Сонет №30 (джен)

Едва ощутимый порыв ветра пробежал по густой высокой траве, переплетая длинные изломанные стебли между собой.

Шелест осоки напоминал шёпот. Он то приближался, то отдалялся, заставляя воспалённое воображение рисовать тревожные картины прошлого.

Попытавшись вглядеться в угольно-чёрную даль, Гермиона Грейнджер прижала озябшие ноги к животу и, вздохнув, уткнулась подбородком в колени.

Она не любила безлунные ночи. Плотная, тягучая, словно деготь, тьма окутывала, заполняла низины и без того непроглядного леса. Казалось, что её можно было схватить руками и растереть меж пальцев.

Позади, в крохотной, истерзанной ветрами палатке, спала дочь.

Обернувшись на тихий всхлип, Гермиона нащупала гладкое древко волшебной палочки и замерла. Такое бывало. Рози спала беспокойно. Теперь её всё чаще посещали кошмары.

Повторившийся едва слышный стон заставил Гермиону подняться на ноги и броситься сквозь шелестящие на ветру полотна ткани, служащие им дверьми.

На полу, запутавшись в синем спальнике, лежали крохотная рыжая девочка и темноволосый мальчик лет четырех.

Ангельское личико дочери, освещаемое тусклым светом волшебного огня, смялось в гримасе страха, заставив материнское сердце дрогнуть.

Опустившись на колени, Гермиона коснулась пальцами горячего влажного лба, убирая прилипшие к коже кудряшки. Ощутив присутствие матери, девочка инстинктивно протянула руки, заставляя её лечь рядом, и запустила крохотные пальчики в спутанные волосы. Дыхание ребёнка медленно успокаивалось.

Рози всегда была такой. Нежной, чувствительной и, в тоже время, до ужаса любопытной.

Гермиона вспоминала, как они проводили время в гостях у Билла. Как Рози заливисто смеялась, убегая по самой кромке моря. Как солёная вода норовила облизать её пальцы, а ветер перебирал золотые кудри. Как Рон легко догонял дочь, подхватывал на руки и кружил, кружил, кружил, заставляя Розу громко смеяться.

Эти воспоминания служили ей оберегом, а крохотная девочка — напоминанием: жить, во что бы то ни стало.

После победы над Волан-де-Мортом чуда, которого ждал волшебный мир, не произошло. Спустя год после затишья пришла вторая волна. Дементоры, инферналы, оборотни. Твари, как коршуны, слетались на истощённые ужасами войны тела и души. Возникали, словно от сырости, сбивались в стаи, разоряя целые районы. Англия утопала в скорби. Неспособные сопротивляться, убитые горем, лишившиеся родных и любимых, волшебники становились лёгкой добычей. Был ли смысл говорить о ничего не подозревающих маглах?

Сопротивление пало в один миг.

Воспоминания о том, как они с дочкой оказались в этой палатке, превратились в смазанное пятно. Видимо, потому, что Гермиона решительно пыталась забыть их. Забыть нависших над Роном дементоров. Забыть, как они кружили над ним в своём смертельном танце, пока не выпили до конца.

В тот день муж почему-то был непреклонен. Решил, что аппарация может навредить маленькой дочери и выбрал перемещение на мётлах. Никто не думал, что может случиться непоправимое. Не так быстро и только не с ними.

Гермиона пыталась забыть его искажённое лицо, затопившее душу отчаяние и разъедающую злобу. В голове билась лишь одна мысль: спасти дочь.

Череда хаотичных аппараций, в которой лишь чудом не пострадал никто. Горящая, опустевшая Нора, жар, опаляющий щёки и вой разбитой полицейской машины возле дома родителей. Ребёнок, с протяжным криком выбежавший на садовую дорожку и готовый в два больших прыжка догнать мальчика разъярённый волшебник. Оборотень. Зелёная вспышка и её ладонь уже крепко сжимает дрожащие пальчики. Аппарация, аппарация, аппарация — маленького магла рвёт, но Гермионе плевать, главное: жив.

Не веря собственным глазам, она отбивается от кружащих возле Министерства дементоров, аппарирует на Гриммо двенадцать, но оказывается в западне, окружённая пятнадцатью инферналами. Когда сил совсем не остаётся, аппарация выносит их на большой каменный мост. Вдалеке возвышается ветхая башня со стрельчатыми окнами. Пиблс. Она как-то бывала здесь с дошкольной экскурсией. Брошенная на дороге машина. Палатка, спальник, пара фонариков и котелок. Бежать от города, спрятаться в лесу. Ждать помощи и пытаться выжить.

С того момента прошла неделя. Гермиона старалась отвлечься, не думать о Роне, родителях, Джинни и Гарри. Она не могла рисковать дочерью, упиваясь собственным горем. Не могла показать слёз, каждый раз глотая мерзкий ком в горле, когда та радостно выкрикивала: «Папа!», указывая пальчиком на одевшиеся в золото кусты барбариса. В свои неполных два года она ещё ничего не понимала и радовалась каждому заползшему в палатку жуку.

Магловский мальчик же оказался молчалив. Гермиона звала его просто «ты», не желая привязываться. Достаточно было того, что теперь ей приходилось искать пищу для троих.

