(Не)нормально (джен)

Вернон заглянул на кухню — Петунья, прислонившись лбом к стеклу, задумчиво смотрела в окно, а на столе дымилась овсянка: без молока, сахара и соли, с парой ломтиков яблока в качестве утешения. Вернон скривился и торопливо отступил в прихожую.

— Дорогая, совсем нет времени на завтрак, надо спешить на работу!

Петунья вздрогнула.

— Но ты ведь не опоздаешь к Дадли?

— Конечно! Такое событие, как я могу пропустить? — Вернон затянул пояс плаща на ставшем слишком объемистым животе и подхватил портфель. Входная дверь хлопнула. Петунья снова выглянула в окно — муж грузно уселся в до блеска отполированную машину, подкрутил ус, с превосходством окинул взглядом соседские лужайки. Мотор задорно зарычал, машина выкатила на дорогу и вскоре скрылась за поворотом.

Петунья осталась наедине с тишиной дома. Та наползала постепенно: выглянула из спален, медленно стекла по лестнице, заполнила углы прихожей, кухни, гостиной, вскарабкалась по стенам, затянула потолок, медленно подступила к Петунье, а затем резко и без предупреждения накрыла ее с головой. Дадли уже несколько лет жил отдельно, и без его присутствия дом, казалось, наполнился призраками и недружелюбными существами, и теперь, в тишине, это ощущалось особенно остро. Петунье чудилось, будто из каждого угла, из-за каждого поворота за ней следили чьи-то укоряющие взгляды. Дверь чулана была слегка приоткрыта, и тени за ней казались чересчур густыми. Петунья упрямо сжала губы и потянулась к выключателю — тусклый свет разогнал тьму, предъявил требовательному взгляду стройные ряды швабр разных цветов и размеров, пирамидки тазов и ведер, строгие линии полок, нагромождение коробок — и ни следа того, что когда-то здесь рос один очень необычный мальчик.

Чувство, будто за ней следят, усилилось, но Петунья, стараясь не обращать на это внимания, шагнула внутрь. Ее интересовали коробки со старыми вещами Дадли. В его бывшей комнате устроили небольшой спортивный зал для Вернона — доктора в один голос твердили, что умеренные нагрузки измученному лишним весом сердцу пойдут только на пользу, так что мебель отправилась на помойку, вещи — в картонные коробки, в маленькую спальню и сюда — в чулан. Когда Петунье становилось особенно одиноко, она перебирала этот хлам — спортивные награды, грамоты, комиксы и журнальчики фривольного содержания, диски с компьютерными играми, школьные тетради, изрисованные больше, чем исписанные — и чувствовала, что ее мальчик все еще с ней. И никогда не заглядывала только в один маленький ящик — тот, что хранил уже много лет дурные воспоминания: письма сестры и старое одеяльце, в которое был завернут младенец, подброшенный на порог их дома холодной ноябрьской ночью.

Нужные коробки нашлись не сразу — задвинутые в самый угол, они выглядели пришельцами из другой жизни. Да так, наверное, и было: Петунье даже иногда казалось, что те времена, когда Дадли походил на сдобную булочку и помещался у нее на коленях целиком, ей приснились. Теперь он и сам стал отцом, пришла его очередь, его время.

Петунья достала мягкий полосатый пледик, прижалась к нему лицом. Запах молока и ванильного кекса, которым пах ее Дадли во младенчестве, давно покинул ткань, изгнанный стиральным порошком и временем. Но та будто хранила все эмоции, что принес в жизнь их семейства малыш. И ярче всего Петунье вспоминался страх.

— Ты уверена, дорогая? Ребенок? — спросил ее тогда Вернон. Он схватил Петунью за руку, и она счастливо улыбнулась. — Господи, у меня будет сын!

— Или дочь, — добавила Петунья, жмурясь и прижимая ладони к пока еще плоскому животу.

— Нет, я уверен — это парень. Крепкий, как папа, и как… — он вдруг осекся. — Послушай, Петунья…

— Что, милый?

— Он ведь… Он ведь не может быть таким же, как твоя сестра? Ну… ненормальным?

Петунья резко открыла глаза и поежилась, словно в комнате вдруг стало прохладно.

