Год Кошки (джен)

Мадока очнулась от ноющей боли в боку, приходящей с каждым вдохом. В голове также билась тупая боль, и держать глаза открытыми было тяжело. Едва ворочая шеей, она огляделась сквозь полуопущенные веки. Под боком у нее лежала Кимико, обхватив рукой материн живот. На крышке плетеного сундука — там, где она вчера ее оставила — покоилась кошачья голова. Значит, Мадока находилась в своих покоях. Кто перенес ее сюда? Что произошло?

— Ки… Кимико. — В горле было сухо, как в опустевшем колодце. — Что случилось?

Только услышав ее голос, дочь подхватилась и взглянула ей в лицо с тревогой и робкой радостью. Губы ее дрожали.

— Рен говорит, отец сбросил тебя со стены. И еще говорит, что Шичининтай убили его и всех его самураев убили. Она велела мне не высовываться, велела сидеть у себя, но потом принесли тебя, я побежала за тобой, — путаясь в словах, объясняла она. — А, что я сижу! Скажу Рен, что ты очнулась!

С этими словами Кимико подхватилась и вылетела из комнаты быстрее, чем Мадока успела слово сказать.

Оставшись в одиночестве, она попыталась приподняться на локтях и обнаружила, что раздета до пояса. Под грудью кто-то наложил тугую повязку, мешающую дыханию. Дышать приходилось животом, и Мадока подумала, что при падении сломала ребра. Кроме перевязи, на ней оставили только подвеску в виде кошки. Стоило Мадоке взять ее, как один из девяти хвостов раскрошился в руке, и их осталось восемь.

Если она падала вниз головой, почему сильнее всего болят ребра? Зеркало было далеко, и, боясь пошевелиться, Мадока потрогала голову. Между левым виском и ухом волосы были сбриты длинной полосой, там она нащупала рану, но — странное дело! — та почти не болела, ни капли крови не выкатилось из нее, как будто она заживала уже много дней.

Мадока не успела подумать, что все это значит, когда сёдзи раздвинулись и между ними возник Джакотсу.

— А, сестрица! — воскликнул он. — Здорово, что ты очнулась. Смотри, что я принес!

Он вытянул руку, и предмет, до того заслоненный широким рукавом, предстал глазам Мадоки. Это была голова господина.

— Она будет стоять здесь и радовать тебя. О! Гляжу, ты знаешь в этом толк. — Он смотрел на отрубленную голову кошки.

На миг Мадоке показалось, что Джакотсу издевается над ней, но в лице его не было и намека на издевку. Судя по всему, он искренне полагал, что подарок развлечет ее.

— Джакотсу, я… я рада, что ты решил меня поддержать, но сюда скоро придет Кимико, а ей вряд ли хочется любоваться головой отца. Подай мне лучше зеркало — оно в сундуке. Это правда, что вы вырезали всю замковую стражу?

— Правда, — легко отозвался Джакотсу. — Празднуй, сестрица, сегодня первый день твоей свободы.

Он заглянул в сундук и, вытащив зеркало, подал ей. Мадока взглянула на рану между виском и ухом. Длинный грязно-бурый порез тянулся от левого глаза почти до затылка, но и вправду выглядел так, будто заживал. Сколько времени лежала она без сознания?

— Я долго была в обмороке?

— С утра, — пожал плечами Джакотсу.

Судя по мягкому свету, рассеиваемому рисовой бумагой, за окном едва миновал полдень. Но мысль о чудесном исцелении тут же вытеснила другая.

— А вы — ты и твои товарищи? Вы не ранены?

— Ах, нет. — Он рассмеялся. — Этот твой цветок полезная штука. Старуха и твою рану им лечила.

Стоило ему это сказать, как упомянутая Рен тут же выросла на пороге. К счастью, Кимико с ней не было — Мадока не взялась бы сказать, понравится ли ей подарок Джакотсу.

