Альбом с колдографиями (гет)

ER, Занавесочная история, Повседневность, Романтика, Учебные заведения

Завариваешь кофе лёгким взмахом древка боярышника с волосом единорога внутри. Включаешь трек на полную.

Чувствуешь, как комната заполняется ароматом корицы и ванили, как лаунж пропитывает воздух. Мысли улетают, и остаётся нагой смысл. Магловская музыка, как ни презирай её, умеет околдовывать.

Чувствительность и восприятие на пределе. Движения медленны и плавны. Начинаешь смотреть сквозь мрак пустой, но в то же время столь заполненной комнаты. В эти минуты ты свободен, ты один во Вселенной. Только ты и её голос, ты и её музыка. Вы едины и вы счастливы.

Фосфор звёздами горит всё ярче, ты улыбаешься и подпеваешь. Тебе холодно снаружи, но горячо внутри. Ты летишь, хотя твоя метла и осталась там — глубоко в подземельях.

Нажимаешь на кнопку громкости и ощущаешь, как музыка заполняет комнату, медленно.

Она открывает окно. На улице холодно. А ты никогда не любил осень, пока не стал ассоциировать сентябрь с ней.

Ты наблюдаешь за тем, как холодный осенний ветер развевает её кудрявые волосы. Эти волосы, кажется, самое ароматное, самое тёплое, самое важное из всего, что было в твоей жизни. В водопаде этой каштановой копны заключена древнейшая магия, которая держит твой взор прикованным к мелким упругим завитушкам.

Не можешь оторвать от них взгляд… хотя и чувствуешь сквозняк, холод.

Хотя и нужно одеться.

В голове нет никаких мыслей, только грейпфрутовый сок, который она так любит пить по утрам, провожая тебя на утреннюю пробежку. Не сегодня.

Полулежа, так глупо и по-детски, гладишь её кожу с созвездиями родинок и веснушек. Гладишь взглядом стальных глаз, не решаясь прикоснуться бледной кожей пальцев.

Счастье ли это — наблюдать искренность, детскую непосредственность человека, пусть уже не ребёнка? Слушать её смех, наблюдать за тем, как сосредоточенно повторяет материал перед уроком зелий. Следить за тем, как шёпот шевелит её мягкие губы, и кусать собственные, вспоминая, как целовал их совсем недавно.

Наверное, это главное: что непосредственность всё ещё живёт во взрослом человеке, без всех этих масок, без надуманных проблем. В девушке, которая пережила слишком многое…

В этом вся соль, которую слизываешь с её плеча и запиваешь текилой.

Она не любит, когда ты посреди недели выпиваешь. Но любит вкус твоих губ, особенно сейчас — солёный, терпкий. Зрачки расширены, свитки летят со стола.

Мурашки на её ключицах не от осеннего ветра. Не из-за открытого окна. Они рождаются под твоим языком, под требовательными губами.

Осмеливаешься запустить чуть прохладные тонкие пальцы в эти восхитительно мягкие волосы. Проводишь костяшками от скулы к шее, и из этих спелых приоткрытых губ вырывается рваный вздох.

Не отводишь своих серых от её глубоких, тёмных, почти мокко. Скользишь по шёлку кожи и так боишься сделать больно, что кажется, стираешь эмаль, сцепив собственные зубы. Так сильно хочется прижимать к себе. Так сильно хочется показать ей всё, что внутри. Музыка затихает, но это ничего. Сейчас вы наполните комнату новыми звуками. Она наполнит. Судорожными вздохами, неуловимо тихими стонами и, наконец, вскриком экстаза.

Ты счастлив, а она замёрзла. Повинуясь боярышниковому древку, створка окна закрывается. Твоё горячее тело накрывает слегка остывший бархат её душистой кожи. Вспоминаешь о кофе, который сварил ей. Смеётесь. Греетесь.

Любите.

Ангст, Драма, POV

Я рад. Я правда рад и не жалею. Не жалею, что тогда, в девятнадцать лет, смог отказаться от помолвки и сбежать из дома.