— Пойми, я смирился, что твои родственники… — Вернон собрался с мыслями, тряхнул головой и продолжил сухо, словно отчитывая проштрафившегося сотрудника: — Но сын! Я не потерплю ненормальных в семье! Понимаешь?

Он посмотрел на Петунью, и она увидела в его взгляде отчаянную решимость. Муж не шутил, говоря, что он не потерпит никакого… Ничего необычного в доме.

— Дорогой, я не думаю… Точнее, я уверена, что этого не случится, — пролепетала она, а в горле росло и ширилось что-то вязкое и горькое. Комок, который невозможно ни сглотнуть, ни выплюнуть.

— Но твоя сестра же как-то получилась… такой.

Уродкой.

Вернон смотрел холодно и слегка отстраненно, и это ранило — не так Петунья представляла себе этот день. Перед глазами пронесся тот вечер, когда она, разрыдавшись, призналась ошарашенному жениху в том, что ее младшая сестра не такая, как все. И Вернон, скучный до зубовного скрежета, правильный, чтущий традиции (господи, да он даже просил ее руки в присутствии родителей, преклонив колено!), обещал, что никогда Петунью этим не попрекнет. Привычный уютный мир дома на Тисовой улице грозил рухнуть на головы своих обитателей. Петунья поджала губы и одернула платье.

— Какая-то мутация, не более, — сказала она. — Со мной подобного случиться не может, я — абсолютно нормальная. Я не уродка.

Гордо подняв голову, Петунья направилась в спальню, благодаря бога за то, что Вернон не пошел за ней, а остался на месте и не может видеть паники, плещущейся в ее глазах. Ведь Лили как-то стала... такой.

Письмо от Лили Петунья открыла, только когда Вернон ушел на работу. Сестра ответила очень быстро, и слава богу, иначе Петунья сошла бы с ума.

«Дорогая Тунья!

Прежде всего — поздравляю тебя! Надеюсь, беременность пройдет легко и скоро ты станешь мамой чудесного здорового малыша.

Твоя просьба заставила меня задуматься. Я расспросила знакомых и вот что узнала. Каким образом волшебство появляется в детях маглов — никто не знает, известно лишь, что это довольно редкое явление. Понять, обладает ли ребенок магией, пока он в утробе у матери, — невозможно. Более того, даже после рождения выяснить это не всегда получается сразу. Все дети разные, кто-то в четыре месяца вовсю ползает по дому, а кто-то к этому возрасту только-только крепко держит головку. Так и с магией — она может проявиться как в младенчестве, так и в старшем возрасте, в пять-семь лет. Взрослые часто пытаются вызвать всплеск магии в ребенке, например, не давая малышу то, чего он очень хочет, в надежде, что он призовет эту вещь сам.

Тунья, я волнуюсь за тебя. Ты чувствуешь себя как-то необычно? В любом случае знай, что у тебя есть я, и я обязательно помогу, если малыш вдруг окажется волшебником.

С любовью, Лили».

Петунья в ярости порвала письмо — неизвестно, невозможно, никто не знает! Значит, ей предстояло ждать до самого одиннадцатилетия сына (теперь и она была уверена, что у нее родится мальчик) и все это время бояться, что Вернон выставит их из дома или уйдет сам. Она быстро нацарапала ответ: «Надеюсь, этого не случится. Ни я, ни мой муж не желаем всей этой чертовщины в доме» — и расплакалась.

После каждого визита к врачу Вернон задавал всего один вопрос: «Дорогая, все нормально?» — и в этом слове Петунья различала слишком много подтекста. «Нормальнее некуда», — отвечала она, а потом мучительно рыдала, повторяя: «Нормальная, нормальная». И постепенно сама уверялась в том, что, несмотря на письмо Дамблдору, упражнения со взятой без разрешения палочкой сестры, слежку за Лили и Снейпом, иной она быть никогда и не хотела.

Дадли родился в конце июня, крепким и горластым. Петунья лежала в палате, совершенно измученная родами, а Вернон, совсем не похожий на себя обычного, нежно ворковал над истошно вопящим свертком:

— Кто это тут такой громкий? Кто такой сильный? Мой сын, Дадли Дурсль, мой наследник! Куда это ты так смотришь? Куда ты так внимательно смотришь? Только что родился, а уже такой смышленый! На что это ты смотришь? На бутылочку? Вот на эту?

