если бы Скабиор мог, то застонал от пронзившей его резкой боли. Его словно рубанули со всей силы топором в бок, и будь у него сейчас ребра, они бы наверняка отвратительно хрустнули, но вместо этого он не услышал, но ощутил, как треснула раковина. Лезвие «топора» словно застряло, а затем его с хрустом вытащили...

Клюв! Это был клюв, осознал Скабиор, а значит, его противником оказалась птица. Он не знал, откуда к нему пришло это внезапное озарение, и важно было лишь то, что эта пернатая тварь намеревалась его склевать — да что там, она уже клевала его в своё удовольствие!

Им собиралась позавтракать птица, а он ничего не мог предпринять — вообще ничего. Не то что заорать «кыш» — даже укусить или как-то вывернуться и спастись бегством. Мерлина ради, в волшебном мире есть тысяча нелепых способов умереть так, что в гроб положить будет нечего: достаточно, к примеру, не глядя на календарь заглянуть ночью в лес, и тебя сожрёт оборотень. Отправишься порыбачить — и тобой закусят оголодавшие гриндилоу. Решишь подзаработать на паре яиц — и станешь закуской какому-нибудь дракону: глупый, но, в целом, достойных конец для таких отбросов, как он. Но нет, отчаянно сетовал Скабиор, вместо этого ему просто вырвет кишки какая-нибудь сорока — и это будет самая нелепая смерть столетья, о которой даже в «Пророке» не напечатают.

Нет, если уж так рассуждать, панически попытался утешить себя Скабиор, предки этой крылатой сволочи когда-то давно были здоровенными злыми ящерами, и наверняка могли вот так же жрать его собственных пращуров, но почему, почему история решила так нелепо повториться именно с ним!

Внезапно Скабиор ощутил всем телом, как от раковины отломился кусок — свет стал ярче, и был теперь там, где его никак не должно было быть, и это было не просто неправильно — неправильно было разгуливать по Лютному нагишом — это было так жутко, словно он лишился лодыжки при аппарации.

В расширившуюся трещину мгновенно вонзился острый клюв, и Скабиор снова беззвучно завыл от боли, что-то резко потянуло его вверх, и он с ужасом ощутил, как от него оторвался кусок. Если до этого он ощущал боль, то сейчас его поглотила агония, сметающая на своём пути любые остатки воли. Скабиор содрогнулся всем телом, а затем ощутил рывок. Всё вокруг завертелось и проклятый клюв ткнулся уже в то отверстие в раковине, через которое Скабиор выбирался наружу.

Вот и конец. Скабиор совершенно ясно осознал это, и его захлестнула волна чистого, первобытного ужаса. Он вжался в раковину так сильно, как только мог, и ему показалось, что он закричал, хотя, вроде бы, кричать ему было нечем, но он точно слышал, слышал, слышал этот тонкий высокий визг!

Но агония не желала заканчиваться, и, ослеплённый отчаянием своего последнего мига, Скабиор, кажется, начал даже молиться, попытавшись беспомощно распластаться по стенкам своей хрупкой раковины… которой не было. Грань между ним и умерщвлявшим его внешним миром рассыпалась, растворилась, рухнула, и Скабиора оглушило чувством всеобъемлющей беззащитности.

Всё, всё что ему оставалось — это сжаться в дрожащий комок, безнадёжно защищая руками голову от острого клюва.

Руками. Голову. У него были руки и голова!

Эта обрывочная невозможная мысль — сперва бывшая даже не осознанием, скорее, тенью, которую, он едва успел ухватить — шокировала его настолько, что он даже не сразу сообразил, что снова может не только пошевелить пальцами, но в состоянии обонять, слышать, а если открыть глаза… Хель и её свора, глаза… то наверняка сможет видеть и вообще привычно воспринимать мир.

Когда эта идея окончательно оформилась в его голове, на него обрушилась какофония самых различных звуков: всё вокруг шелестело, шумело, шуршало, и жило привычной для себя жизнью. Где-то вдалеке журчала вода, кто-то шнырял в траве, в ветвях цокали и свистели птицы, а затем пространство разрезал отвратительный птичий крик, и Скабиор снова замер от ужаса.

