Марта (джен)

«Я мыслю, следовательно, существую».

Рене Декарт

— Как давно вы знакомы с Мартой? — спросил доктор Уинтер, расположившись на стоявшем напротив меня стуле в нарочито непринужденной позе.

Стола между нами не было. Большинство психологов, как по мне, придают слишком большое значение символическим жестам вроде этого. Якобы любой лишний предмет между доктором и посетителем создает препятствие их доверительным отношениям, и пациент не сможет раскрыться в полной мере только лишь из-за какого-то дурацкого стола. Чепуха, конечно же. Во-первых, мое отношение ни капли не изменилось бы, будь даже Уинтер отгорожен от меня железной решеткой. А во-вторых, я никакой не пациент.

— Больше десяти лет. Мы поженились примерно через год после знакомства. Но почему вы спрашиваете? Изменения в ее состоянии начались три года назад, после того случая. До него мы были нормальной счастливой парой.

Мартин Уинтер понимающе закивал головой, постаравшись изобразить озабоченность. Они все так делают. Не то чтобы я часто посещал психологов — напротив, это, наверное, третий визит за всю мою жизнь. Причем первые два были в моем основательно забытом детстве. Но я все равно уверен, что у них это в ходу. «Доверие пациента» — это почти что фетиш в их среде. Дескать, невозможно помочь человеку, который тебе не доверяет, как родной маме.

— Вы помните, как все началось? — спросил доктор, не слишком изящно уйдя от моего вопроса.

Как все началось? Он шутит, что ли? Как начинается психическое расстройство, вызванное повреждением мозга? Внезапно и сразу в полную силу — вот как все началось.

— Вы же и так в курсе, доктор. Был гололед, тяжелый лесовоз с прицепом понесло в сторону, когда водитель пытался притормозить, и нас просто сшибло с дороги, словно спичечный коробок. Я вышел из комы спустя три месяца. Марта очнулась почти сразу после инцидента, но… Стала другой. Вы же читали историю болезни, доктор Уинтер. Вы лучше меня знаете, что случилось.

— Нет-нет, мистер Гилл… Можно называть вас Джонатан? Я спрашиваю не о том, что вызвало изменения в состоянии вашей супруги. Расскажите мне лучше, как вы обнаружили, что она стала другой? В чем это проявлялось тогда и что именно происходит с ней сейчас?

Я задумался. Как и когда я это обнаружил? Не сразу. Первые дни после моего болезненного пробуждения прошли, как в тумане. Я совершенно не помнил катастрофу, я плохо понимал, кто я и где нахожусь. Я даже собственное имя не сразу вспомнил. Марте разрешили навещать меня, и ее лицо было почти единственным, что я узнал сразу даже со следами порезов и глубоким шрамом от виска.

«Ты снова со мной, Джонти», — тихо сказала она тогда и взяла меня за руку. Только она называла меня так. Она проводила со мной все доступное время. Рассказывала о том, что с ней было до моего пробуждения. Вспоминала годы нашей совместной жизни. Внимательно и терпеливо слушала меня, когда я заплетающимся языком пытался выдавить из себя несколько коротких фраз, плохо понимая, что говорю.

И это помогло. По правде говоря, я не могу быть уверен, что помогло именно постоянное присутствие Марты в эти дни, но так или иначе, я пошел на поправку, и спустя полгода я пришел в норму и был выписан. Еще через месяц я восстановился на прежней должности в своей компании, для начала — на половину ставки, а еще спустя немного времени по мне невозможно было сказать, что я едва остался жив в этой автомобильной мясорубке. А вот Марта…

— Когда мы вернулись домой, я довольно скоро осознал, что с ней что-то не так, доктор Уинтер.

— Мартин. Зовите меня просто Мартин, хорошо, Джонатан? — улыбнулся психиатр.