— А, вот и наш сегодняшний герой, — без особого восторга протянула служанка. — Кимико сообщила, что ты очнулась, госпожа, значит, можно наложить новую повязку. А ты выйди вон, — велела она Джакотсу.

— Аааа, старуха, меня утешает только, что ты умрешь раньше меня.

Он развернулся на пятке, взмахнул широкими рукавами и покинул комнату, забрав зловещий подарок.

— Хорошо бы это было так, — тихо произнесла Рен ему вслед.

Когда она меняла повязку — Мадоке нужно было задерживать дыхание по ее знаку — картина произошедшего прояснилась еще немного. Обнаружив, что госпожа жива, Рен велела женщинам перенести Мадоку в ее покои, а сама попросила у Шичининтай Цвет Надежды, чьей водой и срастила рану у нее на голове. Но, поскольку живая вода действовала лишь попадая в кровь, сломанные ребра и вывернутую лодыжку решили лечить обычным способом.

— Удивительно, — качала головой Рен, — что череп не разбился от удара. Мне сказали, ты падала головой вниз и должна была погибнуть в мгновение ока.

Мадока была слишком взволнована, чтобы задуматься о чуде собственного спасения. Столько мыслей теснилось в ее голове, столько дел нужно было сделать, столько вопросов разрешить! В конце концов, она решила начать с самого, как ей казалось, срочного.

— Рен, скажи, пусть Шичининтай явятся ко мне.

— Ты еще слаба, госпожа! Подожди хотя бы пару дней, пока не придешь в чувство.

— Мне нужно их увидеть! — упрямо воскликнула Мадока. — Если никто из них не ранен, пусть придут сюда.

И они пришли. Без оружия и доспехов, они сидели перед ней, как в те счастливые белые месяцы, которые она проводила в доме старой Рен. Кимико хотела остаться с матерью, но Рен вывела ее, позволив Мадоке говорить с Шичининтай без свидетелей. Но как ей было начать? Не грозило ли случившееся проложить между ними неодолимую пропасть? Не придет ли нынче конец их дружбе?

— Приятно видеть, что ты жива, госпожа, — наконец, произнес Ренкотсу, и его слова будто сломали преграду у нее внутри.

— Я тоже рада видеть вас в целости, — отвечала Мадока. — Ваш год вышел, я не имею права задержать вас, но прошу остаться еще ненадолго. Мне предстоят не самые легкие дни и не самые приятные встречи, и я не хотела бы остаться совсем без защиты.

— Я понимаю, — отозвался Банкотсу. — Я и не думал оставлять тебя одну разбираться со всем этим. Мы останемся на сколько будет нужно.

Мадока просияла.

— Вы можете расположиться в замке, — сказала она. — Я распоряжусь, чтобы вам давали все, в чем вы нуждаетесь. Ренкотсу, ты можешь взять сколько хочешь людей и лошадей и отправиться к вулкану. И каждый из вас может просить чего пожелает. У меня нет сокровищ ценнее Цвета Надежды, но я и не требую полутора лет службы.

Банкотсу улыбнулся углом рта.

— Если не возражаешь, госпожа, мы позже обсудим вознаграждение.

Мадока слабо улыбнулась в ответ. Она чувствовала небывалое облегчение от того, что они согласились остаться с ней и что дружба их, похоже, не была разбита.

Был еще один человек в замке, встречу с которым Мадока не хотела откладывать до лучших времен. Подкрепившись водой и двумя рисовыми лепешками, она велела позвать Амайю. Еще вчера ей казалось, что встреча с наложницей растравит раны ее души, нынче же Мадоке было все равно. В голове и сердце поселилась пустота, все, что раньше тревожило ее, сделалось незначительным и тусклым.

