Невидимый свет (джен)

— В следующий раз, когда будешь прятаться, постарайся угадать, о чём думает толпа, и думать о том же самом. Ты слишком усердствовал, пытаясь остаться незамеченным.

Я поднялся, пытаясь уложить события последних минут в голове. Голова отчаянно сопротивлялась всем попыткам и протестующе гудела.

То, что «благородная дикарка» отблагодарила меня смачной вертухой и убежала в ночь, меня не особо удивляло: вид у неё был озлобленный и затравленный, все вокруг были для неё врагами. Как бы то ни было, теперь она была на свободе, и моя цель была достигнута, хотя хотелось бы, конечно, с ней повидаться. Стояла ночь — её время — так что я особо не волновался за девушку.

Что меня действительно интересовало, так это ведьма в белом. Чтение, передача, и даже подтасовка мыслей — хотел бы я так уметь. Она точно была из Урука, а значит, моя главная цель оказалась куда ближе, чем я думал. Наконец-то удача улыбнулась мне.

— Верно, парень, я твой билет отсюда.

Я не видел её лица, но готов был поклясться, что женщина улыбнулась. Прежде, чем я успел что-то ответить, она положила ладонь мне на голову. Ростом женщина была немного ниже меня, но в этот момент почему-то показалась очень высокой. Её рука оказалась невероятно холодной: словно я сунул голову под воду — и туман мигом развеялся.

— И твоё лекарство от сотрясения. Прежде, чем ты успеешь подумать обо мне плохо: да, я действительно собиралась купить её; нет, она не была нужна мне в качестве рабыни; нет, это не приступ великодушия, и нет, я не ожидала, что ты появишься.

Я даже рта не мог раскрыть — так безапелляционно она расставляла все точки над i. А судя по темпу речи, было ещё что-то, что её беспокоило.

— Полагаю, об инквизиторах ты уже слышал, — Женщина обернулась на улицу: люди проходили мимо в считанных метрах от нас, но не обращали никакого внимания.

Она сложила пальцы рук в замок, и только тут я заметил, что они такие же молочно-белые, как и её одежда. Убедившись, что любопытствующих нет, ведьма продолжила уже медленнее:

— Видишь ли, в чём проблема: у этих людей нюх на магию. Я, положим, смогу их одурачить, да и мои протеже, наверное, смогут, но создавать прецедент не хотелось бы.

— Извините… ваши кто? И что вы не хотите создавать? — Было страшно неловко её перебивать, но длинные слова меня только расстраивают.

Ведьма сделала короткую паузу.

— Кароч, с этими святошами лучше не выпендриваться, а просто слинять по-тихому, — Наконец сказала она так, словно объясняла мне основы борьбы с садовыми вредителями.

Я как-то вычитал в книжке одно слово — «интеллигентный» — и спросил у папы, что оно значит. Он надавал мне по ушам и напомнил, что картошка сама себя не прополет. Но потом вечером всё же объяснил: интеллигентный человек — это тот, кто со всеми находит общий язык. Примерно так я себе это и представлял.

— Так, ну и куда мы линяем?

— Наши повозки стоят у ворот. Я кинула зов ребятам, они скоро подойдут. Пошли. Не шуми, и нас не заметят.

Я не переставал дивиться тому, какую власть над людьми имеет моя новая знакомая. Когда мы шли по многолюдной улице, вокруг нас оставался двухметровый пятачок свободного пространства: люди просто огибали его, как если бы это был камень, который они огибали с незапамятных времён. Я послушно не шумел. Через минуту мы вышли через высокую арку в стене из старых кирпичей и листов жести. Охранники тоже даже не взглянули на нас. Свернув за женщиной налево, я увидел здоровенную крытую арбу, запряжённую тремя верблюдами. Вокруг неё уже стояло трое высоких мужчин в просторных белоснежных одеждах; их лица были скрыты плотно намотанными куфиями — тоже белыми.

