Колодец (гет)

Лливеллина взяли на закате четвертого дня его скитаний по Ничейной Пустоши. Он заметил отряд, объезжавший границы владений Морольта, еще когда караульные готовились пересечь вздувшийся от бесконечных дождей ручей Слез, но даже и не подумал о том, чтобы попытаться скрыться. Во-первых, это было бесполезно, и Лливеллин знал о том хорошо, как никто другой, потому что несколько сотен лет самолично контролировал охрану границ. А во-вторых, бежать ему было некуда и незачем. Для него уже давно все было кончено. Наказание за предательство одно — смерть.

Его привезли в цитадель, перекинув через седло, как мешок, и волоком стащили по каменным ступеням на самый нижний этаж. Сюда никогда не проникал солнечный свет, и в узкие щели окон ползли, извиваясь, сгустки нездоровых болотных испарений. Здесь допрашивали самых опасных пленников. За те долгие годы, что Лливеллин стоял во главе армии Морольта, на нижнем этаже не побывало ни одного из подданных Благого Двора. Он многого навидался, спускаясь вниз по зову начальника дворцовой стражи, — смертные маги, оказавшиеся под властью вышедшего из-под контроля духа, обезумевшие одичалые фэйри, набрасывавшиеся от голода на человеческих путников, нарушители границ — Неблагие, решившие презреть договор и поживиться водой из Колодца прежде отведенного срока… И вот теперь он сам, прославленный Лливеллин, непобедимый полководец правителя Благих фэйри Морольта, сидит в каземате в ожидании допроса, скованный по рукам и ногам кандалами.

Ждать ему пришлось долго — Морольт любил устраивать сложные многоходовые представления, так же, как и его Неблагой выродок-братец. Измучить бесплодным ожиданием, несколько раз прислать вестника с противоположными приказами, таскать пленника из одного каземата в другой, обсуждать при нем вероятные способы казни — все это было выучено наизусть и потому уже не пугало. Лливеллин знал, что его ждет. Обычного фэйри за такое преступление морили бы голодом до полусмерти, чтобы вычерпать магию, а потом утопили бы в болоте. Через пару-тройку столетий, после того, как в топях окончательно истлело тело, измученный дух, получивший свободу от гниющего вместилища, возвращался в Дом-на-перекрестке и обретал новую форму и новую жизнь.

Высокопоставленным ренегатам приходилось куда хуже, поэтому предательства в приближенных к правителям кругах случались крайне редко. С такими особо отличившимися и в Благих, и в Неблагих ленах поступали одинаково: выгоняли на Ничейные Пустоши, а следом выпускали вечно голодных псов. Спастись от них не удавалось никому, и участь съеденных была незавидна — они были обречены существовать до конца времен в виде объедков и ошметков, выпавших из собачьих челюстей. Лливеллин горько усмехнулся, в очередной раз в красках представив предстоявшую ему казнь, и из разбитой губы потянулась по подбородку тонкая струйка крови.

Они появились к вечеру — ветер донес до слуха Лливеллина звон колокола церквушки, которую с разрешения Морольта построили жители человеческой деревни, приютившейся на южной окраине его земель. Звук шагов, шелест плащей, негромкие отрывистые слова — в непроницаемой тишине цитадели все слышалось с неимоверной, режущей четкостью. Лливеллин дернулся, едва не застонав от боли в переломанных ребрах, заставил себя выпрямиться и сложил на грязной столешнице руки, стянутые кандалами. Сердце колотилось больно, сбивая ритм, словно торопилось истратить последние силы и замереть навсегда. Жаль, что фэйри не умирают своей смертью.

Сначала из темного проема вышли Аодх и Конвей — военачальники, прослужившие в подчинении у Лливеллина больше трех столетий. Он приметил их обоих, когда они поступили в дворцовую охрану на самые низшие чины, и несколько лет присматривался, изучал, исподтишка подбрасывая новичкам все более и более сложные задания. Потом повысил их до начальников караульных отрядов, а дальше, убедившись в разумности и верности, доверил им лучших воинов, и не ошибся. Сколько походов бок о бок, сколько отбитых атак — кто мог сосчитать? Они были братьями если не по крови, то по оружию, и вот теперь Аодху и Конвею предстояло выслушать его исповедь, а потом пронаблюдать за тем, как будет приведен в исполнение его приговор.