Сто галлеонов в кармане и летающий мотоцикл. Почти такой же, как был у Сириуса Блека, только мощнее и изящнее, под стать мне. О нем я узнал из рассказов матери и тут же наполнил заклинаниями левитации свой новенький Ducati Diavel Titanium LE — потрясающий красавец, под гладким чёрным корпусом которого вибрировало огненное сердце. Мне бы влетело от отца, узнай Люциус, что за его же деньги я приобрел маггловское транспортное средство, но он не смог бы понять того экстатического восторга, который пронизывал каждую клеточку тела, пока я мчался вперёд, соревнуясь в скорости с самим ветром. Впрочем, я не смог устоять перед ним с того самого момента, как увидел впервые.

Так же, как не смог устоять перед Грейнджер, когда впервые увидел её в том синем платье в Хогсмиде. Ей было восемнадцать, и мне, тогда еще семнадцатилетнему юнцу, внезапно она показалась самой красивой девушкой в Хогвартсе. В ней было что-то неуловимое и магнетическое, какая-то обволакивающая сознание магия, которая чувствовалась даже на расстоянии. В ней было что-то особенное, и при взгляде на неё я отчётливо чувствовал, что моё собственное сердце — пусть не огненное, но живое, вновь чувствующее, настоящее.

Я не знаю, как ей хватило глупости начать принимать мои нелепые ухаживания в тот послевоенный год. После всего, что она натерпелась от меня за восемь лет знакомства. Но тем не менее это произошло. Я добился самой умной ведьмы века и, окончив школу, принял решение бросить все ради новой жизни с ней. С чистого листа. Как прыжок в неизвестность, как рывок вперёд, чтобы обогнать, победить даже ветер. И вот он я, бывший Пожиратель смерти, трус, который храбрится (и ему даже удаётся быть храбрым) ради своей маленькой львицы.

Тетя Андромеда дала мне свое обручальное кольцо, чтобы я смог позвать Грейнджер замуж, тем самым начав новую семейную традицию. Это кольцо покоилось в моем кармане той августовской ночью, когда я вновь сел за руль мотоцикла и, нажав на газ, устремился вперёд. К новой жизни, к своей мечте. Тогда я чуть не врезался в авто простеца, соседа Грейнджеров. На шум, издаваемый скрипом тормозных колодок, выбежала моя Гермиона. До сих пор помню ее бледное лицо и перепуганные озера карих глаз. Помню, как улыбнулся ей и, когда она подбежала ко мне, дал ей кольцо.

Мы вместе около четырех лет, и я ни разу не пожалел о своем решении. Самые яркие воспоминания — это время, проведенное с ней. Самые лучшие мгновения — бархатная нежность её взгляда, чарующая магия голоса и волнующий аромат пушистых волос. Ещё тогда, в Хогсмиде, увидев, как она идёт навстречу, улыбаясь солнцу, позволяя ветру играть каштановыми локонами, я понял, что завидую им — и солнцу, и ветру. А сердце моё осталось с ней с того самого момента и до сих пор. С самой умной, всегда растрепанной, всегда улыбающейся, иногда строгой девушкой, которая смогла простить и полюбить такого, как я.

Я обожаю ее запах, бархат ее рук, каждую клеточку ее тела, которое грешно не одаривать поцелуями при первом же удобном случае. И нет божества прекраснее моей Грейнджер, когда она внимательно вчитывается в очередную статью «Пророка» и смешно хмурится, не соглашаясь с мнением автора. Когда-то я оставил всё — победил самого себя и даже ветер, что уступил мне мою Гермиону с её непослушными волосами. Я не жалею. Я счастлив.