Амайя явилась с младенцем на руках, бледная и испуганная, но, как и говорила старая Рен, несказанно красивая. Едва приблизившись к Мадоке, она пала на колени и уткнулась лбом в пол. Сама Мадока, должно быть, выглядела крайне жалко. Она набросила на плечи кимоно, но, боясь подпоясать его из-за сломанных ребер, просто запахнула. Волосы ее были зачесаны на правую сторону, открывая выбритую полосу над ухом, где чернела уродливая рана. Изрезанное шрамами бледное лицо с темными кругами под глазами выдавало в ней человека крайне нездорового. Но ничто из этого больше не имело значения.

— Поднимись, дитя, посмотри на меня.

Амайя послушно уставилась ей в лицо.

— В этом замке никто больше не погибнет, и тебе и твоему сыну ничто не угрожает. Я призову родню и вассалов покойного господина и представлю им тебя и мальчика. Именно его господин хотел видеть своим наследником, и через пятнадцать лет так и будет, а пока пусть его родня заботится о тебе и о ребенке.

— А как же ты, госпожа? — еле слышно спросила Амайя.

— Как только я призову родичей господина, у меня больше не останется тут дела. Я вернусь в дом отца и буду, как в девичестве, Йендо Мадока.

Амайя снова простерлась перед ней.

— Благодарю тебя, госпожа, и, сколько бы дней ни прошло, вовек не забуду твоей доброты.

— Господин любил тебя и вряд ли желал, чтобы тебя предали смерти, — отвечала Мадока. И добавила со слабой улыбкой: — Ты и вправду очень красива.

… На четвертый день после гибели господина она смогла, наконец, подняться с постели. Лишенный охраны, замок казался поразительно пустым. Слуги смотрели на хозяйку настороженно, замолкая при ее появлении, лишь старая Рен повсюду сопровождала госпожу, поддерживая под руку, чтобы та не упала. В душе Мадоки не было скорби и не было радости. Она словно выздоравливала после долгой болезни, все вокруг казалось ей ново. В конце концов, Мадока решила не погружаться в бесплодное исследование собственного сердца, а заняться более насущным делом — сочинением легенды для родни мужа. И легенда была составлена. Полная лжи и, вероятно, недостойная благородного человека, она, тем не менее, обещала мир между родами Йендо и Котоямы, между вассалами господина и его убийцами, а мир, как казалось Мадоке, стоил того.

Посвятив Шичининтай в свой замысел, она велела им «делать вид, что так все и было, и не открывать рта». Когда у нее появилось что сказать родне мужа, Мадока разослала письма. Первое отправилось в область Йендо, Сугияме. Она просила его прислать небольшой отряд воинов, дабы сопроводить ее в отцовский дом. Никого из прежней прислуги, кроме Рен и Химетаро, Мадока не хотела брать с собой в Йендо. Второе письмо отправилось в провинцию Като, где была замужем Маэда Мива, старшая сестра Котоямы Ичиро. Был у покойного господина и брат, но, насколько знала Мадока, он погиб два года назад в одной из бесконечных войн, которые вел. Третье письмо отправилось Сакамото Йошихиро, главе самураев Котоямы — тому самому, что возглавил злосчастный поход по Медвежьей долине. Его Мадока просила собрать уцелевших вассалов господина и также явиться в замок, дабы узнать подлинную историю падения Котоямы Ичиро и получить распоряжения от его наследников.

Весна приближалась к середине, когда призванные Мадокой самураи явились в замок. Ребра давно перестали болеть, вывернутая лодыжка оставила легкую хромоту, рана на голове исчезла бесследно, выбритая полоса постепенно зарастала. Чтобы не вызвать лишнего любопытства, Мадока зачесала волосы налево и закрыла ее.

