Пегая кобыла (джен)

Монастырский колокол Лаик бил двенадцать.

Следом за гулом ударов в Старую галерею вплыло низкое раскатистое пение. Едва различимое поначалу, оно усиливалось с каждой секундой и наконец зарокотало, как зимний прибой. Призрачные монахи со знаком совы на груди шествовали за седым настоятелем, размахивая кадилами, и у каждого в руке горела свеча, мерцавшая тусклым зелёным огнём. Они шли из небытия в небытие, и каменные стены таяли, пропуская их.

— Буря зла окружает мя, Творец мой,

В нощи житие мое, и мгла глубокая.

Приближается конец, приближается!

Почему же ты, душа моя, не готовишься? —

пели монахи, и их голоса сливались в один мерный гул, который отдавался в голове у Паоло, как колокольный звон. Он хотел было заткнуть уши, но левая рука налилась тяжестью и заныла. Паоло невольно попятился. За спинами монахов он отчётливо различил вымерзший монастырский сад: чёрные ветви тиса, низкий туман, неподвижно висевший над землёй, и огромное сияющее око луны в просветах деревьев.

Нужно переждать там процессию монахов!

Серебристый иней ломкой корочкой лежал на дорожках. Сад казался безлюдным: било полночь, и все унары, кроме самозваных Суза-Муз, спали по своим кельям. Паоло осторожно отступил в тень деревьев. Здесь пение монахов казалось приглушённым: звуки сливались в один густой поток, который пульсировал и бился, как бьётся кровь в ушах. Паоло потряс головой, пытаясь избавиться от наваждения.

Нужно прогуляться. Он хорошо знал это место: они с Берто ещё осенью, когда унарам не разрешалось покидать стены Лаик, излазили его вдоль и поперёк. Здесь всё было загадочным и притягательным: школа располагалась в бывшем эсператистском монастыре, а тот, в свою очередь, стоял на месте древнего абвениатского храма. В архитектуре здания, правда, не сохранилось никаких языческих элементов, но в саду ещё можно было найти руины древних идолов.

Теперь сад производил впечатление наполовину заброшенного: изредка дорожки подметались, а деревья подстригались, но в целом всё было отдано на волю природы. Прежде здесь, вероятно, разводили плодовые деревья, но за прошедшие столетия они вымерли, и сохранились только старые дубы с мощными узловатыми стволами и ядовитый тис, расползшийся повсюду. В конце дубовой аллеи находился пересохший источник, в котором Круг назад монахи черпали воду. Его окружала каменная чаша, а у самого истока возлежал могучий бык — символ Лита. Мягкий песчаник, из которого когда-то высекли скульптуру, давно раскрошился в щебень, поэтому туловище лежало бесформенной кучей, но всё ещё можно было разглядеть бычью морду с закрытыми глазами, словно погружённую в транс.

Ноги Паоло сами собой понесли его под своды дубовой аллеи. Оглянувшись, он увидел сквозь игольчатые ветви тиса мельтешение зелёных свечек, которые отсюда казались светящимися гнилушками. Каблук его башмака неожиданно звонко ударил по камню мощёной дорожки, пробив тоненький панцирь намёрзшего льда. Камень вскрикнул, и левую руку Паоло снова обожгло болью. Он осторожно опустил на дорожку второй каблук. «Бам», — глухо сказал камень надтреснутым как спросонья голосом.

Паоло неожиданно стало смешно. Может быть, камни тоже умеют петь как монахи? В таком случае, их пение гораздо приятнее на слух. Он энергично прошёлся по дорожке, выбивая каблуками целый каскад звуков. Хрупкий лёд крошился с тонким звоном, а камни просыпались, откликались и вторили человеческим шагам на разные голоса. Иней размело в стороны, чёрная хвоя налилась густым зелёным цветом, а белое око луны внезапно превратилось в золотой солнечный диск. Паоло поднял голову: вокруг него цвёл летний день, молодые дубы шелестели свежей листвой, а в каменной чаше источника журчала вода, пробегая у морды быка, который склонил к ней увенчанную рогами голову.

— Будь благословенная земля,

Которая рождает огонь,

В её недрах струится вода,

И ветер дышит над ней, —

пели абвениаты, кропя всё вокруг мёдом и молоком.

— Приближается конец, приближается! — взвыли призрачные монахи с неожиданной силой: так вспыхивает огонь перед тем, как погаснуть. Паоло оглянулся: зимний туман стлался над оледеневшей дорожкой, а в небе по-прежнему стояла невозмутимая луна, полная и белая.

Руку снова дёрнуло. Паоло наконец-то догадался осмотреть её. Несколько мгновений он недоуменно таращился на тоненькую струйку крови, стекающую по пальцу. Ах да! Он же порезался, открывая бутылку. Ужин от графа Сузы-Музы. Вино. Как же он мог забыть!

