Цукумогами (джен)

Шлёп, шлёп, шлёп…

С самого начала вся эта затея Гарри не понравилась. Он и ехать не хотел, но с министром разве поспоришь: «вы, мол, наш герой, молодой и харизматичный, а нам нужно восстанавливать пошатнувшийся имидж». А тут такой подходящий случай: японцы несколько лет назад начали программу по обмену с аврорами различных стран, и вот теперь очередь дошла и до Великобритании.

— Но я японского не знаю! — попытался было протестовать Гарри, однако Шеклболт только пожал плечами:

— У нас никто не знает. Ты волшебник или маггл?

— Но я только-только стал аврором! — Гарри, хоть и понимал, что это бесполезно, попробовал все же настоять.

— Стал же, — ответил Шеклболт. — Значит, достоин. Справишься.

И отправил собираться.

Пришлось ехать.

Встретили его тепло — даже, на взгляд Гарри, слишком, так что его первое впечатление от Японии было неприятно приторным. Но потом началось знакомство с работой местного аврората и в целом со страной, и Гарри слегка повеселел. Ему даже здесь понравилось — вернее, понравилось бы, если б не еда.

Рис он ненавидел с детства — был в его детстве унылый период, когда тётя Петуния где-то то ли вычитала, то ли услышала, то ли посмотрела, что это самый полезный гарнир, способствующий «поддержанию правильного веса и минерально-солевого (или же ещё какого-то, Гарри в точности не помнил) баланса». С тех пор на завтрак всё семейство Дурслей вместе с Гарри ели рисовую кашу, на обед был тоже рис, к счастью, с чем-нибудь ещё, и лишь ужин обходился без этого полезнейшего злака. Потом, к счастью, этот период завершился, и полезным было провозглашено что-то другое, но стойкая неприязнь к рису у Гарри осталась навсегда. Впрочем, до сих пор ему удавалось счастливо его избегать, но теперь…

Японцы, как выяснилось, вполне разделяли вкусы тётушки Петунии времён гарриного детства. Правда, рис тут был другим, — пожалуй, более приятным — но всё-таки это был рис, и его было много. К нему полагалась, большей частью, рыба, которой Гарри откровенно предпочёл бы мясо или хотя бы курицу, но ведь он же был в гостях. Приходилось принимать чужие правила.

Впрочем, с едой он был готов смириться, но ещё и каждая ночь для него становилась настоящим испытанием. Дом — рёкан, как японцы называли ту небольшую гостиницу, куда Гарри поселили, — был очень старым, и более странного жилища ему видеть ещё не доводилось. Во-первых, стены здесь были отчасти бумажными — правда, очень красиво расписанными, но ведь сути дела это не меняло, — причём если бы ещё речь шла о внутренних. Нет! Отгораживающие комнату от улицы стены тоже мало того что частично были из бумаги, так ещё значительная часть их двигалась — как выразились сопровождающие Гарри, «для проветривания». Гарри не считал себя изнеженным, но, откровенно говоря, февральская погода к проветриванию ничуть не располагала.

Так ещё и мебели здесь не было. Да что мебели — здесь даже не было матраса! Одни упругие плотные циновки-татами, по которым не принято было ходить в обуви. Гарри уже всерьёз вознамерился было трансфиругировать себе кровать, когда сопровождающий его волшебник показал полностью сливающийся с стеною шкаф, в котором обнаружился футон: толстый матрас, который предполагалось класть прямо на пол, а также одеяло и подушка. Да у них даже во время скитаний по лесу было удобств намного больше, подумал Гарри — но вслух ничего подобного, конечно, говорить не стал.

К его удивлению, спать на толстом плотном матрасе оказалось неожиданно удобно, а одеяло, надо отдать ему должное, было таким тёплым, что отлично спасало от холода. И всё-таки высыпаться у Гарри никак не выходило — возможно, из-за непривычной обстановки.

А, возможно, не поэтому. Или же не только.

Потому что в рёкане, кроме него и других жильцов, обитали цукумогами, кажется, заменяющие здешним волшебникам домовых эльфов. Гарри они не то чтобы пугали, но настораживали. То, что вещи могут «оживать» и двигаться самостоятельно, для него было естественно, однако цукумогами не были обычными оживлёнными с помощью колдовства вещами.