* * *

Прошло четыре года. Я все еще ношу его обручальное кольцо. Я все еще с трепетом вспоминаю последний семестр, когда Драко стал странно себя вести по отношению ко мне. Сначала я думала, что это очередная идиотская шутка. Но его настойчивость, этот его взгляд, в котором не было больше презрения, только всепоглощающая нежность и восхищение. Он действительно стал другим. Нет, возможно, он и не изменился, а просто наконец позволил себе быть собой — заботливым и добрым, внимательным и ласковым — таким, каким был всегда под холодной маской слизеринца. И я сдалась. Это был ураган, ворвавшийся в мою жизнь и закруживший в своём жарком вальсе горячего ветра. Помню, как тайком сбегала к нему в Выручай-комнату, где забывала обо всём на свете. Я растворялась в его объятиях — и казалось, будто не было прошлых школьных ссор, я таяла от его поцелуев — и забывала о пережитых ужасах и бедах войны. Я дарила ему всю нежность, на которую только была способна, чтобы затянулись глубокие раны в его душе. Наши чувства были лекарством для нас двоих, помогая пережить всё то, что осталось позади, но оставило жесткий след в памяти.

И тем не менее я понимала, что эти отношения ни к чему не приведут. Я знала, что его отец скорее убьёт его, нежели позволит жениться на маглорожденной, потому воспринимала все как временное помешательство. По окончании школы наши дороги должны были навсегда разойтись, и однажды я сказала об этом Драко. Помню злость и легкую обиду в его взгляде. Он сказал, что все решил для себя, он бросит ради меня все, что у него есть. Откажется от семьи и богатства, как в свое время мама Тонкс. Мои протесты он пропускал мимо ушей и просил лишь позволить ему изменить свою жизнь рядом со мной. И я позволила.

Сейчас я прихожу в эту палату уже без скандала. Нарцисса сдалась, и теперь меня пропускают к нему, когда он один. Собственно, за эти годы из постоянных посетителей бываем только я и она. Я знаю, что она винит во всем меня. Я сама себя виню.

Я присаживаюсь рядом с ним и любуюсь его лицом. Тонкие черты и безмятежное выражение — словно в счастливом сне. Глажу и целую его ладонь. Я больше не разговариваю с ним часами, не прошу очнуться: он не слышит. Я стараюсь сдержать рвущиеся слёзы, но не всегда получается. Я все еще ношу его обручальное кольцо на цепочке на шее. Он так и не смог надеть его на мой палец. Не успел.

Той августовской ночью его мотоцикл влетел в соседский автомобиль. Мистер Тернер выжил благодаря сработавшей подушке безопасности. На звук столкновения я выбежала из дома, словно в нереальном кошмаре, увидела его в луже крови и, кажется, перестала чувствовать собственное сердцебиение. А он… Он улыбнулся мне и протянул руку. В ладони он сжимал то самое кольцо. Выхватив палочку, я стала останавливать кровь и заживлять видимые раны, в основном царапины. Он закрыл глаза и больше не очнулся. Колдомедики говорят, что это кома. Кома, из которой он никогда не выйдет. Никогда. Это слово, произнесенное лечащим колдо-врачом впервые, показалось оглушительным ударом. Кто-то говорит, что в лучшем случае у него есть самосознание и он видит что-то вроде снов. Я надеюсь, что так и есть и что эти сны хорошие. Многие же считают, что он не видит ничего, что он просто тело, которое почему-то подает признаки жизни.

Сегодня я пришла попрощаться. Мне невыносимо больно, и боль эта не утихнет. Никогда. Я действительно полюбила, и любовь во мне будет жить до самой моей смерти. Я не спала ночами, душа слезы и истерики, проклинала себя за то, что не бросила его, что позволила ему выбрать меня. И чувство вины умрет во мне разве что вместе с любовью к нему.

Я ждала четыре года и ждала бы еще столько же, но Джордж нуждается во мне. Он единственный, кто может понять меня, а я — его, ведь мы оба потеряли часть себя, оба никогда не сможем до конца это пережить и принять. Но можем попытаться жить дальше. Ради друг друга. Потому что Фред и Драко хотели бы этого для нас. А нам остаётся лишь верить, что они — в небесах или на земле — видят счастливые сны, где и для нас когда-то появится место…

Закрой глаза и улыбнись.

Я здесь останусь навсегда,

Останусь краешком ресниц,

Когда с них потечет вода.

