Дурак, пропойца, плут (джен)

Пусть это и звучало дико, но Азкабан не казался Морфину Гонту местом хуже родного дома: сменить серую промозглость лачуги в Литтл-Хэнглтоне на серую промозглость каменных плит тюрьмы — пустяк. Кормили, спать не мешали, — много ли надо? Разве что о выпивке тут не приходилось и мечтать.

Мечтать в Азкабане не удавалось, в принципе, никому и ни о чём.

Но пока окружающие испытывали от присутствия дементоров чудовищные муки, сам Морфин не ощущал ничего нового, — вина за потерю фамильной реликвии грызла уже очень, очень давно, так что он вроде как свыкся, и дементоры тут были ни при чём. Авроры таким и нашли его два года назад: переворачивающим скудное наследие Гонтов в поисках пропажи, горестно воющим об утрате и дрожащим от страха перед отцом, — несмотря на давнюю смерть последнего.

Морфину тогда всё казалось, что приходил маггловский ублюдок, за которым много лет назад волочилась идиотка Меропа, приходил в его дом, посмел притащиться наглой своей физиономией светить, и что Морфин убил его, и всю их поганую семейку убил, — деталей Морфин не помнил, но он много чего не помнил, а убить Риддла было делом охрененно правильным. Вот за такое добродетельное деяние отец бы гордился да и матушка прослезилась бы: так ему и надо, гнусному маггловскому ублюдку, так и надо. Хотя папаша, конечно, прибил бы на месте за потерю реликвии, а уж потом бы гордился.

И всё же логично — это он сам, Морфин Гонт, как достойный наследник древнего рода, совершил воздаяние, единственный правильный поступок в этой жалкой жизни. Какие ещё к соплохвостам сомнения?

Но он сомневался.

Странный червячок подгрызал изнутри: что-то неуловимо не складывалось, разваливалось на части, как покосившееся окно дома, которое последние годы до заключения совершенно не хотело закрываться. То ли виной были дементоры, то ли потеря кольца так ударила по бедняге Морфину, но всё же он особой гордости не чувствовал, а напротив, навязчиво прокручивал в памяти воспоминания, цепляясь за них в неясных попытках что-то понять.

Изредка с горя и скуки он принимался выть и шипеть, — внимательный знакомый распознал бы в тоскливых звуках старую детскую песенку, что Морфин пел хорошим, добрым змейкам, но в Азкабане никто о змейках не знал, а потому из соседних камер в его дверь швыряли по такому случаю посудой, жалуясь на шум. Посуда всё равно исчезала вечером, — зачарованные жестяные тарелки и ложки растворялись в воздухе, когда небо за небольшим окном в стене окрашивалось в тёмные тона.

Самое дурное начиналось, если перед глазами всплывала глупая рожа Меропы. Дома-то он сразу тогда хватался за бутылку.

— Шлюха, — шипел Морфин и царапал пол переломанными окровавленными ногтями. — Что же ты раньше не сдохла, потаскуха дрянная, а? В детстве ещё не сдохла, с матушкой?

Чувства эти, скребущая боль и заторможенная безнадёжность доносились до него изнутри сквозь странную, глухую стену пустоты. Пол он царапал больше из уважения к памяти отца и наследию семьи, предательски сворованному сестричкой, чем из искреннего желания. И когда мимо камер проносились чёрные тени, а многие другие заключённые впадали в истерику, Морфин редко менял привычную скрюченную позу: ну дементоры, что теперь, плакать? Дементоры в ответ тоже его не замечали. Хороший в Азкабане был механизм охраны, умный, иных дементоры мучали до безумия, а на Гонта плевать хотели, — и если бы дверь камеры распахнулась, открывая путь на свободу, Морфин бы вряд ли пошевелился.

Незачем ему, некуда было рваться.

Не дементоры вызывали в нём тупое отчаяние, нет, оно просто существовало рядом и внутри, и, казалось, родилось вместе с самим Морфином одним злосчастным днём в отвратительной маггловской деревушке.

Между серой промозглостью Азкабана и серой промозглостью Литтл-Хэнглтона разница измерялась в объёмах дрянного пойла, да и только. Ну что ж, не было в Азкабане ни капли спиртного, так Морфин с этим смирился удивительно быстро.

Он просидел бы в Азкабане до самой смерти, горюя лишь об одной потере, если бы однажды не произошло событие, выпадающее из обыденности серых будней. Событие это связалось с иным, значимым для заключённых случаем: к девке из камеры в дальнем конце коридора пришли посетители. Само по себе это имело значение лишь для той девки, но посетители, как оно обычно и бывало, принесли с собой частичку внешнего мира.

Морфина газеты и новости не интересовали.

Интерес к внешнему миру рождался из надежды, пусть хрупкой и слабой, но вечно живущей в сердцах заключённых любых тюрем. Надежда — её тёплый свет никогда не грел душу Морфина, а потому он и не повернулся на эхо чужих шагов.

— Передай, передай дальше, — после ухода посетителей воздух толкнул к дверной щели клочок «Пророка», разворот или два. Морфин опустился рядом с дверью, протянул тощую руку, чтобы отмахнуть от себя слабым дуновением беспалочкового Депульсо, но в глаза вдруг бросился краешек торчащей из-под двери страницы. В полумраке ему почудилось невозможное, привиделось, будто тот проклятый маггл обернулся с колдографии. Морфин схватился за бумагу так, будто от этого зависела жизнь, — что-то навязчиво толкнуло его, щёлкнуло в голове, заставляя подтянуть газету поближе и расправить её, приглядываясь.