Следом появились Маедок и Оилилл, десница и первый маршал правителя, обязанные присутствовать при рассмотрении важных дел. И, наконец, когда остальные фэйри выстроились у стен по обеим сторонам проема, из мрака вышел Морольт. Лливеллин не опустил глаза, стойко выдержав холодный, полный осуждения взгляд правителя, и поприветствовал его легким кивком — как и прежде. Морольт усмехнулся, дернул плечом, сбрасывая тяжелый подбитый мехом плащ на руки подоспевшего Оилилла. Левая рука его была на перевязи, и он явно избегал ее тревожить. Удар Лливеллина пришелся на сгиб, у самого локтя, судя по всему, раздробив кость и располосовав мышцы и сухожилия. В ближайшие десятилетия Морольт точно не сможет использовать эту руку в бою. Лливеллин почувствовал укол тревоги — безопасность Морольта была его первейшей заботой до того, как все это случилось, но тут же одернул себя. Какое ему теперь дело и до Морольта, и до Мордреда, и до их проклятой сестрицы? Между тем Морольт, выдвинув здоровой рукой кресло, сел за стол напротив своего беглого полководца. Несколько минут прошло в напряженном молчании. Правитель осматривал Лливеллина, и тому казалось, что он чувствует на лихорадочно горящей коже прикосновения холодных пальцев.

— Выглядишь жалко, Лливеллин, — наконец, заговорил Морольт. Как же они с Мордредом были похожи, невыносимо, до ощущения нереальности и невероятности. Пусть один светловолосый и голубоглазый, а второй, как и все Неблагие, темноволос и темноглаз, у братьев были одни и те же обманчиво стройные, легкие тела, в которых будто бы не скрывалось никакой силы, и тонкие, по-женски изящные черты. И у обоих внутри полыхало, обжигая, одно и то же пламя, потому что, свет и тьма, они были суть одно, сколько бы ни твердили о своей противоположности. Прежде Морольт виделся Лливеллину воплощением благородства и справедливости, но не теперь. Близкое — чересчур — знакомство с Мордредом на многое открыло ему глаза, вот только жаль, что случилось это слишком поздно.

— А чувствую себя еще хуже, — бросил Лливеллин. Морольт с картинным изумлением поднял тонкую темную бровь.

— Дерзость? Теперь? Право, не будь мы с тобой одной крови, я бы решил, что ты, подобно одичалым выродкам или слабым смертным, утратил рассудок.

— Я совершил то, в чем меня обвиняют, в здравом уме и без принуждения, — сказал Лливеллин, и незримая тяжесть, давившая все это время на его плечи, наконец, отступила. Морольт на несколько секунд отвел взгляд, и Лливеллину показалось, что у него дрогнули губы. Однако он тут же справился с собой и спокойно продолжал:

— Что же, я весьма рад, что нам не придется тратить время на выслушивание твоих оправданий и просьб о помиловании. Помню, когда я приговорил к казни за похожее преступление сына Руэри… Впрочем, теперь это уже не важно. Ты ведь знаешь, что тебя ждет?

Лливеллин молча кивнул, а кто-то из молчавших до того фэйри — ему показалось, что это был Конвей, — не то вздохнул, не то всхлипнул. Правитель бросил красноречивый осуждающий взгляд за спину Лливеллина и снова обратился к нему:

— Ты много лет служил мне безупречно, и я привык во всем тебе доверять, но, как оказалось, напрасно. Твое предательство повлекло за собой весьма малоприятные последствия не только для меня, но и для всего сида, и для Благого Двора в целом. Нам придется еще долго с ними разбираться, и даже Всемилостивая Дану не ведает, удастся ли вернуть равновесие в наши земли. Позавчера было совершено нападение на человеческую деревню на верхнем течении ручья Слез, и лишь благодаря бдительности караульного отряда удалось избежать жертв. И это только начало, Ллин. То, что ты создавал несколько столетий, разрушено в один миг твоими же руками.

Лливеллин, не выдержав, опустил глаза и уставился на свои исцарапанные и окровавленные руки. На мизинце правой все еще поблескивала тонкая дужка золотого кольца — как последняя насмешка. Он много раз собирался выбросить кольцо, но не смог, решив, что сохранит его до самой казни в качестве напоминания о своей неимоверной глупости.

— Завтра ты умрешь, — с нажимом сказал Морольт. — Это твоя последняя ночь, Ллин. Мой приговор уже вынесен. Но я хочу, чтобы ты выполнил мой последний приказ.

— Я служу не вам, а Мордреду, — медленно сказал Лливеллин. Красивое лицо Морольта приобрело непроницаемо-каменное выражение. Точно так же, как бывало и у Мордреда при упоминании о брате. Подумав, правитель ответил:

— Судя по тому, что Неблагие бросили тебя на Ничейной Пустоши, как надоевшую игрушку, Мордред больше не нуждается в твоих услугах. Как и его потаскушка.

Лливеллин, не сдержавшись, сжал скованные руки в кулаки, и Морольт вдруг накрыл их ладонью.

— Я не прошу тебя выдавать его тайн. Но перед тем, как ты будешь казнен, я хочу знать, почему ты перешел на его сторону, — он помолчал и добавил шепотом. — Расскажи мне, Ллин, почему ты меня предал.