Искра (гет)

Скрип пера раздражал. Вновь чересчур сладкий кофе остыл. Она добавила туда слишком много ванильного сахара — стоило, пожалуй, оставить его, чтобы подсластить лекарство одному пациенту, но… На губах до сих пор чувствовался привкус горькой ванили, которую было ну никак не перебить ни острым, ни сладким, никаким. Гермиона пыталась. Пальцы немного дрожали от воспоминаний.

Корнер снова писал. Вернее, Гермиона слышала, что он просто выводит пером на пергаменте какие-то непонятные узоры, стойко делая вид, что безумно занят. Он даже не обмакивал перо в чернила. Гермиона же упрямо делала вид, что не замечает внимательный взгляд Корнера, который он так неумело прятал. Он опять прибег к своей испытанной временем тактике выуживания из нее информации молчанием. Знал, что эта гнетущая атмосфера ожидания рано или поздно выведет ее из себя, и Гермиона сама разрушит эту стену отчуждения, рассказав обо всем. Так было всегда. Она из раза в раз попадалась. Но не сейчас.

Сейчас перед ее внутренним взором лежал бледный Малфой с удивительно розовыми губами и щеками — было очевидно: не у нее одной от поцелуя внутри что-то помутилось. Его касания были нежными, но в то же время настойчивыми. Горький привкус лекарства отрезвлял, а нотки ванили дурманили. Драко был неподвижным и страстным, болезненно-холодным и совершенно обжигающим. Гермиона невольно провела кончиком пера по своим губам, будто вновь воссоздавая ощущение. То первое невесомое и в то же время совершенно ошеломляющее прикосновение было словно чем-то давно забытым и потерянным, тем, о чем очень сильно жалелось и тосковалось, но что оставалось абсолютно недосягаемым, а потому казалось более невозможным. Гермиона давно не чувствовала такого букета эмоций сразу, как за эти короткие полчаса, что провела тогда в палате Драко Малфоя. И не только поцелуй был тому виной.

Бабочка в груди всколыхнулась.

Заметив, что кончик пера уже находится у нее во рту, Гермиона смущенно вытащила его, бросив скорый взгляд на Корнера. Он смотрел на нее из-под кустистых бровей, отчаянно делая вид, будто их взгляды встретились совершенно случайно. Нет, такое она определенно не собиралась рассказывать Корнеру, как бы многозначительно он ни молчал, жаждя ее рассказа. Она понимала, что он хочет ей помочь, но тут его помощь была бы совершенно неуместна. Она первая отвела взгляд.

Облизнув губы, копируя движение Малфоя, Гермиона опустила голову, зарывшись пальцами в волосы и закрывшись ими, наконец, от уже неприличного рассматривания ее Корнером. Она понимала: он знает, что что-то происходит, и она это знала, но все же хотела разобраться с этим сама. Разобраться с ее чувствами к Малфою. А ведь чертов засранец целовался настолько хорошо, что всколыхнул в ней такую бурю эмоций, которая не могла отпустить ее до сих пор. Она представляла его губы, вспоминала, как осторожно его язык проник в ее рот, углубляя и так уже далеко не невинный поцелуй, как она укусила его, вырвав из груди Драко осипший рык. Когда она хотела, испугавшись тяжести внизу живота, отстраниться, Драко не дал ей, прошептав что-то невразумительное и, сжав пальцы на ее затылке, притянул обратно. Тогда Гермиона не сопротивлялась, наслаждаясь, а сейчас чувствовала себя глупо. Да, она понимала, почему она тогда решилась на этот поцелуй, почему не могла устоять от такого простого и обыденного для многих действа, но все же совершенно не понимала, зачем она это сделала. И уж совершенно точно не хотела признаваться себе, что жаждет сделать это вновь.

