Ой, все! (джен)

Пеннивайз раздраженно мерил шагами собственное логово, то и дело пиная очередной подвернувшийся под ноги хлам.

День плавно перетек в вечер, близилась ночь.

Матурин до сих пор не было.

Поначалу Пеннивайза это радовало — никто не злил его одним своим присутствием, не утомлял бесконечными разговорами и совершенно необоснованными претензиями, а также не доводил до исступления непрошибаемой тупостью и самоуверенностью.

Он сумел даже подремать немного, что помогло несколько успокоиться и привести мысли в должный порядок.

Когда Пеннивайз вынырнул из расслабленного состояния полусна, в котором пребывал — полноценный сон Оно во время цикла активности не требовался вовсе — на улице уже стемнело. Погода стремительно портилась: налетел сильный ветер, небо заволокло тяжелыми тучами, начал накрапывать дождь, усиливающийся с каждой минутой, заметно похолодало.

Для Оно подобные природные сюрпризы не играли особой роли, так как не оказывали ровным счетом никакого влияния, но с Матурин дело обстояло иначе. Ее человеческое, так неосмотрительно выбранное тело явно было слабо и восприимчиво к внешней среде.

Злорадно усмехнувшись, Пеннивайз устроился поудобнее, намереваясь продолжить расслабляться, и от души понадеялся, что Матурин смоет в Кендускиг, и, желательно, унесет далеко за пределы Дерри.

Однако, спокойно дремать больше не получалось. Хуже того, чем больше проходило времени, тем неспокойнее ощущал себя Пеннивайз. Все чаще и чаще он ловил себя на мысли, что хочет знать, где там шляется это глупое создание, без сомнения, лишь по огромной ошибке ставшее создателем Вселенных.

С другой стороны — какое вообще ему должно быть дело до Матурин и ее проблем? Он ее сюда не звал, опекать ее не нанимался и уж точно не собирался расхлебывать ту кашу, которую она может заварить. Она же так хорошо сумела поладить с этим жалким заикой, вот пусть тот и продолжает заботиться о своей новой знакомой.

Тем не менее, сколько бы доводов не приводил сам себе Пеннивайз, тревоги не проходили, а только лишь усиливались. И вместе с ними росла ярость Оно как на Матурин, затеявшую все это исключительно по собственной прихоти, так и на себя само за неспособность прекратить испытывать подобные незнакомые ранее эмоции.

Впервые в жизни Пеннивайз беспокоился о ком-то, кроме себя, и осознавать это было дико, непривычно и ощущалось совершенно неправильным. Но, несмотря ни на что, это происходило, здесь и сейчас, и отрицать собственные так некстати проявившиеся чувства оказалось бессмысленно.

В тот самый момент, когда ярость, раздражение и тревога, а также желание плюнуть на все и отправиться на поиски, стали практически нестерпимым, в доме номер двадцать девять по Нейболт-стрит хлопнула входная дверь.

Матурин вернулась.

Пеннивайз мгновенно устремился наверх и появился в гостиной, разрываясь между двумя острейшими желаниями: совершенно нехарактерным для него порывом убедиться, что с Матурин все в порядке и, наоборот, абсолютно естественной жаждой немедленно впиться клыками в ее тонкую шейку и оторвать голову.

Впрочем, оба устремления временно отошли на второй план, стоило Пеннивайзу только увидеть Матурин. Она стояла, совершенно промокшая, посреди гостиной, съежившись от холода, дрожа и судорожно обхватив себя руками в тщетной попытке согреться. Пестрые волосы от влаги, их пропитавшей, превратились в однотонную бурую массу, а светлый топ стал практически прозрачным. Сетчатые колготки порвались в нескольких местах, туфель же и вовсе не было.

Руки, лицо и одежду Матурин покрывали грязные разводы, которые дождь так и не смыл до конца, волосы спутались, в них застряли листья и небольшие веточки. Колени были сбиты, кисти и стопы исцарапаны, а на левой щеке и левом же предплечье красовалось по длинному порезу, до сих пор медленно сочащихся кровью.