И правда, в толпе других учеников на фоне праздника в честь выпуска Хогвартса этого года повернулось к свету лицо, которое бы Морфин никогда не спутал ни с чьим: лицо Тома Риддла.

Впервые за долгие годы Морфин испытал прилив ужаса, вмиг разогревшего кровь. Маггл никак не мог жить и учиться в Хогвартсе, всё это выглядело как полная, кошмарная бессмыслица, и на мгновение он решил, что спятил, но в следующую же секунду расхохотался.

Под возмущённые вопли других заключённых он выдрал колдографию и оставил себе, а газету, заляпанную пятнами его крови, перебросил дальше.

Ненависть зажгла жизнью разъезжающиеся в разные стороны глаза. Морфин внимательно рассматривал риддловское отродье, — племянничек-то вышел один в один как его мерзкий папаша.

Кольцо! Морфин, может, и не самый «острый нож»⁽¹⁾, но обвинить щенка в краже оказалось посильной задачей, — ведь не потерял, нет, сам он не потерял бы такую важную ценность, её спёр ублюдский выродок, что сложного-то, догадаться, ведь вот она, дурная маггловская кровь, перемешанная с кровью предательницы, и тогда он видел, точно видел этого мальчишку, а не его отца. Впервые за долгие годы он почувствовал, как мозги встают на место.

Его злобный и безрадостный смех убедил остальных заключённых, что Морфин Гонт окончательно спятил.

Кратковременное оживление пленников привлекло дементоров. Так бывало всегда после прихода посетителей, после того воздуха свободы, что приносили с собой изворотливые люди, умудрявшиеся проникнуть в стены Азкабана к своим близким за немалые взятки Министерству, — не зная, что оказывают отнюдь не добрую услугу. Дрожа от холода, Морфин забился в дальний угол камеры.

Мысль о полукровном выродке Меропы не покидала его.

Шестерёнки разума медленно крутились, ища хоть какое-то решение. Тяжёлое, ледяное дыхание дементора чувствовалось по ту сторону двери. Морфин понимал, что никакого решения в его положении не существует. Жизнь не имела ни малейшего светлого проблеска. Нет, Морфин Гонт, потерявший самое важное, самое ценное, что было у его сраного папаши, сгниёт в каменном мешке Азкабана... Он поднял руку со смятой колдографией, приближая к лицу — холёная довольная рожа маггловского отродья снова повернулась к нему.

— Хрен тебе, ворюга, — прошипел Морфин. — Хрен тебе, вот так-то!

Холод отступил.

Морфин поднялся, отодрал кусок от штанины и крепко примотал колдографию к руке, чтобы не потерять. Что делать, он понятия не имел. Он подошёл к двери, приник лицом к маленькому окошку и обратился к человеку за противоположной дверью:

— Эй ты, у тебя чистая кровь, нет?

Через окошко с той стороны высунулась тощая рука, показывая средний палец.

— Грязнокровка мерзкая, — сообщил ему Морфин. — Чтоб тебя пополам разорвало.

Рука исчезла, и вместо неё в темноте блеснули полубезумные глаза.

— Чего тебе надо, урод?

Морфин махнул рукой и отошёл. Нет, не найдёт он здесь помощи.

— Да этот не в себе ещё как привезли, — раздался голос из камеры справа. — Только шипит и воет. Ещё бормочет про потерю какую-то. И газету попортил, мразь…

Морфин не вслушивался, потеряв интерес к другим заключённым. Он озирался, оглядывая скудный интерьер камеры, наверное, впервые: соломенный лежак, самоочищающийся горшок, плотная дверь с крохотным окошком и замочной скважиной, ложка да тарелка у входа. Вот и всё, и как тут сбежишь? Он обернулся к окну наружу, — дневной свет за решёткой слепил глаза.

Идея, которая его посетила, требовала много, очень много времени. Но в Азкабане времени навалом.

Морфин сел на ледяной пол и выдрал несколько ниток из рваной штанины.

Он точно не знал, сколько дней прошло. Солнечные лучи освещали камеру и исчезали за ночной тьмой, казалось, бесконечное количество раз. Когда становилось слишком сложно и пусто, перед глазами как живое вновь отпечатывалось лицо маггла, лицо ворюги и сволочи. И тогда он снова подходил к окну и продолжал пилить облепленными каменной крошкой нитками: даже не думая уже о побеге, а просто выплёскивая тупую ненависть на тонкие прутья решётки.

Роба с того времени значительно укоротилась. Старые нитки рвались быстро. Приходилось выдирать новые.

Чувствовать он особо ничего не чувствовал, желание сбежать не хранило в себе светлую надежду на жизнь вне Азкабана, — он жаждал уйти лишь для того, чтобы уничтожить проклятого вора. В возвращение кольца в родной дом он не верил. Наверняка гнусный ублюдок его загнал по дешёвке, и ищи теперь, где найдёшь?

Даже не месть тянула Морфина, нет, ненависть его походила на мутную воду болота, вроде как незаконченным-то дело выходило, раз он убил семейку Риддлов, оно навязчивой идеей всё крутилось в голове, что нехорошо это, так оставлять, нечестно и неправильно.

В конце концов, он пришёл к выводу, что и папаша бы не одобрил, ведь последний наследник рода оставался на свободе, но отступить не мог. Что-то внутри не давало, толкало вперёд, какая-то глухая злость и обида: нечего, нечего было Меропе сбегать к гадкому магглу, ишь чего захотела, мужа себе завести, а Морфина одного оставить.

