Прошлогодняя брусника (джен)

Мы выходим из школы и идём не по дороге, как все нормальные люди, а сворачиваем на пустырь, заканчивающийся разбегающимися в разные стороны рядами гаражей. Так идти до дома гораздо дольше, но сегодня хочется отгородиться от всего мира с его вытоптанным маршрутом, поэтому мы добираемся окольными путями, стараясь наступать там, где наст ещё держит.

Я черпаю полный сапог талого снега, но эта мелочь не сбивает с торжественности момента. В воздухе пахнет приближающейся весной, душа парит где-то высоко в синем небе, и всем своим детским существом я ощущаю, что и сама сейчас могу воспарить вверх к радостным пичугам неизвестной мне породы.

— Давай поклянёмся, что никогда не будем ссориться и всегда-всегда будем вместе? — говорю я звенящим голосом и шмыгаю носом.

— Давай, — робко улыбается моя старшая сестра.

Тогда я ещё не читала «Тома Сойера» и не знала, что клятву надо заверить кровью. Мы сцепляемся мизинцами, зажмуриваемся и мысленно произносим набор первых пришедших в голову, но искренних слов.

Я распахиваю глаза, тут же зажмуриваю их обратно от слепящего солнца, потом всё же открываю левый и вижу серьёзное Танькино лицо совсем рядом.

В этот момент я понимаю, что моя Танька — лучшая в мире.

* * *

Сколько себя помню, она всегда была рядом.

Помню, как мы лепили из белого пластилина жвачку, тайком от мамы засовывали её в холодильник, потом доставали и жевали. Ах да, предварительно «жвачку» надо было обвалять в сахаре. Пять секунд удовольствия, потом мудрое замечание Таньки, что «…она разморозилась, надо обратно в холодильник». И это было такое удовольствие, куда там гурмэ!

В лунные ночи мы садились у окна и прилепляли к стеклу обёртки от «Боликов и Лёликов». Нужно было угадать, какая именно картинка нарисована, какой сюжет попал под пристальный лунный объектив.

Ещё мы любили играть на шкафу. Чёрт его знает, как там работает детская фантазия, но не зря я потом мечтала стать космонавтом. Мы прыгали со шкафа на кровать, воображая себя героями, преодолевающими препятствия. Забраться на шкаф было отдельным квестом, но, собственно, что может остановить смелых путешественников, особенно когда дома нет родителей?

Однажды мы отправились на экскурсию на ближайшую стройку. Котлован представлялся нам горной грядой, по которой отважные альпинисты бредут к своей цели. Один путешественник, то есть я, сорвался в пропасть и повис, отчаянно цепляясь за выступ. Сестра быстро сообразила, что своими силами меня не вытащить, и помчалась за подмогой. В тот момент, когда мои пальцы расцепились с веткой, за которую я держалась, меня подхватили руки рабочего. Танька, помогая мне привести себя в порядок, посоветовала ничего не говорить маме, ну чего её лишний раз беспокоить?

Она всегда была мудрее и спокойнее меня. В субботу я норовила под разными предлогами улизнуть от штрафных домашних работ, а она мыла полы, протирала пыль и прикрывала меня. Она могла заштопать мои колготки, пришить воротнички к форме, помыть мои сапоги, убраться в моём ящике письменного стола. Просто потому, что она всегда была рядом.

В первом классе на меня напал местный хулиган-третьеклассник. Он развязал бант на моей торчащей косичке и стал смеяться. Откуда-то тенью вылетела Танька, едва ли доходившая хулигану до подмышек. Она набросилась на него, как коршун на цыплёнка. Собственно, желтопузым цыплёнком и выглядел мой обидчик, когда стушевался и ретировался.

Она всегда была ниже меня. Обычно младшие сёстры донашивают вещи за старшими, но в нашем случае этот номер не прокатывал. Я и в детстве была дылдой. К итогу мои почти сто восемьдесят выглядят внушительно на фоне её полтора метра.

Она чёрненькая, я русая. Никто никогда не признавал в нас сестёр. А мы наседали грудью на сомневающихся, мол, смотрите, мы так похожи!