Рядом стоял какой-то чернокожий оборванец. Хотя я не решился бы сказать ему это в лицо, ведь одет он был примерно так же плохо, как я. Отличали его только очень тёмная кожа, блестящие тёмные глаза и золотой браслет на левом запястье — парень старательно прикрывал его рукавом.

— Ну чё, фраерок, и тебя повязали? — весело спросил он, не оставляя никаких сомнений по поводу происхождения своего браслета.

— Ты за сюжет сначала обмозгуй, а потом понтуйся, — ответила ведьма с той же интонацией.

— И вообще: не повязали, а дали второй шанс, — добавил один из мужчин. — Полезай, ребята, везём вас домой.

* * *

В арбе, как на грех, не было ничего, хоть отдалённо напоминающего окна. Один из мужчин в белом сидел спереди и управлял повозкой, ещё двое примостились на крыше. Мы трое сидели внутри на многочисленных тюках. Я пытался смириться с невозможностью посмотреть на дорогу, но в целом был вполне доволен жизнью. Мой чернокожий спутник выглядел растерянным, хоть и старался это скрыть.

— Ну, как тя звать-величать? — начал он.

— Басир.

— Саша, — мы пожали руки.

Довольно необычное имя. Из какого оно языка, хотел бы я знать? Парень снял куфию и пальцами взъерошил объёмный куст иссиня-чёрных кудряшек на своей голове.

— Пушкин? — насмешливо спросила женщина. Мы переглянулись: кто бы ни носил эту фамилию, мой новый знакомый вполне обходился вообще без фамилии.

— Спичкой кличут, — парировал он. А затем щёлкнул пальцами, и на его большом пальце загорелся огонёк.

То есть ещё и так можно? Интересно, как он пользовался своим даром? Не очень-то годится для воровства.

— Так, ладно, мальчики, познакомились, покрасовались — теперь слушайте внимательно.

Женщина сняла верхнюю часть паранджи, обнажив голову. Её лицо оказалось совершенно не восточным — скорее европейским. Кожа была такой же молочно-белой, как и одежда, на плечи падали ухоженные серебристые волосы. Брови и ресницы, тоже серебристые, были почти невидны на этом фоне, и тем сильнее было впечатление от её бледно-розовых глаз. Так же сильно из-за этого на её левой щеке выделялась бледно-розовая длинная черта.

Такая милая и обходительная женщина — кому вообще могло прийти в голову применять против неё силу? Надеюсь, он получил по заслугам.

— Сара Пирсон. К вашим услугам. Возможно, вы слышали, что небольшие караваны магов иногда заходят в Сапфир, и… — тут она резко перевела гневный взгляд на Сашу. — Ты свинья!

— Эй! — запротестовал он, — Я ж ничё не сказал!

— Да, но ты подумал. А ещё спрашивают, зачем мне паранджа…

По виду Саре было около тридцати, может, чуть меньше — я ещё не видел таких лиц, и было сложно определить возраст. И да, я прекрасно понимал Сашу — женщина была довольно красива, пусть я не видел ничего кроме лица и очертаний фигуры.

— Извините, с телепатией иногда бывает неудобно. В любом случае: караваны. Мы ездим сюда не только ради торговли. Практика показывает, что многие юные маги оседают здесь, в этом городе. Напуганные, растерянные, изгнанные за непохожесть — как это случилось с вами обоими. Кто знает, что они способны натворить. Хуже того: инквизиция тоже знает, что новички появляются здесь.

— А, эти пацаны, — протянул Саша. — То-то я смотрю, всё стоят такие с понтом на мордах сделать мне плохо. А чё им, собственно, надо?

— Их идеология учит, что любое проявление волшебства противно Аллаху, и что магия — орудие, которое Шайтан использовал, чтобы соблазнить смертных и погубить этот мир. Инквизиторы считают, что у него почти получилось, и поэтому нельзя позволять ему довести дело до конца. Впрочем, это всего лишь идеология — для тех, кто работает в поле. Тем, кто сидит наверху и дёргает за верёвочки, нужна только власть.