День был теплый, потому расположились в большом поле близ замка. С вечера слуги сооружали навесы от солнца, и теперь Мадока и Амайя с младенцем сидели под маленьким навесом, а под двумя большими стояли самураи родов Маэда и Котояма. Самураи Йендо, кратко посвященные в замысел госпожи, оставались в замке — разыгрывать представление еще и перед собственными вассалами Мадока не хотела. Маэда Мива прибыла с молодым мужчиной, которого представила как своего старшего сына. Шичининтай стояли по левую руку от Мадоки и, должно быть, без особого восторга взирали на благородное сборище. Перед встречей с самураями Мадока еще раз повторила наемникам легенду и упросила их не выказывать удивления, что бы ни произошло. Замковой прислуге также сделали внушение. Лишь на несчастную Амайю Мадока не осмелилась давить, предупредив, однако, что, если ее обман раскроется, начнется война, грозящая поглотить и саму Амайю, и ее сына.

— Госпожа и господин Маэда и вассалы обоих родов, — начала Мадока, откашлявшись, — не так уж радостен повод нашей встречи, но дело необходимо и отлагательства не терпит. Прежде, чем обсудить наследование, я хочу рассказать вам подлинную историю гибели Котоямы Ичиро и его воинов.

Амайя рядом с ней вздрогнула, Мадока не обернулась. Подала знак, и слуга принес и поставил перед ней корзину. Она подняла на вытянутых руках отрубленную голову кошки и провозгласила громко:

— Вот демон, ставший причиной их гибели.

Легкий шепоток пробежал по толпе.

— В конце зимы в лесу появилась чудовищная кошка, — продолжала Мадока. — Она похищала младенцев и пожирала людей, из-под лап ее вырывался огонь, а когти были прочнее самого закаленного клинка. Господин отправил небольшой отряд воинов уничтожить демона, но самураи не вернулись. Тогда господин отправил больше людей, но и второй отряд постигла та же участь. В конце концов, господин собрал всех воинов в замке и сам возглавил их, уверенный, что против целой армии кошке не выстоять, — но исход вам известен. Я держу в руках эту голову и стою нынче перед вами только благодаря наемникам Шичининтай. Хоть вышел их год, они откликнулись на мой призыв, и вернулись, и сумели одолеть демона.

Шепот в толпе усилился, и Мадока опустила кошачью голову обратно в корзину. Наконец, среди десятков голосов послышался ясный низкий голос Маэды Мивы:

— Если эти люди и вправду так отважны, как ты говоришь, нет награды, которой они были бы достойны за свою доблесть.

И, обернувшись к Шичининтай, она почтительно поклонилась им. Примеру ее последовал сын, за ним — самураи Маэды и вассалы Котоямы. На миг Мадоке стало нестерпимо стыдно за то, что своей ложью она заставила их кланяться убийцам родича и господина. Никто из Шичининтай, следовало отдать им должное, и бровью не повел. У Ренкотсу и вовсе был такой вид, словно все эти люди перед ним в неоплатном долгу.

— У меня нет сыновей, — продолжала Мадока, решив скорей покончить с постыдным делом, — и любой в замке подтвердит, что господин в последние свои месяцы выказывал желание жениться на его наложнице, Амайе из рода Мацумото. Своим наследником покойный господин провозгласил сына Амайи, Котояму Рёту. Потому я оставлю провинцию и вернусь в Йендо. Госпожа и господин Маэда, вы единственные взрослые родственники Котоямы Ичиро, вам решать, кто будет управлять замком до совершеннолетия мальчика.

— Для того мой супруг и послал со мной нашего старшего сына, — отвечала Маэда Мива. — Мы останемся в замке, пока такова его воля, и позаботимся о владениях моего брата.

И они остались. Вассалы покойного господина, собранные со всей провинции, обязались служить его сестре и племянникам до совершеннолетия Рёты, и Мадока, казалось, никого больше не занимала. Амайя была грустна, однако госпожа Маэда проявила редкую доброту и чуткость к несчастной девушке и даже пригласила ее посетить провинцию Като, чтобы изгнать из души связанное с замком Котоямы горе.