— Как пожелаете, — суховато сказал я, не ответив на улыбку, которая вряд ли была уместной в нашем диалоге. — Так вот, поведение Марты довольно скоро насторожило меня. Нет, она относилась ко мне по-прежнему. Может, более трепетно и нежно, чем раньше, но это вполне естественно после того, как мы побывали на краю гибели. Я и сам реагировал так же. И с процессами мышления у нее было все в порядке: никаких нарушений речи, никаких внезапных алогизмов, все в пределах нормального. Но…

— Но?

Я сделал паузу, собираясь с мыслями. Как можно описать ощущение, которое я никогда раньше не облекал в слова, возникающее на уровне смутного предчувствия, голой интуиции?

— Но при этом она казалась мне… ненастоящей, — наконец решился я. — Идеальной версией самой себя.

— Вы хотите сказать, что Марту как будто подменили искусной копией? — спросил доктор Уинтер, настороженно прищурившись.

— О нет, доктор… Мартин, не надо подозревать у меня синдром Капгра. Никаких таких мыслей у меня не было: Марта есть Марта, а не какой-то там двойник. Я говорю совсем о другом. Вы знаете, в любой самой счастливой семье бывают размолвки. Кто-то может неудачно пошутить и ненамеренно задеть супруга. Или от хронической усталости раздраженно огрызнуться. Или еще что-то в этом роде. Бывало такое и у нас. До аварии.

Взгляд психолога наконец-то утратил выражение из серии «я очень сочувствую вашему горю, мистер псих, расскажите мне о своем тяжелом детстве». В нем даже мелькнул искренний интерес, если мне не померещилось: физиономист из меня, честно сказать, никудышный.

— Вы совсем перестали ссориться?

— Не просто ссориться. Она перестала болезненно реагировать на любые мои слова и действия. Раньше я мог вывести ее из себя тем, что забыл подать декларацию в налоговую, написал слишком теплый комментарий знакомой на Фейсбуке или поставил слишком громкую музыку. Сейчас ее не раздражает ничего ровным счетом. Не то чтобы я пытался проверить границы ее терпения, вовсе нет. Но ведь и раньше я не пытался.

Доктор Уинтер снова понимающе кивнул и откинулся на спинку стула, свободно свесив руки с подлокотников — еще одна «поза раскрепощенности и открытости» в арсенале психологов, якобы располагающая к свободному обмену информацией.

— Как насчет вас, Джонатан? — спросил он. — Если вы совсем перестали конфликтовать, значит, и вас больше ни в чем не раздражало поведение Марты?

— Верно, — ответил я со вздохом. — Только я тут ни при чем. Она больше не делала ничего такого, что могло бы вывести меня из себя. Словно научилась читать мои мысли, представляете? Никогда ни в чем не выходит за границы. Приходит, когда я нуждаюсь в ней. Уходит, если мне хочется побыть одному. Ни к кому меня не ревнует. Не говорит то, что способно меня задеть, даже по неосторожности. Не вспоминает то, что мне неприятно, — при том, что никогда не догадывалась раньше, что мне неприятен, к примеру, ее старший брат, о котором она прежде любила поговорить. А если и догадывалась, то в любом случае не подавала виду.

— Однако? — отозвался доктор Уинтер, и мне почудилось, что в его голосе проскользнули нотки… иронии? Насмешки?

— Что «однако»? — сварливо переспросил я, почувствовав внезапный наплыв раздражительности.

— Однако вас создавшееся положение дел отчего-то не устраивает, правильно я понимаю, Джонатан? Иначе зачем бы вы пришли ко мне на консультацию?

Доктор Уинтер привстал на стуле и пододвинул его ближе ко мне. Опять это символическое «сокращение дистанции»? Попытка вызвать на откровенность? Детский сад какой-то, ей-богу.

— Я пришел, потому что меня записала Марта. Сказала, что я нуждаюсь в этом.