Ерунда. Он стряхнул кровь себе под ноги и замер: ему показалось, что полурассыпавшийся бык в конце аллеи поднял голову. Охваченный любопытством, Паоло шагнул поближе, и — вероятно, из-за его собственного движения — ему почудилось, что бычья морда тоже едва заметно повернулась к нему. Стылый неподвижный воздух вцепился Паоло в плечи и легонько потряс его. «Не смотри», — шепнул воздух, но без ветра он был бессилен, совершенно бессилен! Он беспомощно толкался в грудь и слабо трепыхался, цепляясь за руки. Паоло легко освободился от его хватки и сделал ещё один шаг.

Каменные веки слабо дрогнули. Теперь Паоло готов был поклясться: бык действительно повернул морду в его сторону! Воздух тревожно зашелестел, залопотал что-то неразборчивое прямо в уши, но Паоло лишь отмахнулся. Веки уже поднимались, чтобы показать каменные глаза… Какие они, глаза у ожившего камня?

— Отец! Отец! — громко закричал кто-то, и Паоло словно отбросило в сторону.

Кто кричит? Чей это голос? Ах да, Ричарда. Они ведь все вместе были заперты в Старой галерее, по которой только что прошла процессия призрачных монахов. Но почему Ричард кричит так отчаянно?

Паоло весь встряхнулся, ища друга глазами. Тот стоял рядом, у самого плеча, но вдруг неожиданно рванулся и как полоумный кинулся догонять призрачную братию. Паоло почти инстинктивно схватил его за руку. Возможно, ему и не удалось бы удержать товарища, но Берто вовремя вцепился в Ричарда с другой стороны.

— Ты с ума сошёл? — гаркнул он. — Куда идёшь? Это же покойники!

— Там отец, отец! — надрывался Ричард в безуспешных попытках вырваться. Его била крупная дрожь, и Паоло вдруг охватило острое чувство жалости: Дик потерял отца пять лет назад, и, вероятно, так и не сумел с этим смириться.

— Успокойся! — мягко сказал он. — Это всего лишь морок. Мёртвых обратно не вернёшь.

— Да, Дик, ты обознался, — ласково проговорил Арно, успокаивающе гладя Ричарда по плечам. — Там не было твоего отца. Мы все видели: шли только монахи со свечами. Жуткое зрелище!

— Та-та! — подтвердил Иоганн Катершванц. — Монахи и кнехты. Кнехты имелись в конце.

— Последними шли рыцари в цветах Ноймаринен, — подтвердил Норберт.

— Нет, они были в алом, — возразил Арно.

Катершванцы и Савиньяк бурно заспорили.

Паоло промолчал. Он не видел рыцарей: он видел монахов, Лаикский сад и ожившую скульптуру быка у иссякшего источника. Но лучше было не упоминать об этом при Ричарде. Бык — символ Лита, прародителя Повелителей Скал, а Ричард — последний из них. Может быть, видение Паоло было как-то связано с тем, что Лаик в прошлом был храмом Лита?

«Поговорю с Диком позже», — решил Паоло. На сегодня с друга хватит и одного призрака — покойного герцога Окделла.

— Но я видел отца, — обессиленно бормотал Ричард, едва не садясь на мешок с едой, принесённый графом Сузой-Музой.

Паоло быстро наклонился и спас ужин. Он снова вспомнил о бутылке вина с туго запечатанным горлышком и внимательно оглядел огромную чёрную плиту, лежавшую в основании холодного камина. Она блестела, как зеркало, и была так роскошна, что могла бы в прошлом служить алтарём. Паоло провёл ладонью по полированной поверхности, ища лужицу крови, которая наверняка натекла на камень из его пальца: он порезался именно здесь.

Но крови не было.

— Нам нужно выпить! — решительно сказал Паоло, поёжившись. — Нам всем нужно, а Дику в особенности. Иначе мы тут закоченеем!

Идея встретила всеобщее одобрение. Шестеро унаров принялись дружно опорожнять дарёный мешок. Найденные в нём четыре свечи вызвали особую радость: с их помощью можно было произнести четверной заговор и отогнать силы зла. Затем все уселись подле холодного камина, уплетая ветчину и запивая её вином Арамоны. Ричард захмелел быстрее всех.

Они ещё не успели доесть, когда Лаикский колокол пробил час. Этот гулкий удар напомнил о тех двенадцати, которые предшествовали появлению призраков. Унары невольно замерли, и в наступившей тишине отчётливо послышался лязг железа, визг петель и глухой стук дерева о камень.

Дверь в Старую галерею распахнулась настежь.