Когда страх, наконец, отступил, Скабиор осторожно несколько раз втянул носом воздух, и медленно приоткрыл сначала один глаз, а затем второй. Его ослепил яркий свет. Скабиор отчаянно заморгал, ощущая жжение, и снова зажмурился. Что-то мокрое и горячее текло по его щекам и он, вцепившись в лицо руками, кажется, начал всхлипывать.

Он не знал, сколько пролежал так, но точно понимал, что лежит, скрючившись на траве, чувствует себя препаршиво, и это настолько отчаянно хорошо, насколько вообще может быть хорошо в его нынешнем состоянии. Нет, правда, это было действительно хорошо, хотя бы уже потому, что было нормально, привычно и правильно. Так, как и должно было быть с каждым после тяжёлого превращения. Именно в этот момент Скабиор смог наконец поверить, что всё это происходит с ним наяву, а сам он живой, хотя, кажется, не совсем невредимый.

Он медленно пошевелился и попытался, для начала, снова осторожно приподнять веки. Это удалось ему без труда, и, хотя свет по-прежнему казался Скабиору чересчур ярким, краски насыщенными, а детали до боли резкими, всё же он снова мог смотреть на мир собственными глазами, которые, хотя и слезились, но по крайне мере не пытались больше вылезти из орбит и уж точно не шевелилась на странных гибких отростках, и это было самое настоящее чудо.

Полежав ещё немного в блаженном неверии Скабиор, смог найти в себе силы и попытался подняться — для начала на четвереньки. Вышло не очень: тело слушалось его даже хуже, чем после захода луны, и казалось тяжёлым, неповоротливым и неловким, а голова… голова была такой мутной, что, стоило ему просто подумать о ней, как желудок скрутил болезненный спазм, и Скабиора стошнило на аккуратно постриженный газон отвратительной зеленовато-белёсой пеной, горькой, как его жизнь в восемнадцать лет.

Как ни странно, это ему помогло: в голове слегка прояснилось, тошнота отошла на второй план, и захотелось даже не столько пить, сколько смочить пересохшие губы и избавиться от мерзкого привкуса рвоты во рту. Где-то недалеко журчала вода — Скабиор, болезненно щурясь, огляделся по сторонам, и с восхищеньем уставился на роскошный фонтан, в который хотелось забраться полностью.

Вот только рядом с фонтаном вальяжно прогуливались, переступая тонкими голенастыми лапами по мелкому гравию, два здоровенных белоснежных павлина. Скабиора обдало волной ледяного ужаса, и он, уже почти поднявшись на четвереньки, шарахнулся куда-то вбок, упал и замер — ему захотелось спрятаться, укрыться подальше от этих свирепых пернатых тварей, которые могли его растерзать.

— Да мать вашу! — прорычал он сквозь зубы, сбрасывая с себя наваждение — В конце концов, кто здесь хищник?!

Злость помогла ему встать рывком на ноги, и он застыл, тяжело дыша. Нет, пожалуй до фонтана далековато, решил для себя Скабиор, осторожно косясь на птиц, которые даже не соизволили посмотреть в его сторону. И тут он, наконец, вспомнил о своей палочке. Та, по счастью, так и лежала в пальто — всё ещё непослушными негнущимися пальцами Скабиор извлёк её из ножен на свет, и, ощутив в руке привычную тёплую древесину, почувствовал себя куда увереннее. Он осторожно, на пробу, взмахнул ей — и едва не взвыл от боли.

Только сейчас, взглянув на потемневшую от крови одежду, он смог оценить ущерб, и его снова едва не вывернуло: бок располосовало так, словно он угодил под нож пьяного мясника. До самого живота кожу словно сняли неровными полосами вместе с мясом. На какое-то мгновение Скабиору даже показалось, что он разглядел оголившееся ребро. Однако, ужасаться сил у него уже не осталось — хотя раны и были глубокими, но, слава потаскухе Моргане, он все же был оборотнем, и мог пережить много чего похуже.

Скабиор промыл рану водой из палочки и наложил повязку, как смог — трансфигурация всегда шла у него туго, но Ферруллу в своё время освоить пришлось, хотя бинты выходили у него не слишком-то аккуратные и ложились неровно. Полностью заживить раны у него не вышло, но хотя бы кровь остановить он сумел.