Как-то раз, когда мы с родителями были в гостях у их друзей, мы с сыном хозяев оказались втроём на балконе. Я авторитетно заявила, глядя на заиндевевшие перила балкона:

— Между прочим, лизать на морозе железо нельзя! Я недавно лизнула коляску у подъезда. Еле язык отодрала!

Разумеется, Танька тут же решила проверить мою гипотезу. Одно дело коляска, которую только что вынесли из тёплой квартиры, другое — перила балкона, собирающие в себя мороз всю зиму. Пришлось звать взрослых, которые прибегли к чайнику с кипятком. Танька долго дулась на меня, но, по счастью, существо она незлопамятное.

А как-то я наябедничала маме, что Танька залезла в кухонную тумбочку и попробовала кофе в пакетике. Не знаю, наверное, мама пришла не с той ноги, но досталось Таньке знатно. А я подвывала в углу, понимая, что сестре влетело только из-за моей глупости.

Я помню тот панический ужас, когда мама пускала в ход ремень. Почему-то в основном доставалось Тане. За упрямство, за молчаливое терпение. А я повисала на маме и кричала, что пусть она лучше побьёт меня, пусть только не трогает Таньку.

* * *

За гаражами без всякого предупреждения начинается лес. Мы прокладываем свой маршрут, стараясь обходить низины, где рыхлый снег предательски заключает в свой плен по пояс. На редких пока проталинах на пригорках можно найти прошлогоднюю бруснику, и мы некоторое время молча бродим по солнечным заплатам, напоминая двух коров, мирно пасущихся на лугу. Прозрачные ягоды лопаются на языке, растекаясь кисло-сладким вкусом, от которого я довольно жмурюсь. Потом я начинаю собирать ягоды в ладошку, аккуратно сложив её корабликом. Мы встречаемся нос к носу с Танькой на очередном пригорке и одновременно протягиваем друг другу кузовки-ладошки с брусникой. Улыбаемся, плюхаемся прямо на кочку и подставляем под солнце довольные мордахи. Однако пробирающаяся сырость в тех местах, на которых обычно сидят, заставляет нас вскоре подняться и сосредоточиться на поисках портфелей, сиротливо поджидающих где-то вне зоны видимости.

Ориентируясь на старую заброшенную водокачку, мы выходим на дорогу, и тут мне в голову приходит гениальная идея — подняться на смотровую площадку башни. Тяжёлая дверь с выдранным замком нехотя поворачивается на ржавых петлях, издавая зловещий скрип. Мы задираем головы и разглядываем винтовую лестницу, неровной спиралью закручивающуюся к потолку с квадратным отверстием. Перила в некоторых местах рвано торчат в пустоту, но жалкие запасы силы воли придают решительности, и мы начинаем восхождение. Чем выше мы поднимаемся, тем сильнее дрожат коленки, а ноги не желают делать нормальные шаги, наливаясь противной тяжестью. С круглыми глазами мы всё же забираемся на самый верх, вылезаем через люк на площадку и тут же забываем о своих страхах, когда перед нами во всю ширь открывается потрясающая панорама убегающего за горизонт леса с одной стороны, вечно заснеженных гор со второй и маленькими муравьиными домишками посёлка посреди всего этого великолепия.

Мы берёмся с Танькой за руки и смотрим вдаль, мечтая о материях возвышенных и не думая о том, как же мы теперь будем спускаться обратно.

А ещё пытаемся справиться с бредовой новостью, которой поделилась со мной сегодня одноклассница.

— Твоя Танька тебе не родная! Я сама слышала, как ваша тётя Лида говорила моей маме! Она тебе не сестра!

Во все времена существования человечества находились досужие кумушки, которые знают всё про всех, кроме себя, с пеной у рта передают друг другу сплетни и считают зря прожитым день, если кого-то не обсудили.