Мадока была лишней в этом доме, как была последние десять лет, и не стала задерживаться дольше нескольких дней, которые понадобились, чтобы собрать вещи и отдать последние распоряжения. Все, что принадлежало ей, уместилось в трех повозках — то было, в основном, наследство матушки. Саму Мадоку с Кимико несли в паланкине, но чаще паланкин пустовал. Не в силах надышаться сладким воздухом середины весны, Мадока с дочерью сидели в повозках между плетеных сундуков, и Шичининтай, бывало, сидели с ними. Джакотсу дремал, привалившись к бортику повозки, закатное солнце путалось в его волосах, стекало на плечи расплавленным золотом. И в этом золоте он казался Мадоке необыкновенно красивым.

Видно, почувствовав ее взгляд, Джакотсу приподнял веки и спросил хрипло:

— Чего ты так смотришь?

— Любуюсь тобой.

Он слабо усмехнулся и снова закрыл глаза.

… Через десять дней добрались до провинции Йендо, а еще через два — подошли к замку. Кимико, ни в какую не желая сидеть в паланкине, во все глаза смотрела по сторонам. Она никогда не была на родине матери, все здесь казалось ей ново. Мадока же едва узнавала родные места. Однако, когда процессия двигалась по призамковым землям, сердце ее сжалось, в горле встал ком. Она не была здесь полжизни, много-много лет, ей чудилось, она и забыла эти места. Но и высокая стена, опоясывающая холм, и деревни у его подножия, и замок на холме были ей знакомы. Знакомы — хоть память эта, похороненная под спудом лет, как будто еще не проснулась.

Сугияма встречал ее у ворот, и Кимико, цепляясь за материнский рукав, непривычно робела перед этим суровым человеком. Откуда ей было знать, что доверять ему она может более, чем самой себе.

Им нужно было обсудить множество вещей, но Мадока не торопилась. Теперь, когда она вернулась в дом своего отца, у них с Сугиямой были многие дни и месяцы на разговоры. Нынче же, в первый день возвращения, она хотела обойти замок и вспомнить его.

Вещи, которые Мадока привезла с собой, перенесли в кладовые и в покои ее матушки — именно здесь она собиралась теперь жить. Ее же детские комнаты достались Кимико, и долго сидела Мадока с дочерью, наполненная странным чувством завершившегося цикла, провернувшегося круга.

В этом сладком смятении она совсем забыла о Шичининтай — зато они прекрасно о ней помнили. Стоило Мадоке вернуться в покои матушки, как почти сразу же к ней вошел Банкотсу.

— Ты, судя по всему, довольна, сестрица, нам больше нет нужды тут оставаться. Завтра утром мы покинем замок.

Но прежде, чем он это сказал, неожиданная мысль пришла ей в голову.

— Один день! — взмолилась она. — Прошу, задержитесь еще на день. Я хочу попрощаться с вами — и поблагодарить вас.

И уже во второй раз за весну он уступил ей:

— На день можем задержаться.

… Ладья не тонула под весом гиганта Кёкотсу лишь благодаря высоким бортам. Кёкотсу же держал весла — в его руках они больше походили на уродливые веера. Они ввосьмером сидели в большой лодке, двигавшейся по течению реки, и солнце, играя на речной глади, слепило глаза тысячей бликов. Сердце Мадоки полно было робких мечтаний — как будто только сейчас возможно стало думать о будущем. Она так привыкла покоряться судьбе, что теперь, когда эта самая судьба зависела от ее воли, размышлять о ней было жутко и сладко одновременно.

— Как вы думаете, — подчинившись внезапному порыву, спросила она, — теперь, когда я вернулась в Йендо, чего хотел бы отец?

— Откуда нам знать. — Банкотсу передернул плечами. — Мы с ним не были особо близки, да и он давно мертв. Если ты теперь глава рода или что-то вроде того, может, стоит делать чего сама хочешь?

— Я хотела бы остаться здесь, — просто сказала Мадока. — Но что дальше? У меня нет ни братьев, ни сыновей, а Кимико через несколько лет выйдет замуж. Вряд ли отец хотел бы доверить Йендо чужим людям.

