Год Кошки (джен)

Войско вернулось через десять дней — необыкновенно малый срок для столь многообещающего похода. Очевидно, молва не солгала о разрушительной силе Шичининтай, но, как бы ни ужасны они были, все же оставались людьми из плоти и крови, а потому Мадока спросила старую Рен, когда та убирала ей волосы:

— Скажи мне, милая Рен, как чувствуют себя твои гости? Не ранены ли?

Дом старой Рен, где разместились Шичининтай, и вправду был велик для одной служанки. Некогда у Рен было пятеро сыновей. Те взрослели, к дому пристраивались все новые помещения в надежде на многочисленное потомство — но не было внуков у старой Рен. Все ее сыновья погибли в сражении с чудовищным мононоке, господствовавшим в местном лесу еще когда отец Котоямы Ичиро, Котояма Микайо, управлял замком. Единственный внук, который успел появиться на свет, умер в родах вместе с его матерью, и с тех пор старая Рен была одна. Год назад, впрочем, к ней приблудился мальчишка по имени Химетаро. Побитый и голодный, он, вероятно, бежал от войны из какой-то далекой провинции и всем, кто готов был слушать, рассказывал, что он сын феодала и знатный человек. Ему никто не верил, но, отличаясь кротким нравом и трудолюбием, Химетаро вскоре расположил к себе крестьян призамкового села.

— Вроде нет, госпожа, — отвечала служанка. — Только этому их Суикотсу в плечо попала стрела, но рана легкая, не стоит волноваться о ней.

Но Мадока волновалась. Не из-за раны — она знать не знала Суикотсу и не разобралась еще в странных именах Шичининтай — но из-за помощи, которую могла оказать и не оказывала. Цвет Надежды бесполезным сокровищем покоился в шкатулке, тогда как в нем нуждался человек, которого она отправила биться на бессмысленной войне ее мужа. В конце концов, так и не справившись с этим чувством, Мадока взяла шкатулку с волшебным цветком и кисточкой и велела Рен сопроводить ее до деревни.

Юноша, похожий на кошку, лежал на животе в траве на самом солнцепеке и играл… со своим сородичем, едва не подумала Мадока. Котенок-подросток, серый, с бурыми полосами по всей шкуре, пытался схватить кончик косы, которую наемник крутил в пальцах. Однако в этом состязании ловкости юноша неизменно побеждал. Когда Мадока приблизилась, наемник поднял на нее взгляд и, хотя лежал сейчас у ее ног, вовсе не выглядел смущенным.

— Это ты, госпожа? Вот уж кого не ждал увидеть.

Котенок, воспользовавшись тем, что он отвлекся, схватил в пасть кончик косы и вцепился когтями для верности. Мадока робко улыбнулась.

— Моя служанка сказала, твой Суикотсу ранен, и я решила, раз уж у меня есть Цвет Надежды, глупо ему лежать без дела. Ты ведь не будешь возражать, если твой товарищ им воспользуется?

— Не буду, — покладисто отвечал юноша, с удивительным снисхождением отнесшись к играм своего нового друга. Котенок увлеченно жевал кончик косы, разрывая ее когтями. — Они в пристройке, где сушатся травы. — Он махнул рукой на одну из бесчисленных пристроек.

— Спасибо. А…

— Я Банкотсу.

— Я запомню, — пообещала Мадока.

В доме старой Рен она была один или два раза. Просторное и высокое основное строение имело внутри единственную комнату — большой покой с очагом в середине. Сейчас он был почти пуст, Мадока увидела лишь Ренкотсу. Приколов ножом к стене длинный свиток, он чертил на нем нечто, похожее на копье, вершину которого венчал то ли веер, то ли чаша — по чертежу трудно было судить.

— Здравствуй, госпожа. — Ренкотсу кивнул ей, и Мадока отвечала коротким поклоном.

В указанной пристройке и вправду сушились травы — должно быть, с прошлого лета. Бесчисленные пучки свисали со стен и потолка. Еще двенадцать лет назад, когда юная Мадока только прибыла в замок Котоямы, Рен считала, что ее травы помогают от любой болезни и отгоняют злых духов — только демона, терзавшего Мадоку, отогнать не смогли. На циновке, скрестив ноги, сидел закутанный в белое коротышка и разминал в ступке травы из драгоценных запасов старой Рен. Лицо его не закрывала маска, и виден был широкий жабий рот. Из-за своего роста коротышка не доставал до развешенных повсюду пучков, потому травы ему подавал высокий широкоплечий человек мрачной наружности. Был здесь и юноша с женским лицом. Прислонившись к стене, жуя сухой стебель, он откровенно скучал. Когда Мадока вошла, все трое подняли головы.