— Вернон, что там? — с усилием спросила Петунья. — Что происходит?

— Дорогая, представляешь, — Вернон чуть не задыхался от восторга, — он так внимательно смотрит на бутылочку! Я думал, дети после рождения только и умеют, что пузыри пускать. Но нет, Дадли Дурсль не из слабаков! Совершенно необыкновенный ребенок! Хочешь кушать, мой маленький? Кушать?

Петунью вдруг словно обдало кипятком.

— Дай ему бутылочку, — сказала она, стараясь не показать охватившей ее паники. Вернон будто и не слышал. Он крутил пухлыми пальцами перед сморщенным лицом сына и что-то приговаривал. — Вернон, черт тебя подери, просто дай ему эту проклятую бутылку! — Петунья приподнялась на локтях и гаркнула так, что Вернон подпрыгнул, а Дадли на секунду умолк.

— Ладно-ладно, чего ты? Сейчас дам, — проворчал Вернон. — Тебе бы поспать, дорогая, ты как-то странно себя ведешь.

— Я нормальная! — крикнула Петунья и снова разрыдалась — за месяцы беременности слезы стали ее привычным состоянием.

Петунья наконец нашла то, что искала, — яркую погремушку в виде петушка. Дадли ее обожал и не расставался с ней ни во сне, ни во время еды или купания, а мама следила, чтобы погремушка, как и бутылочка со смесью и любые другие игрушки, всегда была рядом с сыном, и достать ее не требовало бы от него никаких усилий. Потом место в детском сердце заняла резиновая пищащая свинка, и Петунья следила уже за ее сохранностью, а петушок отправился в коробку на многие годы.

Она закрыла дверь в чулан и снова побрела на кухню. В доме было неуютно и необъяснимо тоскливо, такую тоску она ощущала только в той развалюхе, куда их переправили с Тисовой в девяносто седьмом. Ей вспомнился первый вечер, проведенный там. Вернон был сам не свой. Он орал и брызгал слюной, натыкаясь на очередной непонятный предмет и не находя ничего привычного: телефона, телевизора, электрических розеток. А эти волшебники спокойно сидели на кухне и обсуждали их, Дурслей, словно они были не людьми, а предметами обстановки, недостойными отдельного внимания.

— Они даже не попрощались, — шипела, склонившись над столом, Гестия. — Что это за семья такая? Даже чужие люди прощаются теплее, чем эти!

— Наверное, им было неловко при посторонних, — предположил Дедалус Дингл. Сидя на вычурном стуле, он не доставал ногами до пола и совершенно неприлично болтал ими в воздухе.

Петунья, шедшая потребовать, чтобы из их спальни сейчас же убрали гадкое говорящее зеркало, которое посмело нелестно отозваться о ее прическе и объеме пояса Вернона, замерла за дверью.

— Не говори глупостей, Дедалус! Они расставались, возможно навсегда! Нормальные люди так не поступают!

— Может, они и есть ненормальные? Или это какое-то колдовство? Я слышал, в горах Новой Зеландии нашли существ, которые вызывают приступы злости и агрессии. Как же их… — Дедалус помолчал, затем радостно пискнул: — Злопышки вредные!

— Я ставлю на ненормальных. Где горы Новой Зеландии, а где дом в пригороде Лондона, — хмыкнула Гестия. — А вообще, тебе стоит меньше читать «Придиру».

Тогда Петунья так и не вошла в столовую, а, тихо негодуя — это они-то с Верноном ненормальные! — вернулась наверх. Там, сжав руки на коленях и глядя на нее очень внимательно, прямо на полу сидел Дадли.

Тот год был, пожалуй, даже тяжелее, чем все прожитые под одной крышей с племянником. Лишенные обычных занятий, запертые в чуждом им доме, Дурсли сначала негодовали, срываясь друг на друге, планировали возвращение домой, а потом словно впали в спячку — по привычке ели, иногда беседовали, много отдыхали. Волшебники появлялись редко и особых новостей не приносили — война идет, вы под защитой, дома по-прежнему небезопасно. Дадли в перерывах между тренировками, которыми от скуки занимал дни напролет, стал приставать к матери с расспросами о ее детстве, о сестре, о магии, о Гарри.