Верёвку он плёл из соломы и наматрасника, пришлось распотрошить лежак. От сна на постепенно уменьшающейся груде соломы ломило кости, холод пронизывал, казалось, насквозь. Морфин подбирал под себя ноги, сворачиваясь калачиком, но это не помогало.

И вот однажды наступил день, когда он выломал подпиленные прутья. Дождавшись обеденного времени, Морфин разжёг в камере костёр, — полчаса сидел, пытаясь применить беспалочковое Инсендио к остаткам лежака.

Обвязав верёвку вокруг пояса, он пролез в окно, расцарапав себе все бока. Не будь тело таким истощавшим, ничего не вышло бы.

Слепые дементоры не могли увидеть крепкого узла на остатках оконной решётки. Морфин затаился за окном, крепко держась за верёвку и выжидающе глядя наверх, на чадящий дым, развеивающийся по ветру. Так как висел он намного ниже камеры, то ничего не слышал, только сердце сильно стучало, свистящий ветер покрывал холодными мурашками кожу и чесалась вшивая голова.

Струйка дыма стала тоньше и повеяло холодом.

Руки ужасно разболелись, непривычные к нагрузке. Когда дым вновь усилился, Морфин с большим трудом подтянулся наверх и влез обратно в камеру. Как он и планировал, дверь осталась приоткрытой, а камера была пуста.

Кашляя и закрывая лицо рукой, он боязливо выглянул в коридор. Никого. Прокравшись до конца коридора, он забрал со ржавого гвоздя ключи и принялся отпирать камеры, одну за другой. Руки тряслись, он не сразу попадал ключами в скважины, ещё и подбирать приходилось, а время поджимало, и иногда Морфину казалось, что вот-вот за спиной вырастет зловещая фигура в чёрном рванье, и костлявая безобразная ладонь ляжет на плечо, замораживая кровь в жилах.

По коридору пронёсся холодный ветер: дементор возвращался. Запаниковав, Морфин убежал как можно дальше.

Но план успел прийти в исполнение, из камер медленно выходили безумные и опустошённые люди. Он освобождал их, конечно, не для того, чтобы помочь. Единственным способом проскользнуть мимо дементоров было наличие кого-нибудь повкуснее, чем он сам.

И только он успел отпереть решётку, перекрывающую выход с этажа, как в проёме замаячила тень дементора. Морфин отскочил, позволяя кошмарной твари наброситься на другого заключённого. Маневр вышел успешным, он проскользнул на лестницу, пока гнилые губы дементора высасывали из пленника жизнь.

Морфин крепко держал в грязных кулаках связку ключей, сжимая до такой степени, что кожа на костяшках натягивалась от напряжения.

На следующем этаже оказалось, что ключи не подходят, и он выкинул их. Планировка Азкабана не отличалась разнообразием, потому Морфин с лёгкостью отыскал новые ключи.

Чем ниже он спускался, тем проще было идти: с верхних этажей не каждый пленник выбирался из открытой клетки, но люди со средних этажей охотно выходили из камер, надеясь на шанс проскочить.

Дементоры не успевали ловить всех.

Пригибаясь и по-детски закрывая голову руками, Морфин упорно плёлся в сторону выхода: ни холод, ни отчаяние не могли пробиться сквозь зацикленный во времени поворот головы дважды ненавистного Тома Риддла.

На нижних этажах пришлось худо, но близость свободы мутила головы беглецам, и люди вносили массу суматохи, столь необходимой Морфину. Иные пытались сражаться с дементорами, — и лишались последней воли скорее прочих, а потом бродили как зомби, потеряв направление движения.

Морфин бы мог запутаться в толпе и общем беспорядке, он совсем не привык к такому человеческому мельтешению, но странный огонь в груди, холодный и мрачный, разгорался сильнее.

И поэтому он шёл вперёд, с той же мыслью, с которой засыпал и просыпался, шёл, думая, как найдёт выродка Меропы, как возьмёт хороший, острый ножик и выпотрошит мальца, выпотрошит как глупую непослушную змейку. Мысль эта не надоедала, и Морфин иногда неосознанно выпрямлялся и довольно хихикал, когда воображение уводило особенно глубоко внутрь.

Раз он так чуть не попался дементору прямо под руки, — но и это не заставило его сконцентрироваться.

На первом этаже их встретила задачка посложнее: ключа от высокой решётки, за которой открывался скалистый берег, не наблюдалось. Морфин боком протиснулся через её прутья, но ледяная хватка потянула обратно, — ладони, покрытые неровной скользкой коркой струпьев, удерживали его в темнице.

Холод быстро поднялся от предплечья к мозгу, и к сердцу, и разогнался жидким кошмаром по венам. Холод говорил о бессмысленности, безнадёжности и пустоте. Проще умереть, чем сражаться, проще вернуться, лечь на остывший пепел и завыть, горестно вспоминая побои и презрение отца и тупицу Меропу с её отвратительной любовью к ублюдскому магглу...

Где-то далеко-далеко в Хогсмиде вновь и вновь поворачивалось к колдокамере смазливое лицо потомственного вора фамильных ценностей.

Морфин Гонт вывернулся из цепкой хватки дементоров и выпал на открытое пространство острова, расцарапав дрожащие колени об острые камни.