— И раз вы с готовностью согласились, значит, Марта была права, — кивнул психолог. — Вы действительно нуждаетесь в помощи. Я и впрямь могу помочь, но вам следует быть честным. Не передо мной — я и так представляю себе суть проблемы. Перед самим собой. И для этого постарайтесь озвучить то, что вас тревожит, Джонатан. В конце концов вам все равно придется это сделать, но лучше, если это произойдет раньше, чем… в самом конце.

Ну надо же: целая речь. Проникновенная, как финальный монолог героя из голливудского боевика. Он что, всерьез рассчитывает расстрогать меня этим дешевым пафосом? Я хмыкнул и вернул ему его же насмешливый взгляд. Определенно наш диалог не складывался: я терпеть не могу напыщенных горе-специалистов с их «я лучше вас знаю, что у вас в душе», а он в свою очередь вряд ли сможет легко расстаться со сладким чувством личного превосходства.

— Знаете, доктор, мне кажется, что я не нуждаюсь в вашей помощи, — проговорил я, вставая. — Спасибо, что уделили время, и всего вам хорошего. Отправьте мне счет на мейл.

Доктор Уинтер даже не подумал подняться: только невесело улыбнулся, продолжая смотреть мне в глаза.

— Хорошо, Джонатан, я скажу за вас, — проговорил он, не меняя интонации. — Вам кажется, что ваша жизнь с Мартой — ненастоящая. Как будто она описана в книге, автор которой не очень стремился к реалистичности, пытаясь описывать только хорошее. И вас тревожит, что в каком-то смысле это может оказаться правдой. Я прав, не так ли?

На сей раз удар попал в цель. Я, помедлив, снова опустился на стул и посмотрел ему в глаза. Похоже, этот любитель копаться в чужих мозгах не так прост, как пытался выглядеть. Или же Марта успела рассказать ему о нашей ситуации со своей собственной стороны. Почему я не знал об этом? Она никогда не казалась мне скрытной — чем выгодно отличалась от меня самого.

— Не совсем так, доктор. Правильней сказать, что Марта так воспринимает нашу жизнь. Как будто во что-то играет и боится оступиться. Словно гонится за призом, изо всех сил себя контролируя. Будто бы ей кажется, что одно неосторожное слово — и меня не станет. А я… Моя жизнь идет по-прежнему. Я просто боюсь за свою жену. Она ведет себя ненормально, и не нужно быть психологом, чтобы видеть это.

Доктор Уинтер удрученно покачал головой: казалось, мои слова разочаровали его. Сжав губы так, что они превратились в тонкую линию, он с минуту помолчал, потом вздохнул и поднял на меня взгляд. Его выражение мне крайне не понравилось. Не относись я с изрядной долей скепсиса к своим способностям читать чувства по лицу, я бы счел, что этот взгляд отражает жалость. Снисходительную жалость, как по отношению к барану, которого он собирается зарезать.

— Ну хорошо, — наконец произнес он. — Раз уж вы действительно не понимаете… Скажите, Джонатан, вам известен термин «тульпа»?

— Конечно, — бросил я в ответ, фыркнув. — Новомодная забава молодежи, страдающей синдромом непризнанного гения. Мол, никто меня не понимает, никто меня не любит, так создам же я того, кто всегда будет от меня без ума…

— Отчасти вы правы, Джонатан, — спокойно ответил психолог. — Действительно, в последние годы это явление приобрело определенную популярность. Человек, страдающий той или иной формой социопатии, а чаще — просто желающий так думать, вполне может потратить время на то, чтобы искусственно вызвать у себя нечто вроде диссоциативного расстройства личности. Но вы должны понимать…

— Какое отношение все это имеет к нам? — раздраженно перебил его я. — Ни я, ни Марта подобной чепухой никогда не занимались.