— А у вас кто дёргает? — ехидно спросил Саша. Ведьмино очарование, очевидно, действовало на него слабее, чем на меня. Мне в голову пришла запоздалая мысль, что это не просто природное женское очарование, а магия; причём, где заканчивалось одно и начиналось другое, было вообще непонятно.

— А у нас дёргаю я, — парировала Сара. — И ещё двое таких же могущественных волшебников. Не буду говорить, что нужно моим коллегам — я предпочитаю, чтобы люди составляли своё собственное мнение… — последняя фраза прозвучала так, словно её мнение было далеко не лучшим. — Что касается меня, я женщина скромная, мне много не надо — изменить этот мир.

— Ой ли? — саркастически хмыкнул Саша.

— Счастье всем, даром, и пусть никто не уйдёт обиженный, — ответила ведьма. В розовых глазах блеснул огонёк — если она и врала, то верила каждому своему слову. — Ваш скептицизм понятен, но мы в Уруке на самом деле способны это провернуть. Главное — достигнуть согласия.

— Может, сменим тему? — сказал я, неожиданно для самого себя. — Мне куда интереснее, откуда взялся и сам город, и ваша организация, и… вообще откуда у всего этого ноги растут, — я развёл руками. Всегда было любопытно, что ж такое на самом деле случилось с миром — и вот я наконец нашёл того, кто может мне всё рассказать.

— Откуда-откуда… — раздражённо пробурчал Саша, — Из ж…

— Из желания править, — перебила Сара. — Саша подобрал отличное определение, но тебе же нужны подробности, верно?

Я укоризненно посмотрел на вора: неужели, мол, тебе самому не интересно? Он пожал плечами: валяй.

— Для начала. Вы знаете, какой сейчас год?

— Две тысячи, сто-о-о… э-э-э…

— Две тысячи сто пятьдесят седьмой. Магия появилась в нашем мире в двухтысячном. Никто не знает, как и почему — просто начали рождаться дети с определёнными способностями. В год рождалось по одному магу на пятьдесят человек, а это не мало. Люди заинтересовались. Начались исследования, прогресс пошёл в гору. Магия быстро нашла применение во всех отраслях промышленности и науки. А потом до людей дошло, что это ещё и могучее оружие. Началась гонка вооружений: страны строили целые комплексы, где маги обучались с одной целью — воевать. Самих магов, разумеется, никто не спрашивал. В две тысячи двадцать седьмом появилась интернациональная организация «Путь». Путь не ставил своей целью ни войну, ни политику, ни власть — единственной его целью было собрать магов под своим крылом, защитить их, дать им шанс на нормальную жизнь вне игр сильных мира сего. Путь — это, если вы ещё не поняли, мы. Обстановка накалялась, в то время как мы становились всё более значительной силой. В противовес нам была создана Инквизиция — чисто политическая организация, прикрывающаяся лозунгами из различных религиозных трактатов. Предполагалось, что это должно стабилизировать ситуацию — но получилось с точностью до наоборот. Короче, скоро крышку с котла начало срывать. Случилось это в городе Дублин — это очень далеко на север отсюда. Активисты Пути решили провести одну из мирных демонстраций, которыми мы в ту пору занимались. Подробности уже давно забыты, но в общем кончилось всё столкновением с Инквизицией. Начался бой. Это случилось двадцать седьмого октября: с тех пор это событие называют «Прорыв». Никто не знает, что конкретно там произошло, но на утро после боя Дублин опустел, а на главной площади сияло Невидимое Солнце.

— Стоп. Что, как в Багдаде? — переспросил я.

— Да. Некий портал, открывающийся с беспорядочной частотой. Он излучал во всех диапазонах спектра…

— Извините, чего?

— Ну… фигачило из него, будь здоров. Вот приедете, устроим вам ликбез — мы учим не только как пользоваться силой. Короче: это было ещё полбеды. Из портала что-то лезло.