Холодный ветер, свинцовые тучи и жуткая безграничность Северного моря закружили голову. В тот момент прочие, кто сумел просочиться сквозь прутья решётки, тоже замерли, остолбенело глядя неверящими глазами вокруг и друг на друга. Опьянённые свободой, они привлекали тех дементоров, что бродили снаружи.

Впереди перед Морфином лежала пристань.

А за ней — Северное море.

1) английская идиома «Not the sharpest knife in the drawer»

Вернуться к тексту

Морфин Гонт сполз по скалистому берегу.

Поблизости творилось полное безумие. Разгневанные дементоры хватали каждого, до кого могли дотянуться. Некоторые беглецы не оказывали сопротивления, охваченные горем, иные же пытались защищаться или убегать. Морфин заметил, двое заключенных последовали за ним, и это было очень плохо, по плану добраться до береговой охраны он должен был в одиночестве, а тут на тебе, толпа желающих прокатиться, совсем не дело.

Другие двое переглянулись с ним так же недружелюбно.

Азкабанская пристань представляла собой длинный причал, упиравшийся в небольшой домик, выкрашенный неуместным оранжевым цветом. На двери висела табличка с именем: Кустус Берган.

На этом моменте планы заканчивались. Он помнил, что в домике сидел охранник — единственный свободный человек на ближайшие пятьдесят миль. У охранника должна была быть палочка, — но и инструкция для подобных экстренных ситуаций.

Морфин задумчиво запустил пятерню в нечёсаные космы.

Хорошенько подумав, он зашёл в воду по колени и, забравшись под причал, выдрал из прогнивших досок крупную треугольную щепку, попутно занозив ладони и раскровив потрескавшиеся ногти. Над головой скрипнула доска, — один из его невольных спутников решился действовать напрямик. Ну уж нет! — Морфин подтянулся наверх, держа деревяшку в левой руке. Противник в короткой потасовке выиграл, и Морфин рухнул с пирса, кровью из носа окрашивая воду в розоватый цвет.

Но поражение обернулось удачей: пока он возился, поднимаясь, противник привлёк внимание дементора то ли радостью от победы, то ли близостью к свободе. Морфин забился обратно под пирс и нырнул под воду, рассчитывая, что его не заметят, пропустят, как и раньше.

Леденящий холод отступил.

Он выглянул. Первый брёл прочь, обнимая себя за трясущиеся плечи. Дементор надвигался на второго дошедшего до причала. Большую часть заключённых загнали обратно в крепость. Медлить было нельзя. Морфин торопливо взобрался на доски. В тот же самый момент дверь оранжевого домика распахнулась.

В вышедшем человеке не сразу распознавался аврор: лицо у него было полное и мягкое, одет он был в тёплый халат, а в руке держал фарфоровую чашечку с горячим шоколадом. Чашечку он испуганно уронил, увидев Морфина, и она разбилась с громким звуком.

— Стоять! — потребовал Морфин, наставляя на человека деревяшку, точно та была волшебной палочкой.

Мистер Кустус Берган подался назад. Морфин зашагал в его сторону.

— Стоять! — с досадой повторил он, угрожающе махая деревяшкой.

Берган, казалось, колебался. Он опустил руку, направляя её к карману, где, наверняка, и лежала палочка.

Тут-то Морфина и осенило: он опять перешёл на парселтанг. Вечно у него так, со всяким отребьем-то редко доводилось говорить, всё больше между семьёй да со змейками.

— Да не шевелись ты, ну, мешок с дерьмом! — рявкнул он уже на английском, тыкая в мягкую шею Бергана деревяшкой. Голос звучал гнусаво, а нос ужасно болел.

— Вы меня отпустите? — с надеждой спросил Берган, оставляя попытки и поднимая руки. — Я обещаю сотрудничать. Сделаю, что вы скажете.

Морфин тем временем сунул мокрую грязную руку в чужой карман и вытащил палочку. Несколько раз взмахнув ей, он расхохотался и выбросил бесполезный кусок доски прочь.

Берган глядел на Гонта, как на сумасшедшего. А затем вдруг побледнел и бросился в дом.

— Куда?! — возмутился Морфин.

Холодное дуновение пробрало мурашками сзади. Боясь обернуться, он рванул в сторону, ныряя в воду. Умение плавать, пусть и весьма посредственное, спасло его. Чёрная тень, скользящая над водой, не могла достать Морфина.

Он плыл очень долго, пока в груди не начало болеть от нехватки воздуха. Вынырнув, он наложил на себя заклятье Пузыреголовости, и вновь ушёл под воду.

Претерпев в пути многие лишения и трудности и даже едва не погибнув от зубов акулы, в конечном счёте он добрался до берегов Шотландии.

Среднему волшебнику могло бы показаться удивительным то, что во всей магической Британии может жить хоть один маг, никогда не бывавший в Хогсмиде. Но Морфин Гонт знал лишь три места: свою родную деревушку, что лежала между двумя холмами, Визенгамот и Азкабан.

Немногие волшебники, ещё гуляющие по улицам в поздний час, косились на него с изумлением и беспокойством: их взглядам предстал жуткий дикарь в маггловской одежде — длинный пёстрый пиджак и широкие штаны смотрелись в Хогсмиде чрезвычайно странно. Густые и косматые волосы дикаря падали на глаза, косившие в разные стороны, а длинные руки покрывали застарелые струпья такого чудовищного вида, что если бы он накинул на себя чёрную ткань, то и сам сошёл бы за дементора.

Но самого Гонта мало беспокоил чей бы то ни было внешний вид. Шум разговоров и количество людей оглушали и смущали, яркие огни лавок слепили, а потому настроение его сильно испортилось.