Гермиона шумно втянула носом воздух, и до нее донесся терпкий аромат анисового чая, стоявшего на столе Корнера. Она поморщилась: запах бадьяна был таким явственным и резким, что она вспомнила время войны — именно экстракт бадьяна сопровождал их везде, залечивая различные раны. Именно им она лечила тогда расщепление Рона, и…

Гермиона резко встала. Голова закружилась, и она не знала: то ли это от быстрого движения, то ли от того, что последние дни ее голова была забита различными мыслями и воспоминаниями. Совсем не так, как прежде. Ей хотелось пройтись. Немного освежить голову, вытрясти оттуда то, что мешало работать. Да не то что работать — функционировать нормально! Ее организм, полностью отвыкший от эмоций, пребывал сейчас в таком шоке, что Гермиона, направляющаяся во внутренний дворик больницы, чувствовала обязанной спасти себя тем, чтобы вытравить эти эмоции обратно. Владельцу.

Она резко остановилась и, повернувшись на каблуках, решительно направилась в палату к Драко Малфою.

* * *

Искра в груди Гермионы Грейнджер начала заниматься пока еще слабеньким, но уже таким горячим огнем. Сухие веточки внутренностей вдруг стали прорастать новыми едва раскрывшимися листочками, а желание жить, подстегнутое зарождающейся влюбленностью, уже обуяло все ее естество. Прошла неделя с их первого поцелуя, всего неделя, а Гермиона уже даже не боялась себе признаться: она влюбилась. Всецело, бесповоротно окунулась в это некрепкое еще чувство с головой. Те годы, которые она просто существовала, сказались на ней так сильно, что любая, даже самая минимальная эмоция воспринималась ею в разы сильнее, чем обычным человеком. Да, это делало ее абсолютно хрупкой и совершенно беспомощной, но то, что она чувствовала, ее окрыляло, и Гермиона не понимала, как она могла столько лет добровольно от всего этого отказываться?

Драко резко стало лучше. Он уже спокойно сидел по несколько часов подряд, мог даже немного ходить: не больше получаса в день, но в сравнении с тем, как он чувствовал себя неделю назад, это был гигантский прорыв. Будто внимание Гермионы исцеляло его. Она каждую свободную от работы минутку уличала если не на то, чтобы побыть с Драко, так хоть на то, чтобы просто посмотреть на него. Улыбнуться. Поцеловать, в конце концов.

Они проводили много времени за разговорами: Гермиона рассказывала ему о прошлой жизни, а Драко лишь отмахивался, когда она говорила, как сильно они ненавидели друг друга в школе. Он не верил, что девушка, которая сейчас вызывала у него исключительно теплые чувства, в прошлом была ему ненавистна. Он вечно повторял, что Гермиона все преувеличивает, после чего втягивал ее в поцелуй или запускал ей бабочку в ухо, быстро хлопая в него ресницами и заставляя ее смеяться. Удивительно, но их разговоры могли продолжаться часами, даже когда они не говорили о прошлом — им было интересно друг с другом — пока Гермиона не вспоминала, что ей срочно нужно сделать что-то по работе, и не убегала из палаты. Она чувствовала себя нашкодившим котенком или же провинившейся маленькой девчонкой, но это совершенно не имело значения: ей было хорошо. Она была удивительно счастлива, склеивая себя по осколкам.

Их поцелуи с каждым разом становились все менее и менее невинными, но Гермиона отказывалась от дальнейшего развития интимной близости, пока Драко был слаб. Да, порой он испытывал ее терпение, проверяя, насколько далеко она готова зайти — порой руки оказывались в недвусмысленных местах, — но Гермиона раз за разом в последний момент словно вспоминала, что Драко больной, даже если он себя хорошо чувствовал, и заставляла пить лекарство, ссылаясь на то, что чем быстрее он поправится, тем скорее ему можно будет совершать такие серьезные физические нагрузки. Малфой на нее не обижался — ему очень нравилось играть с ней, и это было лишь очередным интересным ему опытом.

