Числа (джен)

Четвёртый этаж.

Циферблат часов показывал без пяти три. Четверг.

Уснуть не получалось. Ни сегодня, ни вчера, ни два дня назад.

Но после сон всё же приходил. И в пятницу, и в субботу, и в воскресение, и даже в понедельник. Четыре часа на двадцать четыре было достаточно. А затем... Скоро снова четверг.

Неделя. Месяц. Три. Год.

А часы снова показывали час, два, пять.

Было тревожно, неизвестность убивала, не давая покоя. Хотелось то ли кричать и материться, то ли плакать, то ли смеяться или что-то разбить. А может, и всё сразу. Буря внутри не утихала и бушевала всё сильнее. Но ничего не происходило, всё оставалось внутри.

Расстояние в более пятисот километров постоянно висело над головой. Напоминая, давя, выворачивая и выкручивая наизнанку. И собирая заново — рвано, каждый раз теряя по кусочку.

Раз в месяц, два. День за днём.

Монотонная работа тоже была бесполезна, всё делалось на автомате, но мысли никуда не девались: они метались из стороны в сторону, а затем по кругу, и вновь... Всё заново.

Время шло.

Один, два, три… двадцать шесть, двадцать семь… сорок девять, пятьдесят… шестьдесят восемь… восемьдесят три… девяносто девять, сто…

В выходные было ещё хуже; сосредоточиться не получалось, ничего не приносило удовольствия, как раньше: ни чтение, ни любимая музыка, ни долгие вечерние прогулки.

Общаться не было никакого желания. От незнания, что говорить и о чём. И нужно ли. Короткие звонки и сообщения. Хотелось выть белугой.

Но ничего не менялось, а дни и недели шли.

* * *

Шесть утра. Через двадцать семь минут прозвенит будильник, чтобы идти на работу, но никуда не хотелось. Ничего не хотелось. С тоской вспоминались те дни, когда желание хоть чего-то присутствовало каждый день.

За окном ещё не скоро забрезжит рассвет. Зима никогда не была щедра на солнце. На дворе третье февраля.

В свете фонаря потолок уже не казался таким ровным и белым, на нём было тридцать восемь трещин, четыре из которых слишком глубокие, чтобы не наталкивать на глупые мысли и теории, откуда они там появились. Одна вмятина у окна и пятно в самом углу справа. На них можно было уже показать пальцем даже с закрытыми глазами. Круглая лампа идеально воспроизводила круг.

Часы издевательски показывали шесть-ноль-восемь.

* * *

Четыре тридцать девять. Возможно, воскресенье. За дверью шум, тихий скрип и тишина, сон всё ещё не шёл.

Пять минут. Десять. Двадцать. Полчаса.

Даже с закрытыми глазами трещина в потолке очертаниями похожа на тройку, а может, и пятёрку, а пятно похоже на ноль или букву «О», точнее определить уже было нельзя.

Скоро лето.

Десять минут шестого.

Хлопок двери, снова тишина. Выдох.

Один, один, два, три, пять, восемь… тридцать четыре… восемьдесят девять, сто сорок четыре… девятьсот восемьдесят семь…

Монитор компьютера напротив отсвечивал белым светом, затем картинка менялась, и вот уже мелькали какие-то другие кадры. Раз-два-три. Чтобы что-то понять, нужно было вслушиваться, но даже голоса в наушниках не проясняли картины, приходилось выключать, перематывать и включать снова. С тридцать восьмой минуты, двадцать третьей, пятнадцатой, двадцатой, восьмой, четырнадцатой, пятой… А затем снова и снова, пока образы не сливались в одну полную картину.

Фоном в наушниках что-то говорили о теориях, любви, магии, дружбе, а на экране мелькали пейзажи, люди и животные, а звуки били по барабанной перепонке, хотя тише было уже некуда. Хотя до кишащих в голове мыслей и образов им было далеко, внутренний крик, живущий внутри уже четыреста с лишним дней, было не заглушить.

Говорить об этом вслух, даже шёпотом, почти беззвучно, тем более не хотелось. Сложно и неозвучиваемо. Глухо. Страшно.

За окном уже начало светать: через пару часов — больше пяти часов пути, как повезёт. И расстояние в обратную сторону, которое, кажется, уже можно не озвучивать.

Часы показывали одиннадцать минут шестого.

* * *

Четвёртый этаж. Сто семьдесят две ступеньки, если не считать пяти, а может и шести, ступенек крыльца.

Уснуть не получалось, было ощущение, что что-то случится. Часы показывали без пятнадцати пять. На улице уже было светло. А всего три минуты назад было четыре тридцать или десять минут пятого?..

Чужое мерное дыхание и тихий подсчёт успокаивали, но желание что-то разбить, закричать или расплакаться никуда не делось.

Девяносто девять… семьдесят один, шестьдесят девять, шестьдесят восемь… пятьдесят три… сорок шесть, сорок пять… тридцать четыре, тридцать три… двадцать один…

Семь сорок. Часы показывали семь тридцать восемь, почти без двадцати восемь, но было уже всё равно. Резкий писк прибора и звенящая пустота после — это всё, что имело значение.

В голове было пусто, кажется, была среда. Кажется, это было лето.