— Демоны.

— Да, тут их так и называют. Дублин стал очень опасным местом. Помимо радиации и потенциально опасных потусторонних существ там остались следы городских боёв: так называемые «аномалии» — зоны пространства, где законы физики нарушаются любым образом, который вы только можете представить. Город оцепили от греха подальше. Люди заволновались. Тогда-то Путь и организовал свою новую штаб-квартиру — на руинах древнего Урука. Иракское правительство было благосклонно к нам, потому что мы не раз помогали этой стране. Подавляющее большинство магов собралось у нас. Я, разумеется, при всём этом не присутствовала, так что пересказываю со слов других рассказчиков. Я не знаю точно, что послужило поводом, но двадцать второго июня две тысячи тридцать второго — то есть сто двадцать пять лет назад — началась ядерная война.

— Какая? Я слышал только о каких-то «Бомбах»…

— Ужасное немагическое оружие. Взрыв одной Бомбы способен стереть с лица земли целый город и сделать его руины радиоактивными на много лет. И это падало с неба дождём. Так мне рассказывали.

Сара замолчала. Опустилась тишина, в которой витала одна невысказанная фраза. Наконец ведьма решилась и произнесла её:

— Мир погиб.

Не знаю, почему это так прозвучало. Мы все трое были словно придавлены этими словами — словно каждому из нас сообщили о смерти близкого родственника. Хотя, казалось бы, с чего это вдруг? Это же не наш мир погиб. Погиб тот мир, который был: мы родились уже после, мы не знали ничего другого. И наш мир, конечно, не конфетка, но он вполне себе жив. Так почему же нам так грустно знать, что прежний мир, которого мы никогда не видели, погиб? Может, это просто Сара настолько могущественна, что, сама того не ведая, передала нам свою скорбь по тому, чего и сама никогда не видела? А может, это было что-то большее. Что-то, что я ещё не мог осознать.

Арба мягко затормозила.

— Выходим! — послышалось откуда-то сверху.

Я вышел. И обомлел.

Над нашими головами вознеслись высоченные толстые стены из гладкого белого камня. Точнее — одна стена, окружавшая город. Арба остановилась уже внутри: за стеной в свете полной луны поблёскивали три идеально гладкие башни из белого камня, у подножия каждой из которых стоял настоящий дворец. Циклопические глыбы белого камня были сложены в здания какой-то неведомой силой. Три башни стояли по центру, остальную территорию занимали несколько площадей и десятки аккуратных одноэтажных домиков из красного кирпича, старательно выкрашенные в белый.

Площадь, на которую мы вышли, как и все остальные, была вымощена колотым белым камнем. По её краям стояло несколько низких кирпичных скамей, а за её границами росли…

— Это что, деревья?! — я не смог сдержать удивления.

Саша присвистнул:

— Шоб я так жил…

В центре площади стояла статуя. Её основанием была неглубокая, но очень широкая круглая белокаменная чаша. В середине чаши стояла обнажённая женщина, лёгкая набедренная повязка не скрывала, а только подчёркивала её формы. Кроме этого из одежды на ней была только повязка на лбу. Между объемистых грудей был вырезан восьмиугольник — два перекрещенных квадрата; у ног женщины лежало что-то подозрительно похожее на огнекота — чуть меньше, не такое облезлое, но с такой же мордой и с такой же пышной гривой на шее. Статуя была богато украшена: на шее громоздились ожерелья из лазурита и золота; на запястьях — золотые браслеты. Её руки были приподняты, с пальцев левой руки свисала рыболовная сеть — удивительно, но даже она была выполнена из камня, да с такой детализацией, что с первого взгляда казалась настоящей. Удивительнее всего было то, что из раскрытых ладоней статуи били плотные струи воды: распадаясь в воздухе, они падала в чашу, в небольшое озерцо, которое из-за этого приятно шумело и поблескивало в свете полной луны.

Мы были слишком увлечены зрелищем, чтобы заметить, как Сара появляется у нас за спинами.