Тогда, в юном нежном возрасте, я ещё не понимала всех этих вещей, однако мы с Танькой не могли просто так пропустить мимо ушей слова моей одноклассницы. Мы сопоставляли время нашего рождения и дату свадьбы родителей, пытались найти доказательства того, что злые люди всё придумали.

В письменном столе мамы, в самом дальнем углу, лежали письма папы, которые он писал ей в то время, когда служил в армии. Аккуратная стопочка, перевязанная лентой и завёрнутая в прозрачный пакет. Мы быстро нашли письма, относящиеся ко времени рождения Тани, сверяясь со штемпелем.

«Поздравь меня, — писал папа в апреле года рождения Таньки, — я стал дядей! У Гоши родилась дочка, назвали Таней. Я теперь дядя!»

Отлично. Картинка стала вырисовываться. Вспомнили, как однажды, разбирая шкаф, мы наткнулись на документ, такой официальный листок с кучей печатей. Папа тогда ужасно разволновался и отобрал у нас листок, сказав, что мама очень расстроится, если узнает, что мы видели это.

У папы был старший брат Гоша. Всё, что мы знали о нём, это то, что он умер совсем молодым от обидного осложнения после гриппа. Значит, Таня — его дочь?

Я более спокойно перенесла открывшуюся правду. Таня даже в анкетах, которыми тогда болели все девочки, писала не наше с ней отчество одно на двоих, а другое. Георгиевна.

Мы были детьми. Нам не к кому было пойти с нашими вопросами. У мамы спрашивать мы боялись. А потом мы просто пережили это. Да какая разница? Я всегда считала Таньку самой родной. Что там какие-то слухи, если они даже правдивые?

Когда Таня уже вышла замуж и у неё родился первый сын, ей неожиданно пришло письмо от биологической матери. Тогда мы уже были достаточно взрослыми, чтобы сопоставить факты и понять, что же произошло на самом деле.

Жена папиного брата была не совсем благополучной. Пьющей, одним словом. После смерти дяди Гоши на её руках остались двое ребятишек: девочка Таня трёх лет и малыш Саша, которому не было и года. Любой, так звали жену дяди, вскоре заинтересовались органы опеки, и её лишили родительских прав. Моя мама пожалела племянницу. Как она потом призналась, младшего, грудного, побоялась отвоёвывать у суда, у самой тогда на руках была я примерно такого же возраста, да и Любе дали испытательный срок, младшего оставили. Мать-ехидна напоила ребёнка ледяной водой, от чего малыш вскоре умер. А Танька к тому времени получила новую фамилию и отчество.

Люба написала Тане слёзное письмо о том, что их разлучили. О том, что она скучает и всегда помнила о дочке. Вот двадцать лет не помнила, а тут прорвало, решила написать…

Меня удивила реакция моей сестры. Я по натуре человек до ужаса сентиментальный, я бы не смогла отказать. А моя мягкая Таня, которая жалела всех дворовых собак, решительно заявила, что и знать не желает такую мать.

Наша суровая мама, чем-то похожая на Маргарет Тетчер, расплакалась, когда узнала о том письме. Она боялась, что Таня отвернётся от неё, с укоризной посмотрит, вспомнит все обиды детства. Но Танька заявила:

— Моя мама — ты! Мать — та, которая вырастила, которая была всегда рядом. А эта женщина мне никто.

И порвала письмо. Как и все последующие.

Жизнь распорядилась так, что после замужества я уехала из родных мест. За тридцать лет мы виделись с сестрой всего несколько раз, но слава Ктулху — современным мессенджерам!

— Привет, как ты? Что нового? — пишет мне Танька со всеми всевозможными орфографическими ошибками — она так и не освоилась пока в соцсетях.

А я чувствую себя маленькой девочкой. Мы идём от башни напрямик к крайнему ряду гаражей, от которых совсем не далеко до дома. Вязаная шапка сползает на нос, и я поправляю её свободной рукой — вторая тащит портфель и мешок со сменкой. Ладонь перемазана брусничным соком, и я шумно вдыхаю лесной запах, успокаивающий и жизнеутверждающий.

Я улыбаюсь. Моя Таня рядом.