Колдография Риддла-младшего за время плавания вымокла безнадёжно, лицо мальчишки размылось и походило на уродливое безносое пятно. Бесполезную бумажку Морфин выбросил себе под ноги ещё на берегу Северного моря.

Дороги до Хогсмида он не знал, аппарировать не умел, денег на автобус у него тоже не было, и если бы ему не повезло встретить мага, подсказавшего рабочий бесплатный камин, то он вряд ли бы добрался.

Одежду он отнял у какого-то несчастного маггла близ Абердина, там же и подкрепился стаканчиком маггловского пива. Папаша бы убил на месте, дважды, но Марволо давно помер, а у Морфина были свои взгляды, да и ходить босым оказалось прохладно. У маггла, к тому же, нашлась занятная штука: чёрное металлическое устройство, с рукоятью, круглой хреновиной посредине и несколькими крючками с разных сторон. Примерившись пару раз, Морфин понял, что это можно использовать как оружие. Оно издавало забавный громкий хлопок — Морфин проверил его на бессознательном маггле. Ну и кто ж станет оружие выкидывать? Морфин спрятал его во внутренний карман, хоть и чувствовал себя виноватым.

Но это так, пустое, главная же цель Морфина, как он думал, обнаружится в Хогсмиде. Походя он срывал с внешних стен магазинчиков бумажки с собственной физиономией. Вот гнусность: ничего он плохого не сделал, не за что сажать его в Азкабан, и ловить не за что. Если бы папаша был жив, он бы того не допустил. Знали бы они все, — от этих магглов вечно только проблемы, и сколько раз отец Риддла приходил, пытаясь выторговать их клочок земли, доходя до поджогов и угроз? Да, Морфин мстил, естественно, мстил. Как будто пара сглазов — серьёзное дело!

А когда Риддл вернулся, это была самозащита, — вырезать такую маггловскую мерзость. Гордость, а не преступление!

Задумавшись, Морфин коснулся среднего пальца правой руки.

— Украдено… — пробормотал он.

Нужно было отыскать мальчишку. И убить. Морфин кровожадно осклабился, и какая-то волшебница, увидев его лицо, перешла на другую сторону дороги.

Маленький паб с вывеской «Красный боров: паб мистера Рамплона» зажимали с обеих сторон кондитерская и магазин с письменными принадлежностями. Вообще-то Морфин не планировал заглядывать в пабы, но ноги уже несли его сами, из чистого любопытства, а разум уговаривал: где же ещё можно спросить про Риддла-полукровку?

Внутри почти не было посетителей. Интерьер в шоколадно-золотых цветах тонул в приглушённом свете. Слева располагалась стойка, справа — столики, а чуть подальше и камин. Пожилой бармен вышел на звук колокольчика и смерил Морфина подозрительным взглядом.

— Добрый вечер, сэр, — сказал он. — Я могу вам чем-то помочь?

Морфин призадумался на мгновение: с одной стороны, следовало уточнить статус крови, но с другой, папаша наказывал всячески избегать контактов с грязнокровками, а это могло пойти вразрез с интересами Морфина, — найти мерзкого вора куда важнее, чем всё остальное. Если он вернёт семейную реликвию и накажет выродка, позорящего семью, если сможет, если справится, — тогда-то папаша порадуется за него на том свете, даже если для того придётся иметь дело со всяким отребьем.

Поэтому он открыл рот и сказал:

— Огневиски!

— Огневиски? — переспросил Рамплон, поднимая бровь. — Огденский, сэр?

— Да, да, — подтвердил Морфин, — огневиски!

И уселся за ближайший столик, нервно барабаня ногтями по столешнице.

Огневиски — одна из самых волшебных вещей в мире, вот как он думал. Хотя и не мог не заметить, что маггловского бы тоже хватило сполна. А если бы он решился думать совсем честно, то немедленно признал бы отсутствие принципиальной разницы, — и то, и другое прекрасно туманило голову, стирая из неё лишние мысли и воспоминания.

Мистер Рамплон принёс огневиски. Морфин тотчас же опрокинул стакан. И немедленно потребовал другой. Бармен раздумывал чуть дольше, но всё же принёс. Морфин осушил и этот.

— Знаешь ли ты, — спросил он сразу после, хватая бармена за руку и наклоняясь вперёд, — мальчишку по фамилии Риддл?

— Тут вам не информационная служба, — ответил Рамплон. Он брезгливо скривил губы и выдернул руку.

Морфину это не понравилось.

— Тогда неси ещё, — велел он, — да не мелочись, чтоб тебя.

— Простите, сэр, но не могли бы вы сперва оплатить выпитое? — Рамплон смотрел выжидающе.

Морфин вскочил, роняя стул.

— Я, между прочим, Морфин Гонт! Гонт! — взревел он и взволнованно потёр средний палец, на котором должна была красоваться семейная реликвия. — Ты что же, гнус грязнокровный, не признаёшь?! Не признаёшь, нет?!

Рамплон вытаращился с искренним недоумением. Принимая недоумение за страх и почитание, Морфин почесал бороду и примирительно добавил:

— То-то же! Неси, говорю!

— Та-а-ак, — протянул Рамплон, доставая палочку, — надо полагать, платить вы не собираетесь? Я буду вынужден задержать вас здесь до прибытия авроров, сэр!

Остальные посетители, — Морфин насчитал пятерых, — тоже подобрались, и они явно не были на стороне Гонта.