Она всё чаще старалась обращаться к счастливым моментам. Вспоминала свадьбу: тонкое кружево цвета слоновой кости, слёзы матери и россыпь веснушек на курносом носу Рона или день Рождения Молли, когда Гарри учил маленького Джеймса способу, как поджечь листву собственными очками, а Роза бегала вокруг, издавая протяжное «О-о-о-о!»…

Гарри.

Аккуратно выпутавшись из объятий дочери, Гермиона накрыла мальчика своей вязаной кофтой и вытерла рукавом задержавшуюся у виска слезу.

Каждое утро она отправляла Гарри Патронус, но не получала ответа.

Это выматывало больше, чем поиск еды для себя и двух маленьких детей. Осенью. Посреди враждебного дикого леса.

Думать о том, что с Поттерами что-то произошло, Гермиона не смела, заставляя себя верить, что Гарри их найдёт. Как когда-то нашёл Рон.

Зябко передёрнув плечами, она обновила согревающие чары и выглянула из палатки. Несмотря на поздний сентябрь, дыхание мгновенно обратилось в белёсое облако. Ледяное, пробирающее до костей, дуновение заставило влажную ткань под пальцами покрыться белоснежным инеем.

Ни нервирующего шелеста осоки, ни хруста веток под тонкими ногами пугливых оленят, от которых Гермиона уже не вздрагивала. Тишина. Словно кто-то выключил звук.

Дементоры.

Тело среагировало быстрее разума.

Подскочив на ноги, она вскинула волшебную палочку и зажгла Люмос.

Приближение твари ощущалось издалека. Облачённый в чёрную хламиду, он плыл, едва касаясь травы. Справиться с ним не казалось проблемой, но когда безликая тьма позади него шевельнулась, Гермиона отчаянно выдохнула:

— Экспекто Патронум!

Кончик палочки вспыхнул, выпустив невнятное облако серебристого пара.

Окутавшая душу тоска откликнулась тупой болью.

Перетерпеть, сконцентрироваться, не дать им приблизиться:

— Вспоминай!

Зажмурившись, она попыталась возродить ощущение ликования от полученного письма из Хогвартса, радость от появления в жизни друзей, восторг от запаха новой книги и сладостное волнение, когда Виктор пригласил её на бал. Как радовалась мама, заметив на безымянном пальце кольцо, как дочка впервые произнесла: «Папа».

— Экспекто Патронум!

Воспоминания ускользали. Теряли цвета, превращались в немые акварельные кляксы, вытягивали за собой то неприглядное, рвавшее душу на части, что хотелось стереть из памяти навсегда.

— Экспекто Патронум!

Сорвавшаяся с кончика палочки бестелесная выдра прыгнула на дементора, заставив того отступить. Этого времени должно было хватить, чтобы броситься в палатку, схватить сонных детей и аппарировать.

Гермиона сделал шаг назад и оступилась.

Выдра растаяла под напором множества тварей, тянущих к девушке свои длинные, тонкие, покрытые зловонными струпьями, пальцы.

Время остановилось, перестало существовать. Утопая в тоске и боли, Гермиона до скрипа стиснула зубы. Казалось, ещё чуть-чуть и несчастное сердце разлетится на части. Не в силах терпеть, она потянулась навстречу дементору. Скрытая под капюшоном разлагающаяся плоть сулила сладостное избавление.

Короткий детский вскрик достиг слуха, словно сквозь толщу воды. Что-то знакомое, некогда важное, кольнуло душу, заставляя остановиться:

— Роза? — прошептала она бледными, потрескавшимися губами. — Моя девочка…

Рядом мелькнуло тёмное пятно. Магловский мальчик с рёвом выскочил вперёд, прижимаясь крохотным телом к её коленям. В его дрожащей руке был зажат обломанный сучковатый прут.

— Экспекто Патронум!

От белоснежной вспышки Гермиона зажмурилась и осела на землю, прижимая к себе ребёнка. Боль отступала, оставляя за собой безразличие и пустоту. Уткнувшись носом в макушку мальчика, она разрыдалась, ощущая, как чужие сильные руки хватают за плечи и поднимают вверх.

— Гермиона! Слава Мерлину, я так боялся, что мы вас потеряли!

— Рози у меня! Где Рон?

— Посмотри на меня, посмотри!

Медленно открыв глаза, Гермиона увидела перед собой взволнованное лицо Гарри Поттера. Позади него, на руках у растрепанной Джинни, сидела заплаканная дочка, недовольно ёрзающая и тянущаяся в сторону матери.

— Ты как? — прошептал Гарри, обхватывая лицо Гермионы ладонями. — Посмотри же!

— Рон… Он…

Гарри болезненно сморщился, заставляя Гермиону уткнуться носом в его грудь. В ногах что-то шевельнулось. Только сейчас она осознала, что до сих пор сжимает пальцами дрожащие плечи мальчика-магла.

Воспоминания о зажатой в его крохотной руке ветке отозвались болезненным уколом.

— Кто это? — прошептал Гарри куда-то в её макушку.

— Хьюго. Его зовут Хьюго.

Сильнее прижав ребёнка, Гермиона почувствовала, как Джинни подошла ближе, а шею обхватили холодные руки дочери:

— Я думала, что вы не найдёте нас… Я так боялась…

— Всё закончилось, всё позади, — Гарри погладил её по спине и тяжело вздохнул. — Надо убираться, пока они не вздумали вернуться. Теперь всё будет хорошо.

Гермиона согласно кивнула.

Гарри пытался её утешить, но она знала, что хорошо больше не будет.

Никогда.