— Мир погиб. Но мы можем построить новый.

* * *

За пару дней, проведённых в Уруке, я узнал едва ли не больше, чем за всю свою жизнь. Но начнём по порядку и издалека.

Почти во всю архитектуру Урука заложена одна и та же фигура — восьмиугольник. Город окружён высокой восьмиугольной стеной из белого мрамора; три башни в центре — восьмиугольные; общежития, площади со всякими красивостями и даже хозяйственные постройки — всё это расположено внутри стен с соблюдением всё той же восьмисторонней симметрии. Башни стоят треугольником, на внутренней площади между ними из маленьких камушков выложена мозаика: несмотря на романтическое название «роза ветров» мозаика всего лишь указывает, в каком направлении расположены стороны света. Стоит ли говорить, что город идеально точно сориентирован по этим направлениям? Всё это великолепие объясняется тем, что Урук построен ещё до Войны.

Где-то в километре на север от города виднеются полуразрытые руины. Это — старый Урук. И говоря старый, я имею ввиду действительно старый: если верить старшим, этим руинам больше пяти тысяч лет.

Три башни в центре представляют собой здания трёх, как выражаются старшие, «факультетов». Маги, как оказывается, делятся на три категории, каждая из которых умеет только что-то одно.

Первые — маги-энергетики. Их волшебство — самое мощное, но и самое топорное: взять энергию из одного места и перенаправить её в другое — вот и вся недолга; но знали бы вы, как это зрелищно. Мой новый знакомый, Саша-Спичка, оказался как раз из этих: прикурить от пальца — это ещё мелочь. Я видел, как тренируются мастера-энергетики — и не хотелось бы мне переходить им дорогу.

Вторые — телепаты. С их руководителем — Сарой Пирсон — мне уже довелось познакомиться лично, и на что они способны я уже представлял. На этом же месте начались и странности. Руководитель энергетиков — статный моложавый витязь с орлиным профилем — тесно общался со своими учениками, и имел непререкаемый авторитет. Когда я говорил с телепатами об их руководителе, они также выражали ей искреннее почтение — да что там говорить, ребята просто боготворили её — однако я никогда не видел, чтобы Сара общалась с ними. Она вообще редко появлялась на людях, и когда я спрашивал телепатов об этом, они искусно переводили разговор на другую тему.

Плотнее всего я, разумеется, познакомился со своими новыми однокашниками — пространственниками. Слово слишком длинное, поэтому как нас только не называют: «топологи», «искривители», «сгибатели» — я даже пару раз слышал, как кто-то за глаза называл нас «бурильщиками» и даже «зубрилами». Последнее, как ни печально, вернее всего: искривление пространства — самая сложная из дисциплин. Отчасти — из-за того, что открывает огромный простор для самых тонких манипуляций с законами мироздания, но больше — из-за нашего руководителя.

По прибытии мне так и не посчастливилось увидеть его лично — когда я только появился здесь, он уже ушёл в научную экспедицию. Его зовут Гассан аль-Абдурахман ибн-Хоттаб аль-Кудама. Прозвище аль-Кудама — «старик» — он получил ещё тридцать два года назад в возрасте шестидесяти лет. То есть на момент моего прибытия в Урук ему было девяносто два года! Старик — как его здесь называют за глаза — всегда умел разжигать в учениках любопытство. Не спорю: я вообще не представляю, как он дожил до такой цифры.

Старик — прямой наследник длинной династии физиков-теоретиков, и чтит память своего рода и его славное дело даже после Войны. Именно поэтому мы с его лёгкой руки зарывались в довоенные книги: он не просто учил нас магии — он учил нас понимать, как она работает, тем более что наша дисциплина, повторюсь, имеет самое тесное соприкосновение с фундаментальными законами физики.

Несмотря на свои частые отлучки, Старик относится к работе ответственно: на факультете всегда есть даже несколько приглашённых преподавателей из телепатов, потому что без их помощи разобраться во всём этом подчас просто невозможно. В частности — с моей главной головной болью на тот момент: чтением.