Память Драко в некоторых вопросах, которые они обсуждали больше всего, будто начинала проклевываться, когда это не касалось людей. Он вспоминал не столько события, сколько свои ощущения и намерения. Так он вспомнил: последнее время перед тем, как попасть в больницу, он чувствовал, что его мир рухнул. Они связали это с тем, что Драко потерял сначала отца, потом сам провел какое-то время в Азкабане, а после еще и потерял мать — единственного по-настоящему дорогого ему человека. Будущего у него не было — ну куда, в самом деле, мог пойти всем известный пусть и богатый молодой Пожиратель, если от него шарахались как от огня, либо откровенно смешивали с грязью на людях. Вопреки всеобщему мнению, деньги тут ничего не решали, да и что они могли решить, когда Драко банально не хватало нормального общения с людьми. Единственный человек, с кем он разговаривал без проблем, был Блейз, а потому Драко закрылся в поместье от остальных глаз, выбрав затворнический образ жизни. Когда он говорил об этом, его глаза тускнели, а голос становился бесцветным. И чем дальше, тем больше, потому что он вспоминал. Вспоминал свои ощущения. Вспоминал свою боль.

Однажды Драко сказал, что знает причину своего появления здесь. Гермиона тогда сидела рядом с ним на кровати, положив голову ему на плечо. Она чуть не ударила его по лицу, когда всплеснула руками, резко развернувшись на кровати и вопросительно уставившись ему в глаза. Он сначала засмеялся ее реакции, после чего погрузился в свои мысли, думая, как бы лучше сформулировать это.

— Помнишь я описывал тебе свои чувства, когда… Когда, — Гермиона прервала его, просто положив свою руку ему на грудь и кивнув, мягко и печально улыбнувшись. Драко не улыбнулся в ответ. Сердце Гермионы рвалось на части, когда она видела его таким, но она пока еще слишком мало знала его, чтобы понимать, как правильнее следует поступить. Да и сам Драко себя почти не знал, потихоньку знакомясь с собой благодаря диалогам и воспоминаниям, которые удавалось выудить из его покрытой цепким мраком памяти.

— Знаешь, жить в одиночестве, когда тебя изредка навещает друг, от которого ты с каждым днем все больше и больше закрываешься не потому, что не хочешь с ним общаться, а потому, что сама жизнь сжирает тебя изнутри, не самое лучшее, что могло произойти со мной. Однажды я… Блейз поймал меня в шаге от страшнейшей ошибки в моей жизни — я чуть не повторил действий Нарциссы в очередную годовщину ее смерти, напившись до полубессознательного состояния. Удивительно вообще, как я тогда мог нормально передвигаться по дому, — Драко горько усмехнулся, а у Гермионы на затылке зашевелились волосы. Она даже не обратила внимания на то, что Драко назвал мать просто по имени, не выделив даже голосом никаких эмоциональных и родственных связей. — Блейз тогда долго меня откачивал собственноручно, буквально поселившись в Мэноре, потому что я отказывался не то что в больницу идти — я даже мешать ему пытался. Мне казалось, что моя жизнь кончена, но в какой-то момент меня вдруг отпустило. Когда Блейз понял, что ни моему здоровью, ни моей психике больше ничего не грозит, он ушел. Я не видел его пару месяцев, мы только изредка переписывались, и в каждом письме он смешивал меня с самовлюбленным и эгоистичным куском дерьма.

Драко замолчал, и на лице у него застыла кривая улыбка, не тронувшая глаз. Гермиона часто дышала, глядя на него, стараясь сдержать желающие подняться из глубины слезы. Но она не хотела, чтобы Драко их видел. Она не хотела делать ему еще больнее.

Он лениво поднял руку и, почти не касаясь ее кожи, ласково заправил за ухо кудрявую прядку, мешающую ему видеть ее глаза. Она закусила губу, рассматривая Драко, и он, на мгновение приблизившись, невесомо коснулся своими губ ее, желая, чтобы Гермиона расслабилась и не портила своих нежных губ зубами, оставлявшими на тех кровавые точечки, служившие доказательством ее усердия.