Пеннивайз повел носом и негромко, недовольно фыркнул. Нет уж, что-что, а в гастрономическом смысле Матурин, даже в человеческой форме, его нисколько не привлекала, это точно. Несмотря на все сильнее заявляющий о себе голод, аромат ее крови оставался совершенно неаппетитным.

Больше всего сейчас создатель Вселенных походила на мокрую мышь, которая, к тому же, чудом избежала гибели в когтях кошки.

— Ну, как погодка? — расплылся в издевательской клыкастой улыбке Пеннивайз.

Злость его слегка поутихла и на смену ей пришло любопытство. Нет, он, конечно, знал, что Матурин не блистала особым умом — по мнению Пеннивайза не блистала никогда, а обратившись человеческой самкой и вовсе превзошла саму себя по глупости — но все же оставалась достаточно сильным существом, способным постоять за себя. И оттого было вдвойне интересно, что же такого с ней стряслось.

Вместо ответа Матурин подняла голову, обведя помещение несколько расфокусированным и притом совершенно несчастным взглядом, ощутимо покачнулась, а потом уселась прямо на пол, закрыла лицо ладошками и горько расплакалась.

В первый момент Пеннивайз откровенно опешил. Он совершенно не ожидал подобной бурной реакции на свой относительно мирный вопрос. Обиды, злости, претензий — сколько угодно. Но уж точно не слез в три ручья. К тому же, с такого близкого расстояния совершенно четко ощущалось, что ничего страшнее пары порезов и десятка мелких царапин с Матурин не произошло.

Пеннивайз замер в нерешительности, не представляя совершенно, чего ожидать дальше. Все, что ему оставалось — гадать, кто из них двоих рехнулся окончательно: Матурин, ведущая себя уж слишком по-человечески даже для нее, или он сам, по какой-то непонятной причине не испытывающий по этому поводу совершенно никакого раздражения.

— Я такая идиотка! — причитала между всхлипами Матурин.

— Конечно, — Пеннивайз все же сдвинулся с места, приблизившись на пару шагов. Вся его злость и раздражение каким-то странным образом растаяли окончательно.

— Глупая, недалекая, самоуверенная!

— Без сомнения.

— Думала, что все само собой получится, и ничего для этого не надо уметь. Я совсем ничего не понимаю и ни в чем не разбираюсь!

— Именно так, — сделав еще шаг, Пеннивайз приблизился вплотную и теперь взирал на Матурин сверху-вниз со смесью легкого изумления и искреннего любопытства.

— Отчего-то решила, что все меня сразу полюбят просто так и будут помогать. А ведь ты мне говорил!

— А вот это я точно запомню, — Пеннивайз ухмыльнулся, а потом уселся на пол рядом с Матурин, с интересом принюхиваясь к ее эмоциям, — ты признала мою правоту. Надо же! Оказывается, ты не безнадежна.

Рыдания стихли. Матурин некоторое время молча изучала взглядом пол перед собой, шмыгая носом, а потом вдруг подалась вперед и крепко обняла мгновенно начавшего вырываться Пеннивайза с явным намерением продолжить лить слезы на его плече.

— А ну прекрати, ненормальная, я тебе не жилетка! И не полотенце! Посмотри, из-за тебя я теперь тоже весь мокрый!

— Можно подумать, тебе не все равно! — попытки с десятой руки Матурин получилось расцепить, а саму ее оттолкнуть подальше. — Мог бы хоть раз сделать вид, что тебе до меня есть дело!

— О, а вот теперь я узнаю тебя прежнюю, — Пеннивайз поднялся и принялся картинно отряхиваться. Одновременно с этим на голову пискнувшей от неожиданности Матурин свалилось большое махровое полотенце. — Прекращай разводить тут сырость. Во всех смыслах. И рассказывай, как ты до всего этого докатилась.