Тогда Петунья и завела так раздражавшую Вернона привычку прижиматься лбом к оконному стеклу. Когда голова шла кругом от говорящих зеркал, движущихся картин, поющих часов и, главное, расспросов сына, Петунья садилась так и часами глядела на улицу: по тротуарам ходили обычные люди, спешили по своим обычным делам, не подозревая, что совсем рядом от чудес изнемогает одна очень уставшая женщина. Кожу приятно холодило, и ей казалось, что и воспоминания, разбуженные неуемным любопытством Дадли, притормаживаются, сковываются холодом, бледнеют.

— Что тебе неймется, Дадли? — вспылила однажды Петунья. — Мало магии вокруг, что ты о ней постоянно спрашиваешь? Вот меня от нее уже тошнит!

Дадли смутился; Петунья могла поклясться, что так и было — впервые за, кажется, долгие годы его щеки покраснели не от злости или недовольства, а от смущения.

— Я просто подумал, — промямлил он, — раз твоя сестра родилась в-волшебницей, — он привычно споткнулся на запретном слове, — то и… я мог, да?

Петунья с трудом подавила панику — этот вопрос не давал ей спать спокойно долгие-долгие годы.

— Просто… Если бы так вышло… Вы бы относились ко мне как… Как к Поттеру? — выпалил он и уставился на мать выжидающе, и этот взгляд был острее, чем ее любимые только что наточенные ножи. — Я бы тоже был для вас с папой уродом?

Петунья в ужасе не могла найти нужных слов. Она посмотрела на сына и покачала головой, и Дадли продолжил:

— Разве в магии есть что-то плохое? Мама, ведь Поттер спас меня тогда от этих… — он дернул плечами, будто могильное дыхание дементоров вновь окружило его. — И он попросил спрятать нас тут. Если бы не он…

— Если бы не он, ничего этого и не было, — взвизгнула Петунья, захлебнулась воздухом, булькнула что-то неразборчивое и выбежала в сад, на тот крошечный пятачок земли, защищенный колдовством, который был им доступен.

Если бы Дадли уродился волшебником, Петунья была бы счастлива — он мог воплотить в себе все то, о чем она сама мечтала, стать тем, кем сама хотела быть. Она хорошо помнила, как гордились Лили ее собственные родители. Тогда, в первый раз провожая сестру в школу, она видела это отчетливо. Мама и папа старались обращаться с дочерями одинаково, но в окружении сов, громоздких сундуков, людей в странных нарядах они не могли утаить истинных чувств. Лили вприпрыжку неслась впереди всей семьи, ее плиссированная юбочка то надувалась колоколом, то льнула к ногам, а родители лучились гордостью — это было заметно по взгляду отца, которым он окидывал простых людей, лишенных сакрального знания, и по тому, как мама то и дело трогала замки сундука, под крышкой которого хранились доказательства чуда: котел, склянки со всякой мерзостью и… волшебная палочка. И только Петунья дулась обиженно. Она и сейчас помнила это ощущение одиночества в кругу собственной семьи. Как будто она лишняя, лишенная даже крупинки таланта, а оттого неинтересная, банальная. Магла. А если бы она родила мага…

Но Петунья всегда была трусихой. Попади она в волшебную школу, ее бы никогда не распределили на Гриффиндор, «славный тем, что учатся там храбрецы» . Когда Лили спрыгивала с качелей, Петунья в ужасе зажмуривалась, когда младшая сестра бесстрашно пинала в коленку обидевшего их мальчишку, Петунья ревела от обиды, а когда муж давал понять, что в его доме все будет так, как он сам захочет, только молча поджимала губы. Вернон решил, что его сын будет нормальным, и Петунья каждый раз, находя Дадли ревущим в кроватке, а его соску — на полу, с облегчением вздыхала. Потом Вернон решил, что раз уж ему надо воспитать племянника, то он приложит все усилия, чтобы вытрясти из мальчишки всякую дурь, и Петунья покорно включилась в роль. Со временем она закрыла все, связанное с магией, на замок, примерила удобную, как растянутая пижама, теорию Вернона, что волшебство — это ненормально, нашла, что старые раны под мягкой тканью совсем перестали кровоточить, и укутала в нее и своего сына.

