Мы знали (джен)

Мы всё понимали.

Мы знали, что идёт война, и что мы вступили в неё.

Мы понимали, что можем погибнуть, и были готовы к этому.

Мы не предусмотрели лишь одного.

Сквозь шум сражения невозможно было разобрать голоса, поэтому я не сразу заметил Перси, который звал меня из конца коридора. Лишь когда Макнейр рухнул под моим Обездвижем, я увидел медную шевелюру вновь обретённого брата.

Он искал меня.

Я помню боль — острую вспышку в голове, я помню первые несколько секунд падения, а затем — только руки на моих плечах, не позволяющие мне упасть с метлы. Потом — кровать в родительском доме. Плачущую маму, которая думает, что я не слышу, как она рыдает, накладывая заклинания на моё ухо — вернее, на то, что от него осталось. Онемевшего отца.

И ужас, первый раз в жизни — ужас в голосе брата.

Слизняк. Улитка без раковины, Фред. Дошло?

— Ты безнадёжен.

Но смех уже не мог спрятать то, что я услышал.

На следующее утро Фред проснулся раньше. Я открыл глаза — он стоял, прижавшись лбом к оконному стеклу, а я смотрел на его спину. Не издавал ни звука, но понимал: он уже в курсе, что я не сплю. Близнецы... как вам объяснить? В общем, мы знаем некоторые вещи просто потому, что знаем.

— Эй, может, расскажешь мне, чего ты скис?

Тишина. Два удара костяшками правой руки по оконной раме. Тишина.

— Фред.

Ещё удар. Резкий разворот.

— Мы всё понимали. Мы знали, что идёт война, что мы вступили в неё. Мы знали, что нас могут убить.

Я молча киваю, не отрывая от него взгляда. Фред подходит ближе, садится на кровать, взглянув на моё ухо, вернее, на аккуратную тёмную дыру.

— Мы не предусмотрели лишь одного, Джордж.

Мантия Перси разодрана на плече, кровоточащий порез проходит через всё лицо, но я отмечаю это мимоходом. Глаза. Я вижу его глаза. Он пробирается ко мне, крепко — машинально — сжимая палочку в руке, переступает через Макнейра и подходит ближе, и я не могу пошевелиться, глядя в его глаза.

Он тяжело дышит и пытается сказать, но не может.

Но я понимаю и так.

— Мы не предусмотрели лишь одного. Что нас могут убить не обоих.

Никогда, ни в какой момент нашей жизни, ни в шутку, ни всерьёз мы не думали об этом. Что можем погибнуть не вместе.

Лишь в тот день, когда меня принесли в дом с окровавленной головой, мир разделился на до и после. Пришло понимание.

— Кто-то может остаться один.

Фред говорил, держась рукой за спинку кровати, и я видел, что эта рука дрожала.

Я помню, как сжал его плечо, стараясь унять эту дрожь. Или хотя бы разделить её на двоих, как мы делали всегда. На двоих — боль, обиду, горечь, смех, радость, опасность, победу, жизнь.

Мы долго молчали, привыкая к этой мысли. Погружаясь в её пустоту и холод. Делая её — ледяную, болезненную — новой частью себя.

Мы можем остаться друг без друга.

— Пообещай мне. Если так случится, пообещай мне, что останешься жить. Не умрёшь на моей могиле, не спрыгнешь с Астрономической башни, не утопишься в озере. Дай мне слово.

Я не помню, кто из нас сказал это. Кто первый дал слово, и кто ответил ему тем же.

Ледяной кристалл с острыми гранями раздирал грудь лишь первые минуты. Чем дальше, тем больше мы привыкали к нему.

Когда Перси наконец смог набрать в лёгкие воздух и сказал, я ничего не услышал. Я и так знал. Наверное, знал с той секунды, когда это произошло. Только не хотел понять. Отложил. Отсрочил.

Близнецы. Мы знаем некоторые вещи просто потому, что знаем.

Мы пробирались к осыпавшейся стене под несмолкающий грохот. Нам повезло — враги уже покинули эту часть башни, но снаружи в стены продолжали лететь то ли огромные камни, то ли вспышки мощных заклятий. Я даже не знаю, как в такой суматохе Перси запомнил дорогу. Ведь до этого он едва не погиб от заклятья Руквуда, но догнал его через три пролёта и скинул со стены замка, а потом как-то отыскал меня. Он объяснял это машинально, тихо, почти без выражения, а я молча шёл рядом, стараясь держать его за плечо. Словно пытаясь поделить боль пополам.

Тело Фреда осталось нетронутым, лишь слегка засыпанным камнями. Мы подняли его так же легко, словно летом — пять, шесть лет назад? — когда ныряли в реке недалеко от дома. Когда даже важный староста Перси готов был скинуть мантию и очки и нырнуть с головой, а потом схватить вместе со мной Рона или Фреда за руки и за ноги, раскачать и кинуть в воду, поднимая фейерверк брызг.

Не произнося, кажется, ни слова, мы несли его в Большой зал, словно знали откуда-то — все раненые и убитые должны оказаться там.

Я буду помнить этот путь шаг за шагом всю свою жизнь. Мне так кажется, и поверьте, я знаю, о чём говорю. Каждый шаг, который я сделал, глядя на бледное, неподвижное лицо брата. Неотличимое от моего собственного, но замолчавшее навсегда.

«Ты дал мне слово».

Я его не нарушу. Пусть сейчас мне легче обещать это: что-то подсказывает, что настоящая боль придёт позже, придёт, чтобы вывернуть меня наизнанку, прошить все внутренности, заставить онеметь от крика. Но и тогда я его не нарушу, как не нарушил бы и ты.

Я буду беззвучно кричать, разбивая кулаки об пол, но не дам этой боли залить меня полностью, толкнуть меня к краю. Я буду чувствовать её, но сквозь неё я буду чувствовать маленький ледяной кристалл. Который растёт, заполняя собой грудь. Не отменяя эту боль, но заслоняя меня от неё.

Мысль, которая заранее стала частью нас обоих.

То, к чему мы успели подготовиться, брат.

Я буду чувствовать её ледяную защиту, когда под нашими с Ли заклятьями рухнет Яксли, когда отец и Перси вдвоем разделаются с бывшим начальником. Я буду смотреть через ледяную стену, как Гарри поставит точку в этой войне. Я буду гладить волосы сестры и обнимать маму, впитывая её слёзы, стекающие по ледяным граням.

Мы дали слово. Мы его не нарушим.