— Вы должны понимать, — спокойно продолжил доктор Уинтер с того же места, — что тульпа, хотя и не содержит в себе ничего мистического, но все же является настоящей автономной личностью. Со своей памятью, индивидуальностью, чувствами, поведением. Это не совсем полноценная личность, но все же личность. И когда человек, у которого погиб кто-то из близких, неспособен пережить свою потерю, он может неосознанно пойти на это — создать личность близкого человека внутри собственной психики. Может быть, не совсем точно создать. Убрать из нее все лишнее, улучшить то, что и без того нравилось…

Это было уже слишком. Я вскочил на ноги, одарив доктора испепеляющим взглядом. Во всяком случае, надеюсь, что именно так мой взгляд и выглядел. К сожалению, я не заготовил речь на случай, если разговор уйдет в сферу чистейшего безумия, поэтому с полминуты просто смотрел на психолога, не зная, что ответить на только что услышанную ахинею.

— Знаете, доктор, хватит с меня, — наконец выдавил я из себя. — Если вы вообразили, что я придумал Марту после автокатастрофы, сделайте запрос в Эдмонтонский травматологический центр, куда нас с ней поместили. И все на этом. Прощайте.

Я вышел за дверь, проигнорировав его тщетные попытки возразить, и спустился по лестнице. Выйдя на улицу, я всей грудью вдохнул морозный воздух, едва не закашлявшись, когда он ожег мне горло. Город замело. Зима была в точности такой же, как тогда, три года назад, когда черт дернул нас поехать к ее треклятому братцу в Виннипег. Сугробы, сугробы и сугробы: по колено, а местами и по пояс. Горы снега выше головы на обочинах, куда их едва успевают сгребать снегоуборочные комбайны в жалких потугах хоть немного повысить пропускную способность дорог. Мороз и темнота, которую не в силах рассеять фонари, густо облепленные снежной коркой.

Пробираясь через снежные завалы, я в который раз порадовался тому, что мы так и не купили новую машину после случившегося. Путь, который тяжело преодолеть пешком, было бы почти невозможно проехать — разве что на танке. Разумеется, ни людей, ни машин вокруг не было: разбушевавшаяся снежная стихия отбивала всякую охоту высовывать нос на улицу. Кто мог, работал дома на удаленке, остальные… Остальным я бы не позавидовал.

— Милая, я дома! — крикнул я, перевалившись через порог вместе с десятком килограмм снега на своем пальто.

Мне никто не ответил. В доме царила мертвая тишина. Ни звука шагов на втором этаже, где располагалась наша спальня, ни шума воды в ванной, ни звона посуды на кухне. Куда-то ушла? Не предупредив?

Я, кинув пальто на вешалку, поднялся наверх. Спальня пустовала. Скомканная постель пребывала точно в таком же виде, в каком я оставил ее, уходя. У изголовья лежала единственная подушка, наволочку которой уже пару месяцев как следовало бы хорошенько выстирать. Я бессильно опустился на край кровати и тупо уставился в стену перед собой. Эмоций не было: я даже не понимал, что, собственно, должен испытывать в такой ситуации.

Заставив себя подняться на ноги, я спустился в прихожую и, помедлив, извлек мобильник из кармана пальто. Доктор Уинтер поднял трубку после первого же гудка, как будто ждал, что я позвоню.

— Теперь вы понимаете, Джонатан? — мягко спросил он.

— Тульпа?

— Да. Мне жаль.

— Марта погибла в той катастрофе? — стараясь подавить дрожь в голосе, спросил я.

— Что? Нет, конечно! — с искренним удивлением в голосе ответил он. — Когда вы съехали с дороги, металлический фрагмент ограждения пробил лобовое стекло, но прошел слева от нее. Марта не пострадала, не считая нескольких ушибов и ссадины на правом локте.

— Тогда зачем вы морочите мне голову своими тульпами? Где моя жена?

— Рядом со мной, Джонатан. Я провожу сеанс глубокого гипноза. Вы ведь понимаете, зачем?