О Аллах Всемогущий, я даже представить не мог, что это мне когда-нибудь пригодится! Но к сожалению там, где я вырос, умение полоть грядки и знание лунного календаря ценятся куда выше, чем умение разбирать эти чёртовы загогулины! И ладно бы я начинал с чего попроще — так нет же! Я навсегда запомню эту сцену: я, сгорбился над столом, обливаюсь потом, со мной сидит преподаватель, терпеливо ждёт, и мне очень стыдно и неудобно, но я упорно продолжаю: «в ин-нер-ци-и-и… аль-ных сис-те-мах о-о-тсчщчёрт! кх-кхм, от-счё-та ус-ко-ре-ни-е, при-о-бре-та-е… моемое… мое ма-те-ри-аль-ной точкой…». Ужас короче. На слух всё это воспринималось куда проще: как пнёшь — так и полетит. Поэтому чтением нас мучали не ради знаний, а ради развития интеллекта. Но я что-то слабо представляю, как это должно было работать.

Другое дело — математика. Символов там — гораздо меньше, и язык знаков и чисел лично для меня оказался куда как понятнее. Тем более, что им я и пользовался чаще. До тех пор я не знал, как это выражать на бумаге, и вполне обходился устным счётом, но теперь, зная символы и имея под рукой бумагу и карандаш, был готов горы свернуть. Даже та ужасная бурда про «инерциальную систему отсчёта», на языке математики выглядела прекрасно: a=F/m — и вся любовь!

Элементарная Ньютоновская механика прошла быстро и легко: всё это я уже, оказывается, знал — но только теперь всё это было чётко выстроено в математические формулы. Гидродинамика, гидростатика, и вообще всё, связанное с жидкостями, было труднее: для меня все знания о воде сводились только к способам её добычи и сохранения. Аэродинамика вызвала схожие чувства, с той лишь разницей, что воздуха вокруг — завались. А будь у нас дисциплина под названием Пескодинамика, в ней бы я точно был королём (оказывается, такая область есть: называется она «физика сыпучих тел» и на поверку — гораздо сложнее, чем я представлял).

Но это были ещё цветочки. Так сказать, уроки того, как работает мир. Старшие товарищи не упускали случая припугнуть новичка квантовой механикой, которая как раз куда ближе к магии: я слышал от них несколько ужасных историй про какой-то «электрон», который находится в нескольких местах одновременно, и кота, который одновременно и жив, и мёртв.

Жили неплохо. Каждый небольшой домик — общежитие на пять-шесть человек, всего людей в городе около пятисот. В общагу я приходил только спать, так что убранство меня особо не волновало. Ели и пили вдосталь — припасы либо закупаются в обмен на какие-то услуги со стороны магов, либо выращиваются в садах, поддерживаемых сложной магией — этот пункт я пообещал себе изучить поподробнее. Выдали даже новую одежду, форменную: наши все ходят в синем и бирюзовом, телепаты — в белом, энергетики — в красном и жёлтом.

Мои сверстники были все из разных мест, но большинство здесь были ребята вроде меня: бывшие полуграмотные фермеры. И почти все, как и я, носили насаб Бадия — «Пустошь»: этот насаб по-умолчанию даётся всем сиротам и изгнанникам.

Со Спичкой мы решили не теряться, и ежедневно общались. Он рассказывал про свой факультет, что там больше всего внимания уделяется физической и даже военной подготовке. За два дня он переменился: раньше ходил чуть сгорбившись, словно прячась, а теперь — расправил плечи; да и блатной жаргон почти исчез из его речи.