Проблема была в том, что их вообще никто не заколдовывал: они оживали сами по себе, вероятно, напитавшись окружающей их магией. Хуже того: они ещё и внешне изменялись, отращивая странные, напоминающие то человечьи, то птичьи, то звериные ноги, лапы и глаза, и вели себя достаточно непредсказуемо. Приказать им что-то было невозможно — только попросить, причём делать это следовало со всей возможной вежливостью, и надеяться, что у них будет настроение просьбу исполнить. Чаще всего они на это соглашались, однако даже в этом случае действовали, так сказать, с фантазией и в соответствии с собственным представлением о том, чего от них хотят на самом деле. И если они не совпадали с вашими — тем было хуже для вас.

С представлениями Гарри они, к примеру, категорически не сочетались. Например, когда он очень вежливо попросил у Мориндзи-но-Окама, старого чайника, сделать ему чая, тот охотно согласился и даже исполнил всё довольно быстро — но вот чай подал зелёный. Пришлось пить — а когда в следующий раз Гарри свою просьбу уточнил, попросив заварить, на сей раз, чёрный, то ему опять преподнесли зелёный, а в ответ на разочарованный вздох Мориндзи-но-Окама обиженно обдал его лицо струёй горячего пара. Гарри, правда, не обжёгся, но приятного в этом было мало. К тому же, в следующий раз вместо чая ему преподнесли какой-то странно пахнущий отвар, пить который было страшновато, но он сделал это, рассудив, что в противном случае рискует вообще остаться вечерами и с утра без горячего питья, или получить его себе, к примеру, на ноги.

Впрочем, чайник — это было полбеды, но когда на месте одеяла обнаружился Бороборо-тон, едва Гарри не задушивший, Поттеру стало основательно не по себе. После этого прыгающие ночами по двору Бакэ-дзори — старые соломенные шлёпанцы, отрастившие себе похожие на птичьи трёхпалые лапы и один до жути человечий глаз — представлялись уже мелочью, небольшой помехой, мешающей спать, но, в целом, совершенно безобидной.

Правда, один из них оказался удивительно навязчив и следовал за Гарри даже днём — а ещё всё норовил надеться ему на ногу в тот момент, когда тот обувался на пороге дома.

— Вы ему так нравитесь, Поттеру-сан, — сказала, увидев как-то эту сцену, хозяйка рёкана. — Бакэ-дзори будет по вам скучать.

Гарри не нашёлся, что ответить. Не подарят же ему старый шлёпанец? Пускай даже и живой, с красными, как у голубей, ногами? Или это лапы? Да, пожалуй, лапы.

— Отстань, — попросил через несколько ночей Гарри, совершенно не выспавшийся из-за постоянных шлепков то ли под окном, то ли под дверью. — Я всю ночь не спал из-за тебя. Странное выражение симпатии, должен сказать.

Он обулся и ушёл, а когда вернулся, увидел шлёпанец понуро сидящим у той каменной ступеньки, что вела непосредственно в дом. Увидев Гарри, шлёпанец… Бакэ-дзори вздохнул — и Гарри даже думать не желал, чем, зачем и как тот вообще дышит, — встал на свои птичьи лапки и побрёл прочь, к кустам, где опять уселся на землю и оттуда робко взглянул на Гарри. Тому вдруг стало жалко старый дзори (или варадзи — Мерлин знает, как оно называлось правильно), и он, махнув рукой, позвал его, потребовав:

— Только ночью не шуми, пожалуйста. Умираю — спать хочу.

Бакэ-дзори радостно вскочил и, резво подбежав к нему, торопливо закивал, сгибаясь почти пополам. Чем-то он сейчас напоминал щенка — и Гарри, поддавшись этому сходству, наклонился, слегка потрепал его по краю и пощекотал тесёмку. Бакэ-дзори замер, захлопал своим круглым карим глазом — а потом вдруг сел на землю и... заплакал. Гарри этого совсем не ожидал и даже расстроился, решив, что, наверно, снова сделал что-то недозволенное. Возможно, он даже оскорбил цукумогами, и теперь ему вообще не будет отдыха.