— Ааа, госпожа, — с усмешкой протянул коротышка. — Вот ты и увидела меня без маски. Как я тебе нравлюсь?

Мадока коротко поклонилась троице. Странный вопрос озадачил ее, и она отвечала осторожно:

— Разве мне должно быть дело до твоего лица, если ты хорошо мне служишь.

Коротышка дребезжаще рассмеялся, и Мадока подумала, что он и вправду похож на жабу.

— Кто из вас Суикотсу?

— Это я, госпожа, — отвечал широкоплечий человек с мрачным лицом.

— Я слышала, ты ранен.

— Ерунда, царапина.

— Хорошо, если так. Я принесла Цвет Надежды, и, хоть не вышел ваш год, думаю, нет смысла хранить его в замке: вам он всяко нужнее, чем мне.

Мадока протянула ему шкатулку, и Суикотсу взял, поблагодарив. Она хотела уйти и не смотреть дальше, но любопытства победить не смогла. Когда Суикотсу, усевшись, спустил рукав и снял повязку, оказалось, что между ключицей и левым плечом его зияет уже не кровоточащая, но глубокая рана с рваными краями, как будто стрелу, не церемонясь, с силой выдернули из плоти. Взяв волшебную камелию, Суикотсу опрокинул ее над раной.

— Чтоб тебя!..

Мадоке следовало подумать, что, никогда не видя Цвета Надежды, Шичининтай понятия не имели, как использовать его дар. Лицо Суикотсу смертельно побледнело, на лбу выступила испарина, выражение нестерпимой муки исказило его черты и, вцепившись в плечо, он отбросил цветок, будто тот был отравлен. Мадока подхватила Цвет Надежды и кинулась к наемнику.

— О, прости, прости меня, я должна была знать, я должна была сказать вам, — залепетала она, опускаясь рядом с ним на колени.

— Что сказать? — прорычал Суикотсу, едва сосредоточив на ней мутный от боли взгляд.

— Живую воду не выливают в рану, да ее и не нужно много. Достаточно нанести на кисть и обработать края, позволь мне.

Судя по лицу Суикотсу, он был не в восторге от этой мысли, однако отнял руку и позволил Мадоке приблизиться. Легонько смочив кисть в чаше цветка, Мадока сняла лишнюю воду о лепесток и осторожно притронулась кисточкой к изорванной плоти. Суикотсу напрягся, ожидая новых мучений, но, похоже, ее прикосновение не причинило боли. Ободренная удачей, Мадока мягко обходила кистью края раны. Тяжелый терпкий запах разлился в воздухе — не трав и не крови, и Мадока поняла, что так, должно быть, пахнет живая вода, касаясь ран.

— Почему ничего не происходит? — хрипло спросил Суикотсу, стоило ей закончить.

— Создать труднее, чем разрушить, — улыбнулась Мадока. — Но уже к вечеру ты почувствуешь себя лучше. Надеюсь, я не добавила тебе боли.

— Нет, — отвечал он, помедлив. — У тебя легкая рука, госпожа.

— Дай сюда. — Юноша с женским лицом выхватил у нее цветок и кисточку. Рен не сообщала, что он был ранен, но, когда упал широкий рукав, Мадока увидела два уродливых глубоких пореза, тянущихся от локтя почти до подмышки. В отличие от Суикотсу, товарищ его не стал перевязывать раны. Щедро набрав воды на кисть, юноша провел ею вдоль пореза, кажется, пропустив мимо ушей слова Мадоки. Последствия не заставили себя ждать: он зашипел, как растревоженная змея, между бровей залегла складка, на висках выступил пот.

— Может… — Мадока дернулась было к нему, но юноша бросил на нее такой свирепый взгляд, что она почла за лучшее замолкнуть.

— Осторожней, госпожа, — засмеялся коротышка. — Джакотсу не любит, когда женщина лезет под руку.

Запах, разлившийся в воздухе, изменился. Теперь он был легким и свежим, пахло водой и цветами персикового дерева и еще чем-то горьковатым, будто бы дымом. Мадока подумала, что живая вода, должно быть, меняет запах, смешиваясь с новой кровью, но оба раза аромат ее был на удивление приятен. Мадока втягивала его жадно, словно хищник, почуявший добычу.