Забудь о том, что жизнь лишь миг,

И протяни его на век,

Ведь я с тобой в глазах твоих,

Пока ты не откроешь век.

Ну а на утро, как всегда,

Ты вдруг поймешь, что все — лишь сон,

Закапает с ресниц вода,

Затмив рассвета полутон.

Сегодня я поняла, что ты нужен мне… Просто нужен. Вот так банально и обыденно.

И я не знаю, что делать со всем этим. С теми чувствами, что меня переполняют. Ведь столько, сколько ты значишь для меня, не значил ещё ни один человечек на свете…

Постоянно думаю о нашей последней встрече, о том, как мы расстались (во благо нам обоим), вспоминаю весь тот разумный бред, но смысл всех событий в полной мере по-прежнему отсутствует…

Нет, вряд ли я когда-либо стану сожалеть о нашем расставании, ведь то, что сделано, сделано, скорее всего, к лучшему.

Ах, милый, если бы в последний раз я могла встретить с тобою рассвет, подобно тому, как мы встречали их, когда ещё были вместе… Я не прошу о невозможном, нет. Не прошу, чтобы вернулись наши отношения (понимаю, что это глупо, ведь ты давно разлюбил, а я смирилась).

Если бы мне дан был один лишь этот рассвет, я бы не стала ни разговаривать с тобой, ни издеваться над собою, пытаясь разобраться в наших бесконечных проблемах. Я просто была бы рядом. Присутствовала в нашей съёмной маленькой комнатке с балконом и лепниной на потолке, которая совсем недавно была нашим с тобою крохотным миром. Ценила бы каждое мгновение нашего последнего утра… смотрела, как ты спишь, и губами гладила нежную кожу. Подобно первым лучам восходящего солнца, играла бы с платиновыми волосами, вдыхая аромат твоего тела и молча содрогаясь от безвольного недомогания… И, возможно, последняя моя слезинка, подобно первой утренней росе, все же скатилась бы по щеке, упав в согретые тобою простыни.

Но, как бы то ни было, ты никогда уже не узнаешь о том, что было бы, а чего и нет вовсе. Таким стал бы наш последний рассвет, в котором я растворилась, едва ты открыл свои цвета грозового неба глаза, и после наступления которого мы никогда бы уже не увиделись.

Вполне возможно, что никогда — слишком уж громкое слово, и через пять, быть может, или десять лет мы всё же пересечёмся на старой людной лондонской улочке. Узнав друг друга, обменяемся парой вежливых слов о делах, здоровье. О моем счастливом браке и твоей хорошей работе в министерстве. А на прощание я лишь тихонько добавлю, что сына назвала твоим именем, и уйду, оставив тебя полного раздумий о моей уже сложившейся счастливой жизни, в которой тебе не суждено больше участвовать.

ПостХог, Романтика, Любовный треугольник, Стёб

Гермиона Грейнджер-Уизли — экстраверт. Она очень деятельна, энергична и давно привыкла жить в бешеном ритме волшебного Лондона. В свои тридцать четыре она — борец за права домовых эльфов, не последний человек в Министерстве магии и в то же время отличная мать и образцовая супруга. Так, во всяком случае, привыкла считать общественность. Мало кто знает, как сильно её угнетают события последних трёх недель…

Никто и не подозревал, что вспышка драконьей оспы буквально парализует жизнь магической Британии. Министерских работников, в том числе и Гермиону, обязали работать из дома. Любые контакты вне родственных — исключительно по каминной сети. Без перемещений. Косая аллея замерла. Все волшебные лавки перешли в режим доставки совиной почтой. Никаких прогулок, деловых встреч, свиданий — всё запрещено и под личным строгим контролем главного аврора Поттера.

Драко Малфой — интроверт. Жизнь его за последние три недели особенно не изменилась. Он и так привык сутками сычевать в собственной лаборатории и некропотливо доводить экспериментальные зелья до ума. В свете последних событий пришлось, конечно, несколько попотеть… Снейп лично попросил помочь ему подготовить нужные объёмы жаропонижающей настойки, которая нынче в дефиците. Но не считая этого и ещё одного вынужденного неудобства — всё вписывалось в привычную картину его мира. А вынужденное неудобство? Он, кажется, нашёл способ сделать его не таким удручающим.