— Тогда я нашел для себя новый смысл в жизни: я стал читать. Да-да, почти как ты в школе, судя по твоим рассказам, — усмехнулся он мимоходом, — я стал практически жить в библиотеке мэнора. Только вот, в отличие от тебя, читал я трактаты по черной магии. Впрочем, иного в нашей библиотеке и не имеется, а оттого у меня не было выбора.

— Там ты и нашел то заклинание на крови? — Гермиона от волнения начала заламывать руки, и Драко пришлось насильно положить их себе на грудь, чтобы она ненароком их не вывихнула.

— Полагаю, что да. Я смутно помню, что конкретно и как надо было делать, но точно знаю, что оно никогда не использовалось в отношении себя — всегда в отношении кого-то другого. Вернее, это даже не заклинание, а ритуал. Если он сделан правильно, то человек переставал чувствовать определенные эмоции.

Драко замолчал, пытаясь подобрать слова, а Гермиона мысленно ужаснулась. Как странно сложилась судьба: она не хотела терять ничего, а потеряла на время абсолютно все, а Драко же рисковал собственной жизнью, чтобы избавиться хоть от части. Даже кончики пальцев защипало от негодования, и она, не задумываясь, поскребла ими по груди Драко, заставив образоваться лучистые морщинки вокруг его глаз.

— В общем, остальное ты знаешь, — наконец, пожал он плечами, видимо, не придумав сказать ничего более конкретного.

Гермиона нахмурилась:

— А Блейз? Как он тебе позволил после всего произошедшего?

— Ну, в общем, — Драко замялся, — насколько я помню, он был слишком против всего этого, что мне приходилось выигрывать время, чтобы тайком от него подготовить ритуал. Сначала я попросил его помочь мне, но Забини тогда просто молча направил палочку на книгу и вызвал адский огонь, желая сжечь ее. Однако он не знал, что как раз именно эта книга и была практически его прародителем, оттого огонь просто впитался в нее, растворившись и совершенно не причинив вреда. Думаю, это только подпитало ее темную сущность.

В голове Гермионы роилось много вопросов по этому поводу, но она решила оставить их на потом, мысленно делая галочку потом все прочитать про такое необычное поведение древнемагических книг. Она никогда не слышала подобного. Впрочем, она и не читала ничего подобного. Ей вдруг захотелось оказаться в библиотеке Малфой-мэнора.

Драко вздохнул, немного сместившись, освобождая место для Гермионы, чтобы она могла обратно лечь ему на грудь:

— Как ты уже знаешь, что-то пошло не так. Я особо не помню, но суть не в этом. Как видишь, я вместе с эмоциями потерял часть воспоминаний, но не так, как должен был. Я должен был вообще перестать чувствовать определенные вещи не только относительно прошлого, но и в будущем, а я просто все забыл. Такой своеобразный обливиэйт, чуть не стоивший мне жизни получился, — Драко попытался сказать это небрежным и веселым тоном, но Гермиона шутки не оценила.

Тягостное молчание затягивалось, и они просто лежали, прижавшись друг к другу и думая каждый о своем. Вдруг Гермиона обратила внимание на то, как Драко поверхностно дышит. Нахмурившись, она внимательно его оглядела:

— Что с тобой? Как ты себя чувствуешь? — обеспокоенность в ее голосе была слишком заметна, чтобы игнорировать.

— Нормально, я просто слишком сильно перенервничал, вспоминая и рассказывая, все это, — улыбка вышла какой-то уж слишком натянутой.

— Прости, что вынудила, — все еще подозрительно поглядывая на него, Гермиона вновь устроилась у Драко на груди. Не убедил.