Старая Рен, похоже, рассказала, будто в пристройке творится нечто крайне любопытное, иначе Мадока не могла объяснить, почему Банкотсу и Ренкотсу, не проявившие особого интереса при встрече с ней, объявились на пороге.

Джакотсу протянул ей цветок и кисть, но она не взяла.

— Оставьте себе.

Она хотела уйти, но внезапно другая мысль пришла в голову. Если уж Банкотсу здесь, глупо будет не задать терзавший ее вопрос.

— Можно… можно мне спросить?

Шичининтай, казалось, были удивлены — то ли ее робостью, то ли вообще ее желанием разговаривать.

— Конечно.

— Среди всех, кто рядом со мной, вы последние знали моего отца. Незадолго до гибели он что-нибудь говорил обо мне?

Похоже, вопрос еще больше удивил их.

— С чего ему с нами говорить, — наконец, отвечал Джакотсу. — Мы же… — Он дернул плечом, не почтя нужным закончить.

— Я… я собиралась спросить, чего он хотел, — быстро сказала Мадока. — Что такого было в области Сачи, ради чего он не пожалел Цвета Надежды?

Но, похоже, и здесь ей не суждено было преуспеть. Шичининтай вновь казались озадачены вопросом.

— Ну… там было большое войско, — отвечал Суикотсу, усмехнувшись.

— Да, очень большое, — подхватил Джакотсу, словно вспомнив дела минувших дней. — Я даже удивился, никогда не видел таких армий.

— Но вы его одолели?

— Как видишь.

— А кроме войска? Зачем отец стремился в Сачи?

— Откуда нам знать, госпожа. — Судя по всему, ее глупые вопросы стали раздражать Банкотсу. — Мы пробыли там недолго и мало что видели, да и твой отец не стремился делиться с нами планами.

Мадока решила зайти с другой стороны.

— Хорошо, — отвечала она. — Если Сачи досталась ему, почему он не отпустил вас? Зачем вы нужны были ему еще на год?

Банкотсу пожал плечами.

— Он сказал, у него есть еще враги. Сказал, у него забрали какое-то сокровище и он хочет его вернуть.

— Что за сокровище?

Банкотсу взглянул на нее с удивлением.

— Я думал, ты знаешь. Я потому и спросил, есть ли у тебя враг или область, куда ты хотела бы отправить войска.

— Я знаю не больше вашего. — Ей внезапно сделалось грустно. — Отец не писал мне последние десять лет.

— Что ж, госпожа, если твой отец не доверял ни наемникам, ни женщине, возможно, он доверился кому-то из преданных воинов, — предположил Ренкотсу. — Почему тебе не написать главе его вассалов?

Похоже, написать Сугияме и вправду было единственное решение. Кому еще знать последнюю отцову волю, как не вернейшему среди его самураев.

— А если я узнаю, что это, — в горле сделалось вдруг жарко и сухо, — если я захочу это вернуть — вы пойдете со мной?

Она ждала, что наемники рассмеются, но Банкотсу ответил только:

— Разумеется.

— Тебе достаточно сказать слово, — кровожадно усмехнулся Суикотсу.

Мадоке сделалось радостно оттого, что они, похоже, расположены были слушать ее. Совсем осмелев, она спросила будто вскользь:

— А как показался вам мой супруг?..

— Все эти даймё одинаковы, — фыркнул Суикотсу.

— Похотливый ублюдок, — внезапно зло отозвался Джакотсу. — Ранил меня из-за девки.

— Из-за какой девки?

— Откуда мне знать! Я собирался ее прикончить, но он вынул свой чертов веер. «Здесь нет тебе забавы, она моя», — издевательски передразнил он.

И, хотя обозленный Джакотсу менее всего стремился ее обидеть, Мадоке сделалось горько.

Уже в замке, готовясь отойти ко сну с маленькой Кимико, она как бы невзначай спросила у Рен:

— Я слышала, господин повстречал в замке Мацумото одну женщину и вроде даже спас ее от смерти. Кто она такая?

Рен печально вздохнула:

— Не хотела говорить тебе, госпожа, ну да ты все равно узнала бы вскоре. То Мацумото Амайя, младшая дочь феодала. Господин привез ее в замок, и поселил в дальнем крыле, и отвел ей просторные покои, и приставил слуг и служанок. Если молва не врет, юная Амайя прекраснее бутона лотоса, неудивительно, что господин прельстился ею.