На миг ей показалось странно обсуждать будущее рода с наемниками. Но не из их ли рук получила она самую возможность думать об этом?

— Какие твои годы, еще выйдешь замуж, — успокоил ее Банкотсу.

— Да кому я нужна.

Признание сорвалось легко, будто цветок вишни, и мысль, которая раньше причиняла боль, нынче почти не тронула ее сердца.

— Полжизни я была лишней, и не скажу, что покойный мой супруг презирал меня ни за что. Нет во мне ни твердости, ни силы духа, самую честь готова я забыть. Даже красоты — и той больше нет.

— Что за чушь! — фыркнул Ренкотсу. — У тебя есть земля и войско, этого достаточно, чтобы считаться завидной невестой.

Мадока хотела заметить, что не все так просто, но тут Джакотсу, свесившись через борт, закричал:

— Кёкотсу, куда ты гребешь, черт возьми! Поворач…

Но было поздно. Лодка с треском врезалась в торчащую из воды скалу и, хоть двигалась не слишком быстро, оказалась пробита. Вода хлынула в разлом, лодка закачалась, черпая бортами, и перевернулась набок. Мадока соскользнула в реку, сердце сжалось от неожиданности и холода, но тут же снова забилось ровно. Рядом, ругаясь и отплевываясь, вынырнул Суикотсу. Джакотсу показался следом, цепляясь за злосчастную скалу. Он потерял канзаши, и теперь мокрые волосы облепили ему лицо — такое свирепое, что, чудилось, Кёкотсу лучше не всплывать, дабы не стать жертвой его гнева. Мадоке сделалось почему-то необычайно весело, И, хоть досадное происшествие вовсе к тому не располагало, она расхохоталась, кашляя, и едва снова не ушла под воду.

… Наутро Мадока поднялась рано, чтобы закончить свою работу. Семь хвостов срезала она с отцовской подвески — теперь у кошки на ее груди оставался только один хвост. Полночи Мадока вырезала на хвостах иероглифы большой иглой, и, когда солнце поднялось над дальними холмами, запястье ныло, будто сломанное.

С Шичининтай прощались в замковом дворе. Они забрали броню и оружие и выглядели теперь так, словно готовы отправиться в бой. Мадока поклонилась каждому и каждому вручила амулет — по форме кошачьи хвосты напоминали не то капли, не то половинки символа ин-ё.

— Что это такое? — В огромной ладони Кёкотсу маленький кошачий хвост вовсе потерялся.

— Это амулеты, призванные защитить владельца в смертельной опасности.

— И как же эта деревяшка поможет спастись от смерти? — недоверчиво хмыкнул Суикотсу.

Мадока не знала, что ответить, потому пожала плечами:

— Мне помогла.

— А что это за знаки на них? — Джакотсу разглядывал амулет на солнечном свету.

— Похоже, это наши имена, — отозвался Ренкотсу.

— Ооо, это мое имя так пишется? — Джакотсу принялся вертеть подарок под немыслимыми углами, словно пытался рассмотреть начертание иероглифов.

Мадока улыбнулась его любопытству.

— Даже если они никогда вам не пригодятся — и я молю небеса, чтобы не пригодились — это меньшее, что я могу вам дать. Возможно, взглянув на них, вы вспомните меня… нет! — воскликнула она. — Не вспоминайте! Лучше приходите, приходите ко мне! В любой день и час, в любое время года, в нужде и в радости — любыми — приходите ко мне! Нет ворот в моем доме, которые бы заперли перед вами. Что бы ни случилось, сколько бы ни миновало дней, я буду помнить о вас и ждать вас.

И Банкотсу, усмехаясь ее порыву, отвечал:

— Хорошо, заглянем как-нибудь.

И оттого ли, что вокруг бурно цвела весна, а солнце светило по-летнему ярко, Мадока ощутила себя необыкновенно счастливой.