Как оказалось позже, ее подозрения не были беспочвенными: состояние Драко начало стремительно ухудшаться. Она беспрерывно дежурила у его кровати, постоянно приносила лекарства, обращалась к Корнеру за советами, на что тот лихорадочно искал выход, подсовывая ей одно лекарство за другим, но ничего не помогало. Драко угасал, возвращаясь вновь в то полумертвое состояние, в котором его привезли в больницу.

Однажды, когда она в тридцатый раз в течение пятнадцати минут пощупала ему лоб, Драко слабо вцепился в ее руку, небрежно улыбаясь:

— Гермиона, — она затаила дыхание, вглядываясь в его черты. Последние дни она совершенно не общалась с ним, не думала о нем самом, как это ни парадоксально, полностью посвятив себя здоровью Драко, совершенно не заботясь о моральном удовлетворении: потом. Все потом. Когда станет лучше. — Гермиона. Как увидишь Блейза, скажи ему пожалуйста, что я ему благодарен. Он подарил мне лучшее, что только мог.

Глаза Гермионы расширились от ужаса, но, тем не менее, она небрежно отмахнулась:

— Сам скажешь, как поправишься, к чему это? Мы никуда не торопимся.

И все-таки ее голос подрагивал.

— Гермиона, — Драко снова попытался ее отвлечь на этот раз от склянки с лекарством, которое она по капелькам цедила в стакан, — знаешь, я очень рад, что ритуал прошел неправильно. Если бы не он, мы бы никогда не узнали друг друга… так, — он многозначительно обвел ее взглядом, заставив смутиться. — И я безумно рад, что эмоции не ушли от меня, ведь я обрел куда больше, — Драко закашлялся и замолчал, но Гермиона и так все поняла.

— Я тоже тебя люблю, — вдруг прошептала она спустя полчаса, целуя его в лоб, но он уже спал, и только бегающие под веками глаза отличали его от одной из бездушных статуй мадам Тюссо.

Гермиона не пошла домой, она осталась на ночь, надеясь, что сможет поймать тот момент, когда Драко станет лучше, и помочь ему выпить очередное лекарство. Она сидела около него всю ночь и держала за руку. Не шевелилась до тех пор, пока Драко вдруг не очнулся с первым рассветным лучиком, тяжело дыша, и не посмотрел на нее. Она ответила на его взгляд со всей нежностью, на которую была способна. Драко еле заметно улыбнулся.

Искра в груди Гермионы Грейнджер начала заниматься пока еще слабеньким, но уже таким горячим огнем, когда вдруг на нее вылили ушат ледяной воды. Огонь погас, внутренности промокли, надежды рухнули. Драко Малфой перестал дышать.

* * *

Корнер не рассчитал. Погнавшись сразу за двумя зайцами, он потерял обоих. Обоих по собственной вине. Пожертвовав жизнью Малфоя ради спасения Грейнджер, он тем самым убил в ней последнюю возродившуюся искру жизни, не разгадав изменений в девушке. Он и предположить не мог, что все это примет такой оборот, даже не думал, что она сможет влюбиться. Не увидел. Не распознал. Не поверил.

Когда он тем утром зашел в палату, все его внутренности скрутило холодом. Гермиона лежала рядом с Драко, уютно пристроившись на его груди и нежно водя по ней указательным пальцем. Ее губы беззвучно шевелились, глаза смотрели куда-то в пустоту, потеряв всякую осмысленность. Она не видела его. Не слышала его. Не замечала и кого-либо еще, осторожно выводя на впалой мужской груди только ей известные узоры.

Гермиона. Его Гермиона перестала быть кем-то. Он видел это в ее пустых глазах. Стала лишь безвольной куклой недалеко ушедшей от бездыханного Малфоя, чинно лежащего на койке в объятиях любимой и ожидающего своей закономерной участи.

Примечания:

Не уверена, уважаемые читатели, что это именно то, чего вы ожидали, но именно так я увидела жизненный путь искры жизни, жившей внутри Гермионы Грейнджер