Дадли не говорил с ней несколько дней, и Петунья, по привычке подкладывая ему куски получше и посочнее, пыталась понять, когда же эта старая пижама стала Дадли так мала, что треснула по швам.

Петунья вздрогнула — она задремала, и звонок телефона резко вырвал ее из сна, оставив трястись от испуга. Погремушка выскользнула из разжавшихся ладоней и покатилась по полу.

— Слушаю, — дрожащими пальцами Петунья сняла трубку.

— Дорогая, там что-то изменилось, — голос Вернона прогнал последние остатки дремы, не хуже фирменных дрелей «Граннингс» ввинчиваясь в сознание, — их выписали раньше! Они уже дома и ждут нас. Бери такси и езжай к Дадли, подарок я захвачу.

Петунья повесила трубку, пригладила слегка поседевшие волосы, подкрасила, глядя в совершенно безмолвное зеркало, губы, взяла сумочку, оглядела кухню. Ее взгляд остановился на погремушке — Петунья наклонилась, подобрала пестрого петушка, покрутила, погладила пальцем ярко-красный гребешок и сунула игрушку в карман.

Провонявший чесноком миникэб резко затормозил у небольшого коттеджа. Водитель, который на вкус Петуньи был слишком, вызывающе чернокож, нагло завысил цену на полфунта и протянул розовую мозолистую ладонь в ожидании наличных. Его манера езды сильно отличалась от того, что Петунья считала безопасным, и она уже собралась высказать все, что думала о не умеющих делать свое дело выскочках, может даже пожаловаться диспетчеру… Но в окнах дома Дадли горел свет и метались тени. Петунья бросила скомканную купюру на приборную панель и выскочила из такси. В конце концов, все это было такими мелочами по сравнению с тем, что у нее родился внук!

— Мама! — Дадли открыл дверь и тут же заключил ее в медвежьи объятья. — Папа уже приехал, мы ждем только тебя. Пойдем скорее, пока Джейсон не спит! Он такой, ты просто не представляешь!

Сын потащил ее за руку в крохотную детскую, где над колыбелькой склонились Вернон и Кэти — жена Дадли.

— Рыженький? — выдохнула Петунья удивленно, отводя в сторону яркие игрушки мобиля, которые мешали как следует рассмотреть внука.

— Ага, — Дадли почесал нос. — Очень похож на твои детские фотографии.

— Скорее, на фотографии моей сестры, — Петунья, прищурившись, разглядывала крохотный носик и сложенные бантиком губы.

— Кстати, представляешь, у Гарри тоже недавно родился сын. Вот это совпадение, правда?

— Ты общаешься с Поттером? — возмущенно зашипел Вернон, и его необъятный живот заколыхался под огромным пиджаком. — С этим… Ненормальным?

— Да, папа, — невозмутимо ответил Дадли и поглядел на отца с раздражением и превосходством. Петунья обомлела. — Он мой брат, в конце концов.

— Да если бы не он, нам бы не пришлось…

— Именно, — голос Дадли отдавал льдом, — если бы не он, нам всем, возможно, не пришлось бы стоять здесь вовсе.

Вернон набрал воздуха в грудь, замер, словно балансируя на грани. А потом вдруг будто сдулся, хмыкнул и снова склонился над кроваткой. По щеке Петуньи побежала слеза. Сын стал совсем взрослым, настоящим мужчиной. И несмотря ни на что, он вырос гораздо лучшим человеком, чем она сама.

Она огляделась. Хорошо, что не привезла ни старых пеленок, ни ползунков Дадли, ни тот самый полосатый пледик — среди новой и современной мебели эти вещи казались бы пережитком прошлого. Петунья осторожно вытащила из кармана погремушку, покрутила в пальцах — петушок, как ни странно, казался недостающим кусочком пазла. Она протянула руку к колыбельке, но вдруг передумала. И положила игрушку на комод.

— Мама, — хмыкнул Дадли, — там Джейсон никогда ее не достанет. Положи лучше рядом.

— Не надо, — сказала Петунья и отвела его руку от погремушки. — Он достанет, когда придет время.

А потом, помолчав, добавила:

— Или если очень захочет.