— Это потому, что ты старая и некрасивая! — радостно вскричала Кимико, дергая мать за волосы.

— А ну молчи, несносное дитя! — рассердилась Рен. — Твоя матушка редкой доброты и достоинства женщина, а ты смеешь говорить такие вещи.

— Да нет, милая Рен, она права, — вздохнула Мадока, обнимая дочь. Кимико показала старой служанке язык и блаженно растянулась у матери на коленях.

… Господин призвал ее на следующий день и выглядел задумчивым и мрачным. Обычно, отлучаясь из замка больше, чем на пять дней, он имел обыкновение отчитывать Мадоку за небрежное обращение с его владением, однако сейчас, казалось, мысли его пребывали далеко.

— Как ты знаешь, я был в замке Мацумото, — начал он. — Там нашлось много ценного, и сокровища его всякий рад был бы заполучить. Мне стоит полагать себя счастливым человеком.

Мадока ждала, что он скажет о новой наложнице, но господин продолжал:

— Я хочу взглянуть на твое наследство.

— Зачем?

Он вздохнул.

— Как ни богат был дом Мацумото, среди его сокровищ не нашлось ничего ценнее Цвета Надежды. Я хочу оставить Шичининтай у себя, но не знаю, чем могу удержать их. Это и в твоих интересах, потому, думаю, ты не станешь противиться. Если даже чудесный цветок они оценили в полтора года, что они смогут оценить в жизнь?..

— Полагаю, ничего, господин, — осторожно отвечала Мадока. — Это люди, привыкшие к свободе, вряд ли найдется сокровище, за которое они готовы будут ею заплатить.

— Все имеет цену, — расплывчато отвечал господин. — Покажи, что доставили тебе в начале весны — возможно, среди богатств покойного Йендо найдется величайшая драгоценность.

Мадока в этом очень сомневалась. Она провела его в свои покои и показала сундуки, доверху наполненные нарядами и украшениями. Показала отрубленную голову демона и подвеску в виде кошки — с каждым осмотренным предметом лицо господина мрачнело все больше, все глубже погружался он в угрюмую задумчивость.

— Не верю, что у твоего отца только и было, что наряды, украшения да бесполезные амулеты, — наконец, сказал он.

— У него было много золота и дорогого оружия, я велела распределить большую их часть между самураями.

— Это все не то. Золотом с ними любой расплатится, а оружие их смертоноснее лучшего из клинков.

На несколько мгновений повисло молчание, оба думали об одном.

— Это должно быть нечто необыкновенное, — произнес, наконец, господин. — Нечто, способное утолить даже самую ненасытную жажду. Нечто, с чем даже Цвет Надежды не сможет сравниться. Нынче ты владеешь областью Сачи — ради нее твой отец не пожалел чудесного цветка. Что в ней было?

— Я не знаю, господин, — отвечала Мадока. — Я спрашивала Шичининтай, но они также ничего не знают и не видели никакой сверхъестественной драгоценности, пока воевали там. Возможно, стоит смириться с тем, что ценнее живой воды не существует дара на земле, и не желать сверх меры.

— В таком случае, хотел бы я знать, — холодно отозвался он, — кто из нас желает сверх меры: я или эти наемники?

С этими словами господин покинул ее покои, оставив Мадоку теряться в догадках.

Это должно быть нечто необыкновенное. Нечто, способное утолить самую ненасытную жажду.

«Мне стало известно, что в свои последние месяцы мой покойный отец искал некое сокровище, которое будто бы отобрали у него враги. За этим он призвал Шичининтай и не пожалел Цвета Надежды, лишь бы раздобыть его. Скоропостижная кончина не позволила осуществиться его замыслу, и ни я, ни наемники не знаем, чего искал он в свои последние дни. Ты, доблестный Сугияма, всегда был достойнейшим из вассалов отца, вероятно, с тобой делился он своими замыслами, потому тебе наверняка известно, что за сокровище было у него отнято. Если бы я только знала это, я отдала бы Шичининтай под твое начало — и с ними ты сумел бы вернуть отцовское наследие, ибо люди эти так сильны и ужасны, что провинция Абэ пала перед ними за четыре дня».

Запечатав письмо и перевязав лентой, Мадока отдала его Рен с тем, чтобы та распорядилась доставить послание Сугияме. Это было большее, что могла она сделать для исполнения отцовской воли. Возможно, у Йендо Ареты не было сыновей, но это не значило, что единственное дитя не сможет послужить его делу.