Матурин тяжело вздохнула и негромко заговорила, одновременно с этим слегка неумело пытаясь просушить собственные волосы:

— Поначалу все шло хорошо. Лучше некуда. Мы с Билли поели мороженого, кстати, это оказалось очень вкусно. Он немного рассказал мне о себе, о своем велосипеде и своей семье. Он очень милый мальчик, правда, довольно наивный и не всегда правильно понимающий суть творящихся вокруг него вещей.

— Уж кто бы говорил, — не удержался от ехидного хихиканья Пеннивайз.

— Милый, наивный, но очень-очень злопамятный, — Матурин прожгла Пеннивайза многозначительным взглядом, получив в ответ лишь презрительное фырканье. — После Билли предложил проводить меня до дома, но я отказалась. Не думаю, что он остался таким же любезным, если бы увидел, как я захожу в наш дом.

— Этот дом вообще-то мой, а не наш.

— Этот дом вообще-то собственность города Дерри.

— А Дерри — моя собственность!

Матурин осеклась, но так и не найдя, что ответить, и признавая правоту Пеннивайза, предпочла вернуться к рассказу. Одновременно с этим она принялась методично освобождать свои волосы от запутавшегося в них мусора.

— Одним словом, мы разошлись в разные стороны. К тому же начало холодать. Я уже хотела было вернуться, но тут заметила красиво украшенную витрину продуктового магазина. Мне стало так любопытно, что я не удержалась и зашла внутрь. Там оказалось очень уютно. И можно было ходить между полками, перебирать товар. На меня, конечно, косились, но не прогоняли. Полки со сладостями оказались самыми яркими. Ну я и не удержалась, взяла шоколадку. Молочную, с лесными орехами. Она так хорошо смотрелась и наверняка должна была оказаться очень вкусной. Я уже почти добралась до выхода...

— А заплатить за шоколадку? — Пеннивайз старательно изобразил на лице крайнюю степень заинтересованности, хотя, по сути, он уже понял, что произошло дальше.

— Вот и тот мужчина, который стоял за кассой, сказал так же, — Матурин тяжело вздохнула и совсем сникла, — точнее, он это проорал. А потом ухватил меня за плечо, очень грубо. Наверно, если бы я выглядела как-то иначе, он бы не стал так кричать. Но мне показалось, что он даже готов был меня ударить. Я... честно говоря, я растерялась. Вырвалась и бросилась бежать. Случайно бросилась в ту сторону, куда ушел Билли.

— Дай-ка угадаю, — Пеннивайз все же не сумел долго сохранять серьезное выражение лица и осклабился, — ты догнала малыша Билли, да только он совсем не захотел тебя поддерживать.

— Да, так и было. Он не рассердился, но словно бы... разочаровался. И мне ощущать это оказалось куда хуже, чем если бы тот мужчина в магазине меня и правда ударил. Билли сказал, что надо вернуть шоколадку и извиниться, так будет правильно. И мы вернулись. Мужчина за кассой снова раскричался. Он не хотел ничего слушать. Обещал вызвать полицию. И я... я тогда... — Матурин всхлипнула, на ее глаза снова навернулись слезы, — я воспользовалась своей силой и стерла им обоим память о последнем часе их жизни. И ушла. Даже и не подумала вернуться домой, просто хотела побродить где-нибудь и проветриться. А они так и стояли там, растерянные, сбитые с толку, оглушенные. Начался дождь, я совсем замерзла, но все никак не могла собраться с мыслями. И хотела даже попробовать найти Билли, хотя бы попытаться ему что-то объяснить, уж он-то этого точно заслуживал. Я отправилась на Пустошь, Билли говорил, что частенько проводит там время вместе с друзьями. Надеялась там его найти. А когда отыскала тропу, по которой можно было бы туда спуститься, оказалось, что дождь ее довольно сильно успел размыть. Я поскользнулась, потеряла равновесие и буквально скатилась вниз, прямо в кустарник. А когда выбралась снова на дорогу, поняла, что в такую погоду Билли точно сидит дома. А еще поняла, что даже если отыщу его, то не смогу, просто не смогу подобрать нужных слов. Скажи, я на самом деле такая плохая, да? Испорченная?