— А, — вскричал он, — на честных людей нападаете, не так ли?!

Он выхватил маггловское оружие и взмахнул палочкой, — Фурункулус попал в одного из постояльцев. Глядя на тупую морду, расцветающую нарывами, Морфин захохотал.

Бедняга, павший жертвой сглаза, временно выбыл из сражения. Морфин не рассчитывал, что надолго. Так вышло, что основной его арсенал состоял преимущественно из мелких сглазов, ведь до чего забавно было насылать на глупых магглов какую-нибудь пакость, а в более серьёзных заклинаниях у него недоставало практики.

Остальные повскакивали с мест и повытаскивали палочки.

Прежде чем красные вспышки ответных заклинаний достигли его исхудавшего тела, Морфин Гонт нырнул под стол.

Размахивая маггловским оружием, он сделал несколько выстрелов наугад. Первый прошёл в потолок, второй разбил одну из бутылок за барной стойкой, а последний высек искры из боковой колонны камина.

Мистер Рамплон в ответ выдал длинную тираду, которая сплошь состояла из непечатных слов.

Оружие отчего-то перестало работать, — Морфин несколько раз безуспешно понажимал на крючок снизу и с досадой выкинул бесполезную вещицу.

— Вот же бестолковые магглы, нет? — прошипел он, взмахом палочки отражая брошенное Инкарцеро.

— Не дайте ему уйти! — завопил кто-то.

— Это же тот преступник с плакатов! — выкрикнул другой.

Гонт свалил стол набок. Пустой стакан слетел с поверхности и разбился.

Высунувшись на мгновение, Морфин бросил Флиппендо в ближайшего противника. Он, конечно, промахнулся. В него самого тут же прилетело два Ступефая, но он успел нырнуть обратно в укрытие.

От выпитого на пустой желудок голову кружило, — а ведь он совсем и не собирался пить, нет, не планировал совершенно. Когда заходил — не собирался, но теперь-то ситуация в корне изменилась. Выходило, что он как бы выпил предупредительно, опередив собственное желание. Мысль эта Морфину понравилась, и он тихо хихикнул.

Тем временем враги не спешили прибегать к серьёзным мерам. Зашедший справа Рамплон получил в лицо старый добрый желтогнойный сглаз и теперь давился носовой жидкостью под аккомпанемент хохота беглого преступника. Один из противников исчез, но Морфин не заметил этого, зато заметил вещь куда более занятную: на стойке осталась початая бутылка огневиски. Тут уж он не мешкал: сразу призвал её манящими чарами.

Подкрепившись огневиски из горла, он осознал, что прятаться чистокровному волшебнику никак в самом деле недостойно, а потому вскочил на ноги и взревел:

— Вы что, думаете, можно считать нас, Гонтов, отребьем?! Хрена с два, вот что я вам скажу!

Следом за этими словами он едва не рухнул обратно: его подстерегла коварная ножка стола. Спотыкание спасло его от последовавшей за выступлением атаки.

— Проклятье, да этот тип безумен, что мешок с хорьками!⁽¹⁾ — воскликнул один из противников.

— Нет, просто пьян, — заметил другой волшебник. — В полное говнище.

Морфин злобно зашипел на них.

— Редукто! — он направил палочку на последнего говорившего. Направил-то он на говорившего, но попал отчего-то по потолку. Брызнувшие во все стороны обломки досок погребли стойку. Наверху угрожающе затрещало.

— Нужно уходить! Ничего уже не спасти! — заголосил Рамплон и бросился к выходу.

Морфин расхохотался ему вслед.

Треск усилился. В образовавшийся проем в потолке рухнула тумбочка. Она развалилась, ударившись о груду досок и стекла, в которые превратилась барная стойка.

Здание покинули и остальные двое.

— Он здесь! — донеслись с улицы новые голоса. — В пабе!

Под рушащимися балками, весь в пыли, Морфин бросился через комнату к очагу. Схватив бутылку под мышку и выбросив в огонь весь летучий порох, стоявший в чашке на каминной полке, он запрыгнул в зелёные языки пламени и закричал во всю глотку:

— Хоть бы куда!

Огненный вихрь резко дёрнул его вверх. Один за другим мимо проносились горящие очаги каминов, пока, наконец, Морфина не выплюнуло в большой зал.

К счастью, огневиски он почти не расплескал, хоть и выкатился кубарем.

Кое-как поднявшись, он отпил ещё глоток, а затем огляделся: по всем признакам он попал в лавку.

Скрипнула закрывающаяся дверь.

Сквозь пыльное окно виднелась затемнённая улочка. Со стен глазели африканские маски, а с потолка висели крючья и цепи. На витринах были разложены разные занятные вещицы. Особенное внимание привлёк симпатичный ножик, и Морфин протянул руку к застеклённой витрине.

Нарочито громкий кашель прервал его движение.

Морфин обернулся.

За прилавком стоял старик. У него были кустистые седые брови, тёмные глаза и всклокоченные волосы с плешью. Наклонив голову, он со спокойным интересом рассматривал гостя. На прилавке, прямо над разложенными человеческими костями, лежало несколько пергаментов и перо, — видать, старик что-то писал, прежде чем Морфин влетел в магазин.

— Хотели бы что-то приобрести? — продавец пристально смотрел на посетителя. — Или, может, продать?

Морфин не заметил жадного блеска в тёмных глазах. Зато прекрасно видел, что правая рука продавца находилась под стойкой. Наверняка тот был готов к нападению в любой момент.