Кривясь от боли, Скабиор умылся, прополоскал рот и сплюнул в фонтан, на бортике которого расположился. Хотелось уже не пить, а выпить. Вот проклятущая пернатая мерзость! Хель с ней, с рубашкой, а вот жилет жалко — их и было-то у него всего три, а этот, как назло, лучший. Да чтоб она подавилась этим его фунтом плоти!

Фляжка оказалась предательски пуста, а солнце стояло почти в зените — пора уже было отсюда сматываться ко всем чертям. Оглядевшись, Скабиор прикинул, что для того, чтобы выбраться из паркового лабиринта и выйти к воротам, можно либо двинуться вдоль забора — рано или поздно тот просто обязан был кончиться, — либо срезать, обогнув дом, но тогда ему придётся пройти под самыми окнами. Теми самыми окнами, через которые он вчера едва не вылетел на тот свет.

Проснувшаяся злость придала Скабиору сил и он, натянув пальто на голое тело, прихрамывая, медленно двинулся к особняку. Колени гнулись с трудом, связки начали ныть уже на третьем шаге, а в боку предательски дёргало, что не добавляло Скабиору хорошего настроения.

Опершись рукой о стену, Скабиор прислушался. В доме было тихо — словно все вымерли. Воображение тут же нарисовало ему чарующую картину, как рядом с карточным столиком среди битого хрусталя лежат три остывающих тела. Мерлин, ну хотя бы одно… Вот если бы этому носатому выродку кто-нибудь проломил голову бутылкой из-под шампанского! На такую мразь даже Авады жалко, фыркнул про себя Скабиор, и едва не споткнулся, внезапно вспомнив, кто до сих пор мог гостить в доме. И вот уж он-то явно не пожалеет Авады для ближнего.

День выдался почти жарким, и окна особняка по-прежнему были открыты. Проходя мимо, Скабиор опасливо заглядывал внутрь, и с каждым разом любопытство всё больше и больше брало верх над осторожностью.

В глубине обитой голубым шёлком гостиной его внимание привлёк край резного комода. На потемневшем от времени дереве заманчиво и как-то одиноко стояла пара уже знакомых восхитительных статуэток: серебряный охотник высотой почти в фут трубил в рог, а рядом с ним скалила зубы гончая.

Мстительно и гадко ухмыльнувшись, Скабиор прошептал:

— Акцио! — и те послушно вплыли к нему прямо в руки. Компенсация, конечно, не слишком уж впечатляющая, но всё же сколько-нибудь он за них да выручит, даже если продаст на вес.

Неожиданная добыча приятно согрела душу и подняла настроение. Увязав статуэтки в жилет и порванную рубашку, Скабиор поудобнее перехватил узелок и уже куда энергичнее двинулся к показавшейся впереди дорожке.

Прочь отсюда.

До ограды он дошёл вполне бодро — ноги уже практически не болели и с каждым шагом слушались его всё лучше и лучше. А едва за ним захлопнулись кованые ворота, то даже рана на боку почти перестала ныть.

Скабиор похрустел шеей, сосредоточился и аппарировал — сперва на заросший вереском холм, затем на опушку леса. Пройдясь по только ему заметной тропе, он аппарировал в заброшенный док в Глазго, оттуда снова пешком, до грязного переулка, а затем снова куда-то в лес — места сменялись одно за другим, и только когда Скабиор наконец почувствовал, что хорошо запутал свой след, он позволил себе появиться на окраине лагеря.

Путешествие далось ему нелегко — стоило ему только оказаться в лесу, как любая птица, порхающая в ветвях, заставляла его нервно вздрагивать, и в какой-то момент Скабиор, не выдержав, спалил целый куст вместе с паршивкой, а затем потушил его старым как мир способом. Ну, или, по крайне мере, попробовал это сделать.

Вымотавшись в конец, по лагерю он шёл напряженно и быстро, старательно не замечая изумлённых и настороженных взглядов, суливших ему, кажется, весьма и весьма непростой разговор с Грейбеком. Перед которым явно стоило залечить раны, да и вообще в порядок себя привести, а заодно припрятать добычу. Вряд ли Фенрир оценит, если он заявится к нему с краденым малфоевским серебром.