— Вовсе нет, — Пеннивайз картинно закатил глаза. Как он и предполагал, все дело и выеденного яйца на самом деле не стоило, — просто кто-то все никак не может привыкнуть, что он больше уже не старший брат.

— Правда?

— Правда, — во взгляде Матурин было столько искренней надежды, что Пеннивайз скривился в легком отвращении. — А вот тебе не помешало бы еще немного поработать со своей формой. Уж больно бурные реакции она у тебя выдает, даже мне до нее далеко. А это, знаешь ли, показатель!

— Я попробую...

Голос Матурин звучал на удивление неуверенно. А потом она вдруг чихнула, и тут же, почти без перерыва, еще раз. Это совершенно не понравилось Пеннивайзу. Так не должно было происходить, как бы сильно она ни замерзла. В голову тут же начали закрадываться нехорошие подозрения.

— Погоди-ка, так весь этот маскарад не для того, чтобы разжалобить меня?

— Очень надо, — Матурин отвернулась, пытаясь завернуться в полотенце в тщетной надежде, что так будет хотя бы немного теплее, — я, конечно, могу самообманываться на твой счет, но не настолько же кардинально.

Пеннивайз прищурился, а затем одним резким движением отобрал насквозь промокшее полотенце, другой рукой крепко ухватив Матурин за подбородок и вынуждая смотреть на себя. И с удивлением различил в голубых глазах растерянность и стыд.

— Ты не залечила свои повреждения не потому, что не хочешь этого делать. Ты не можешь, — глаза Оно тут же вспыхнули хищным желтоватым огнем, — ты истратила так много сил изменяя свое тело, защищаясь от меня и стирая людишкам память, что твоя связь с Макрокосмосом слишком сильно ослабла.

— Я не рассчитала возможности этой оболочки, — Матурин говорила тихо и хрипло, во взгляде ее сквозила настороженность и какая-то странная, непонятная тоска. Но не страх, — ресурсы истощились раньше, чем я успела их пополнить. Я все еще ощущаю Макрокосмос и себя в нем, но никак не могу дотянуться. Дотянуться до себя же. Это... так странно звучит. И ощущается тоже... странно.

Медленно Пеннивайз улыбнулся. Несмотря на путанное объяснение он прекрасно понял, что имела в виду Матурин. Когда-то, очень-очень давно, Оно и само оказалось в похожей ситуации, правда, по несколько иной причине — пробить границу между метавселенной и запредельем вне всяких пределов, а после добраться до Земли потребовало намного больше сил, чем Оно предполагало.

Ощущения тогда и правда оказались довольно странными, впрочем, Оно, пусть и вынуждено было некоторое время жить и охотится среди населявшей в то время Землю фауны полагаясь лишь на физические возможности своей истиной формы, не испытало сильного дискомфорта. Всего один закон царил тогда на Земле — выживает сильнейший. А Оно именно к таковым и относилось.

Впрочем, рассказывать про собственные промахи Пеннивайз не собирался. Его теперь куда больше волновало другое. Никакая магия отныне не оберегала Матурин. Не существовало ни защитных полей, ни ускоренной регенерации, ни возможности влиять как на собственное тело, так и на окружающую реальность. Пока энергия не восстановится достаточно, чтобы связь с Макрокосмосом окрепла вновь, Матурин даже не сможет сбежать, развоплотившись. Более того, гибель тела в таком состоянии неминуемо повлечет за собой гибель разума, находящегося в этом теле, и сам Черепаха пусть, скорее всего, и не погибнет, но превратится в беспомощный овощ.