— Извини, — сказал Гарри как можно искреннее. — Я плохо знаю ваши правила. Я тебя обидеть не хотел.

Утирая слёзы, Бакэ-дзори поспешно выпрямился, поглядел на него — и, замотав своей верхушкой из стороны в стороны, зашелестел торчащими соломинками что-то непонятное. Очевидно, заклинания, позволяющие окружающим и Гарри понимать друг друга, действовали в случае с цукумогами не так, как с людьми или привидениями.

— Извини, — повторил Гарри и, разувшись, вошёл в дом, вежливо сказав: — Спокойной ночи.

Эта ночь и вправду выдалась спокойной: Гарри в первый раз за всё время своего пребывания здесь проспал крепко до утра, и ничего его не разбудило. А утром Бакэ-дзори встретил его у порога радостным подпрыгиванием, и когда Гарри, поприветствовав его, начал обуваться, то увидел, что его ботинки не просто вычищены, как всегда, до блеска, но ещё и пахнут свежими цветами.

— Это сделал ты? — спросил он у Бакэ-дзори, и тот, явно засмущавшись, покивал своей верхушкой. Гарри заметил крохотный кусочек розового лепестка, застрявший между его соломинок, и улыбнулся. — Спасибо. Мне действительно приятно.

Теперь возвращаться в странный и продуваемый насквозь дом с бумажными стенами Гарри стало веселее: его ждал у входа маленький соломенный дзори, приносивший ему множество приятных мелочей — цветков, ароматных веточек и даже мелких разноцветных камушков. Гарри обменивался с ним парой фраз, поправлял растрепавшиеся соломинки и уходил — а Бакэ-дзори оставался охранять его сон, который с той поры больше ничего не нарушало.

Месяц, поначалу тянувшийся так долго, пролетел на диво быстро, и перед отъездом на прощанье Гарри решил отблагодарить своего странного приятеля. Советоваться с кем-нибудь он не рискнул, подозревая, что его поднимут на смех, и поэтому просто купил в лавке моток пеньковой верёвки и, усевшись на пороге, усадил Бакэ-дзори себе на колени и подвязал ею наиболее растрепавшиеся места. А потом и попрощался, пожав крохотную лапку и погладив горько плачущего цукумогами по голове.

— Я буду тебя вспоминать, — пообещал он и отправился прощаться с хозяевами дома.

…Как же Гарри счастлив был вернуться в Лондон! В первый же вечер он устроил в аврорате вечеринку, выставив на стол полученное в качестве прощального подарка Камэоса — небольшую керамическую бутылочку, всегда полную прекрасного сакэ. «Мы хотим подарить в знак уважения нашему английскому гостю представителя наших лучших цукумогами, — сказал Гарри руководитель японского аврората на прощанье. — Я надеюсь, этот скромный сувенир добавит немного радости дождливым вечерам наших английских коллег».

— Надо было ехать самому, — резюмировал начальник аврората. — Потрясающая вещь. Она бездонная?

— Абсолютно, — подтвердил Гарри.

— Жалко, что не виски, — вздохнул кто-то из авроров. Его мгновенно обвинили в нескромности и нахальстве, а заодно и тут же отправили за означенным напитком. Вместо эльфа.

...Домой на Гриммо Гарри вернулся только утром, и немедленно лёг спать. Проснулся он только к вечеру, и первым, что увидел, отправляясь в ванную, был Бакэ-дзори, скромно сидящий сразу же за дверью его комнаты с уже слегка подвядшей веточкой в своих красных птичьих лапках. Почувствовав взгляд Гарри, Бакэ-дзори встрепенулся, вскочил и, застенчиво трепеща длинными ресницами, положил веточку к его ногам.

— То есть я теперь ещё и вор, — пробормотал Гарри, ошалело глядя на цукумогами. — Ладно… раз уж ты решил жить здесь — учи английский. Будешь помогать Кричеру. Не знаю, правда, чем, но, полагаю, он придумает. Кричер! — крикнул Гарри, раздумывая о том, стоит ли писать в Японию о невольной краже, или же цукумогами — достаточно вольные создания, чтоб самостоятельно решать свою судьбу.

Надо будет найти справочник и посмотреть.

И достать побольше хорошей рисовой соломы.