— Ты кто такой-то? — спросил Морфин.

— Мистер Бёрк, — старик поджал губы. — Совладелец этого магазина. Если вы здесь по недомыслию, то катитесь прочь, это не ночлежка.

— Бёрк? — растерянно переспросил Морфин. — Те самые Бёрки, нет?

— Те самые, — горькая улыбка мелькнула и погасла на тонких старческих губах. — Но кто теперь помнит и ценит… После поражения Гриндевальда чистая кровь приравнялась к преступлению. Все мы находимся в чрезвычайно сложном положении. М-да, хм. Но довольно. Так что вам нужно, мистер?..

— Гонт, — сказал Морфин.

— Вон оно как… А я ведь знал вашего отца, — пробормотал старик, зацепившись вдруг взглядом за маггловскую одежду, и Морфин этот взгляд почувствовал и застыдился.

Видел бы папаша, убил бы на месте, не только Меропа навлекла на них позор теперь, да и сам он, чем же лучше, кольцо потерял, в маггловской одежде ходит, да и огневиски этот проклятый, — не стоило и фамилии называть, нет, не достоин Морфин зваться гордым именем древнего рода.

— Это ничего, — сказал он вслух. — Это так надо было.

Бёрк хмыкнул.

— Мне… — старик неуловимо напоминал отца, и оттого Морфин сник и, хмуро зыркнув исподлобья правым глазом, нерешительно сказал, оправдываясь: — Я того мальчишку ищу. Этого… Маггловского сынка… Риддла.

Бёрк глянул с цепким любопытством.

— Риддла, говорите? Гм, гм… Не могу таких вспомнить. А к чему вы его ищете?

— Он украл кое-что ценное, — угрюмо сказал Морфин. — Уж я-то точно знаю, украл, верно.

— Кто знает, — сказал Бёрк вкрадчиво и подался вперёд, — бывает, ценные вещи обнаруживаются именно у нас.

— Кольцо, кольцо Певереллов он стащил, мерзкий ворюга, — прошипел Морфин.

— Что ж, — снова улыбнулся Бёрк, — кольца Певереллов у нас нет, но если в будущем найдём, я пошлю вам сову. Думаю, вы захотите его выкупить?

Морфин было хотел возмутиться, но старик глянул на него сурово и пристально, и желание спорить отпало.

— Да, да, — сказал он, опуская голову.

— Хорошо. Сожалею, но мне нужно идти, — сказал старик Бёрк, — нынче ночью Отто Фарлиг даёт концертом третью симфонию, понимаете ли. Я как раз собирался запечатать камин.

Морфин покорно кивнул и последовал к двери.

Мистер Бёрк не признался назойливому посетителю, что по довольно любопытному совпадению Том Риддл покинул лавку совсем недавно, задержавшись по настоятельной просьбе самого мистера Бёрка, — тот очень кстати вспомнил об одной ценности, давным-давно упущенной из рук по недосмотру. Мистер Бёрк догадывался, что Хепзиба Смит всё ещё хранит медальон Салазара Слизерина у себя: старая барахольщица, она никогда бы не перепродала его Бёрку обратно. Но это Бёрку, а молодой человек, хорошо сложенный и смазливый, имел шансы выторговать реликвию.

Новые сведения о кольце, украденном Риддлом, заинтриговали его. Обычно он в дела мальчишки не лез, но если тот достал столь бесценную вещь, — непременно нужно было найти способ заполучить её в магазин.

Надо заметить, мало кто знал: настоящее волшебство каминной сети отнюдь не в том, что она приводит вас в места напрямую запрошенные, но в способности приводить ищущего к истинно желаемому — и тем более о том не было известно Морфину.

Увы, в тот раз он убрался прочь, так и не встретившись с Томом Риддлом-младшим.

Как он умудрился добраться до дома, — выпало из памяти совершенно. Смутно мелькали загадочные огни Лондонских фонарей, огневиски и маггловское пойло, собственная рука, вскидывающая палочку, чьи-то противные рожи, но больше он совсем ничего не помнил да и помнить не старался.

Крыша лачуги наполовину обрушилась. Голые стропила торчали из-под черепицы, а в битых стёклах свистел ветер. Тропинку завалили поросшие сорняки, увядшие к осени.

Дверь едва поддалась. Петли заржавели, и Морфин провёл под дождём лишние пять минут, стараясь открыть её. В грязи он едва не поскользнулся, но удержался за косяк, распоров ладонь о торчащий гвоздь. Боли он почти не почувствовал.

Гостиная встретила его тем же запустением, что и снаружи. Ноябрьские дожди не пожалели скудную обстановку дома, пахло сыростью и гнилью. На столе громоздилась старая посуда, насквозь проросшая плесенью. С потолка капало. Сквозь туман в глазах Морфин смотрел на родное жилище как в первый раз: искажённое темнотой, памятью и течением времени, оно одновременно походило и не походило на дом из воспоминаний.

Он сплюнул на пол с отвращением, внутри вдруг поднялась волна неясной, мучительной злобы, и он со всей силы пнул ни в чём не повинную дверь. Пройдя вперёд, в темноту, он наощупь наткнулся на промокшее старое кресло, рухнул в него и замер. Кресло жалобно скрипнуло под его весом. Если бы Морфин не был столь истощённым после Азкабана, оно бы наверняка развалилось.