Улыбка Пеннивайза превратилась в оскал, и он медленно выпустил когти на той руке, которой удерживал Матурин. Плавно, оставляя едва заметные полосы, но не раня до крови, Оно провело когтями по нежной коже щеки, а затем и шеи.

Это было прекрасное, просто великолепное чувство, мгновенно вытеснившее все остальные. Пеннивайз упивался собственным превосходством и осознанием, что теперь Черепаха находится полностью в его власти. Одно движение когтей — и уже никто и никогда не нарушит покой Оно.

И Матурин тоже прекрасно это понимала. Но, тем не менее, не попыталась отстраниться даже тогда, когда один из когтей играючи вспорол нежную кожу под ключицей. Лишь вздрогнула и судорожно втянула в себя воздух.

Пеннивайз словно зачарованный наблюдал, как стекает тонкой струйкой кровь, пятная не так давно бывший белым топ.

Еще никогда Матурин не была настолько беспомощной и беззащитной. Еще никогда ее не было так просто убить.

Пеннивайз коснулся когтями ямочки между ключиц, а затем все также неторопливо провел ими сверху вниз, представляя, как в одно движение вскрывает грудную клетку и вырывает трепещущее сердце.

— Ты больше не защитишься от меня. И ничего не сделаешь мне, — голос Оно сейчас больше походил на глухое рычание. — И теперь я могу сотворить с тобой все, что только пожелаю. Абсолютно все.

Один из когтей зацепился за край топа — совершенно случайно, стоит сказать — и мгновенно прорезал тонкую ткань почти до самого низа.

— Ты что собрался делать, извращенец?! — щеки Матурин тут же заалели.

— Уж точно не то, что ты уже успела подумать! — возмутился Пеннивайз, сообразив, что сделал и как это смотрится со стороны, и мигом растеряв всю свою хищную сосредоточенность. — Да кто из нас двоих еще извращенец? Даже мысли читать не нужно, все и так у тебя на лице написано.

В этот момент Пеннивайз уловил тень разочарования, мелькнувшую во взгляде Матурин. Резко отпрянув от нее, он отвернулся, искренне надеясь, что ему это только лишь показалось.

Отстраненно наблюдая, как исчезают когти на руке и слушая обиженное сопение Матурин, Пеннивайз тяжело вздохнул. Безусловно, крайне приятно знать, что в два счета можешь убить тупицу Черепаху. Вот только прислушавшись к себе, он вынужден был признать — по-настоящему сильного желания сделать это у него так и не возникло, несмотря на все возможности.

Оно знало Матурин столько, сколько помнило себя. Общение с Черепахой ладилось далеко не всегда — откровенно говоря, частенько не ладилось вовсе — но, тем не менее, за все эти миллиарды лет уже стало привычным. Частью Вечности. И Пеннивайз понял, пусть и без особой радости, что лишать себя этой самой части вовсе не хочет.

— Наверно, мне следует извиниться и перед тобой, — голос Матурин был неожиданно тих и полон смирения.

Уже во второй раз за вечер Пеннивайз ощутил, что теряет дар речи. Он резко развернулся, одновременно пытаясь понять, в чем же тут подвох. Но, как ни старался не смог его отыскать. Матурин стояла, опустив голову и стыдливо скрестив руки на груди. Она все еще слегка дрожала и то и дело тихо шмыгала носом, но, похоже, недавние слезы не были тому причиной.

— Мне стоило лучше подготовиться и не тревожить тебя лишний раз. Я слишком увлеклась и повела себя недостойно. Мне очень жаль. Через несколько недель, когда мои силы восстановятся, я сразу же покину этот мир. Даю слово. Если пожелаешь, я уйду прямо сейчас, и ты больше обо мне не услышишь.

Матурин замолкла. Пеннивайз наверно добрую минуту сверлил ее немигающим взглядом, понимая, что вот он, последний шанс избавиться от надоедливой Черепахи, пока она выбита из колеи и былая самоуверенность не вернулась к ней.