— Что? — жалко прохрипел я в ответ, уже зная, что он пытается мне сказать. Голос отказал. На полном ходу я врезался в страну безумия, даже не успев к этому подготовиться, и теперь барахтался в центре вселенской пустоты, будучи не в силах зацепиться хоть за что-то незыблемое, кроме собственного субъективного бытия.

— Кто вы, Джонатан? Над чем вы работали в течение последней недели? Как выглядела ваша бабушка, умершая задолго до вашего брака? Сколько людей вы встретили по дороге ко мне и обратно?

Я даже не пытался ответить на этот град вопросов: я не знал, что сказать. «Не совсем полноценная личность», значит? Нечто не существующее в действительности? Как бы не так! Я мыслю и чувствую, черт возьми! Мыслю, а значит и существую: Декарт, помнится, поставил точку в этом вопросе четыреста лет назад.

— Так, значит, вы проводите сеанс гипноза, чтобы поговорить со мной? Я мертв?

— Как я уже сказал, фрагмент ограждения прошел слева от Марты. Ваш… прообраз погиб моментально. Простите. И нет, я здесь не для того, чтобы поговорить с вами. Я пытаюсь излечить свою пациентку. Боюсь, ее зацикленность на… вас, Джонатан, привела к ее полной социальной изоляции.

— Излечить, вы сказали? Вы имеете в виду, убить меня?

— Вы не живете, Джонатан. Вы — паразитная личность внутри мозга Марты. Вы думаете ее мозгом, чувствуете ее мозгом и живете в мире, который создан для вас ее мозгом. Вы разумны, вы мыслите, однако вы не живете, и вас нельзя убить. Прошу вас, освободите ее от своего присутствия. Помогите мне отправить вас в небытие, не цепляйтесь за это призрачное существование. Ваша жена со временем вернется к нормальной жизни. Пока вы есть, она не способна на это.

— Складно излагаете, доктор, — усмехнулся я в ответ, успев прийти в себя за время его пламенной речи. — Есть только одна загвоздка. Я все еще хочу жить… Даже если вы не считаете мое существование жизнью. И это Марте решать, оставлять меня в своем внутреннем мире или стереть без остатка. И знаете… Я не думаю, что она попросила вас об этой услуге.

На другом конце линии послышался тяжелый вздох, за которым последовало минутное молчание. Я ждал.

— Она не просила, Джонатан, — наконец заговорил доктор Уинтер. — Но я не могу позволить ей хоронить себя заживо вместе с призраком погибшего мужа. Она красивая женщина, она должна жить и…

— В этом все дело, да? — с холодной яростью выплюнул я, чувствуя, как волна бешенства захлестывает меня с головой. — Красивая женщина, говорите? Решили просто убрать с дороги третьего лишнего?

Убийство соперника — славная, освященная тысячелетиями, традиция лысых приматов, и, в общем, мне нечему удивляться. Но мне пока не доводилось слышать о любовном треугольнике с участием мертвеца, не считая разве что известного мультфильма Тима Бертона. Который, к слову, наглядно демонстрирует, что конкурировать с живыми людьми — заранее безнадежное дело. Я был обречен во всех смыслах, но все равно не мог смириться со своим жребием.

— Джонатан, я понимаю ваши чувства, но я прежде всего человек, а уж потом доктор. У меня тоже есть нормальные мужские желания. А главное, нет ничего плохого в том, чтобы вернуть Марту к нормальной жизни. Но раз вы не желаете помочь мне — что ж… Придется все сделать без вашей помощи.

Я заорал и в отчаянии швырнул телефон в стену. Он пробил ее насквозь, и за ней я увидел темное нечто, похожее на копошащийся клубок змей в сумерках. Входная дверь со скрипом отворилась. Огни города, и без того едва различимые сквозь непрекращающийся снегопад, гасли, растворяясь в наступавшей тьме. Ворвавшийся морозный ветер покрыл изморозью стены и опалил мне несуществующую кожу.