В темноте его охватил страх: выл ветер, скрипел и стучал дом, и на мгновение почудилось, что происходящее — дурной сон, что он до сих пор в Азкабане, что это воют, скрипят и стучат некие люди, безусловно враждебные, и вовсе не подлокотники кресла, а скользкие руки дементоров цепко поддерживают за плечи. Или же нет, пустое, вдруг он подметил: всё существование могло быть тюрьмой, и пока перед кем-то другим, кем-то вроде того мерзкого маггла, открывался весь мир, — Морфин был замкнут в узкой клетке, и клетка эта принимала форму отцовской тени, и мёртвая матушка заламывала руки, плача, а глупая, безобразная сестричка пряталась в углах.

Морфин схватился за голову и скорчился в мокром кресле, томясь этим нелепым, пьяным и полубезумным бредом.

Нет, то было из-за темноты. Гнусная, зловещая темнота комнаты разбередила сердце — он понял это с неожиданной трезвой ясностью.

— Акцио, свеча, — пробормотал он, взмахивая палочкой. Зажёг отсыревший фитиль, дом осветился слабым огоньком, и Морфину вспомнилось, как отец всякий раз кричал на Меропу, когда та не могла справиться с домашними обязанностями. Он захихикал, а затем замолк, тупо уставившись на разбитые окна.

Мертва Меропа, глупая потаскуха, сбежавшая из родного дома ради красивого личика маггла. Мёртв отец, никто больше Морфина и не защитит, и не отлупит. И что он, в свои годы, что он успел сделать, к чему это всё было, и парочка мёртвых магглов — большое дело, что ли? Остались в живых он и отвратительный мальчишка, и одному из них двоих не выжить точно, из двоих наследников памяти и крови Певереллов, Гонтов и самого Слизерина.

А выживет ли второй — пустой, неважный вопрос.

Он поднялся, нашарил на столе нож, скидывая ненужную теперь посуду. Рукоятка привычно легла в руку, Морфин приблизил его к лицу, задумчиво рассматривая ржавое лезвие и не понимая, когда успела миновать сложная, жестокая юность.

Сколько бы он ни пил, смутные образы прошлого не покидали его.

Он и сам был маленькой змейкой, прибитой к потрескавшейся двери дома на краю Литтл-Хэнглтона. То-то удивительно, что в молодости он совсем не понимал этого. Дёргаясь на гвозде полуживыми змеиными кольцами, — не понимал.

Морфин рассмеялся.

Теперь-то он точно знал, что должно сделать. Пошатываясь, он поднялся со старого кресла и вышел во двор, встал под деревом у дома и привалился к нему плечом, чтобы не упасть. Робкое и туманное намерение, направлявшее его, на мгновение затихло, испугалось, и он ещё смотрел несколько минут на покосившуюся хибару.

— Инсендио, — наконец прошептал он, направляя палочку на дом.

Обветшалые доски шипели, сопротивляясь волшебству, но сдавались и медленно занимались пламенем. Сердце Морфина по-дурацки заныло.

— Инсендио! — повторил он, заходя и с другой стороны, чтоб наверняка.

Огонь разгорался.

«Всё это пустое, — думал он, глядя как языки пламени лижут гнилые доски, — всё пустое...»

Усевшись на землю неподалёку, он скинул с себя маггловские ботинки и привалился к старому дереву. Клонило в сон. Сквозь полуприкрытые глаза он видел оранжево-красные всполохи и слышал треск, и чувствовал, как мечутся тени, объятые страхом.

Пусть — пусть оно всё горит, прошлого не существует, нет больше Гонтов, нет ничего, есть только предрассветная тьма, и пламя, и мальчишка, которого Морфин однажды найдёт, найдёт и убьёт, как глупую непослушную змейку.

Непременно.

1) английская идиома

Вернуться к тексту

Благодаря своевременной реакции и слаженной работе отделов Министерства Морфина Гонта обнаружили 23 ноября 1947 года в Литтл-Хэнглтоне в состоянии сильного алкогольного опьянения. Его доставили обратно в Азкабан через несколько часов после возникновения магической активности в пределах деревни.

Беспрецедентный побег нескольких заключённых стал поворотным моментом в усилении мер безопасности Азкабана. В частности, были наложены дополнительные противодеструкционные чары и увеличена численность береговой охраны.

Общество любителей волшебной гребли ⁽¹⁾ устроило пикет перед зданием газеты «Пророк», сообщив в интервью, что не доверяют печатным изданиям, и что вся эта история — чистой воды выдумка. Они уверяли, что точно знают: из Азкабана убежать показанным способом невозможно, и приводили тому массу аргументов.

Уильям Уайтейл, крупная фигура в защите магического правопорядка, не преминул заметить выявленную неэффективность дементоров: порядка четверти заключённых пытались бежать из открытых камер. Мистер Уайтейл утверждал, что страх перед дементорами преувеличен в магическом сообществе и что успех Азкабана держится исключительно на психологических ожиданиях. Однако лучшим контраргументом подобным инсинуациям является тот факт, что бунт был подавлен, и все, за исключением шестерых преступников, вернулись в камеры в тот же день.

Судьба остальных пяти беглецов осталась неизвестной, но большинство экспертов по вопросам магической безопасности сошлись в том, что преступники утонули в Северном море, не добравшись до берегов Великобритании.

Следующую попытку побега Морфин Гонт предпринял через год после поимки. Удивительным образом воспользовавшись небольшим недочётом в новой системе защиты, он повторно сбежал из камеры.

На сегодняшний день Морфин Гонт числится пропавшим без вести.

4 апреля 1949 года.

1) от слова row, если вам будет интересно

Вернуться к тексту