* * *

К счастью, сов по утрам так много, что вычурный филин Малфоя смешался с остальными птицами и не вызвал ни у кого из домочадцев подозрений. Гермиона была вне себя — додумался же его хозяин отправить ей что-то прямиком на дом, туда, где Рон, её супруг, целыми днями бездельничает в ожидании возобновления квиддичных тренировок. Повезло ещё, что из них двоих именно она — жаворонок…

Запершись в кабинете, Гермиона наспех обработала посылку обеззараживающим заклинанием, разорвала упаковочную бумагу и… ничего не поняла. Она с недоумением уставилась на средних размеров блокнот в кожаной обложке. Ни прикреплённой записки, ни каких либо записей внутри — чистый дорогой пергамент и аромат драконьей кожи. Странно. Хмыкнув, Гермиона уничтожила остатки обёртки, спрятала блокнот в дальний ящик стола и умчалась готовить сытный семейный завтрак.

Несмотря на плотный график даже в стенах собственного дома и обилие митингов по каминной сети, удовлетворения от работы Гермиона больше не чувствовала. Казалось, будто её заперли в клетку, и маячащий в семейных трусах, ноющий, вечно голодный Рон лишь усугублял это ощущение. Гарри часто шутил, что за последние несколько недель показатели преступности в Англии здорово снизились — все, кроме конфликтных ситуаций внутри семей, которые порой влекли за собой последствия такого масштаба, что приходилось высылать группу зачистки и стирателей памяти.

Ближе к концу дня уставшая, но заинтригованная миссис Грейнджер-Уизли всё-таки снова открыла доставленный утром подарок. Недолго думая она вывела чернилами надпись на первой странице:

«Собственность Гермионы Джин…»

Она не успела дописать фамилию, заметив, что парой строк ниже начали проявляться чернила оттенка потемнее: «Не вздумай марать мой дневник словом на букву «У».

Улыбка понимания коснулась губ Гермионы, и она застрочила, сделав небольшой отступ:

«Вспоминаешь школьные годы, Малфой, или как прикажешь всё это понимать?»

«Понимайте, как вам будет угодно. Я соскучился».

«Я скоро с ума сойду от новоустановленных порядков. Я столько всего пропускаю: тренировки, поход к маникюрщице, встречи с эльфами…»

«Свидания с любовником?»

«Постыдился бы, а если кто-то прочитает?!»

«Спокойно, Грейнджер, все чернила исчезнут спустя час, я зачаровал страницы».

«Умно», — она посасывала кончик пера и чувствовала такой прилив воодушевления, которого не помнила уже долгие месяцы.

«А ты что, сомневалась в моих способностях?» — его напыщенность проступала на страницах вместе с синевой чернил, но вызывала вместо раздражения лишь улыбку.

«Я тоже соскучилась… И рада тебе».

«Уж кто бы сомневался».

* * *

Драко Люциус Малфой — интроверт и социофоб. Он вёл достаточно скрытный образ жизни с тех самых пор, как его оправдали после войны. Нарцисса отчаялась увидеть внуков, принимая открытия сына в области Зельеварения в качестве единственных его детищ. На протяжении всех четырёх месяцев вынужденной изоляции её сын был настолько поглощён, делая записи в своём, как она полагала, журнале исследований, что стало ясно — его не интересует ничего, кроме науки. Не зря ведь Северуса Снейпа выбрали его крёстным, верно?

Гермиона Джин Грейнджер-Уизли — экстраверт и трудоголик. Она на стены готова была лезть все четыре месяца вынужденной изоляции в кругу семьи. Но не было более безмятежного и почти счастливого выражения на её лице, чем когда она листала между встречами свой новый ежедневник в переоборудованной в кабинет библиотеке. Или когда перед сном перечитывала исписанные, норовящие вот-вот исчезнуть, страницы.