Бросив на постель в свой палатке грязный окровавленный узел, Скабиор отыскал настойку растопырника и, размотав бинты, щедро плеснул на запёкшуюся бурую корку, покрывающую бок. Защипало так, что в глазах потемнело, а затем начало обнадеживающе и знакомо припекать. Глядя, как нарастает новая кожа и затягивается рана, Скабиор понюхал настойку и смачно приложился к горлышку. Его передёрнуло — настойка растопырника была ещё той крепкой дрянью со странным крысиным привкусом. Гадкое, конечно, но ведь со всех сторон чудесное пойло: и выпивка и закуска, а заодно и профилактика внутренних повреждений. Вдруг они у него и там есть. Перестраховаться лишний раз никогда не вредит, тем более перед встречей с Грейбеком.

* * *

Позже полученную позорную выволочку Скабиор старательно попытался забыть, хотя не мог не признать справедливость большинства высказанных ему претензий, подкреплённых тяжёлой рукой. От Грейбека он вышел помятый, молчаливый и злой.

Ещё унизительней был запрет покидать территорию лагеря без прямого приказа Грейбека, о котором в стае знали все, включая детей, не говоря уже про запрет попадаться вожаку на глаза в пьяном виде.

Это поставило крест не только на всех важных делах, но даже на личной жизни. Скабиор безвылазно шатался по лагерю, не зная, чем бы себя занять, и пил в одиночестве, по несколько дней не выходя из палатки. Проклятый бок изводил его до самого полнолуния, и Скабиор расчёсывал кожу практически до крови, а по ночам, проваливаясь в алкогольный туман, он снова и снова переживал тот самый момент пустоты, и с немым криком ощущал, как тело его снова плавится и сжимается в бесконечно малую точку, чтобы окончательно раствориться в небытии. Даже обоняние играло со Скабиором злые шутки, а порой он чувствовал охватывающее его неясное томительное стремленье, и по его телу прокатывалась волна. Лишь луна помогла избавиться ему от этого тошнотворного морока, и вместо тревожной неясности, в которой он барахтался целую вечность, словно чудовищный черный прилив его захлестнула ярость.

О да, конечно же, он был зол на Грейбека, но ненависть, едкую ядовитую ненависть он приберёг для тех, кто действительно был виноват. Виноват в том, что из-за них он вынужден торчать здесь! Да все они вынуждены прозябать здесь, в лесу, посреди ничего, пока эти трусливые бесполезные мрази в этом своём Малфой-мэноре строят грандиозные планы, и думают, что они соль земли.

Скабиор и сам понимал, что в одиночку он туда вряд ли сунется, но одно лишь упоминание о том, что ему бы там вообще лучше не появляться, приводило его в настоящее бешенство.

Нет уж, не дождутся, твари — он не будет покорно прятаться в свою раковину, он отказывается «знать своё место» и ждать, пока его заклюют. И когда в следующий раз он снова отправится туда вместе с Фенриром, на сей раз будет держать свою палочку наготове.

Мы ещё посмотрим, жалкие слизняки, кто у чьих ног будет ползать.

А ведь всё могло сложиться совсем иначе, ведь заглядывать в комнаты и пугать людей не только невежливо, но и опасно.

— Ну вот скажи, Эйв, как тебя вообще угораздило?

— Меня Лорд позвал, но пока у него было занято, я решил почитать. Нашёл историю серверных графств с гравюрами... и тут чувствую, что на меня кто-то смотрит, поднимаю глаза — и вижу, что в дверь просунулась жуткая рожа, я ему говорю: «Ты кто?» А он мне: «Оборотень в пальто!» Ну я дверь, видимо, и захлопнул...

— Да, придётся теперь Грейбеку сказать, что его адъютант явно потерял голову...

— И не только он... вот куда она могла за полчаса деться?

* * *

— Поздравляю, пацан. Теперь ты в безголовых охотниках. Можешь собой гордиться! — услышал Скабиор, когда, наконец пришёл в себя.

Так Скабиор всё-таки попал в Хогвартс.

* * *

…Тем же вечером в Малфой-мэноре.

— И что, она её теперь переварит?

— Ну, скорей всего, да…

— Но как странно она всё-таки выглядит… словно бладжер запихнули в чулок…

— Зато по дому не ползает, лежит себе в уголке, не шевелится… Может она того, сдохла?

— Ш-ш-ш-а-з! Не дош-ш-шдетес-с-ь! Хамс-с-с-с-сы!