Если тебе ерошат волосы... (джен)

Мир расширился, раскрылся, как огромная цветочная чашечка — Джона оторвали от земли, подкинули вверх, защекотали под мышками. Где-то внизу остался совсем маленький Робб, возмущенно насупивший рыжие брови: «Отец, и я! Я тоже хочу!»

Мир звенел и плясал вокруг, и тёплые руки отца подбрасывали и ловили — но на одно сладкое мгновение Джон все-таки поверил, что умеет летать.

Потом волшебство закончилось, отец взял на руки Робба, а Джон, обняв его за ногу, внимательно и чуть настороженно смотрел на хохочущего брата.

Со стороны смотреть оказалось совсем не так весело. Джон вздохнул.

— А леди Старк вернётся с ещё одной Сансой? — спросил он тихо.

По правде говоря, Джон был бы рад, если бы она и вовсе не возвращалась, поскольку теперь, когда леди Старк за-тво-рилась, чтобы дать лорду Старку третьего ребёнка, ему, Джону, досталась восхитительная свобода. Никто не смотрел так сердито, и можно было даже улучить мгновение и забраться к отцу на колени, почти так же свободно, как Роббу, не боясь гнева мачехи.

Хорошо бы её совсем не было, подумал Джон — и тут же спохватился: ведь Робб-то расстроится, если его мать исчезнет.

Интересно, что такое «за-тво-ри-лась»? Какое длинное слово. Джон недавно слышал, как конюх просил затворить ворота, чтобы жеребёнок, Ветерок, не выскочил наружу.

Наверное, и леди Старк тоже закрыла двери, чтобы её новый ребёнок не убежал от неё.

Джон подергал полу отцовского дублета и спросил погромче:

— А когда ребёнок родится, это будет ещё одна Санса или ещё один Робб?

Отец наклонился и, осторожно поставив Робба на пол, сказал с улыбкой:

— Ни то, ни другое, дитя. Это будет совсем новый человечек, ваш брат или сестра.

Большая тёплая рука взъерошила волосы на макушке, и Джон даже зажмурился от удовольствия.

Это была такая редкая ласка от отца, но Джон твёрдо знал: если ерошат волосы — значит, тебя любят. Очень-очень.

— Я к маме хочу, — грустно сказал Робб.

Джон отвернулся. Как ни любил он все повторять за братом, пытаясь ни в чем от него не отстать, этого он за ним повторить не мог.

Леди Старк не была ему матерью — Джон в свои пять отлично это понимал. Тем не менее он покосился на брата и поскорее выпалил:

— А я, а я хочу... Хочу, чтобы мне приснился новый ребёнок! И я тогда с ним познакомлюсь и точно-точно расскажу тебе, какой он будет! Обещаю, отец!

* * *

Старая Нэн рассказывала — чтобы приснился вещий сон, нужно под подушку положить веточку чардрева. Её — белую, тонкую, как мышиную косточку, Джон уже нашёл в богороще.

Интересно, Старые боги всем заглядывают под подушки?

Только бы они его постель не пропустили!

За стенами Винтерфелла выл ветер. Казалось, он что-то пытается петь... кричать... что-то хочет сказать людям...

Во сне Джона тоже выл ветер. Он пребольно хватал его за волосы, тянул за ночную рубашку, запутывал её вокруг ног.

Было холодно.

Ничего нельзя было разглядеть из-за белого молочного тумана, заливавшего все вокруг.

Ветер заверещал пронзительно, захохотал, бросил в лицо пригоршню колючих снежинок — и внезапно стих.

Джон сделал пару шагов, почти ничего не видя — пока внезапно не уткнулся в чей-то подол.

Совсем рядом с его носом очутилась бледная вышивка платья, похожая на ледяные узоры, остающиеся утром на мирийском стекле.

«Леди Старк!» — подумал Джон в ужасе и хотел отшатнуться.

Но тут холодные ласковые руки опустились ему на плечи.

— Мама? — выдохнул Джон.

Вопрос повис в воздухе облачком пара.

Чьи-то руки подхватили его — и понесли вверх.

Вот он уже видит бледную тонкую шею, точеный подбородок, губы, изогнутые в улыбке.

Мама, мама, это его мама!

Какая она красивая, благородная!

Она всё-таки нашла его, нашла!

Леди в белом распахнула глаза — синие и мёртвые, как сердце зимы. Они впились в Джона — и он застыл на её руках, не в силах ни вздохнуть, ни выдохнуть.

Снег серебрился в белых волосах диковинным венцом.

— Ты мой, — прошептала она, и шепот её звучал звонче колокола. А потом, верно, смилостивилась — закрыла страшные глаза и поцеловала Джона в лоб.

Затем холодные руки разжались, и он полетел вниз, ни живой ни мёртвый, и видения закружили ему голову.

* * *

Черно-белая волчица согревает его своим дыханием.

«Мы последние...»

Серебряный дракон взмывает в небо, и его песнь полна сладкой муки; небо раскалывается, и сквозь трещину, как во льду, виден огонь.

«Я люблю тебя...»

Он обнимает волчицу, прячет лицо в её шерсти — и холод, оставшийся от поцелуя ледяной женщины, уходит. С ней — не страшно.

«Дождись меня», — говорит волчица.

Песнь дракона, страшная и прекрасная, продолжает звенеть.

Джон раскалывается на тысячу кусочков, но добрый зверь рядом не даёт ему упасть.

— Не уходи, — просит он жалобно. — Иначе я упаду.

— Но ведь это я за тебя держалась, — говорит волчица звучным человеческим голосом.

И, не оглядываясь, уходит вслед за белым волком в небесный разлом.

* * *

Страшные видения растаяли, будто летний снег. До самого утра Джону снилась девочка, так похожая на него самого, и он улыбался во сне.

Потому что если тебе ерошат волосы — значит, очень любят.

А если ты ерошишь кому-то волосы — значит, любишь в ответ. Очень-очень любишь.