— Слушай меня, Марта, — донесся до меня бесконечно далекий голос Уинтера. — Когда я досчитаю до десяти, ты проснешься и не будешь ничего помнить. Один! Твой муж Джонатан погиб в автомобильной катастрофе три года назад и был похоронен. С тех пор ты его не видела…

— Марта, я здесь! — закричал я во всю силу своих легких, заранее осознавая тщетность своей попытки. Сила легких не играет никакой роли, если легких не существует.

— Два! Ты долго скучала по Джонатану, но после осознала, что нельзя жить прошлым, — продолжал тянуть свою мантру психолог.

Гигантская трещина прорезала заснеженный пейзаж до самого горизонта, из нее выплеснулась бурлящая лава. В небеса взметнулись клубы пара, который заволок окружающий мир непроницаемой белесой пеленой.

— Три! Ты в последний раз посетила его могилу, после чего решила вернуться к нормальной жизни.

Оглушительный треск ударил по ушам, и земля ушла из-под моих ног. С трудом поднявшись, я обернулся. Там, где когда-то стоял наш дом, теперь зиял черный провал, и глубина его не поддавалась осмыслению: казалось, беззвездный космос расстилался у моих ног.

Доктор Уинтер продолжал отсчет, увещевая погруженную в гипноз Марту, и мой мир разрушался, превращаясь в исполинское ничто, лишенное формы и названия. Кричать было бесполезно: просто не существовало способов услышать голос группы изолированных нейронов, стремительно теряющих автономию и растворяющихся в набегающих волнах мозговой активности. Но я все еще сохраняю разум. Я мыслю. Я, паразитная личность, программный вирус в операционной системе Марты, все еще имеющий доступ к ресурсам ее мозга. И пусть моя жена находится сейчас в бессознательном состоянии, ее подсознание по-прежнему функционирует и на каком-то уровне знает о моем существовании.

— Марта! — проговорил я, не разжимая губ. — Марта, выпусти меня отсюда. Если ты все еще любишь меня, дай мне хотя бы одну минуту времени.

— Десять! — загрохотало холодное черное марево над моей головой. — Ты готова жить и быть счастливой. Проснись, Марта!

* * *

По длинному коридору, стены которого сияли омерзительным бледно-зеленым цветом, по не совсем ясным причинам пользующимся популярностью в лечебных учреждениях и органах власти, лениво двигались два санитара, облаченные в халаты аналогичной цветовой гаммы.

— Видел, новенькую пациентку привезли утром? — спросил один из них.

— Ага. Симпатичная. Спокойная такая, все время сидит и улыбается. Совершенно не буйная. На кой ее в смирительную рубашку замотали?

— Ты что, газеты не читаешь? Это же та самая, Марта.

— Какие газеты, дружище? У меня Ютьюб есть. И не припоминаю никакой Марты.

— Ну ты даешь! Помнишь доктора Уинтера, в прошлом году приезжал к нам на повышение квалификации? Клинический психолог, вел частную практику в Эдмонтоне.

— Ну помню. И что?

— А то, что она была у него на приеме. Постоянная посетительница, посттравматическая депрессия и все такое. А в последнее свое посещение… В общем, охрана внизу услыхала дикие вопли Уинтера и мужской голос, который рычал что-то невразумительное про гибель мира. Когда они ворвались к нему в кабинет, доктор лежал в собственном кресле, а из глаза у него торчала его коллекционная перьевая ручка. Паркер, причем пятьдесят первый, представляешь? С шиком помер мужик.

— А Марта?

— Да так же, как сейчас. Вот ее палата, к слову.

Он подошел к стальной двери и отодвинул заслонку на смотровой щели. Марта Гилл сидела на кушетке, неподвижно глядя перед собой, и чему-то улыбалась. Когда, вдоволь насмотревшись, санитары удалились, Марта, не торопясь, закинула ноги на кушетку и легла, повернувшись лицом к стене.

— Я тоже люблю тебя, Джонти, — прошептала она и закрыла глаза. Она была счастлива.