А затем приблизился к Матурин вплотную и крепко обнял, прижимая к себе и мгновенно согревая. И только усмехнулся, слыша удивленное аханье, когда та явно ощутила, как затягиваются ее повреждения.

— За... зачем? Не понимаю...

— Не хочу, чтобы ты окончательно разболелась или подхватила какую-нибудь заразу. А у меня ее тут, знаешь ли, полно. Ты ж мне потом житья не дашь и непременно вынудишь с тобой нянчиться, я-то знаю, чтобы ты там ни говорила, — Пеннивайз скривился, скосив на Матурин один глаз. — К тому же, пока страдает твое тело, энергия будет восстанавливаться куда медленнее. А мне очень хочется, чтобы ты исчезла отсюда как можно быстрее.

— Так и знала, что ты просто мелочный, зажравшийся эгоист, — впрочем, в голосе Матурин совершенно не ощущалось недовольства или возмущения, лишь усталость и некое облегчение. — Значит, мне можно остаться?

— Можно. Но только если будешь соблюдать мои условия.

— Хорошо. В разумных пределах, разумеется.

Пеннивайз отстранился от Матурин, убедившись, что та согрелась в достаточной степени и прищурился, чуть оскалившись, показывая тем самым: он настроен абсолютно серьезно. Не стоит, совсем не стоит играть с ним в покорность и пытаться обвести вокруг пальца.

— Пределы определять не тебе, глупое пресмыкающееся. Жить будешь в этом доме, но комфортные условия создавай себе сама. С помощью чего ты это будешь делать меня не волнует, но я с удовольствием понаблюдаю за процессом, — Пеннивайз предвкушающе улыбнулся, уже представляя, как Матурин будет корячиться, пытаясь привести дом номер двадцать девять по Нейболт-стрит в некое подобие пригодного для жизни. — Никакого неоправданного расхода энергии, чем быстрее ты восстановишься и исчезнешь, тем лучше. И, самое главное, ты не будешь попадаться мне на глаза, пока я сам этого не захочу, а также донимать меня глупыми требованиями и необоснованными претензиями.

Одновременно с этим на голову Матурин, в точности, как и полотенце не так давно, свалилось самое настоящее одеяло. Та, мгновенно сориентировавшись, тут же завернулась в него, как в тогу.

— Я согласна на все.

— Вот и славно. Сегодня, в виде исключения, ночевать будешь в логове. Внутри циркового фургона достаточно тепло и сухо. Дорогу ты знаешь.

Возражать Матурин не стала, а просто молча развернулась и побрела вглубь дома. Если ей что-то и пришлось не по нраву — а судя по поджатым губам так оно и было — она оставила это при себе. Усталость явно оказалась сильнее.

Пеннивайз удовлетворенно кивнул, проследив за ней взглядом, а потом тихо и раздраженно зарычал сквозь зубы. Он был уверен, что еще не раз и не два пожалеет о принятом решении, но все же именно оно казалось единственно верным.

Черепаха не врала, это было очевидно, но зато умела виртуозно недоговаривать. А потому Оно одолевали огромные сомнения по поводу последнего пункта их своеобразного договора. Интуиция отчетливо подсказывала — стоит только Матурин немного освоиться, и покою снова придет конец.

Но это все равно было лучше, чем ничего.

Впрочем, проблемы можно решать и по мере их поступления.

Встряхнувшись, Пеннивайз растворился, сливаясь с тенями Дерри. Следовало хорошенько поохотится и утолить голод, чем он собрался заняться в первую очередь, и лишь после этого приступать к другим делам.

Например, напомнить некоторым чрезмерно заносчивым кассирам пару правил хорошего тона. А еще нужно было раздобыть для Матурин нормальную одежду и краску для волос.

И шоколадку. Молочную, с лесными орехами.