Мы оба обрастаем знакомыми. Меня познакомили с притчей во языцех всего Урука — Марьям. Я уж подумал, что она — первая красавица города, но нет, ошибся. Девушка как девушка, выделяется только огромными идеально круглыми серыми глазами. А знаменита эта телепатка тем, что никто так до сих пор и не выяснил — действительно она ебанутая, или прикалывается. Каждый раз, как выдаётся свободная минутка, Марьям берёт старенькую домбру и начинает разухабисто петь обо всём, что видит. Причём что бы ни случалось, она сохраняет весёлый настрой; что бы ни происходило, она над этим смеётся. Поговаривают, что она одна из синемордых — тех ребят, которые пришли в Иракскую Пустошь с юга лет пятьдесят назад: так говорят, потому что это у них принято такое жизнелюбие. И до кучи — матриархат. Довершается это тем, что сама себе она дала кличку аль-Альфаэль — «Вершитель», а меня встретила как старого знакомого, назвав сначала Жорой, а потом с чего-то вдруг — Главным Героем.

Саша, кроме того, что менялся буквально на глазах, к вечеру второго дня заявил мне, что влюбился. Девушка училась с ним на одном факультете, носила звучное имя Натали бинт-Хармонт, и была несбыточной мечтой едва ли не всех энергетиков, поскольку отличалась нежной светлой кожей, светло-русыми волосами, объёмистой грудью, ярко-зелёными глазами и невероятно грубым характером. Последнее Сашу ничуть не останавливало и, похоже, даже привлекало.

Мне удалось достать карту, чтобы посмотреть, кто откуда. Большинство ребят были из таких же деревушек, как я. Некоторые, как Саша, были родом из больших городов — Сапфир, Агат, Бирюза и так далее. А вот про город Хармонт я ещё не слышал, а когда нашёл его на карте, буквально уронил челюсть.

На самом юге карты располагался обозначенный восьмиконечной (ну разумеется) звездой Урук. На самом севере — Невидимое Солнце, ранее также известное как Багдад. В радиусе ста километров от этого места не было ни одного поселения: немудрено — люди просто боялись приближаться. А вот база ВВС США Хармонт стояла оттуда километрах в десяти, не больше. Вывод напрашивается сам собой: хармонтцы — самые крепкие и отчаянные жители Междуречья, раз живут так близко к этой опасной зоне. Старшие рассказывали, что Хармонт — очень закрытое место, а населяют его потомки американских военных — высокие и светлокожие. Так что хармонтцев у нас тут всего двое: Натали и Сара Пирсон.

Непонятно только, как так вышло, что база ВВС США стоит так близко от столицы Ирака. В этом отношении я серьёзно надеялся, что у нас будут преподавать историю.

Ещё кое-что интересное про Хармонт рассказала мне Натали. Живя там, она заметила одну странность: все жители базы старше восемнадцати жаловались на провал в памяти. Не провалы — провал, то есть один на всех, одинаковый: они утверждали, что в их жизни было что-то или кто-то очень значимый, но это что-то пропало, и что это было, никто почему-то не помнит.

* * *

Занимался рассвет третьего дня моего пребывания в Уруке. Закончив намаз, я встал и оглядел предрассветную Пустошь. Ни мечети, ни других религиозных зданий в Уруке нет, так что я выбрал смотровую площадку на стене.

С религией здесь всё обстоит довольно интересно: на нашем факультете очень много мусульман-суфиев; на других иногда есть и мусульмане, и христиане, и иудеи — при таком разнообразии верований конфликтов я ни разу не видел. Однако больше всего в Уруке, как ни странно, атеистов. Хотя я поостерёгся бы называть их неверными, чтобы не погрешить против истины, — они верят. У каждого здесь есть какая-то мечта, идеал, идея, кодекс — и все они, как один, верят в себя. Я глубоко потонул в размышлениях, когда кто-то похлопал меня по плечу.

Я обернулся: передо мной стоял очень низкий человек неопределённого пола, с головы до пят замотанный в светло-серые одежды. Даже глаза человека были скрыты тёмными солнечными очками.

— Эй, шаман бальшой люди!

Я раскрыл рот, потому что узнал её голос. Девушка протянула мне руку:

— Мая Люси. Давай дружба!